На задворках того, что казалось снами

Запреты. То, что Боудика просто обожает игнорировать. Отчим не разрешил избавиться от назойливого слуги? Время поплакаться в жилетку уже мамочке, которая обязательно позаботится о расстроенной дочурке. Достаточно лишь навестить ее во время утреннего чаепития — обычно королева просыпается задолго до завтрака и долго читает горы умных книжек в своей оранжерее. Нередко ей составляют компанию жужжащие на ухо графини, вечерами молодой музыкант радует игрой на лире, но независимо от того, кто с ней, сама королева в оранжерее почти всегда. Обычно в обед она зовет несколько служанок, которые обмахивают ее большими веерами — летом жарко даже в тени. Сейчас же, утром, в стороне ждет приказа одна лишь ее личная служанка. Жаль, сегодня мамочка не в настроении. — Но ты ведь понимаешь, что я не могу оспорить решение отца? — она откладывает книжку в сторону и отпивает чай, элегантно оттопырив палец. Да, ныть и клянчить было удобнее в детстве. Тогда достаточно было скорчить недовольную мордочку, топнуть ножкой и помахать кулачком, чтобы все заносились вокруг с обеспокоенными лицами и желанием исполнить хотелки обиженного ребенка. Но тогда и место их было поскромнее, так что поканючить можно было не так много — все же, тогда мама была замужем за одним из графов. Да и аппетиты у маленькой Боудики были не такие большие. — Да, мама, понимаю, — Боудика перебирает пальцами по столу. — И все же, вы могли бы что-нибудь сделать? Например, серьезно поговорить с отцом о важности их будущих с Кэйей отношений и заставить его избавиться от этой обузы. — Сделать что, Боудика? — она переводит взгляд на дочку. — Околдовать? Отругать? Приказать ходить за тобой хвостиком? То, что ему наскучила твоя компания — только твой просчет. Не зря ее за спиной называют старой ведьмой. — Но я делаю все согласно вашим инструкциям! Королева негодующее на нее косится. — Парней не интересуют инструкции, дорогуша, — холодный тон принадлежит уже не матери — это настоящие нравоучения строгой наставницы. — Ты должна чувствовать, как действовать в той или иной ситуации. Как ты думаешь, почему король смотрит на меня так же влюбленно, как и два года назад? Потому что я знаю, чем его зацепить, когда оттолкнуть и как наградить. Ты должна пользоваться не только своими женскими чарами, но и головой. Боудика отчужденно смотрит куда-то в сторону. — До того как появился этот самозванец, мне казалось, что у меня получалось, — лишенным эмоций голосом признает она. Королеву это, впрочем, никак не трогает. — Дорогая, после смерти твоего отца у меня были не только конкурентки хуже этого простолюдина, но и обуза в виде тебя в придачу. И при всем при этом, как видишь, ты сейчас здесь, твой новый батенька по уши в любви, а я на троне. Если же ты не в состоянии избавиться от такой проблемы, как интересы принца, то как ты собираешься удерживать его в будущем? Кажется, придется действовать самостоятельно. — Я поняла, мама, — ее руки сжимаются в кулаки, полное решимости выражение лица заставляет королеву одобряющее кивнуть. — Я сделаю так, чтобы он исчез. В следующую секунду принцесса морщится от короткого смешка в ее сторону. — Боудика, ты убийца или невеста? — улыбается королева. — Твое дело заставить себя полюбить, а не возненавидеть. Сделай так, чтобы принц сам о нем забыл, а не избавляйся от слуги, словно от какой-то проблемы. Если ты сейчас избавишься от его интереса, то принц найдет себе новую игрушку. Понимаешь, к чему я веду? — Да, стать его интересом номер один… — она какое-то время обдумывает их разговор, когда резко вскрикивает: — О, мама! — Боудика театрально вскидывает руки. — Что мне делать? Конечно, мама пожалеет. Всегда жалеет, как бы не злилась. — Ох, неудачливая ты моя, — выдыхает она. Лицо смягчается, — Если говорить по правде, то об этом мне нашептали еще вчера, — королева слегка мрачнеет. — Белла тоже не собирается оставаться в стороне. — Мы же с ней договорились! — Боудика чуть не перекидывает кружку с чаем. — Не знаю, о чем вы договорились, но она подговорила главную служанку попытаться что-то с этим сделать. — В каком смысле? — Сделать то, что не можешь ты, очевидно, — закатывает глаза королева. — Не знаю, почему вы с Беллой так взъелись на его новую игрушку, но твоя сестрица тоже думает, что ему не место возле Кэйи. Приказала служанкам ему в ноги падать — авось, выберет другую. Опустевшая чашка Боудики опускается на стол с громким стуком. — Какой смысл его охмурять, если есть я? — Так сделай так, чтобы никто не смог этого сделать, дорогуша. — Матушка, вы, как и он — совсем меня не жалеете. — Боудика, что ты знаешь о жалости, — фыркает королева. Между ними воцаряется тишина — обе некоторое время размышляют. — Ладно. В таком случае, я тоже прикажу тебе всегда быть возле него, — решает королева. — Мой личный приказ принц не оспорит. — Что? Зачем? — Боудика чуть не подрывается с места. — Я что ему, служанка какая-то? — Сама подумай, — ее пренебрежительный взгляд прибивает принцессу к стулу. — Если не можешь взять качеством, бери количеством. Раз не можешь стать любимой — стань сначала подругой. — Но я же его невеста, мам! — Помни, о чем я тебе говорила: жена мужу друг, советчик и помощник, а потом уже любовница. — Да, но я же не… — Если хочешь в будущем иметь на него влияние, ты должна знать о всех его интересах, даже если саму такое не цепляет. Боудика громко вздыхает в полной тишине. Всегда быть рядом? Не то чтобы она была против, но разве так можно? Король с королевой и то реже видятся, чем они с принцем. Но если это поможет ему вспомнить, какая девушка ждет его руки и сердца, то не ей отказываться. — Хорошо, мам. Спасибо вам, я поняла. — К моменту, как он поймет, что любовь лучше дружбы, слуги и след простынет — будь уверена, — успокаивает мамочка. — А если нет? Последние сомнения тухнут от уверенного тона той, которая сама уже давно преуспела во всем. — Кэйа сам от него избавится, я полагаю. В крайнем случае… — она подзывает дочь жестом, склоняется над ее ухом и шепчет: — обставим все как несчастный случай.

***

Сегодня Кэйа не в состоянии закрываться своими масками. Сидит на своем месте в трапезной, ни живой ни мертвый, ничего вокруг себя не замечает. Столы прогибаются от количества еды, а он ничего не ест. Мыслями он все еще там, в гардеробе, на чужих коленях, в крепких руках, когда пальцы ерошат волосы, губы на губах и все остальное не так влажно… к-хм, то есть, неважно. Как он только оторвался от этого грешника — вселенская тайна. Взъерошенный, покрасневший, перед глазами солнечные зайчики, на лице полное замешательство. Прервался, отдышался, попросил себя заплести. Дилюк, кажется, даже справился. Отвел к столовой, обещал ждать на выходе. Сама сдержанность и целомудрие. Кэйа — полная его противоположность — ничего не может с собой поделать. Этот взгляд — сильнейший магнит. Наживка, проглотив которую уже не сорвешься с крючка, пока хозяин сам не решит отпустить. До этого Кэйа думал, что не любит поцелуи. Но те, что дарит этот парень, совершенно другие. Они отличаются от того лобызания, которым обычно увлекается Боудика. Пусть он и не любитель сравнивать, это заставляет его в очередной раз выпасть из реальности прямо во время завтрака. Не отвлекают ни тихие разговоры графов по правую руку, ни серьезные глаза королевы, которые то и дело возвращаются к нему. У Кэйи даже в мыслях не возникает привычного «чего тебе надо, ведьма?» Благо, сама Боудика сегодня поела раньше и убралась еще до его прихода — этих взглядов обиженной львицы он бы точно не вынес. Но теперь, когда ничего не отвлекает, вспоминать ее спальню получается без особых проблем. Помогает мысль, что больше он туда не пойдет. А воспоминания о начале сегодняшнего дня залечивают все остальное. Кэйа без понятия, о чем после такого может думать Дилюк, но у него самого в голове царит полная идиллия. Вчерашняя паника с концами отступает, остается только призрачное ощущение чужого касания на губах. Девочки вспоминают о поцелуях, когда красят губы. Кэйа — в момент, когда касается краев бокала. Этот парень, будь он неладен, одним своим поведением увлекает больше любой другой заинтересованности, которая у Кэйи была к кому-то за жизнь. Он простой: дай мне то, чего ждешь в ответ, и я отвечу взаимностью. Дай мне больше, чем хочешь взамен, и я со всей своей преданностью буду топить тебя в океане обратных чувств. Слишком привлекательное предложение для этого мира. У Боудики поцелуи умные, всегда с какой-то хитростью, с толикой издевки. Она может дразнить, не разрешать большего, чем легкие касания. А потом целоваться мокро, вылизывать, не грешит устраивать из этого настоящее извращенное представление. Дилюк же прямой, неопытный. Он отдает все и сразу. Кэйа сгореть готов с первых секунд, когда этот парень напирает на него со всей своей честностью. Им руководит совсем не продуманное желание совратить, нет. Это что-то другое, дикое, никем необузданное. В укусах, которыми сменяется поцелуй, когда ему становится мало, таится такое же чувство, какое Кэйа все это время упрямо пытается разгадать в самом себе. И это увлекает в разы больше тех дразнящих жестов, которых обычно полно в Боудике. Она любит целовать воздушно, почти легко, не разрешая большего. Или подарить один глубокий продуманный поцелуй, отпрянув в следующее мгновение — хватит с тебя, малыш. И это… невероятно его раздражает. Каким бы там уловкам не учила ее мамочка, она, должно быть, не учла, что Кэйа вовсе не повидавший самые разные удовольствия мужчина. Он молодой, голодный, желающий любить. Ему нужны чувства, не шоу. Открытость, а не продуманное желание удержать, которым она руководствуется, дозируя свои касания. А Кэйа все равно нуждается в преданности, а не в поиске выгоды в своих глазах. Его манит тот, кто решил быть с ним сам, не по чужому приказу. И то, что шепот на ухо принадлежит парню, играет для него последнюю роль. Честно-честно. Не важно, что с ним нельзя быть вместе как с Боудикой. Кого заботит, что жениться придется на другой? Кэйа и сам готов облачиться в свадебное платье, если только после этого ему разрешат остаться с Дилюком. Знает: не разрешат. Даже будь он не слугой, а особой королевской крови, главным союзником отца или самым могущественным правителем соседнего королевства, возможность быть с ним ничтожна настолько, как и шанс проснуться девушкой завтра. Потому остается лишь продолжать то, что завязалось между ними вчерашним утром, углубилось вечером и накрыло сегодня, после очередного кошмара, который быстро залечили чужие объятия. У него три варианта и все кончаются полным крахом. Или Дилюк перегорит, откажется продолжать, растеряет весь свой пыл. А может, не откажется, но сломается в страхе быть раскрытым, отступит из-за одних лишь навязчивых мыслей. Или останется. И тогда, рано или поздно, их раскроют, и тогда их минуты будут сочтены. Выбор неширокий, разница только в количестве разбитых сердец. В первом случае пострадает только Кэйа. Во втором уже они двое. В третьем может не выдержать еще и сердце отца. — …Кэйа. Поднимают голову все, кроме самого Кэйи. Он все еще там, в мыслях, в своем гардеробе, на чужих коленях, в своих проблемах, страхах и желаниях. Графиня через одно пустое место от него осторожно касается его локтя. Кэйа поднимает голову, словно из воды выныривает. Точно. Его позвали. — Да, мама? Все же, эти взгляды в его сторону были не случайны. Ну давай, нападай. Она не любит ходить вокруг да около, приступает к допросу с первого слова: — Что случилось у вас с Боудикой? Кэйа замирает. Косится взглядом на не менее взволнованного отца. Опять на мачеху — последняя невинно хлопает густыми ресницами в ожидании ответа. — Небольшая ссора, я предполагаю, — осторожно отвечает он. Как маленький щеночек в поисках правильной тропинки. Жаль только, что все нити этого диалога ведут к одной властной руке, которая сейчас ловко орудует ножом и вилкой. Уж больно довольное у нее лицо, чтобы не быть уверенной в том, что у нее на уме. — Предполагаешь? — королева приподнимает одну бровь. — Объяснись. — Да, мама. Честно говоря, порой мне трудно понять Боудику, — Кэйа отчаянно прикидывается откровенным. После того, от чего его отвлекли, прикидываться трудно. — Она почему-то злится на моих слуг, обижается, а вчера ударила меня по лицу за безобидную шутку. Мачеха недовольно поджимает губы на последней фразе. Боудика не сказала ей про удар? Это в ее стиле — умалчивать собственные просчеты. — Как бы то ни было, — королева моментально меняет угол разговора, — я не хочу, чтобы между вами были противоречия из-за таких мелочей, — она осторожно вытирает салфеткой рот, не сводя глаз с Кэйи. — Да, мама, я не держу на нее обиды. Он прогибается — мачеха чувствует такое до мелочей. А значит, пора добивать свою оглушенную жертву. Отступать ему все равно некуда. Кэйа мысленно укладывает шею на гильотину. Рубите же, матушка. — В таком случае, надеюсь, ты будешь не против, если Боудика переселится на твой этаж. — Что? — его нескрываемое удивление ее заметно тешит. — Разве в этом есть необходимость, дорогая? — в разговор внезапно вмешивается король. У королевы, как всегда, находится ответ. В конце концов, не одними красивыми глазами она добилась места, которое занимает сейчас. — Как нашим наследникам, им нужно будет не только править страной, но и учиться уживаться друг с другом как можно лучше. Мы же хотим нашим детям только добра? — она вопросительно смотрит на мужа. Добра детям? Отец — да. Она — только родной дочери. — Само собой, — соглашается он. — Но при том, я бы не хотел лишать сына увлечений, которые у него только успели появиться. — О, я, разумеется, тоже не против, — тень лихой улыбки все же проскакивает на ее лице. — Думаю, личный слуга Кэйи отлично справится с заботой о наших детях. В другой стороне стола кто-то громко фыркает. — Спасибо за завтрак, — холодным тоном благодарит Белла, когда все поворачиваются к ней. Она поднимается, дарит легкий реверанс отцу и проводит мачеху колким взглядом, пока направляется к выходу. Королева, впрочем, ни капли не обижается. Это отбитое от общества дитя ее не интересовало никогда. Кэйа хорошо знает ее позицию — сам когда-то был свидетелем этих слов. — Я надеюсь, мы все обсудили? — королева возвращается к диалогу, будто их и не перебивали. Кэйа со звоном кидает вилку на тарелку, привлекая внимание. — Я отказываюсь. Знаю, что зря, но смею брыкаться. Осторожные, предупреждающие глаза отца впиваются в него в следующую секунду. Кэйа переводит взгляд на другого человека: на ту, что угрожает его личному спокойствию на последующие дни. Нет, не просто дни — на весь остаток жизни. — Мне кажется, что мы с Боудикой и без того проводим достаточно времени вместе, — его нахмуренные брови сходятся все ниже и ближе, контролировать себя с каждым мгновением труднее. Впрочем, ей это только в радость. — А я настаиваю на том, чтобы вы были вдвоем, — холодный тон напоминает, кто тут главный на самом деле. — Ты можешь со мной не соглашаться, но юные умы часто и сами не понимают, что для них лучше, поэтому должны прислушиваться ко мнению старших. К тому же, я слышала, что Его Величество приказал твоему слуге всегда тебя сопровождать. Что ты еще ей наговорила, Боудика? — Да, но Боудика ведь не слуга, — Кэйа готов стоять на своем, как бы бесполезно это не было. — Чем плоха возможность дать нам больше свободного времени до свадьбы? — На первом месте семья, на втором увлечения, — прибивает королева. — Ты уже не маленький и наиграться в войнушки должен был до десяти лет. Сейчас, будь добр, поинтересуйся отношениями со своей будущей женой, пока представляешь для нее интерес. — Дорогая, — пытается прервать король. Бесполезно. Он как пятилетний ребенок, держащийся за поводья в попытке остановить строптивую лошадь. — Я не могу спокойно смотреть на то, как он позорит мою дочь, ставит выше нее какие-то детские развлечения и думает, что для крепкого брака достаточно встреч за одним только обедом! — Я не позорю вашу дочь, — сдержанно отвечает Кэйа. О, какие мы сегодня невозмутимые. Жаль, женщина перед ним слишком хорошо умеет портить хорошие дни. — Игнорировать интерес своей невесты и отказываться от общения, которого она так требует — настоящее проявление неуважения и позор любого жениха. Позор любого жениха. Позор — их близость до свадьбы, ее доступность, пошлость и открытость. Но сказать такое за столом полным придворных дам и мужей, значит самому выбрать тюрьму до зимы. Так что если он и упрекнет королеву в чем-то, так это в словах, которые она подбирает. Потому что он ей не жених. — Поскольку мы с Боудикой все еще не помолвлены, она не является моей невестой, так что технически, я имею право остановить выбор на избраннице, которую выберу, руководствуясь политическими и социальными соображениями. Не сбиться, не сбиться, не сбиться. Как учили. Очень хорошо. — Вы, мама, отлично знаете, что они имеют приоритет перед личными чувствами, которые являются единственным преимуществом перед браком с представительницами других королевств. Поэтому и вы проявите уважение к моей неопределенности — она обусловлена не только моими чувствами к Боудике, в конце концов. Простыми словами? Я Боудику, может, и люблю, но обдумываю свадьбу с другой ради обретения новых земель. Судя по лицу, вскипать она точно не планировала. Вот только вздутая вена на виске говорит об обратном: или она осадит его сейчас, или этот щенок все же заслужит свою закрытую камеру на верхушке башни до самого дня рождения. Кэйа читает с сжатых губ каждое оскорбление, которое она в себе сдерживает. И готовится к своему уничтожению. Заслужил. — А теперь давай раз и навсегда проясним один момент, — королева отвечает самым елейным голоском, на который только способна женщина ее возраста: — Пока ты не являешься совершеннолетним и не имеешь собственной политической силы, рекомендации семьи стоят выше твоих личных решений, что ты, сын, отлично знаешь, — голос становится все ниже и громче. — Так что заруби себе на носу: твоей женой станет Боудика и никто другой! Ты сопровождаешь ее всегда и везде, и это мой окончательный приказ! А если я узнаю, что ты отлучился от нее куда-то, кроме уборной или спальни, я не посмотрю на то, что ты — будущее королевства — прикажу высечь так… Она замолкает, когда чувствует на своей ладони пальцы мужа. За столом стоит полная тишина. У Кэйи в голове не менее пусто. Он ее довел. — Дорогая, остынь. Он послушается. — Я знала, что ты не откажешь моему скромному желанию помочь детям обрести свое общее счастье, — как же неправдоподобно звучит этот примирительный тон. — Нет, конечно, Сердце мое, — склоняет голову король. Не может не склонить. — Я не против. Конечно не против. В первую очередь жена, потом дети. Кэйа, совсем бледный, подрывается с места. — Я приму ваше решение, — бросает он дрожащим голосом. — Благодарю за завтрак.

***

Дилюк ждет в холле возле столовой. Задумчивый и спокойный, он серьезнеет, как только его замечает. — Не говори ничего, — Кэйа сам представляет как он выглядит, как звучит его голос: так, словно у него кто-то умер. И Дилюк слушается, молча шагает следом. Кэйа бы поблагодарил за понимание, будь он уверен, что сможет выдавить из горла что-то кроме булькающих сдавленных звуков собственного бессилия. Уж слишком хочется покричать. По-волчьи завыть, вбить кулак в ближайшую стену, может быть, расплакаться. Он идет так, словно ослеп. Игнорирует здоровающихся с ним графинь, чуть не сталкивается с мгновенно бледнеющими от его вида гвардейцами, не глядя влетает в первую свободную гостиную. В таком же темпе шагает к столу с привычно имеющимся графином. Наливает воды, допивает до дна. А потом с размаху швыряет стакан в стену. Громкий дребезг разбивает остатки напряженной атмосферы. Вот так бы сразу. — Кэйа! — Ненавижу! — губы плотно сжаты, сгорбленная поза выдает все остатки злости, которые он в себе душит. — Как же я ее ненавижу… — Говори, — Дилюк застывает напротив. Не подходит, но и не пятится. Кэйа и на том благодарен. Его слегка трусит. Трудно даже не говорить, трудно дышать. Словно с момента, как холодный голос мачехи позвал его по имени, ему еще и вилку в шею воткнули. Не зря говорят, что равнодушие спасает нервы. Жаль, в его случае это не работает. В этот раз оно может стоить ему личного счастья (ха-ха, кто вообще о таком заботится). Остается лишь чувствовать в горле острые зубья столового прибора и даже не пытаться сделать что-то с ним — просто постараться пережить эту панику от их наличия. — Эй, — Дилюк осторожно его зовет. — Лучше присядь. Кэйа отрицательно мотает головой. Страшно, что ноги не выдержат — слишком сильно они дрожат. — А если я отнесу? — осторожный вопрос. Если ты меня отнесешь, то я вообще расклеюсь. А впрочем… Короткий положительный кивок разрешает ему подойти. Вот только трясущиеся руки не успевают даже обвить Дилюка как следует, рука под коленями только ждет возможности подхватить, как Кэйа резко его отталкивает. Не из-за своей капризности, нет. Просто дверь в гостиную начинает открываться. Недоумение Дилюка моментально сменяется пониманием. Он ловит напряженный взгляд себе за спину и оборачивается к гостье, которая уже с любопытством на них смотрит. — Ваше Высочество, — звучит тонкий голосок. — Простите, я услышала шум… Вам не нужна помощь? Молодая служанка с выражением крайнего удовольствия следит за принцем умными глазами. Новенькая? Не знает, что надо стучать? Впрочем, он слишком разбит, чтобы отчитывать кого-то, тем более за такие мелочи. — Да, — невнимательно бросает Кэйа, — будь добра, убери осколки. — Да, конечно, — милая улыбочка, которую она старательно строит, выглядит совсем натянуто. — Ой, вы не поранились? — девушка деланно пугается от вида стекла. — Нет, — отходит Кэйа. — Не порежься, возьми веник. Служанка мгновенно бежит выполнять. Какая самоотверженность. Молодец, но ему все еще нужно больше приватности. — Пойдем, — шепчет он Дилюку. Не успевают они выйти, как проход закрывают новые фигуры в таких же формах, что и у девочки за спиной. — Ваше Королевское Высочество, — эхом отдает на весь коридор. — Мы можем быть чем-то вам полезны? Дилюк рядом тихо пырхает, скрывая то ли улыбку, то ли презрение. Перед дверью стоят еще три служанки. Все трое с широкими улыбками и читающимся в глазах желанием помочь. А еще — и это Кэйю напрягает еще больше — полным игнорированием Дилюка. — Спасибо, барышни, у меня уже есть помощник, — круто разворачивается он. Тянет Дилюка за рукав, оглядываясь через плечо, быстро ведет его подальше от случившегося. — Чего это они кидаются? — Скажу, когда объяснишь, что случилось, — не отстает Дилюк. — А этому есть причина? — Кэйа удивляется еще больше. Сам не замечает, как его сбивают с толку. В один момент он злился приказу королевы, а вот уже бредет коридором, удивленный отчаянности служанок. Но ведь слуги обычно так даже на самого короля не кидаются. Хотя его, скорее всего, боятся. — Еще бы, — хмурое лицо Дилюка становится совсем непроницаемым. — Но сейчас это не важно. Пошли, поплачешь мне в плечо. Да, поплакать он был готов до этого момента. Теперь все эмоции медленно замещает злость. — За такие слова могу только отпинать, — толкает его под локоть Кэйа. Дилюк только коротко вздыхает: — И это ты минуту назад разбил кружку? — Считай, это помогло, — не менее усталым тоном отвечает Кэйа. Сам не знает, что его так резко отвлекло. Главное, ноги больше не трясутся. Только кончики пальцев. Теперь, когда Дилюк напомнил про поплакать, слова королевы всплывают в памяти в четких деталях. И этого одного разбитого стакана становится мало. Он забредает в один из дальних коридоров, раза три оглядывается, меняет направление после встречи со служителями дворца или редкой аристократией, которая неизменно удостаивает его приветствием. Плутает до последнего, пока не останавливает выбор на одной из дверей. В гостиной, обставленной не так богато, как комната, в которой им помешали служанки, Кэйа прислоняется спиной к двери и наконец облегченно выдыхает. — У нас проблема, — говорит рассеянно. — Я заметил. Дилюк складывает руки на груди и выжидающее смотрит. Кэйа, впрочем, долго не молчит. Ему надо сказать, пока внутри не взорвалось. — Боудика, — говорит он, — пожаловалась не только отцу. Она сходила еще и к матери. — И? — Дилюк заметно напрягается. Ну и как говорить такие вещи? Резко, твердым голосом, пока не успел расклеиться. — Если коротко, то моя дорогая мамочка приказала переселить ее ко мне на этаж, — уже звучит слабо. — Самой Боудике — быть со мной круглосуточно, а тебе — стать слугой для нас двоих, — последнее — совсем тихо. — Это… шутка такая? — присвистывает Дилюк. — Скорее наказание. От сказанного в груди начинает неприятно саднить. Вслух звучит только хуже. — Это никак не оспорить? Не отказаться? Будь это возможным, Кэйа бы теперь не бил посуду. — Отец с ней согласился. Все же, мне на ней жениться зимой, — полные печали глаза безучастно смотрят в пол. — О чем королева любезно напомнила мне за завтраком. — Хэй, — Дилюк осторожно подходит ближе, — так может, это к лучшему? Отвечает не Кэйа — отвечает статуя имени Беспомощности. — Что к лучшему? — не понимает он. — То, что рядом с нами теперь всегда будет третий лишний? — Точно лишний? — Дилюк застывает в шаге, серьезно всматривается в беспокойный взгляд. — Кэйа, скажи мне, — голос становится тише, пока не переходит на шепот: — зачем тебе это все? Со мной… Ох, а вот и один из исходов, который он представлял. Дилюк, который хочет уйти, чтобы не рушить ему жизни. До чего же мило и совершенно глупо, чудное ты создание. Ну давай, убеди меня. Кэйа застывает и продолжает слушать. Вместо него говорит Дилюк. И говорит долго. — Послушай и не перебивай. Ты принц. У тебя есть невеста, хорошее будущее и возможность в этом будущем принимать решения самому. Он хочет перебить почти сразу, но Дилюк тормозит его взмахом указательного пальца. — Но я не об этом. Я имею в виду… — он запинается. — Понимаешь, тебе достаточно выбрать одну из графинь, которые всегда дарят тебе эти милейшие улыбочки, и без угрызений совести гасить на ней свои желания, пока не женишься на Боудике. Завести любовницу, так? По правде, я думал, что тебе нравится Мэри, но ты так легко от нее отказался, что я в замешательстве, — Дилюк делает паузу, но потом решается договорить до конца: — Просто скажи, почему ты все еще держишься за худший из возможных вариантов, который скрывает за собой столько проблем? Я… не могу дать тебе того, что могут они, понимаешь? Почему ты держишь меня возле себя? Просишь меня о всяком… Ах, вот и она, такая знакомая ему речь. Можно даже не слушать — все равно все сокращается к «я же тебя не стою, можно мне уйти?». Кэйа задает встречный вопрос: — Скажи, почему ты согласился на поцелуй? Не слышит ответа. — Почему ты носишь меня на руках? Возишься как с маленьким? — он пытается заглянуть в опущенные глаза, но Дилюк только сильнее опускает голову. Хоть пополам согнись — не поможет. Все равно очередь Кэйи нападать. Он и нападает. Подлетает, притаскивает Дилюка за воротник, мажет губами в миллиметрах от чужих, но не прикасается. Второй рукой ведет по тунике вверх, нащупывает биение в грудной клетке, надавливает крепче. Чтобы ловить под ладонью каждый быстрый удар. — Дилюк, почему ты так реагируешь на меня? — тихий вопрос звучит прямо уста в уста. Кэйа дразнит — отстраняется, как только чувствует встречное движение, попытку приблизиться. — А будь это кто-то другой, а не я? — он все не отстает, не унимается с тирадой своих вопросов. — Тебе бы так голову сносило, будь на моем месте какая-то другая девушка? Мне бы не сносило, — Кэйа отходит, медленно меряет комнату шагами. — Помнишь, когда ты достал меня из озера? — внезапно вспоминает он. — Мне твои губы поверх своих до самого утра мерещились. А когда перестали, знаешь, что я сделал? — Что? — одними губами спрашивает Дилюк. Признаваться? Не признаваться? — Поцеловал Мэри. Кэйа падает на одно из широких кресел и упирается ногами прямо в столик перед собой. Смотрит в стол, только бы не на Дилюка. Не видеть его реакции. — Только не смотри на меня как на врага, — просит он. — Я попросил у нее разрешения, объяснил, что это… ради эксперимента. Но ничего не вышло. Дилюк опять подходит, накрывает своим лесом, который, должно быть, носит где-то в карманах. Замирает сбоку от кресла, смотрит все так же нерушимо. Только руки, скрещенные на груди, сжимаются все сильнее. — А почему не Боудику? Кэйа мысленно хвалит его за лишенный эмоций тон. Сам бы он так не смог. — Подумал, что дело в чувстве чего-то нового, может быть, ранее недоступного. — И каково было? Каково? Каково может быть, когда не понимаешь, почему таешь от руки, которая тащит за рукав, от дружеской улыбки в твою сторону, от губ, которые даже не целуют — просто вдыхают в тебя жизнь? Каково это, когда та, которой суждено выйти за тебя замуж, после встреч с этим ходящим недоразумением, привлекает ровно как и соседняя стена? — Бесполезно. Закрывал глаза, а там — ты. Не только во время поцелуя с Мэри, нет. С момента, когда впервые накрыло. — Я тоже, — признается Дилюк. — Что тоже? — Кэйа поднимает на него заинтересованный взгляд. — Тоже думал… о том, что случилось на озере. Точнее, мне снилось кое-что. Его перебивает короткий смешок. — Прости, — Кэйа прижимает костяшки пальцев ко рту, тушит смех. — Я уже и не вспомню, когда в последний раз мне снился кто-то, кроме тебя. — Как долго? — спрашивает Дилюк. — Начиная с нашей ссоры так точно. Каждую ночь я или провожу с тобой время, или ищу тебя, от кого-то спасаю, или делаю чего хуже… Его голова откидывается на спинку кресла, но он и не пытается скрыть покрасневшие щеки. Смотрит на Дилюка снизу вверх, изучает его реакцию. Дилюк упрямо сдерживает эмоции за скрещенными на груди руках. — Теперь понимаешь? — спрашивает Кэйа спустя какое-то время. — Это не просто какая-то глупая подростковая жажда, не те отношения, которые можно заменить кем угодно. — А что это? — Дилюк подается вперед, опирается руками о подлокотник кресла. Заглядывает в глаза, словно пытается прочитать с них ответ. — Если ты не понимаешь… — То я тебе не скажу, — синхронно с ним договаривает Дилюк. А в следующий момент, когда Кэйа пытается встать, резко прибивает за плечо к креслу. — Но ты скажешь. От уверенности в голосе хочется поежиться, потрогать рукой ощутимое в воздухе напряжение, которое исходит от него волнами. — Давай, Кэйа, — голос, изменившийся в момент, крепчает с каждым словом. — Я, конечно, не против пропустить все твои уроки сидя тут, но не уверен, что тебя за это погладят по головке… — Точно, уроки, — подскакивает Кэйа. — Так что давай, выкладывай все что не договорил. — Дилюк, нам точно надо на уроки, — он ворочается, пытается скинуть его руку. — Не нам, а тебе, — Дилюк нерушим, его тон — непоколебим. — А тебе надо было мне об этом напомнить, — упрекает его Кэйа. — Я и напомнил. Только что. Коварную улыбку так и хочется стереть чем-то колким. Вот только в голове почти пусто. Там один только лес на многие километры. — Что между нами, Кэйа? — Уроки, Дилюк. Он отчаянно хватается за них как за последнюю ниточку, ведущую к спасению. Тынь — ниточка обрывается. — Неправильно, — Дилюк улыбается. Знает — сейчас он всецело хозяин положения. — Нам надо идти, у меня история, — Кэйа пытается встать еще раз. Вот только в этот раз Дилюк тоже прикладывает больше усилий. Не просто толкает обратно, а наседает сам. Встает перед ним, опирается в подлокотники двумя руками и нерушимо нависает сверху. — Так поспеши объясниться. Настоящий подлец, который не только копирует его манеру добиваться чего-то, но и совершенствует ее, удваивает давление на Кэйю, который внезапно из охотника превратился в жертву. Красные пряди щекочут ему щеки — Дилюк склоняется совсем низко. Нет, к такому он никогда не будет готов — это совершенно невозможно. — Дилюк, прекрати это. Своим поведением ты сам доказываешь мое предположение. — И что это за предположение, Кэйа? Этот парень определенно знает, что делает, знает как это делать. Как влиять на него так, чтобы обезоружить. Точно знает. Кэйа даже не сомневается в том, кто его научил. Он сам. Нашел посреди города, злого и дикого, спас, вылечил, приручил и показал, как действовать так, как любит он сам. Вот только Дилюк ошибается, думая, что этого достаточно, чтобы Кэйа растаял. — Ты маленький бесстыдник, — рука на воротнике не смущает Дилюка ни капли. — Хочешь так просто вытянуть из меня признание? Думаешь, если наговорил гадостей про мою тягу к тебе, нагородил про Мэри и всяких любовниц, то я так просто все опровергну и скажу, что дело в том, что ты мне нравишься? — Нравлюсь? Все-таки достаточно. Кэйю опять не держит мир. Пальцы на чужой одежде разжимаются, падают. Голос опять совсем тихий. Признается. — Конкретно ты — да. Дилюк тоже теряет свой запал. — Я не бесстыдник, — примирительно говорит он. — Я просто пытаюсь понять, что нам делать. А ты своим молчанием просто сводишь меня с ума. — Хорошо. Ты нравишься мне, Дилюк. Очень, — повторяет Кэйа. — И как теперь, полегчало? Хорошо, когда знаешь, что это не просто моя подростковая несдержанность? Понимаешь, что мне не нужны эти графини? Дилюк смотрит на него серьезными глазами. Изучает, обдумывает что-то и молчит. — Я подумаю над твоими словами, — в конце концов отвечает он. И отпускает. — Пойдем, у тебя история.

***

На занятия Кэйа безнадежно опоздал. Он и не спешит — и так знает, что учитель его дожидается. Что ему еще делать, кроме как ждать, пока принц насладится последними минутами вместе со своим ходящим успокоительным? Он в отчаянии. Потому что то, чего он так боялся, приходит в действие. Потому что Дилюк знает. Он добился, услышал его признание, узнал и не ответил взаимностью. Я подумаю над твоими словами. О, Дилюк, серьезно? Прикрывать намерение сбежать такими глупыми фразами — совсем не твой уровень. Но это и без того очевидно. Будь мои чувства хоть на мгновение взаимными, ты бы признался сразу. Сглупил. Кэйа ужасно сглупил. Не учел разницы между ними, не подумал о случившемся с точки зрения Дилюка. С ним самим все ясно — он втюрился. По-мальчишески втрескался, привязался к этому рыжему очарованию, прикипел. Но вот у Дилюка другое. Он же… никогда не был любим девушкой? Не был — сам признался под деревом со светлячками. Получается, это Дилюку подойдет любое тельце для удовлетворения своего… подросткового влечения ко всему движущемуся. У всех ведь начинается с этого… первого недетского желания? У всех так бывает. Кэйа просто попал ему под руку. Сам напросился, верно? Да, теперь, вспоминая себя после первой близости с Боудикой, он, кажись, понимает его чувства. Когда все впервые, и вокруг сладко-сладко, а мир становится сахарным и розовым. Если еще утром, чтобы поверить во взаимность, ему хватало одного только осознания, что Дилюк поцеловал его сам, то теперь, после ответа на его признание, Кэйа понимает все иначе. В этот раз правильно. У Дилюка штормит от первого поцелуя, а не от того, кто этот поцелуй украл.                      В комнате, которая ведет к классу, их ждет еще один сюрприз, если так можно называть неожиданность, которая не сулит ничего хорошего. Этой неожиданностью становятся такие знакомые черные волосы, рассыпанные по платью с узким корсетом и нервный взгляд, который впивается в него, стоит только переступить порог. — Привет, — Кэйа здоровается самым обычным, на который он способен, тоном. Получается ломано, устало. — Кэйа, — Боудика подхватывается с дивана. Отделяется от него, словно ожившая деталь интерьера, которую он предпочел бы созерцать в нерушимом виде. Ну и как говорить с ней теперь? Когда даже Дилюк сказал, что ее присутствие с ними это к лучшему. Не важно. Время на страдания будет потом. — Ты что-то хотела? — Кэйа пытается говорить твердо. Получается плохо. — Я опаздываю на урок. — Ничего страшного, опоздаешь еще немного, — хмурится принцесса. — Не делай вид, что не говорил с мамой утром. Давай же, леди язвительность, подключайся — ты тут необходима. — Приятно, что ты признаешь, что сама ее попросила, — все, на что Кэйа способен. — Не признаю, — Боудика словно от огня отскакивает. — Поговоришь со мной? — О чем? — он пожимает плечами. Дилюк стоит сбоку, напряженный словно иголка, ждет какой-то подлянки. — Кэйа, послушай, — Боудика хватает его за локоть. — Оставь нас на минуту, — обращается к Дилюку. — Пусть останется, — отказывается Кэйа. — Всего минута, Кэйа, — настаивает принцесса. — Я не буду долго. Он обреченно дает добро, и Дилюку не остается ничего, кроме как выйти. И тогда она по-настоящему нападает. Напор Дилюка в сравнении с этим жестоким созданием — легкое заигрывание. Боудика — настоящий волк под шкурой ягненка. Тянет Кэйю за шею, лезет под рубашку, ворошит волосы на затылке, пытается во всю показать свои чувства. А Кэйа только в очередной раз осознает, как сильно он впечатался в того, кто дожидается его под дверью. Потому что это не заводит ни капли. Стена. — Я так скучала, — шепот граничит с голодным рычанием. Кэйа отрешенно позволяет ей продолжать. Такого ты хочешь, Дилюк? Такое тебе нравится? Поэтому ты такой? Потому что я первый, кто позволил тебе так много? Боудика притирается к нему всем телом. — Как мне искупить свою вину? — Не надо так на меня кидаться, Боудика, — Кэйа без проблем ловит ее за руки, прижимает к своему животу и заставляет девушку замереть. Осторожно поглаживает ее пальцы своими. Остынь, ты, ненасытная. Я в бессилии, не могу брыкаться. — Лучшим искуплением будет отказаться от своей хотелки и дать мне немного спокойствия, но ты же не послушаешь? Вопрос заставляет ее поморщиться как от чего-то неприятного, топит все зачатки ее примирительного настроя, словно котят в бочке. Нет, Боудика, не хочу быть снисходительным. — Давай начнем сначала. Звучит заманчиво, предложи это Дилюк. С ним Кэйа повторял бы сотни, тысячи встреч, пускай и приходил бы к одному и тому же исходу. К гребаным фиалкам, которые крутятся в голове при каждом воспоминании об этих всегда внимательных, порой хмурых, серьезных и реже увлеченных, но обращенных к нему глазах. Жаль, не по той причине, по которой ему так хочется. Но не с ней. — Хорошо, — кивает Кэйа. Хорошо, ты можешь попытаться начать все сначала. Я могу попытаться сдерживать свою неприязнь. Не уверен, что кто-то из нас преуспеет хоть в чем-то, но мы можем сделать вид, подыграть друг другу. Боудика сияет. Ее рука ложится на ручку двери класса — туда, где Кэйю уже довольно долго ждет учитель. — Идем? — предлагает ему свободную руку. — Ты меня прямо к стулу отведешь? — Кэйа в недоумении смотрит на раскрытую ладонь. — Нет, конечно, глупыш, — улыбка так и отдает фальшью. — Я буду учиться с тобой — все время вместе, разве мамочка не сказала? — Ох, да, верно, — он быстро стирает с лица удивление. — Сначала позову Дилюка. За открытой дверью становится прохладнее. Может, дело в том, что к нему больше не липнет чужое горячее тело. Или потому что Дилюка в нем нет. — Где он там? — недовольно косится Боудика. Коридор абсолютно пуст.