***
Кэйа в отчаянии. Он знал, что вино слабое, но надеялся, что Боудике хватит. Он ждал ее прихода, но не этой ночью. Он знал, что когда она придет, будет плохо, но не думал, что настолько. Кэйа злился, когда Боудика постучала в дверь. Злился на себя, потому что решил, что это Дилюк. Иначе бы он не открыл, притворился бы спящим. Когда Боудика завела слишком длинный разговор о чем угодно, кроме пожелания сладких снов, он начал уже по-настоящему беситься. Но о скором сне она и не думала. Впечаталась губами. Мирись со мной. Углубила поцелуй. Свяжись со мной. Затащила в кровать. Любись со мной. Ему плохо, тошно и просто невозможно. Его выворачивает наизнанку и тянет обратно в тело. Туда, где эта здоровенная анаконда так и норовит удушить в своих объятиях. Теперь, когда она елозит по нему поверх тонкой ткани одеял, остается только жмуриться и концентрироваться на ощущениях. И молиться, чтобы все быстрее закончилось. Вот только ничего даже не началось. Самое ужасное в том, что это только прелюдия. Будь его воля, он бы давно взял ее как раньше. Как в прошлом, когда голова еще не была забита лишним. Туда, где существовало только притупленное плотское желание, которому не мешали другие образы и силуэты, которые сейчас пляшут под опущенными веками. Все высокие, подтянутые, с волосами красными. Одни стоят далеко, одними только глазами завораживают, другие совсем близко, пьянят лесом. Теперь они все мрачнеют, становятся совсем бесполезными против упорных попыток его возбудить, которые предпринимает девушка на нем. Полностью провальных попыток. Забыться не помогает ни одно воспоминание. Сады, озера, подсобки, гардеробы. Все тает от ее настойчивости, рассыпается, словно песок сквозь пальцы. Плечи, руки, колени, губы. Такой нужный ему образ разбивается о эти ненавистные движения чужих бедер. Взгляды, касания, объятия, поцелуи. Все затмевает самое настоящее отвращение к происходящему. В голове эхом отдает последняя их ссора. Беззвучная истерика, которую он в себе душит, так и порывается перерасти в настоящую агонию. В злость, агрессию, выплеснуться неконтролируемым потоком гнева. И осознание того, кому он позволяет делать с собой это, только подливает масла в огонь. Длинные пальчики скользят по его плечам. Втюрился в отребье. Спускаются к груди, оглаживают пресс. Нашел себе глупую? Ложатся на резинку штанов и медленно стягивают вниз. Женишься на мне, хочешь ты того или нет. — Нет. Кэйа ловит ее за запястье быстрее, чем успевает осознать, что именно он делает. Боудика замирает и вопросительно смотрит. — Перестань, — он отстраняет ее. — Хочешь руководить процессом сам? — девушка игриво улыбается. — Я не могу. Тишина материализуется между ними, тяжелым грузом давит на обоих, отталкивает друг от друга. Боудика буравит Кэйю взглядом. Он упрямо смотрит в сторону, мимо ее оголенного тела. В глазах нечитаемое. Она отмирает первой. — Что с тобой? — вторая рука тянется к его лбу. Кэйа машинально ловит и ее. — Заболел? Он измучен этими касаниями. Не заводит от слова совсем. Ему мерзко. — Не могу, — он проглатывает «потому что не хочу». — Слезь с меня, прошу. — М-м-м, и в чем проблема? — Боудика опять начинает плавно потираться о него. — Это бесполезно, Боуди… Щелк. На границе слышимого. Почти незаметный в шорохе тканей, но слишком ему знакомый, чтобы он не заметил. Щелк ручки двери. Боудика воспринимает его безмолвный шок как принятие поражения и возвращается к попыткам возбудить. Кэйа лежит ни живой ни мертвый. На губах безмолвный крик. На животе чужая рука. На пороге до боли знакомый силуэт. Он ведь обещал, что придет, если Кэйа не явится сам. И обещание сдержал. А вот сам Кэйа… Готов на стенку лезть от безысходности. — Стой. Боудика срывается на стон, почувствовав руку на шее. У нее в голове все еще идет какая-то извращенная игра, если не считать, что у него… совсем не то настроение. Не только мысленно — во всех смыслах. Кэйа продолжает движение. Отталкивает ее на спину, скидывает с себя. — Зайчик, что ты делаешь? — с любопытством в голосе спрашивает Боудика, когда он накрывает ладонью ее глаза. — Проверяю… Дилюк нерушимо стоит в пороге, и Кэйа действительно собирается убедиться. Узнать, видно ли ему с той стороны. Он свободной рукой указывает на Дилюка, а потом на дверь гардероба. Давай же, подожди меня здесь… Я не буду с ней… Я выгоню… Его фигура секунду не двигается, и Кэйа успевает отчаяться. Боудика под ним шевелится — извивается как настоящая змея. Еще мгновение, и Дилюк все же идет. Вот только не в гардероб. Из комнаты. Кэйа почти верит, что ему не было их видно. Дилюк начинает закрывать за собой дверь. А потом делает худшее, что только можно было: машет на прощание. — Нет! Черт, черт, черт! Кэйа срывается как бешеный пес с цепи. Он все видел. — Кэйа! — Боудика поднимается вслед за ним. — Не ходи за мной! — кричит он на бегу. — Куда ты? — звучит уже с той стороны. Дверь Дилюка закрывается ровно когда он обращает на нее взгляд. Он не уверен, померещились ли ему глаза, которые посмотрели на него с укором в последний момент, но бежит так, будто этот взгляд ему в шею воткнули. — Дилюк! — его прибивает к двери, словно волной к берегу. — Дилюк, открой. О, так вот оно, пытаться достать того, кто от тебя закрылся. — Отзовись, ну же, — Кэйа жмется к двери, но с другой стороны тихо. — Послушай, дай мне объясниться… Ни шороха, ни звука. Ни одного подтверждения того, что Кэйа не говорит с дверью. — Дилюк, прошу, все совсем не так, как ты подумал… Он бьет в дверь кулаком, прижимаясь к ней всем весом. Это моя вина, что он это увидел, мой проступок и мой недочет. — Поговори со мной, прошу! — Кэйа, — Боудика, одевшись, выходит за ним. — Что ты делаешь? Кэйа отчаянно стучит в дверь, шепчет что-то нечленораздельное и сбито дышит. Она рассматривает его, подмечает позу, дверь, в которую он стучит, выражение лица. — Ты что, совсем спятил?! — она подлетает к нему буйным вихрем. — Почему ты здесь?! Как же он влип. Как же сильно влип. Давай, Кэйа. Если некуда отступать, нападай. Даже если заведомо знаешь, что проиграешь. Без рубашки в коридоре неожиданно холодно. Но в жар бросает, как только он повышает голос. — Иду просить долбанное снотворное, а как ты думаешь? Какое снотворное, что я творю? — Прямо сейчас? — она на мгновение столбенеет, но быстро приходит в себя. —Ты в своем уме? Снотворное, когда мы с тобой?! Кэйа не тормозит, его несет все сильнее, пускай это и ошибочное направление. Но, кажется, примирению, которого она добивалась, уже не быть. — Да, Боудика, прямо сейчас. Хочу отрубиться здесь на месте. Ни минуты дольше в твоей компании не проведу, — последнее он буквально шипит ей в лицо. Ненависть к ней медленно перетекает в ненависть к себе. Какой же мерзостью он занимается. — Хэй, да что с тобой случилось? — она пытается разгадать причину такой перемены, хмурится и скрещивает руки на груди. Ее наскоро одетый халат кое-как прикрывает самые пикантные места, и Кэйа опять спотыкается взглядом об это, ругает за отвращение к этой картине самого себя, ее и весь мир. — Ты случилась. Оставь меня, прошу. Я не буду продолжать эту пародию. Боудика мгновенно меняется в лице. — Вернись и закончи начатое, — требовательный тон выдает, что она все еще не поняла. — Что закончить, Боудика? То, чего не было? Еще полчаса потрешься о меня и пойдешь спать? Тогда, пожалуй, я сначала усну, а потом делай, что себе хочешь — хоть с пальцами моими сношайся! Потому что меня самого больше возбуждает эта дверь, чем… Взметнувшаяся в воздухе ладонь не достигает своей цели. — Один и тот же трюк дважды не сработает, — шепчет Кэйа, пока отводит пойманную за запястье руку. — Уходи. — Ты понимаешь, что нарушаешь приказ? — Приказ не включал в себя ночное посещение, Боудика, — он грубо отталкивает ее руку от себя. — Все, кроме уборной и спальни, помнишь? — Помню-помню, — скалится она. — Но вот ты кое-что забываешь, женишок. — Еще не жених, — огрызается Кэйа. Она медленно пятится, приближается к своей двери и продолжает говорить: — Не жених, говоришь? О, ничего, я преподам тебе урок, — глаза странным образом сверкают в свете торшеров. — Скажешь, когда поймешь, что дверь в постель не унести, и, может быть, я над тобой сжалюсь. — Сжалься над тем, сколько времени я на это потратил, — гневный тон на волоске от того, чтобы превратиться в молящий. До чего же жалкое зрелище. Когда ее дверь закрывается за ней с громким хлопком, он, наконец, понимает, насколько ничтожен. В коридоре действительно холодно. То ли потому что он без рубашки, то ли из-за двери, которая так перед ним и не открылась. А идти вообще больше некуда. В свою комнату — всю ночь прокручивать в голове случившееся. К Боудике — пытаться извиниться и загладить свою вину он не готов, даже если завтра оттого пострадает еще больше. Остается только средняя дверь. — Я знаю, что ты слушаешь, — начинает Кэйа. — Я понимаю, что ты зол, не хочешь со мной говорить и все такое. Но… мне нужно снотворное, — он прижимается лбом к двери. — И я не хотел бы идти сейчас к Мэри… С той стороны слышится движение. — Нет. О, это… это очень похоже на него самого парой минут ранее. — Подожди меня, — в быстром ответе Дилюка слышится что-то новое, незнакомое ему. — Иди к себе. Я сейчас приду. Словно он говорит в попытке что-то скрыть. И Кэйе остается только ему поверить. Бред. Впервые он не может найти себе места. Чувствует себя наложницей султана, которую предупредили о его приходе. Вот только султан тут он, чего бояться? Кэйа не боится, но и не может собраться. Бродит по комнате, не уверен в том, хочет он сидеть, стоять или лежать, когда войдет его успокоительное. Как и не знает, войдет ли вообще. Он кажется себе маленьким потеряшкой где-то на сельской дороге. Брошенным родителями мальчиком. Волосы взъерошенные, запутанные. Из одежды только атласные штаны цвета сирени — напоминают о том, кто он и где он. Тихий стук заставляет все в груди сжаться. — Входи. Кэйа замирает у камина. Поза такая странная, будто его поймали за чем-то неприличным. Вот только это случилось несколько минут назад. Сейчас бы выдохнуть и вести себя так непринужденно, как только может позволить себе принц. Последнее вообще не представляется возможным. Когда Дилюк заходит, Кэйа ощущает слугой себя. Потому что в новой пижаме он настоящее произведение искусства. Хоть бери и на стену между картин вешай. Кофейного цвета, тонкая, идеально обхватывающая каждый изгиб тела. Он и сам тормозит на пороге, завидев Кэйю. Опускает взгляд. Само совершенство — только фингал на переносице, яркий-яркий, в очередной раз сбивает с мысли. — Рубашку мог бы и надеть, — тихо упрекает его Дилюк. — Тебя задевает? О, вот оно, то, что нужно. Влиться в какой-то дурацкий разговор не по теме, забыться в глупостях, отстранить все еще свежие, горячие воспоминания. — Просто ты дрожишь, — Дилюк все дурацкое в этот раз не подхватывает. Только кидает последний серьезный взгляд, прежде чем все же войти и захлопнуть дверь. Кэйа каменеет на месте. Лишь смотрит, как Дилюк к нему приближается. Хочется закрыться, как-то защититься от этого холодящего кожу вида. От сурового взгляда, лица с фингалом и нахмуренных бровей, с которыми он на секунду действительно становится похожим на хулигана. Кэйа тушит нервную улыбку, стоит и беспомощно ждет. — И стоило оно того? — Дилюк с укором смотрит ему в глаза, прежде чем схватить за руку и потащить за собой. В другой день он бы посоревновался в том, кто из них хозяин. Но не сегодня. Сегодня он даже не претендует на свое тело — что уж говорить о решениях, где стоять или сидеть. — Ложись, — не предлагает — приказывает Дилюк, отодвигая балдахин в сторону. Кэйа стопорит на месте. — Мне надо… — Я не дам тебе снотворного, — словно мысли читает. — Ложись. Теперь, когда Дилюк говорит громче, в его голосе слышится что-то надломленное, разбитое. Кэйа неуверенно садится в постель. И накричать бы на него за такую важную мину, и в плечо разрыдаться хочется. Дилюк сдается раньше. Скользит по нему взглядом, спотыкается на ключицах. Тянет руку, убирает волосы в сторону и сдается. Легко и просто, опускается перед ним и признает свою слабость. Роняет голову Кэйе на колени. Кажется, что упал весь мир. Обнимает руками за икры, жмется к нему и молчит. Залечивает все, что наболело. — Прости, что не дождался тебя. Прости, — сдавленно отзывается он. — Эй, ну ты чего? — теряется Кэйа. — Не делай так, это я виноват. Дилюк только крепче обнимает. Утыкается носом в ляжки, тихо выдыхает. — Зачем ты это сделал? Кэйа не уверен в том, о чем вопрос, но выбор не так уж и широк. Он предполагает. — Она сама ко мне пришла. Я не хотел… Мимо. — Нет, зачем ты от нее сбежал, Кэйа? Касание чужих пальцев обжигает запястье. Сбежал? Зачем сбежал? — А ты хотел смотреть, как я буду с ней? — Кэйа выдергивает руку. — Я бы не смотрел, — Дилюк опять ее ловит. — Но ты хотел, чтобы мы это сделали. Он перестает что-либо понимать. Дилюк, который сейчас что, желает ему добра с Боудикой? — Не важно, чего я хотел, — понуро отвечает он. Стеклянные глаза смотрят в пустоту, мимо него. — Что с тобой? — Кэйа заставляет его поднять голову на себя. — Ты хотел оставить меня с Боудикой здесь? — Кэйа, она твоя невеста. — Еще не невеста, — машинально огрызается он. — Помолвки не было. — Тебе в любом случае на ней жениться, Кэйа, — тормошит его Дилюк. — Как ты можешь так просто сбегать от нее прямо с постели? И к кому вообще? Ко мне? К простому слуге? — К кому? — эхом вторит ему Кэйа. Дилюк осекается. — К кому сбежать? — повторяет он. — К слуге, в самом деле? Молчит. Только глаза отводит. И ослабляет хватку на икрах. — Дилюк, — Кэйа пытается быть предельно мягким, — ты никакой мне не слуга, даже если притворяешься им перед другими. Ты тут только потому, что дорог мне. — Надолго? Вопрос заводит в ступор. — Надолго, — хмурится Кэйа. — Пока сам не захочешь уйти. — Или пока ты не захочешь, чтобы я ушел. Дилюк крепче сжимает его пальцы в своих. Кэйа зарывает свободную руку ему в волосы. Ерошит пряди, творит на его голове такой же хаос, как в собственной — не только снаружи, но и внутри. — Сильно головой ударился, чтобы такое говорить? — он нарочно повышает тон, пытается растормошить Дилюка напускной оживленностью. — Я? Чтобы ты ушел? — Хочешь возразить? — его не пронимает. Он серьезен. Дилюк, черт побери, всерьез думает о том, что его прогонят. Кэйа даже думать не хочет, насколько он закопался, чтобы такого себе напредставлять. Потому что это такой абсурд, что даже сама мысль о том, что он останется тут сам, ему ненавистна. — Хочу. Еще как хочу. Он подзывает Дилюка жестом, кладет руку ему на плечо и шепчет в сантиметрах от лица: — Я впервые за всю жизнь тут почувствовал себя как дома, когда ты согласился со мной остаться. Мне никогда не было так радостно, как когда ты ответил моему отцу, что позаботишься обо мне. Ты — буквально единственный, кто держит меня здесь, — каждое слово внезапно становится таким драгоценным, что Кэйа боится говорить громче. — Ты, балбес, знаешь, что я к тебе чувствую, и думаешь так просто от меня отделаться? Дилюк все еще молчит, словно ждет продолжения. — Если хочешь, можешь взять выходной, — отступает Кэйа. — Можешь… Главная служанка сама тебя найдет в день зарплаты. И вообще, говори, если что-то надо. Можешь погулять, можешь уйти в город, тебя найдут, кем заменить на пару дней. Дилюк приближается к нему. Кэйа напротив отодвигается, чтобы договорить. Мерцающие глаза говорят о том, что не собираются этого ему позволить. И он начинает просто спешить, чтобы закончить: — Но прошу, не бросай меня тут навсегда, а если бросишь, то прячься, потому что я этого не вынесу и точно сорвусь тебя искатьДилюкчтотыделаешь… Кэйа уже наполовину лежит, упираясь локтями в кровать, но Дилюк и не думает тормозить — напирает сверху все больше. Толчок в грудь заставляет его распластаться на постели полностью. Он чувствует как чужие колени упираются по сторонам от его бедер, но не находит в себе сил оторваться от глаз. — Дилюк, ты… — он ломается. Заканчивает свое представление самого веселого в мире парня, сдается. — Мне не нужны никакие выходные и прогулки в город, и я не хочу, чтобы мне нашлась замена, слышишь? — голос словно и не его. — Просто… хочу, чтобы у тебя все было хорошо. Слова даются Дилюку с трудом, взгляд бегает, и на таком расстоянии Кэйа, наконец, замечает. — Ты плакал? Дилюк замирает. Понимает. Осознает, что Кэйе видно его воспаленные белки и вспухшие веки. А в следующую секунду отстраняется. Только пытается — Кэйа не дает. Притягивает за шею, заставляет упасть на себя. Дилюк сильно не протестует — обнимает в ответ, прячет голову на плече. Прижимает к кровати всем своим весом. Тяжело, но до чего же приятно. Телом пробегаются мурашки. — Постарайся ее… принять, — просит Дилюк. — Привыкнуть к ней, понять. Примириться с тем, что вам быть вместе. — О, серьезно? — Кэйа опять заводится. — А если у меня не получается? Если я уже оплошал? Он отталкивает Дилюка в сторону, в кровать, ослабляет объятия, чтобы посмотреть ему в глаза. — Со мной что-то не так, Дилюк, — шепот тихий, почти интимный. — Ты видел это, — он опускает взгляд. — У меня больше не выходит с ней. Не смущаться, не смущаться, не смущаться. Он ничего не может поделать — только чувствовать, как горят щеки и опускать взгляд. Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай. — Что не выходит? — а Дилюк все-таки спрашивает. Кэйе боязно даже глаза на него поднять. Страшно увидеть в них понимание. Страшно смотреть на него самого. Ткань пижамы приятно скользит под пальцами. Кэйа увлекается, поглаживая его спину. Понемногу успокаивается. — Кэйа, — звучит совсем мягко, осторожно. — Что случилось? — Ничего не случилось, — мотает головой он. — Ничего, что могло. Я не могу быть с Боудикой, понимаешь? Физически не могу. Дилюк, кажется, наконец, понимает о чем речь, потому что ничего больше не спрашивает. Лишь осторожно поправляет ему волосы, обнимает, будто фарфорового. Деликатно, сдержанно. — Вы раньше это делали? Вопрос заводит в ступор. Кэйа… ни с кем не обсуждал такого. Но таить что-то от Дилюка — почти то же, что не признаваться в этом самому себе. — Да, — открывается он. Кивает и жмурится, будто ждет удара. — Много раз. — А сейчас что? — Не заводит. Не могу, — Кэйа прячет лицо в ладонях, выворачивается из объятий, пытается отстраниться. — Не спрашивай. Дилюк не пускает. — Эй-эй, спокойнее, — он притаскивает Кэйю к себе поближе. — Куда собрался? Засмущался? Все ведь в порядке. Ласковая улыбка, которую он выхватывает посреди пламенных прядей, еще больше побуждает отстраниться. — Не засмущался, пусти, — вертится Кэйа. — Не хочу с тобой нежиться. — Нежиться? — тихий смешок раздражает еще больше, чем руки на голом торсе, которые упрямо отказываются разжимать хватку. — Скажи мне кое-что. Почему ты такой со мной? — у Дилюка странное выражение лица. — Я знаю, насколько ты сильный, помню, как ты хорошо дерешься, вижу, какие у тебя мышцы. Кэйа замирает и пытается понять, к чему он ведет. — Так почему же ты так осторожен ко мне? — когда Дилюк тащит его обратно к себе, Кэйа готов поспорить про разницу в мышцах между ними. — Я все не могу понять, боишься ли ты применить силу, или тебе просто нравится, когда я тебя трогаю… О боги, замолчи, не говори такого. Кэйа в который раз за вечер начинает краснеть. Его рука неосознанно тянется ко рту Дилюка, накрывает губы. Молчи. Дилюк отодвигает ее и напирает еще больше. — Ну вот, и сейчас так же. — Нет. Н-неправда. Сердце стучит как дикое, щеки вот-вот огнем запылают. А деться совсем некуда — Дилюк опять наваливается сверху, не дает и двинуться. — Так оттолкни меня, — он с любопытством наблюдает за его реакцией, довольно лыбится, ждет. — Я не буду применять к тебе силу, — Кэйа сглатывает громче, чем говорит. — Своих не бью, — плевать, что это правило он придумал мгновение назад. Сам знает, как нелепо выглядит его сопротивление. И не понимает, почему не может вломить этому наглецу. — Это многое упростит, — кивает Дилюк. — Будет в разы проще тебя похитить. — Что? Дилюк вместо ответа тянется куда-то над ним и достает с другой части постели… — Это Боудики, — Кэйа оправдывается, как только видит вещицу. — Надеюсь, она не будет возражать, — поясок от ее халата скользит меж пальцев Дилюка и опять исчезает с поля зрения. Вместо этого Кэйа чувствует его на запястьях, которые ловким движением сводят вместе. — Дилюк, что ты делаешь? Шнурок обкручивается вокруг рук за спиной, и Кэйа не уверен, пугает ли его это, или нравится. И как бы сложно не было понять чужие действия, он склоняется ко второму. Узел получается некрепкий, но кто такой Дилюк, чтобы не сделать это специально? — Проверяю кое-что. — Если ты про мое терпение, то ждать придется долго, — иронизирует Кэйа. Дилюк только невозмутимо хмыкает. — Жаль, потому что мое уже кончается, — он неодобрительно поджимает губы. — Так что давай начнем. — Дилюк, что с тобой происходит? — Кэйа понимает, что их заносит куда-то не туда, ему самому давно надо надеть рубашку, а Дилюку — почитать ему сказку на ночь и уйти к себе. Но вместо этого Кэйа, весь покрасневший и смущенный, позволяет ему делать что? Садиться сверху и связывать свои руки, каким странным процессом это ни было бы. — Башню мне сносит, понимаешь? — Дилюк резко берет его за волосы, заставляет задрать голову вверх и бесцеремонно жмется к шее. Рвано дышит, говорит прямо в кожу. — Ходишь с ней под руку, улыбаешься, зубы ей заговариваешь. И так весь день, Кэйа. Весь день я рядом с вами, но не имею даже возможности прикоснуться. А это еще хуже, чем не знать, что с тобой. Отступи же ты, уймись. — Дилюк, я… — и без того бессвязный поток мыслей перебивает поцелуй в шею. Один, потом второй. — Дилюк, мне было так же, ты знаешь сам, — он пытается говорить под обилием поцелуев, которыми его щедро осыпает этот голодный к касаниям. — Думаешь, каково мне было увидеть ее верхом на тебе? — прерывается Дилюк. — Пускай я и временное развлечение для тебя, но просто так смириться с тем, что у тебя будет кто-то еще, я не могу. Ну как ты не поймешь, что она меня не возбуждает. Первый укус заставляет Кэйю всего сжаться. — Дилюк, ты не развлечение, — он почти пищит от следующего. — Пусти меня, я скажу… — Даже не развлекаю? — Дилюк опять от него отрывается, лишь осторожно зализывает кожу. — Все так плохо? Что, так же, как с Боудикой? Ох, все он понимает. Специально дразнит, примеряет на себя роль главного и балуется этим как кот веревочкой. — Нет, не так. Отпусти, — сдавленно просит Кэйа. Руки за спиной слегка сводит от напряжения, но вполне терпимо, пока Дилюк не прекращает дразнить. Он не уверен, нравится ли ему это, ровно как и не уверен, что будет, если Дилюк не прекратит его изводить. — Ты точно хочешь свободы? — он нависает сверху, смотрит в глаза, гипнотизирует взглядом. — Дилюк. — Борись, если хочешь, — шепчет он. И падает звездопадом прямо в губы. Жадно, напористо и бескомпромиссно. Кэйа просто млеет в его руках. Совсем без шансов — только принимает эту любовь в каждом движении. Слегка двигает губами навстречу, наслаждаясь его настойчивостью, елозит по кровати в попытке освободить руки. Не ради побега, нет. Уж слишком хочется прикасаться ими в ответ. Сладкая пытка — принимать дарованные ему касания. Он переливает из губ в губы настоящую весну, заставляет все у Кэйи под ребрами цвести и петь. У него внутри разрастается настоящий сад цветов с птицами и бабочками. Откуда только взялся этот садовник… Крепкие руки сжимаются вокруг талии так, словно хотят впечатать в себя, и все что ему остается — таять и выгибаться от этих касаний. Дилюк целует так, словно пить готов с его губ. Прикладывается, точно к источнику. А в следующую секунду совсем грешно захватывает, лижет, прикусывает, когда становится мало, и даже не думает отпускать. Кэйа почти ощущает, как душа на сантиметры вырывается из него каждый раз, когда Дилюк отстраняется на секунду. Кэйа даже на эту секунду всем своим нутром готов тянуться к нему. Так, чтобы навечно. Ни на мгновение не отпускать, слиться воедино, впечататься как звезды в небо. Он увлекается так, словно целуется впервые. Требовательно отвечает, жмется навстречу и сбито выдыхает в коротких перерывах между поцелуями. И как же это неожиданно — получать в ответ такую же теплоту. Дилюк, кажется, трогает его всего. Крепко прижимается, притирается, буквально лапает, как бы это похабно не звучало. Кэйа и сам слетает с катушек — только сильнее заводится от такой наглости. Он готов всецело принадлежать этому безбашенному — хватит одного только его слова. Оголенная спина чувствует на себе каждый палец, каждый ноготь, что впивается в кожу, заставляет целиком выгибаться от поглаживаний. Чужие руки скользят по предплечьям, локтям, смещаются на талию, бедра, опускаются на ягодицы, и Кэйа почти натурально скулит от того, что с ним делает этот парень. Он готов упиваться этим вечность. — Сумасшедший, — выдыхает он, когда Дилюк, наконец, отстраняется. Океан в людском обличии. Залил, затопил чувствами и отступил во время отлива. Кэйа все еще где-то там, в розовых облаках. Перед глазами легкая дымка, словно во сне. Трудно сконцентрироваться на адресованных ему словах, в целом понять, что к чему. Его натурально затискали, зацеловали как девчонку, и теперь ему так несказанно хорошо, что хочется еще. Дилюк пытается его растормошить. На лице лукавая улыбка, неправдоподобно широкая и хитрая. — Говоришь, с Боудикой не получилось? — он опускает глаза, пытаясь обратить внимание Кэйи куда-то вниз. — Тогда это я могу считать комплиментом? Да чтоб его… Нет, заливаться краской в третий раз за вечер — это чересчур. Но когда Кэйа понимает, о чем речь, больше ничего другого не остается. Можно даже не опускать взгляд, чтобы понять, что произошло. Достаточно перестать расплываться в чужих руках, успокоиться и почувствовать собственное твердое возбуждение. — Черт…***
Тонкая ткань оттопыренных штанов выдает его с поличным. Кэйа стыдливо отводит глаза, хотя это ни капли не спасает ситуацию. Он все еще упирается Дилюку в бедро самой неприличной частью тела, и это с самого начала лишает его шанса на оправдание. — Дилюк. Развяжи меня, прошу. Хочется плакать — что он творит. Хочется смеяться — с его телом все в порядке. Хочется плакать еще раз — ввиду того, с кем он сейчас, кажется, не совсем нормально с головой. Сбитые выдохи между словами выдают, насколько плачевно его состояние. Нет, он честно такого не планировал, это перебор. Дилюк тоже прикручивает свое безграничное нахальство, когда это видит. Усмиряет своих чертей, что пляшут в глазах, обращает внимание на одно только состояние Кэйи. Взгляд с хитроватого становится внимательным, брови сходятся к переносице. Он больше не дразнится. Подстегнуть бы — откуда только такой хороший взялся. — Развяжу, если пообещаешь не убегать, — он пристально следит за Кэйей, улавливая каждую смену эмоций на лице. Волнуется, но пока что не отстраняется. — Все хорошо, — тихо приговаривает. Очаровательный дьявол, который бережно заглядывает в глаза. Кэйа готов раствориться в такой заботе. Руки скользят на запястья и осторожными движениями развязывают пояс. Кэйа только больше пугается. Он во всех красках чувствует, что потирается о Дилюка тем, чем нельзя, и это так плохо и хорошо одновременно, что хочется взвыть. Когда руки освобождают, он внезапно понимает, что до этого было лучше. Теперь он не знает, куда их деть. Не то чтобы он знал, куда деть всего себя, но руки первые на очереди. На нем самом же пока что лежит Дилюк. — Как ты? — осторожно спрашивает он. — О, просто отлично, — сквозь зубы отвечает Кэйа. — Не поверишь, что сейчас было! — злой, громкий сарказм совсем не помогает, когда глаза опускаются туда, где соприкасаются их тела. — Кэйа, посмотри на меня. Он неохотно поднимает глаза. — Все в порядке, — Дилюк, с предельно серьезным лицом, тщательно выбирает каждое слово. — Ничего страшного не произошло. — Ага, а как же, — Кэйа, напротив — пороховая бочка. Одно неосторожное движение, и точно сорвется на что-то плохое. — Все несказанно прекрасно, — шипит он. Дилюк пытается успокоить осторожными поглаживаниями по плечам. Кэйа только больше загорается. — Если хочешь, я помогу тебе, — Дилюк сегодня — сама доброта. — Помоги своей дурной башке, — машинально огрызается Кэйа. А потом осознает что и кому ляпнул и прикусывает язык. — Прости, — он закрывает глаза. — Я перегибаю, прости, — слова сменяются несобранным лепетом. — Черт, как же все ужасно. Не сердись на меня. У него под кожей настоящие молнии бьют — одни предлагают продолжить, прокручивают их поцелуи в голове раз за разом, вторые уже петлю на шею вешают — да как ты мог до такого опуститься? Кэйа бы поспорил — никаких опуститься. Он ведь наоборот, на семь небес минимум поднялся, пока позволял с собой так безобразничать. — Если хочешь, я уйду, — осторожно предлагает Дилюк. Нехотя, но предлагает. Оставить? Кэйа представляет, как лежит в одиночестве и ждет, пока его отпустит, и почти сразу мотает головой. Нет, не оставляй. — Побудь со мной, — просит он. — Но слезь. Пожалуйста, — добавляет уже мягче. — Хорошо. Дилюк в последний раз внимательно его осматривает, прежде чем скатиться в сторону. — Сейчас, — бормочет Кэйа, концентрируясь. — Сейчас пройдет. Без теплого тела на себе становится прохладно. Теперь, когда перед ним только причина их общей неловкости да пижамные штаны, ему становится вдвойне неловко. Сам Дилюк нерушимо лежит рядом, словно ждет указаний. Красив, просто несказанно красив в своей кофейного цвета пижаме — какая бы служанка ее не выбирала — она угадала на сто из ста. Грудная клетка размеренно опускается и поднимается, яркие кудри волнами разметаны по постели, а бледное лицо выражает что-то настолько нечитаемое, что Кэйе хочется спросить, о чем он думает. Должно быть, иронизирует о том, как они до такого докатились. Кэйа в своей голове давно ведет безумные диалоги на тему «почему меня завел этот парень». Вполне возможно, что Дилюк сам начнет об этом разговор. Кэйа даже не удивится, если беседа пойдет о том, насколько это неправильно, и чем они рискуют, занимаясь таким. Это ведь считается