На задворках того, что казалось снами

Медленно. Дилюк медленно теряет способность адекватно воспринимать происходящее. В меру того, как Кэйа ему сдается, в голове остается все меньше мыслей. Последняя разумная говорит о том, что надо что-то сделать с дверью. Кэйа пытается вскочить следом, как только он поднимается с постели. Дилюк душит в себе улыбку и деликатно толкает его обратно. — Лежи, дай мне минуту. Тому, кто решил, что дверь гардероба нуждается в замке, наверное должно было прийти в голову, что надо бы иметь возможность закрывать и саму комнату. Но поскольку замка тут и близко не предусмотрено, видимо, камергер решил, что к принцу никто зайти и не посмеет без его слова. Так что если заходить к нему без стука действительно так страшно, то, должно быть, Дилюк первый, кто сегодня провернул это безнаказанно. Но проверять, воспользуется ли еще кое-кто таким правом сегодня, он не намерен. Поэтому он берет то, что уже однажды спасло его жизнь. Стул. Его спинка не особо надежно упирается в ручку, но выбирать не приходится. Сдержать пару пинков она бы должна. Ну, хотя бы один, если отключить оптимизм. Параноик. Дилюк застывает перед ней, четко ощущая, насколько натянуты его нервы. Эй ты, маленький параноик, боишься, что тебя застукают? Дышать становится тяжело. Что же такого ты хочешь с ним сделать, о бестолковое дитя улиц? Кровь приливает к щекам. Сотри эту вседозволенность со своего самодовольного лица, пока тебе его не разбили, глупый самонадеянный простак. Обернуться к тому, кто ждет его в постели, становится физически трудно. Потому что подсознание право. Он не особенный. Он просто парень, к которому принц выразил симпатию. Парень, который этой симпатией пытается заполнить всю неуверенность в том, что собрался делать. Теперь, когда он выходит из поля действия чар, которыми Кэйа покоряет каждый раз, когда приближается, его начинают терзать уже другие мысли. Наверное, самые трезвые за этот вечер. А еще недавно казалось, что состояния хуже чем то, в котором он пребывал днем, уже не будет. Теперь, когда начинаются настоящие трудности, представлять, что ждет его завтра, становится страшно. Ведь быть рядом с Кэйей действительно тяжело. Его скелеты в шкафу, которые до сих пор мирно лежали на полках, теперь поднимаются и начинают ненавязчиво стучать изнутри. Эй, парень, ты, может быть, о нас и не знал, но мы тут и мы тоже чего-то хотим. Дилюк задерживает дыхание и пытается о скелетах не думать. Все его мысли сосредоточены на парне, который сейчас явно контролирует себя хуже, чем он сам. У него самого слишком много всего происходит в мыслях, чтобы упасть в такое же состояние. Он пару минут назад с большими усилиями тушил свою злость на того, кого увидел тут до себя. И перекрывать последствия без других эмоций становится действительно непростым занятием. От того, что он увидел, Кэйю хочется отмыть, отчистить и вытереть. От ее касаний, которые сохранились в теплоте его кожи, от всего, что происходило между ним и принцессой до него. Не на что злиться, парень. Ты его игрушка, новое интересное развлечение, которое рано или поздно ему наскучит, — внутренний голос внезапно начинает звучать тоном Боудики. Давай, глупыш, возмутись. Обижайся на парня, который проводит время со своей невестой. Злись, но скажи, почему тебя, слугу, это так трогает? Он сам не знает, почему так сильно задевает. Ей быть с принцем всю жизнь. Дилюку — до момента, когда он наскучит. Так в чем проблема? Выбивает из колеи одна только решимость Кэйи, направленная не в ту сторону. Ну же, Кэйа. Давай, тебе с ней быть. Какая-то часть в Дилюке, желающая одного только счастья для принца, упрямо поддерживает Боудику. И эта часть точно перевешивает его собственные желания, как бы они упрямо не пытались устроить потоп здравому смыслу. А Кэйа берет и грубо разбивает все остатки его терпения. Просто вылетает из комнаты вслед за ним. Вместо того, чтобы остаться с той, кого уготовила ему судьба, стучит к нему, к Дилюку, опять это гребаное снотворное просит. Какой же дурачина. — Дилюк. Тихий голос бережно достает его из потока мыслей, точно щеночка, упавшего в ручей. Вмиг заставляет забыть о том, в чем Дилюк буквально утопал секунду назад, и обернуться к кровати. Напряженное лицо полусидящего Кэйи говорит за него само. — Спокойно, — улыбается Дилюк. Ввиду того, что у него на уме, получается слегка нервно. Кэйа тоже это замечает. Облизывает губы, прикусывает нижнюю, перебирает пальцами одеяло и одергивает сам себя. — Дилюк, что мы собираемся делать? — тихо спрашивает он. А Дилюк уже шагает навстречу. — А как ты сам думаешь? — кажется, он приседает на корточки перед Кэйей в сотый, нет, тысячный раз — до того привычным кажется этот жест. Кэйа только закрывает глаза и делает громкий судорожный вдох. Маленькая попытка успокоиться. — Я не знаю. Не знаю, и это слегка пугает. Взгляд Дилюка впервые за вечер скользит вниз. Туда, где видно проблему Кэйи, которая сегодня стала их общей. Приятное удивление. Вот, что он ощутил, когда понял, чем Кэйа о него потерся. Теперь, когда он жмурится, но не прикрывается, Дилюк только убеждается, что в чем-то ошибся. Да, ошибся в том, что принял дружбу этого чудака в один день. В том, что простил ему все недомолвки в другой. В том, что вообще сюда пришел. В сад, в палац, в эту комнату. Вчера, сегодня, в эту ночь. Он оплошал еще в первую встречу, когда позволил себе помочь, и продолжает поступать неправильно до сих пор. И в этой череде неправильных поступков, кажется, еще больше ухудшить его положение уже невозможно. Так какова цена следующей ошибки? Кэйа перехватывает его запястье на полпути. — Не подсматривай, — шепчет Дилюк, продолжая движение. Он соглашается и не препятствует — только слегка сжимает руку дрожащими пальцами. Словно разрешает, но просит об осторожности. Дилюк осторожно касается его пресса. Мышцы еще больше поджимаются. — Щекотно, — Кэйа тоже переходит на шепот. Дилюк оглаживает его живот настойчивее, скользит по поджатым мышцам в сторону и сжимает рукой тонкую талию. До чего же он худой. Вторая рука обхватывает торс симметрично первой. Несвязанная мысль о том, что эта часть тела точно войдет в список его любимых, мешается в коктейле из таких же: мимолетных ярких вспышек. Он, словно одержимый художник, непроизвольно подмечает каждую деталь, что перед ним открывается, записывает где-то на задворках разума, упивается всем увиденным, не отдавая себе отчета. Кэйа накрывает его вторую руку своей, будто готовится остановить, если что-то пойдет не так. Дилюк ежится от приятных мурашек, которые сопровождают эти прикосновения, и поднимает глаза на их виновника. — Позволь мне сделать для тебя что-то. Глаза Кэйи удивленно расширяются. Первый согласный кивок совсем короткий. Потом еще раз, чтобы убедить самого себя. — Хорошо, — неуверенно соглашается Кэйа. — Но при одном условии. Глаза сосредоточены на нем, словно боятся опуститься ниже. Дилюк только вопросительно поднимает бровь в ожидании услышать это условие. Вариантов — миллион и один. Самый близкий звучит как «делай, но потом уходи», самый далекий, но возможный — «только если позовешь еще кое-кого». — Не смотри мне в глаза, — на этом Кэйа сам опускает взгляд вниз, на свои штаны. Моментально отводит глаза в сторону, заливается румянцем и громко сглатывает. Не смотреть в глаза. Если такова цена тому, что он намеревается сделать, то это Дилюк может. — Неприятно? — хмурится он. Его большие пальцы на автомате опускаются на линию штанов и оглаживают выступающие тазовые косточки — Кэйа заметно напрягается. — Приятно, — признается он. А вслед за этим выпаливает: — Стыдно. Мне ужасно неловко, и я знаю, что с тобой мы не должны заходить так далеко, так что ты имеешь полное право… — Тс-с-с. Кэйа весь выгибается от руки, которая быстрым движением двигается по его спине и считает позвонки. — Я не имею на тебя никаких прав, — Дилюк пытается вложить в эти слова всю серьезность, которая в нем остается. — Поэтому остановлюсь, как только скажешь, — его руки прекращают поглаживать Кэйю и останавливаются аккурат на линии штанов. — Но пока ты мне не отказал, я действительно хочу сделать тебе хорошо. От сказанной фразы, кажется, вся комната загорается цветом его волос — не только щеки Кэйи и его собственные. Благо Кэйа первый преодолевает свое стеснение и жестом приглашает его на кровать. А потом оказывается, что не так и важно, насколько дорогая подушка за твоей спиной, когда на тебе самом растягивается ее владелец. Дилюк не скрывает улыбки, пускай одновременно с этим по телу пробегает озноб. Кэйа осторожно ложится на него сверху, укладывает руки на колени, затылком упирается в щеку. Он честно старается расслабиться, но все попытки вести себя как обычно становятся провальными, пока он продолжает дрожать как осиновый лист. Теперь уже Дилюк накрывает его ладони своими. Медленно гладит, чтобы не спугнуть. Когда поглаживания смещаются к предплечьям, Кэйа громко сглатывает, но не комментирует. Он напряженный, сколь и изначально, снизу в том числе — Дилюк не сводит взгляда с выпирающей ткани между его ног. — Я постараюсь тебя расслабить, — шепчет он, не уверен в том, действует ли правильно. — Но ты должен говорить мне, если будет плохо. Короткий кивок подначивает действовать настойчивее. Дилюк в очередной раз тушит накатывающие эмоции и возвращается к тому, что должен сделать. Жмурится, мысленно матерится, в тысячный раз тонет в чувствах, которые накрывают от одного только взгляда на того, кого он совращает. Он всегда чувствовал отвращение, когда трогал себя сам. Принимал это с некой долей смирения, спустя пять стадий отрицания, с дрожащими руками и желанием побыстрее избавиться от такого неправильного, грязного ощущения. А этот парень берет и распыляет в нем совершенно противоположные эмоции. Он кажется Дилюку настолько невинным в своем желании, что помочь ему кажется таким естественным предложением, что он не успевает прикусить язык. И теперь, когда Кэйа расслабляется, напрягается уже он сам. Потому что что делать, Дилюк не знает. Ему, кажется, разрешили — это расслабленное лицо говорит за своего хозяина само: твори что хочешь. А он все равно теряется и боится. — Хорошо, — он облизывает пересохшие губы и решается. Кэйа, судя по состоянию, тоже тысячу раз пожалел, что сегодня выгнал Боудику в его пользу. Его пальцы на коленях Дилюка сжимаются все сильнее, и если это все только от осторожных поглаживаний, то он не уверен, что должен действовать в таком же ключе и дальше. — Продолжай, — взволнованный голос Кэйи опять руководит им вместо него самого, заставляет забывать о том, что правильно, а что нет, и вообще… От поцелуя в шею он напрягается еще больше. От следующего застывает. На третьем слегка расслабляет плечи. Опять ежится от легкого укуса, чтобы почти сразу растянуться в чужих объятиях, когда Дилюк этот укус зализывает. Дилюк пытается не прекращать его гладить, но с касанием губ к шее руки сами застывают, и только толика самоконтроля не дает пальцам впиваться в нежную кожу. Это превращается в какую-то игру, которая ему определенно нравится. Ему интересна каждая реакция Кэйи. Смущение, тихие вздохи и содрогания, когда он начинает скользить руками по его бокам. — И все же, тебе это нравится, — подмечает Дилюк, когда плечи Кэйи покрываются гусиной кожей. Что он пытается не принимать во внимание, так это собственное состояние. Главное — спокойно дышать, вести себя непринужденно и не подавать виду, что он и сам не в порядке. Потому что водить руками по этому худому животу — что-то из разряда нового, доселе неизвестного ему удовольствия. Он пытается чередовать с поцелуями, покрывает ими шею, носом ведет по затылку и зацеловывает спину там, где достает. Когда рука скользит на штаны, Кэйа, кажется, готов соскочить с постели так, словно в дверь только что постучали. Дилюка и самого преследует агрессивная мысль о побеге, притупленная другой, той, что красной нитью пронзает все его мысли: «хочу, чтобы ему было хорошо». — Спокойно, — Дилюк водит пальцами по резинке штанов, оглаживает подвздошную косточку и возвращается назад. — О дьявол, — выдыхает Кэйа, словно выходит из своего состояния растерянного и потерянного. — Я словно впервые такое делаю. Он откидывает голову Дилюку на плечо и окончательно расслабляется в заботливых руках. — Если я скажу, что ни с кем так не сближался, тебе будет легче? — Дилюк воспринимает это как одобрение и продолжает движение вниз. — Хотел бы я сказать то же самое… — слова сменяются шумным вдохом. Дилюк кладет руку ему на пах. Кэйа опять весь сжимается и быстро поднимает голову, чтобы посмотреть. Дилюк не разрешает — свободной рукой тянет его за шею, заставляет откинуть голову на свое плечо, задрать подбородок и застыть. — Не смотри, — еле слышный шепот в ухо заставляет Кэйю поежиться. Дилюка — продолжить свою попытку делать все так, словно он знает, что делать. Он сбито выдыхает Кэйе в шею, ведет по ней носом, крепче прижимает к себе дрожащее тело. Раз пять успокаивает свое колотящееся сердце, в сотый раз проклинает свою нерешительность, в тысячный выдворяет за грани связных мыслей свое трепыхающееся смущение. А в следующее мгновение сжимает ладонь на штанах. Руки Кэйи — точно отдельное существо — тотчас впиваются в запястье Дилюка. — Кэйа, расслабь… — Дилюк шипит, ощущая всю остроту его ногтей. — Угу, — Кэйа ни на грамм не отпускает. — Кэйа. Он шумно выдыхает и все же слегка ослабляет хватку. — Может, мне не стоит? — Дилюк чувствует, как чужое тело реагирует на прикосновение, и понимает: стоит. Сто́ит, стои́т — все самое неприличное, что вертится в голове, так и просится на язык. Дилюк прибивает свое желание разрядить обстановку неуместной шуткой — сейчас не время. — Хочешь сделать это сам? — он осторожно косится на лицо Кэйи. — Нет, — Кэйа еще судорожнее сжимает его руку. — Нет, давай… давай вместе. Дилюк кивает, запоздало осознавая, что Кэйа этого не видит. — Тогда руководи. Он тянет ладонь Кэйи свободной рукой, кладет ее поверх своей, что сжимается на штанах. Его пальцы дрожат, но обхватывают предложенную ладонь, слегка надавливают. Дилюк чувствует под своими подушечками пальцев напряжение, которое не в состоянии скрыть тонкая ткань пижамы. Кэйа сжимает руку, заставляя Дилюка повторить движение — он крепко берет его в руку. Первая мысль — горячий. До чего же горячий. Кэйа лепечет что-то бессвязное и слегка расслабляет хватку. Не расслабляет сам Дилюк. — Не отступай, если начал, — подталкивает он, накрывая ладонь Кэйи второй рукой. — Давай, покажи мне как. Он боится, что Кэйа отступит, поэтому задействует всю наглость, что в нем остается. Потому что тормозить после того, как они зашли так далеко — хуже, чем совсем не начинать. — Крепче, — полуживым голосом отвечает Кэйа и Дилюк слушается. Вторая мысль — твердый. Как он только держится — еще тот вопрос. — Так? Кэйа согласно бормочет, громко дышит в попытке успокоиться. — Тс-с-с, — Дилюк обновляет поцелуи на шее, поглаживает дрожащую руку. И медленно, осторожно, начинает двигать своей. — Представь, что делаешь это сам. У Кэйи на бедрах хаос из ладоней — свои переплетаются с чужими, ногти где-то сами вонзаются в кожу, где-то расслабляются, пока крепкая ладонь начинает его изводить. Дилюк входит во вкус. Зацеловывает каждый сантиметр кожи, прикусывает и втягивает ее, оставляет бурые любовные следы, не отдавая себе отчета в том, что делает — только старается расслабить. Кэйа тает под напором, бессильно растекается по его телу. Его рука поверх ладони Дилюка машинально вторит его движениям, где-то сжимается крепче и даже пытается перехватить инициативу. — Вот так, — Кэйа все же слегка меняет его темп. Дилюк позволяет контролировать свои движения, послушно двигает так, как того просят чужие прикосновения. — Как ты? — спрашивает он. — Словно я умер, — шепчет Кэйа. А потом добавляет: — Как в раю, — и совсем тихо: — Не останавливайся. Он забывается в ощущениях, расслабляется, отпускает ладони Дилюка, позволяет трогать его самостоятельно. Наконец доверяется. Дилюк пользуется второй свободной рукой как предлогом пойти еще дальше. Он осторожно поддевает пальцами резинку пижамы и скользит по голому бедру ладонью. — Дилюк… — в этот раз Кэйа напрягается не так сильно. — Я могу стянуть их? После секундной паузы он еле слышно соглашается, боязно приподнимает голову, следит за действиями, но больше не пытается препятствовать. Дилюк мысленно благодарит его за терпение и скользит руками на его бедра, жестом просит Кэйю слегка приподняться, и, наконец, спускает с него штаны. Третья мысль — красивый. Не такой большой, как его собственный, но аккуратный, а еще — и это странно — совсем без волос. Дилюк на мгновение засматривается, изучает его как что-то для себя новое. — Я сегодня точно откинусь, — Кэйа, безгранично смущенный, откидывает голову обратно. — Ты же минуту назад уже в самом раю отдыхал, — Дилюк не может сдержать нервный смешок. — Кто же знал, что ты воскрешать умеешь. Он тушит эту неожиданную раскованность, словно за ниточки дергает — с первым касанием к обнаженной плоти ироничное замечание Кэйи сменяется громким вдохом. — Тогда не буду тебя жалеть, — Дилюк крепко обхватывает его ладонью и начинает двигать кистью так, как делал бы это себе. Мгновенная реакция побуждает его ускориться еще больше — Кэйа хватается за предплечья Дилюка и пытается отстраниться. — Дилюк, не так быстро! Он послушно замедляется, но в отместку сжимает рукой так, что чувствует каждую выступающую венку. — Так? — Кто бы мог подумать, что можно быть таким раскованным, — Кэйа лепечет, только бы забыться, — совсем не имея опыта. — Не отвлекайся, — Дилюк бодает его виском о висок. Потому что он совсем не раскованный. Разве что не показывает своего напряжения так сильно. — Ты мне запрещаешь? — Кэйа внезапно поворачивает к нему голову, и Дилюк осознает смысл, который они вдвоем успели вложить в это слово. Отвлечь. Нет, это он только поддерживает. — Склонись ближе. Дилюк притягивает его за подбородок и торопливым, собственническим движением впечатывает в свои губы. Нет, это он только за. Настойчивый поцелуй, которым он изначально собирается подразнить, превращается в настоящий обмен нежностью — Кэйа робко отвечает и ластится к его руке словно котенок. Он опять застывает — не может делать одновременно две вещи. Концентрируется на губах, отвлекает. Дилюк возвращается в реальность только когда Кэйа с намеком толкается в застывшую руку: он хочет закончить. — И куда делась вся твоя стеснительность? — спрашивает Дилюк, возобновляя такие нужные ему движения. Кэйа уже не отвечает — на него накатывает с новой силой. Он откидывается на излюбленное плечо и жмурит глаза. Дилюк одобряющее улыбается и вкрадчиво оглядывает его тело. Каждый сантиметр кожи выглядит слишком идеальным, побуждающим на вещи, которые не ограничиваются тем, чем они заняты сейчас. Пресс ритмично поджимается, вторит движениям Дилюка, контур каждой мышцы очерчивает косая тень от свечей. Дилюк задерживает дыхание в попытке сосредоточиться на своем занятии, а не на том, кто на нем сидит. Он смотрит куда-то в сторону, упрямо продолжая доставлять Кэйе удовольствие. И не думать, не видеть, не чувствовать, не хотеть. А телу плевать — механизм уже запущен. Весь его самоконтроль спустя пару неосторожных мыслей летит к чертям собачьим. Все внимание, которое он с такой настойчивостью уделял одному только Кэйе, теперь намертво прирастает к собственным ощущениям. А он ведь только достиг такого нужного ему идеала. Руки с длинными тонкими пальцами, наконец, покоятся на его коленях. Оголенная спина расслабленно прижимается к животу, показывая полное доверие. Кэйа, наконец, отдает себя ему в руки, но вот сам Дилюк не готов больше себе доверять. Он просто собирался помочь дорогому ему человеку, просто хотел исправить его плохой вечер. Вот только чужие ягодицы, которые так мягко покоятся на бедрах, точно не входили в планы на эту ночь. А планы все равно медленно меняются, в меру того, как снизу начинает приятно тянуть. Кэйа пока что не замечает — рука Дилюка постепенно ускоряется вместе с пониманием того, что чужая проблема становится и его собственной. В ушах вместе со стуком сердца повторяется отчетливое «закончи, пока он не заметил». И на какую-то долю секунды он даже верит, что все получится. Нет, не получится. — Не могу больше, — хриплым голосом шепчет Кэйа. Он весь сжимается, лихорадочно мотает головой, словно отказывается принимать происходящее, и буквально выгибается в объятиях. Ногти все-таки впиваются Дилюку в коленки, Кэйа весь мелко дрожит, задерживает дыхание, замирает на месте. А в следующее мгновение изливается ему в руку. И натурально стонет. Громко, протяжно, бесстыдно. Чертово олицетворение похабности, которое натурально сносит крышу своим поведением. Сил терпеть не остается совсем. — Дилюк! Он понимает, что делает, только когда Кэйа начинает вертеться в его руках. Разгоряченный, покрасневший и совершенно потерянный в пространстве, он позволяет Дилюку столкнуть себя на постель и замирает на четвереньках под давлением его рук. Штаны свободного кроя не хотят держаться на бедрах и в одно движение спадают до колен. — Дилюк, что ты творишь… — Кэйа резко замолкает, когда Дилюк прижимается там, где мгновение назад на нем еще держалась пижама. Становится так тихо, что слышно потрескивание свечи на другом конце комнаты. И больше ничего — оба, кажется, забывают как дышать. Кэйа не шевелится из-за рук, которые прибивают его к постели, Дилюк замирает потому что думает, что помер. О, теперь он ясно понимает, что переживал Кэйа, когда шутил про рай и подобное. Вот только Кэйа не обездвиживал его и не упирался меж ягодиц тем, что надо держать в штанах. Дилюк же провалился на девяносто девять процентов из сотни — его спасает только собственная пижама, которая пока что на нем в полной комплектации. Жаль, тонкость ее ткани почти ничего не меняет — он чувствует, насколько все ужасно, и оттого приятно каждым сантиметром, которым прикасается к Кэйе. Перед глазами темнеет, рука липкая от чужого семени, а в груди колет от сдерживаемых эмоций. — Дилюк, — потеряно зовет Кэйа в последний раз. — Все в порядке, — надломлено шепчет Дилюк, сомневаясь в том, кого пытается успокоить. — Я просто немного ошибся, — он отстраняется, слетает с постели, чуть не потеряв равновесие, путается в балдахине. — Увидимся завтра. Рука за спиной черкает по ткани рубашки, но не успевает поймать — Дилюк ускользает. Натурально сбегает, раз на то пошло. Бессвязные мысли путаются в голове. Лучше бы их застукали, прервали или разделили. Что угодно, только бы отменить последние минуты жизни. Стереть из памяти, отмотать время вспять — не важно. Только бы забыть эти ощущения, которые ни капли не отпускают. — Подожди! — Не приходи, — серьезно предупреждает Дилюк. Он злится сам на себя, отодвигая стул, который все еще подпирает дверь. Если придешь — будет хуже нам обоим. В разы хуже чем сейчас. — Но ты… — удивленный голос заставляет его все же кинуть взгляд в сторону Кэйи. Зачем только надо было это делать? Какой же он худой издалека. Этот образ так и впечатывается в память: сгорбленный, испуганный, Кэйа застывает у постели. Руки странно согнуты, пальцы все еще держатся за только что подтянутые штаны. Полный ужаса взгляд прибивает к полу уже самого Дилюка. В голове он уже бросает этого потеряшку в постель, накидывается голодным волком, сцеловывает слезы с уголков его глаз и окончательно стягивает ненавистную пижаму. Извиняется за свое свинское, но такое необходимое поведение и обещает, что сам женится на нем, только бы не отдавать другой. В реальности же они оба стоят на месте, словно гранитные статуи. В реальности Кэйю ждет невеста. И даже если он позволил Дилюку позаботиться о себе, это совсем не значит, что у самого Дилюка появилось какое-то право воплощать в жизнь и свои мерзкие греховные желания, направленные на него. Поэтому остаться — значит сделать хуже в разы. Остаться — значит заявить свои права на него. И Дилюк, конечно, хотел бы. Вот только его персона не входит в список того, что сделает Кэйю счастливым. Радостным — да. Довольным — кратковременно. Но не навсегда. «Жили долго и счастливо» — точно не с Дилюком. — Прости, — он мотает головой. Успевает уловить короткий согласный кивок. Разочарование в глазах. Отбрасывает свою нерешительность. И выходит в темноту.