На задворках того, что казалось снами

Длинная белая накидка развевается у самих ног, темно-синяя рубашка под цвет волос сидит на нем идеально. На голове сверкает камнями небольшая серебренная тиара. Чаще такие носят девушки, но Кэйе каким-то странным образом очень идет. А еще эти брюки с ремешком на бедре. Вот ведь похабщина. Ну уж нет, лучше бы он был в своем привычном черном плаще. — Молодой принц такой красивый, — полным восхищения тоном говорит девчачий голосок в толпе. — Слушай, ну он точно кого-то мне напоминает, — бубнит дядя. — Его картин нигде в храмах не висит? Ага, висит в одном. В том, с которого он свалился Дилюку на голову. Он закатывает глаза. — Можно подумать, что ты ходишь молиться. — И то верно, — соглашается Теодор. — Кто это с ним? — мрачно спрашивает Дилюк, который в этот раз прослушал все, что говорил мастер церемоний после представления титула Кэйи. Дядя упирается ему в плечо, чтобы подняться на пальцах. Хотя куда уж выше — и без того высоченный. — С лошадиными зубами, скорее всего, невеста, — щурится он. Дилюк тоже с неохотой всматривается. Девушка по левую сторону от Кэйи откидывает черные как смоль волосы, придерживает край своего пестрого платья и лучисто улыбается. Лошадиные зубы? В каком-то смысле дядя прав. Кэйа слегка наклоняется к ней и что-то говорит. Она деликатно прикрывает рот пальцами в кольцах и громко смеется. От жестов так и разит наигранностью. Змея. Вторая девушка выглядит полной противоположностью первой. Невысокая блондинка в не таких ярких, но не менее пышных одеяниях, как-то недовольно на них косится. — Беленькая на графиню какую-то похожа, — рассуждает дядя. — Краше той дылды, я бы сказал. Но черт их знает, кто с кем ходит. Зато Дилюк уже знает. Это треугольник. В котором он сам — четвертая сторона. И ему срочно нужно уйти. Но он стоит, прикован к месту. Смотрит, не в силах отвернуться. Кэйа бросает на блондинку обеспокоенный взгляд и получает еле заметный кивок. И в последний раз улыбается толпе, прежде чем покинуть дорожку. Совсем не убедительно, — думает Дилюк. — Для прощальной улыбки вообще отстой. Для его персональной улыбки грустные глаза, которыми он смотрел ночью, годятся куда больше. Вот бы не видеть их никогда больше. Камень на шею и вниз с обрыва. Последнее — так, для надежности. — Дилюк! — звучит в толпе. Дядя догоняет его у выхода из двора. — Ты куда, Дилюк? — Отвали. — Ты еще злишься на меня? — он пытается его догнать. Дилюк выцеживает лишенным эмоций голосом: — Я иду на работу. — Да стой же, сейчас это… Король! Плевать, что после ночных вылазок аптекарь разрешает ему приходить ближе к обеду. Он готов начать хоть сейчас. Лишь бы мысли наполнились чем-то еще, помимо этих предательских синих глаз, обращенных к другой. Усталый после бессонной ночи мозг выдает части ночного диалога рваными комками. Напоминает каждую деталь в попытках оправдать этого долбанного обманщика. И проигрывает по всем фронтам. «Я рассказал бы тебе, если бы только мог». Отлично, Кэйа, ты не смог признаться мне, но только что показался целому городу. «Меня собираются женить на совершенно чужом мне человеке». На красотке слева, которую ты так беззаботно смешил, или на красотке справа, на которую так обеспокоено смотрел? Чей образ ты не можешь выгнать из головы, Кэй? Какая из этих девушек твоих демонов кормит, а какая сама демон, тебя желающий? Его заносит. Конкретно так ломит желанием наорать на кого-то. Долбануть в стену кулаком, поломать что-то, разбить. Возможно, собственную голову. Кровь в висках не дает нормально слышать. Усталый дядя давно выбился из сил в попытках его догнать, но Дилюк о нем и не вспоминает. Ему на работу надо. Не важно, что через три часа.

***

А потом Кэйа просто не приходит. Ни через день — ну конечно, куда ему, принцу. Ни через два — само собой, занимается своими королевскими делами. Ни через три — да подавись ты своим титулом, плевал я! Не приходи. Тебе же лучше, — мысленно огрызается Дилюк. Да, он ссорится с Кэйей у себя в голове. Он проклинает его все свободное время. И когда занят тоже. Да, но кому какое дело? Все, что происходит в его голове, остается внутри черепной коробки. Вроде как. Он распинывает мусор на улице. Со злостью хлопает каждой второй дверью. Вспыхивает из-за самых незначительных мелочей, пару раз сбивает костяшки пальцев, сгоняя злость, и грубит всем, кто пытается с ним заговорить. А потом ходит, словно в прострации. Чуть не врезается в стены, деревья, людей. Ищет в себе успокоение. Не находит. Единственный, кто дарил ему спокойствие, грубо истоптал росток его маленькой зарождающейся надежды. Хорошо было жить в неведении. Вернуться в момент до того, как чужая улыбка показала, что мир бывает светлее. До того, как она превратилась в оскал и объяснила ему одну простую истину: все светлое, что тут есть — хорошо спрятанное черное. Ничего бы больше не чувствовать. Как и прежде. Отрастить клыки, длинные когти, опуститься на четвереньки и покрыться шерстью. Волку не нужен человек. Зверь не может кого-то любить. Стереть бы из памяти эти безумные прогулки, глупые шутки и бесконечное веселье. Конечно, улыбка это для богатых. Как же он сразу не понял? Тогда не забудь отказаться и от дерева со светлячками. От воспоминания по спине идут мурашки. Вот и забуду. В конце концов, все сказанное там оказалось только набором красивых слов. Ледяной голос в ушах заставляет сердце пропустить удар. Неужели тебе совсем не страшно, что если откажешься, то душа совсем опустеет? Вот ведь глупое подсознание. Не опустеет, если сгниет раньше.                      …Дилюк с таким остервенением перетирает в миске очередную траву, что она трескается. Осколки разлетаются по столу, Бо громко матерится, а кровоточащая рука все сильнее сжимается в кулак. — И сделай уже что-то со своей истерикой, — ругается аптекарь, пока вынимает осколки из его израненной ладони, — иначе у меня совсем посуды не останется. А Дилюк не может сделать ничего. Это замкнутый круг. Он злится на Кэйю каждый раз, когда его вспоминает. А вспоминает каждый раз, когда злится. Знакомый голос настигает его везде, будто он поселился в нем маленьким светлячком. Когда же ты захлопнешься, назойливое насекомое? Он рядом. Утром, когда на кухне в нос ударяет запах его лекарств. На работе, каждый раз когда приходит новый посетитель и раздражающая дверь открывается с таким же раздражающим звоном колокольчика. Вечером, когда набирает воду с колодца, чтобы постирать одежду. Ночью, когда за окном слышится пение сверчков. И во сне, когда чужое призрачное дыхание становится нестерпимо близким, Дилюк злится больше всего. Уйди. Из моей. Головы. А настоящий Кэйа не собирается ни уходить, ни приходить. Его просто нет. Как будто он взял и помер.

***

В комнатах с высокими стенами у принца всегда кружится голова. Он чувствует себя экспонатом в этой богатой обстановке. Объектом всеобщего созерцания. Мартышкой, которую обучают командам. Смотрите, Ваше Величество, вот это ваш сын. Мы научили его петь, играть на виоле и фехтовать. Гений стрельбы из лука, говорит на трех языках и убегает из замка на полдня, прикидываясь, что заснул где-то в саду. Что скажете? Восемь из десяти? Неплохо. — Не витайте в облаках, Ваше Высочество. — Я бы с радостью, — Кэйа устало поднимает глаза, — но там потолок. Учительница тяжело выдыхает и отодвигает книжку. Она снимает круглые очки и потирает переносицу. Ей с ним не легче, чем ему самому. — Ладно, давайте на этом закончим, — выдыхает женщина. Кэйа с надеждой на нее смотрит: — Так я свободен? Огонек надежды зажигается в его глазах. — Да, на сегодня все. Всего доброго, — она начинает собирать вещи. В голове уже ложится маршрут во двор. К той части сада, где не ходит никто, кроме него. Туда, где под обвитым плющом забором скрывается небольшая дыра в стене. Там, где спрятана сменная одежда и старый черный плащ. — Нет, ты не свободен, — на пороге появляется черноволосая девушка. Как ожидаемо. — Боудика, когда ты научишься стучать? — Кэйа опять откидывается на стуле и зевает, широко открывая рот. Всем своим видом показывая, что совсем не заинтересован в ее компании. Ему кажется, что ей больше подойдет парень шатен. Но сколько раз ее волосы смешивались с его собственными, уже и не счесть. Учительница захлопывает за ними дверь, и они остаются одни. Боудика неспешно подходит. Крадется, будто лиса к жертве. Зря — у Кэйи зубы и когти острее ее собственных. — Привет, братик, — она наклоняется над ним и ласково гладит по голове, пробуждая в нем раздражение. — Я просил так меня не называть, — отодвигается Кэйа. — А как тебе больше нравится? — она становится настойчивее. — Зайчик? Солнышко? Хозяин? Цепкие пальцы ерошат волосы, опускаются на затылок и проходятся по шее. Вот ведь распутная ведьма. Она нависает сверху, и копна волос опять падает ему на голову. В который раз. Кэйа находит свой собственный дзен среди сотен попыток обуздать свой гнев. О, он отлично в таком преуспевает. А еще однажды у него кончится терпение и она вылетит из самого высокого окна в замке. — Боудика, — от собственной приторной улыбки тянет блевать. — Зайчики живут в лесу, солнышко будит тебя по утрам, а хозяин в замке пока что мой отец. Пока что. И это единственная причина, по которой она виснет на нем второй год. Боудика — дочь вдовы, на которой женился король. Полная копия своей матери. Не только внешне, но и внутреннее. И если в первом Кэйа находит кое-какие плюсы, то вот характер… Если бы жадность, с которой они обе тянутся к власти, могла влиять на окружающий мир, то вокруг этих женщин вяли бы цветы. Благо Кэйа не цветок. У него иммунитет к их запаху гниения. Он вдыхает глубже и ныряет в этот мрак с головой. Когда отступать некуда, нужно принимать бой. — Зови меня по имени, — он встает со стула и мягко перехватывает ее бессовестные пальчики, — иначе я подумаю, что тебе оно не нравится. Он подзывает ее жестом. Боудика поднимается на пальцы и тянется к нему в надежде на поцелуй. Такая красивая снаружи и такая паршивая внутри. Будь на его месте кто-то менее внимательный — влюбился бы. Но не Кэйа. Он видит ее насквозь. — Зуб за зуб! — он зарывается рукой в ее волосы и хорошенько их ерошит. — Кэйа! Она шипит будто змея и пытается закрыться рукой. Вторую он держит. — Прекрати! Что слуги подумают?! — ругается и брыкается Боудика. — Что не подумают, то придумают, — хитро улыбается Кэйа. — Один один, — он отпускает девушку. Он думает, что так ей даже лучше. А еще думает, что если скажет это вслух, то точно выйдет отсюда с парой царапин на лице. Она подлетает к ближайшему зеркалу и начинает поправлять взъерошенные волосы. Пышная грудь поднимается с каждым вдохом, платье с корсетом делает талию совсем узкой, а шедевр на голове, который он так безжалостно испортил, возвращается в прежнее состояние. Несложно понять, для кого она так старается. Высокий парень в зеркале становится позади девушки, которая сразу же превращается в некое украшение для его руки. Вот так легко. Его волосы заплетены в неряшливую косу, на щеке след от руки, на которую он опирался прошлые полчаса. Рубашка со серебристыми вставками на шее выглядит скромно, а простые узкие брюки не видно за рамкой небольшого зеркала. Этим он хочет сказать: я не очень. Не интересуйся мной, не лезь, не вдыхай. Но Боудике это говорит о том, что он просто не нуждается в драгоценностях на одежде. Ведь самая большая драгоценность — он сам. Кэйа — первый наследник трона. За ним остается право выбрать в жены любую особу чистых кровей, среди которых Боудика лишь один из самых близких вариантов. Завоевать его сердце — ее главная цель. Достичь которой она все никак не может. Она залезла в его жизнь, с переменным успехом завоевала крупицы его внимания, слегка испортила его веру в людей и даже пару раз стащила с него штаны. Но запустить когти в самое сердце ей не по силам. Так что давай, Боудика, постарайся лучше, если тоже хочешь вылезти на трон, как и твоя хитрая матушка. У тебя всего три пути. Первый — выйти замуж за принца. Второй — прикончить самого принца, его младшую сестру и остаться единственной наследницей. Или же быть скромной девочкой и поубавить свои аппетиты до уровня какого-нибудь графа на роль мужа. Нет? Давай, Боудика, кис-кис-кис. Большие амбиции, мотивирующая алчность, поддержка мамочки и склонность к лицемерию — все нужное при ней. А еще нотка вспыльчивости. Это уже так, для огонька. — Ладно, Боудика, я пойду. Ее лицо мрачнеет. — Хочешь бросить меня одну? — Любой слуга в замке к твоим услугам, — насмешливо кланяется Кэйа. — Но я сегодня не в настроении тебя развлекать. Он давно не в настроении, когда она рядом. В один день его равнодушие превращается в раздражение. Раздражение в откровенную нелюбовь. И в конце концов прикрывается сладким лицемерием. Иначе во дворце нельзя. Во дворце, который он ненавидит всем сердцем. — Тогда я пойду с тобой, — ее цепкие пальчики тут же обвиваются вокруг его руки. Какая же ты невозможная. Кэйа делает вдох, душит в себе дозу недовольства и кладет руки ей на плечи. — Исключено. Мне надо обдумать кое-что. — Я буду молчать, — сверкает глазами Боудика. — Позволь только быть рядом. Позволь только следить за каждым твоим движением. Как только что, на уроке по латыни, когда под дверью послышался осторожный скрип половиц. Кэйа не глупый, только слишком часто прикидывается таким. Жаль, редко выпадает шанс намекнуть на это собеседникам. Собеседникам, которые всегда упрямо пытаются его обмануть. — Боишься, что я пойду гулять с герцогинями? — улыбается Кэйа, освобождаясь от ее пальцев. — Ты так давно не уделял мне времени, — жалуется Боудика. — Все время проводишь в своем глупом саду, даже слуги тебя найти не могут. Еще бы они могли найти то, чего там нет. — Мой сад не глупый, а слуги не няньки, — ответ без привычной доли лести звучит не так, как того ожидала принцесса. — Но если ты им прикажешь, они обязательно поиграют с тобой в куклы. Он одаривает ее ядовитой ухмылкой, прежде чем развернуться и уйти. Вслед ему летит его книжка. — Ну и вали! — Боудика бросается еще чем-то. У Кэйи заканчивается для нее терпение. Но дверь захлопывается как всегда мягко. Он умеет сдерживаться. Показывать ровно столько, сколько нужно. Это правило не работает только с одним человеком, и это не она. Он скучает в стенах замка четвертый день. Ему еще никогда не хотелось так уйти. После последней прогулки ему хочется уйти с двойной силой. Но все никак не попадается нужный момент. Должно быть, это какая-то болезнь. Потому что во всем красном ему мерещатся чужие волосы. Запах спирта вызывает желание застыть на месте и вдыхать его, вспоминая чужие колени. Вспоминая чужое все. Он не хочет развлекаться с Боудикой. Он хочет гулять с Дилюком. Это, должно быть, неправильно, но его ни капли не интересует ее фигура, внимание к нему, излишняя тактильность и желание затащить в любой уединенный уголок замка. Это все Кэйа давно выучил. Интерес Боудики с самого начала невзаимный. Порой он давал ей немного свободы, чтобы проверить, как далеко она готова зайти. Несколько раз просыпался в спальне принцессы, с трудом вспоминая прошлую ночь — Боудика всегда была готова зайти очень далеко. Это стоило ей многого. А Кэйа просто посмеялся и перестал брать у нее что-то из еды или напитков. Он понял все, что хотел. Она же поняла, что должна стараться лучше. А Кэйа все равно хочет проводить время с другим. Потому что ни один ее трюк не будит в нем такого интереса, как один только вид знакомых красных волос. Этот самый обычный на вид парень берет и цепляет. И у Боудики нет ни шанса рядом.

***

В небе собираются тучи. В груди неспокойно. Кэйа осторожно щупает обеспокоенное сердце, пробует волнение на языке, проглатывает вязкую настороженность и не находит ей повода. Как будто радар счастливых эмоций барахлит из-за чего-то извне. Из-за чего — он пока не понял. Радость от пары часов свободы кажется какой-то приглушенной. Ну и черт с ней. Надо поспешить. Дилюк должен быть дома после работы. Но он ведь не откажет Кэйе в небольшой прогулке? Никогда не отказывает, каким бы усталым ни был. Вмятина на старой деревянной двери заставляет его застыть перед его домом. Смотрится так, будто по двери чем-то саданули. Он тянется к ней пальцами, проводит по трещине. Сердце бьется быстрее. Надо срочно увидеть Дилюка. Стук получается сбитым, неровным. Через пару секунд с той стороны слышатся шаги, как будто его ждали. Кто-то замирает с той стороны. Ну же, открывай, мне страшно. — Кто это? — резко спрашивает Дилюк. Впервые. Даже в первый раз, когда Кэйа пришел, он не спросил. — Это я, — отзывается Кэйа. — Открывай. Тишина в ответ проходится холодным кончиком лезвия вдоль хребта. — Дилюк? — Свали отсюда. Так вот что чувствуют приговоренные к смерти, когда стоят перед виселицей в ожидании приговора. — Дилюк… — он не узнает собственного голоса. — Что случилось? — Я сказал свалить. Ровный тон звучит так знакомо. Таким он сам отвечает каждый раз, когда давит в себе ярость. Так почему же сейчас Дилюк злится? — Дилюк, ты обижен на меня? Ты что, злишься, что меня долго не было? Какой бред. Дилюк никогда на такое не дулся, что он несет? Впервые Кэйа так испуган. Впервые его пугают, не используя угрозы. — Мне не на что обижаться на принца, — он с каждым словом говорит все громче. — Так что развернись и свали обратно в свой гребаный дворец! Так вот что чувствуют приговоренные к смерти, когда на шею закидывают петлю. Дилюк там был. Дилюк видел его. — Открой дверь, — он просит тихо. — Уходи, — у Дилюка такой же усталый голос. Кэйа прижимается лбом к двери и стучит по ней ладонью. — Дилюк, давай поговорим. Сердце отчаянно ищет выхода из сжимающихся ребер.

…он видел он видел он видел…

Дверь скрипит, будто Дилюк прижимается к ней с другой стороны. — Я не хочу тебя знать, не хочу тебя видеть и не хочу с тобой говорить, — сдавленный голос выдает, сколько всего он в себе душит. То, что не может придушить, выливается в дрожащие слова. — Просто убирайся и не приходи никогда больше. Забудь дорогу к моему дому. — Один шанс, — совсем тихо просит Кэйа. Тихий судорожный вздох за дверью заставляет все внутри сжаться. — Если не свалишь, я тебя побью, — Дилюк берет себя в руки. Кэйа знает, что это правда. Он всегда выполняет свои обещания. Но это звучит как шанс. — Ладно. В ответ опять тишина. — Ладно, побей меня! — бьет по двери Кэйа. — Ну! Ни звука в ответ. — Давай! Разбей мне лицо, пока я не разбил эту долбанную дверь! — кричит Кэйа. Разозлись на меня, накричи, разбей мне лицо. Разорви меня в клочья, только не стой молча, будто у тебя там нож у горла. Замок медленно поворачивается. Кэйа делает шаг назад и наблюдает за отворяющейся дверью. Его встречает ходячий труп. Бледный, под цвет стене. Сгорбленный, исхудалый. Вокруг глаз темные круги. На всем теле живые одни только зрачки. Горящие, наполнены злостью. Рука грубо хватает его за плечо и затаскивает в дом. А потом так же быстро отпускает. Он уходит вглубь дома, бросив Кэйю на пороге. — Дилюк… — он растерянно следует за ним. Не будет бить? Быть не может. Дилюк выводит его на задний двор. Останавливается напротив. Дарит последний злой взгляд, глаза в глаза. Ненависть, безысходность и толика сожаления. Я бы тебя не бил, но ты сам меня заставил. — Я предупредил. Кэйа понимающее кивает. Он не против. Он жмурится, когда в челюсть прилетает крепкий кулак. Слегка удивляется, но не удару, а тому, откуда в нем столько сил. Дилюк отбрасывает его к стене. Кэйа отстраненно рассматривает худое тело, которое стремительно приближается. Еще, в нос. Слабовато. Рубашка висит на нем как на скелете. Сколько дней он отказывался от еды? Все четыре? Разве скулы могут стать такими острыми за такой короткий срок? Под дых. Раз, два, Кэйа уже не стоит на ногах. В ушах бешено стучит сердце. Он видел его на церемонии в день рождения отца? Больше ведь негде. Или кто-то рассказал ему, что парень, с которым они так часто гуляют, невероятно похож на молодого принца? Кэйа скручивается на земле. Только что было особенно больно. Дилюк заводит ногу для пинка. Кэйа расслабляется и закрывает глаза. Давай, бей по лицу. Может, мне посчастливится отключиться, и я побуду с тобой еще немного. Хотя бы в бессознательном состоянии. Возле него опускается что-то тяжелое. Кэйа приподнимает веки. Ха-а, все-таки что-то живое в нем осталось. Дилюк нависает перед ним на коленях. Скалит зубы и хватает его за грудки. — Ты, долбанный эгоист, смотри, когда переживаешь то, что чувствовал я! — крик дублирует слабое эхо между домов. Он тормошит его что есть силы. Так, что голова Кэйи раз за разом бьется о землю. Прикушенный язык почти не чувствуется. — Я не отвернулся, до самого вашего ухода, слышишь?! Так что смотри! Смотри на меня, жалкий лжец! Он сбито дышит, застыв над ним. Кэйа смотрит в ответ. Не может не смотреть. Сплевывает кровь в сторону. В голове бесконечное выжженое поле. Ни клочка земли для цельной мысли. Там ничего. И тишина. — Помнишь, как мы тут лежали? — шепотом спрашивает он. — Надеюсь, никогда больше не будем, — так же тихо отвечает Дилюк. Его глаза полны отчаяния. Ему действительно плохо. Плохо из-за Кэйи, верно? Это же знак, что ему не плевать? Кэйа приподнимается на локтях и заглядывает в бледное лицо. Дилюк выглядит так, будто били его самого. — Теперь ты со мной поговоришь? — Уходи. Я ничего не обещал. Он отворачивается. Прячет глаза. Забитый и загнанный. Будто вовсе другой человек. — Тогда обещай хотя бы… — Я сказал свали! — не выдерживает он. — …поесть. Дилюк не сдерживается и поднимает на него глаза. Метается взглядом от дорожки крови на подбородке до обеспокоенных глаз. И не верит. — Какое твое сраное дело… — пальцы, сжатые в кулак, слабо толкают Кэйю в плечо. Он одергивает себя. Взвешивает что-то, принимает решения, о которых Кэйа может только догадываться. Делает последний глубокий вдох и принимает окончательное: — Уйди, пока я не закопал тебя под яблоней. Кэйа не против остаться в виде удобрения. Но сегодня шутки для него под запретом. Страшно не выдержать самому. Они поднимаются на ноги — каждый самостоятельно. Прощальный взгляд тяжелый, мог бы — молнии бы метал. Но Дилюк жалеет его, оставив на теле всего пару фингалов. Вместо этого ломает внутри что-то гораздо важнее костей.