Мэри бросается к нему так, словно от этого зависит ее жизнь. Она успевает влезть между ним и дверью, закрывает собой проход и вскидывает руки в стороны.
— Не смей, — предупреждает она.
Дилюку и без того страшно. Ужасно страшно от ее слов.
— Отойди, — он скорее просит, чем требует.
— Нет.
Теперь, когда она заставила его вспомнить, как ему было с Кэйей, он не знает, куда собирается выбежать: по лестнице вниз и на выход, или проще — сдаться еще в коридоре и свернуть прямо в соседнюю комнату. Но оставаться и переживать то, что он только что сам и описал — настоящая пытка.
— Мэри, выпусти меня.
— И не подумаю, — она смотрит на него снизу вверх с пылающей в глазах яростью и непреклонностью, достойными его собственных.
— Мэри.
— Нет.
Пускай она так упорно стоит на своем, он не готов уступать так просто. Никогда прежде он еще не был так близок к тому, чтобы сдаться, так что выбежать надо быстрее, чем это произойдет. Быстрее, чем Мэри его переубедит.
— Я не хочу причинять тебе вред, — предупреждает Дилюк.
Просто пытается припугнуть — у него ведь и рука не поднимется, чтобы оттолкнуть эту снежинку. Она и без него на ветру колышется — страшно сломать.
— Делай со мной, что хочешь, но ты его не бросишь, — мотает головой Мэри. — Не после того, что сказал. Я не дам тебе разрушить ваши жизни.
До чего же глупо, до того же мило. По спине против воли пробегают мурашки.
— Нет, Мэри, — мрачнеет он. — Отойди от меня, я болен.
Она кривится как кошка, которой наступили на хвост. Дилюку кажется, что сейчас она его пропустит. Или ударит. Но она лишь склоняет голову и тихо отвечает:
— Любовь — это не болезнь.
Берет и добивает одной лишь фразой. Четырьмя словами. Бам. Бам. Бам. Бам.
Весь его гнев тухнет по щелчку пальца. Изначальный настрой сходит на нет.
Как же ты, черт побери, права.
А в следующую секунду подключается холодный расчет. Потому что кто бы что не говорил, а он уже принял решение. Список дел рисуется один за другим, словно во сне безумного ученого. Одеться, поменять тему разговора, убедить ее в необходимости своего ухода. Уйти.
Даже будь она тысячу раз права.
— В самом деле? — кривится Дилюк. — И это говоришь мне ты?
Его скептический взгляд — последняя попытка скрыть, какое впечатление на него произвели эти слова. Но собственные действия и без того его выдают. Он уже отступает. Для начала в гардероб.
— О чем ты? — Мэри следует за ним. — Эй, объяснись.
Дилюк достает себе комплект формы из шкафа.
— Ты права. Не в пижаме же мне уходить, — пожимает плечами он.
— Нет, почему ты удивлен, что я так говорю?
— А ты подумай, — Дилюк бросает на нее осуждающий взгляд, прежде чем зайти за ширму для переодевания. — Девушка, которой нравится принц, сама говорит мне с ним остаться, — громкий голос придает уверенности в собственной правоте.
Ответа не следует. Он воспринимает это как возможность продолжить монолог:
— Ты видишь его каждый день, знаешь, что это не взаимно, но продолжаешь себя терзать, — вслух рассуждает Дилюк. — И говоришь мне делать то же самое?
— Я не говорю себя терзать, — зло отзывается Мэри.
— Но сама делаешь именно это.
— Это не так! — отрицает она.
— Ты даже не признаешь свои чувства, — настаивает Дилюк.
Возможно, зря.
— Извини, но тебя это не касается, — следует холодный ответ.
А ему все равно почему-то становится важным узнать подтверждение своей догадки.
— Потому ты позволила себя поцеловать, когда он попросил?
Пижамные штаны летят на ширму, вместо этого он тянется к повседневной одежде.
— Он принц, — оправдывается Мэри.
— Ты хочешь сказать, что он тебе приказал?
— Нет, но...
— Тогда какая разница, кто он? — Дилюк упрямо собирается добиться от нее признания. — Он тебе нравится. И ты знаешь, что у тебя шансов немногим больше моего, но все равно продолжаешь это самоистязание. Мне хватило одного дня, чтобы прочувствовать весь ужас этого положения, но сколько тут работаешь ты? Сколько ты мучишь себя, Мэри?
Ответа не следует.
— Мэри?
Злой выкрик и звучный удар — вероятно кулаком по столу — толкают Дилюка из-за ширмы к его источнику. Он наскоро накидывает рубашку и выходит к ней.
Мэри, сгорбленная в его кресле, с руками, скрещенными на груди, выглядит совсем маленькой.
— Эй, — он застывает в страхе подойти ближе. — Ну ты чего?
Ее два хвостика грустно покоятся на плечах.
Она шепчет что-то еле слышно, и Дилюк приседает перед ней вплотную, чтобы расслышать, что она говорит. Мэри не плачет, как он подумал изначально. Она грозно ворчит, как недовольная кошка.
— …глупые парни. Только и умеете, что разбивать сердца.
В голосе слышится такая детская обида, что он в очередной раз пытается прикинуть, сколько ей лет и насколько велик шанс, что она сейчас с ним дразнится.
— Ужасно глупые, согласен, — просто признает Дилюк.
— Так хоть друг друга не добивайте! — она подрывается на ноги. — Пойми же ты! Ты для Кэйи — фиалки! Ты — нежность. Ты — любовь. Почему тебе так трудно просто это принять?!
Ужасно глупый парень продолжает все отрицать.
— Потому что я
парень, Мэри! У тебя больше шансов, чем у меня, понимаешь?! А я не стану ему женой, даже будь я наравне с ним по титулу! И мучиться, пока Кэйю не отберет его законная невеста, никто из нас не готов.
— Какая глупость, — кривит лицо Мэри.
— Это глупость, за которую сжигают на костре! — напоминает Дилюк.
— Да, вот только тебя это, кажется, никогда не заботило! — Мэри, и без того в миллионный раз права, в миллион первый раз доказывает ему свою правоту. — Все остальное можно обойти, пока у тебя есть к нему чувства. Все остальное не имеет значения.
Последнее работает как топливо для его собственной защиты.
— Тогда признай и свои, — понижает голос Дилюк. — Признай и не думай, что то, как ты млеешь от самого упоминания его имени, никому незаметно. И реши, что с ними сделаешь, потому что иначе ты себя закопаешь, как закапываю себя я.
Мэри, бледная в тон стены за спиной, делает глубокий вдох и сжимает руки в кулаки. Набирается сил для того, что собирается сказать.
— Признаю, — он впервые так ясно замечает цвет ее глаз. Ярко-зеленые, откровенно честные перед ним. — Мне нравитесь вы оба.
Признание, которого он так добивался, рушится на него совсем не с той составляющей, которой он ждал.
Дилюк буквально может проследить за тем, как ее щеки, а следом и уши, из бледных становятся красными. И все равно она не прекращает стоять на своем.
— Что, незаметно, как я млею? — Мэри делает шаг вперед. Она по-настоящему злится. — Или не признаешь, что кто-то может втюриться в двоих?
— Нет, я...
— Мне, наверное, пора нести лопату, — продолжает она. — Потому что после этого разговора я точно попрошу меня похоронить. Со всеми моими эмоциями и чувствами, которые я столько в себе ношу и в которых вам не место!
— Мэри...
Она указывает на него пальцем, требуя заткнуться — она не договорила.
— Так что будьте добры, вы, два идиота, станьте счастливыми для меня, раз не можете со мной.
Последнее, чего Дилюк от себя ждал, вылетает со рта без его на то разрешения:
— Так уходи со мной.
Мэри застывает. Мгновение оценивающе на него смотрит. Словно решается, достоин ли он того.
— Нет, — резкий отказ звучит даже немного обидно, пускай он его и ждал. — Мне не нужна твоя жалость.
— Не из жалости, — мотает головой Дилюк.
Совершенно точно знает, что врет, но продолжает:
— Я ничего не могу обещать, но разве у тебя не будет больше шансов со мной?
Вообще ни одного. Все, что он может ей предложить — это дружбу. И понимание этого между ними такое четкое, что хочется поежиться, прикрыться, прекратить этот стыд.
— Нет, Дилюк, становиться чьей-то заменой для чужого разбитого сердца я не намерена, — Мэри опускает глаза в пол. — Это знаешь ли, еще больнее, чем когда разбито мое собственное.
Он кивает. Зажигается от одного единственного слова.
— В таком случае, надеюсь, этой
заменой для Кэйи станет Боудика. А ты, будь добра, займи лишь мое место слуги, раз так любишь страдать — у тебя это получается намного лучше. А насчет остального... мне жаль. Жаль, что так получилось.
Ответное молчание действует как разрешение. Путь ко входной двери занимает всего ничего. Пару шагов, которые кажутся слишком тяжелыми под весом всего, что он успел наговорить.
Он буквально тащит на себе всю свою вину, обиду и раскаяние, которые до того тяжелые, что уже в руках не помещаются, падают, громоздко стучат о пол и останавливают его у самой двери.
— Трус!
Он сам себе готов поклясться, что дело не в этом слове. И во второй раз за утро ловит себя на лжи.
— Жалкий трус! — отчаянно кричит Мэри вдогонку. — Ты, слабак, даже попрощаться с ним боишься?!
К полу прибивает всем, что он пытался с собой вынести. Потому что она миллион и два раза права.
Что, собрался уйти прямо сейчас, после ночи, в которую не пустил его к себе в комнату?
Не извиниться за все, что сделал и за то, что больше сделать не сможешь? Не поблагодарить за все эти теплые деньки, которые ты во всю ощутил вместе с этим солнечным лучиком?
Умолчать все, что осталось на сердце, выкинуть и втоптать собственные чувства прямо в землю и даже не сказать спасибо первому, кто их достоин?
Такой ты человек, Дилюк?
— Я попрощаюсь.
Мэри выходит к нему в комнату.
— Тогда не смей уходить сейчас же.
Уловка простая, как камень. И работает как камень. Запущенный в висок.
— Предлагаешь дождаться ночи? — улыбается Дилюк.
Улыбка злая, обреченная. Увесистый булыжник, запущенный в него этой хрупкой девчонкой, достигает цели. И теперь Дилюк, млеющий и шатающийся, признает свое поражение — все равно далеко с такой трещиной в ворохе мыслей он не зайдет.
Остается показать ее тому, кто ее залечит, забинтует, поцелует в висок и отпустит восвояси.
— Нет, — мотает головой Мэри. — Не ночи.
— Тогда когда? — он недоверчиво склоняет голову в сторону. — Боудика будет с нами все время.
— В полдень не будет, — ее вид не позволяет усомниться в серьезности слов.
— Как? — Дилюк хмурится.
— Доверь это мне.
— Доверить?
— Да. Мы устроим вам последний разговор, — кивает Мэри.
— Кто мы?
— Просто подожди, хорошо? — она складывает руки в молящем жесте.
Дилюк подсознательно пытается натянуть этот образ на роль его возлюбленной. Ни шанса. Младшая сестренка — вот на кого она похожа. Сказка на ночь, рука помощи в трудную минуту, обнадеживающая улыбка, когда кажется, что уже все потеряно.
И все, что ему остается — вверить все в ее руки.
— Хорошо.
— Спасибо, — с облегчением выдыхает Мэри.
Дилюк кивает.
— И прости за все, что я тебе наговорила, — говорит она. — Я не имела в виду ничего такого...
— Я знаю.
— И то, что ты мне нравишься, — темп, с которым она оправдывается, становится все быстрее. — Забудь. Это несравнимо с тем, что творится между вами двумя, понимаешь? Я в шутку, это легкая симпатия.
Дилюк даже не знает, трогает ли это его.
— Да, конечно, — теперь разговор хочется закончить быстрее. — Я тоже не хотел...
— Само собой, — невпопад кивает Мэри. — И все же, я буду до последнего надеяться, что Кэйа переубедит тебя остаться.
— Ничего не могу обещать, — неловко пожимает плечами Дилюк. — Так что пока что... прощай?
— Да.
Мэри кивает и смущенно поднимает на него взгляд.
— Можно... один раз? — она приглашающее приподнимает руки. — На всякий случай, само собой.
Дилюк тянется навстречу. Не может отказать.
— Угу, — отвечает он уже ей в волосы.
Мэри укладывает голову ему на грудь, цепляет руками за торс и расслабленно выдыхает. И обнимается она как младшая сестра. Друг, которого в детстве так ему не хватало.
— Надеюсь, у тебя все будет хорошо, — шепчет она.
И Дилюк от чистого сердца желает ей того же.
Оба подпрыгивают от стука в дверь. Мэри спешит отстраниться и дергает за ручку.
— Здрасте. Ты там долго? — Лиза с подозрением оценивает расстояние между ними.
Не успевает Дилюк удивиться тому, что она тут делает, как Мэри спешит к ней выйти.
— Будь готов, — кидает она, прежде чем закрыть за собой.
И оставить Дилюка наедине с ворохом мыслей. Плохими и одной странной: о том, что слишком часто его в последнее время обнимают. А ведь так и привыкнуть недолго.
***
Мэри бездумно шагает вслед за Лизой.
— Я уж думала, ты там его разбудить не можешь, — косится на нее Лиза. — Что сказал?
Мэри отзывается не сразу.
— Он... то есть он будет, — она застывает посреди коридора.
— Что будет? Уходить? Работать? — оглядывается на нее Лиза. — Что с тобой?
— Надо отдать письмо, — Мэри ставит руки в боки, и с глазами, полными решимости, разворачивается в обратную сторону.
— Чего-о-о? Так он остается? — Лиза спешит ее догнать. — Постой, чудачка! Письмо ведь у меня! Что за резкий прилив сил, слышишь? Вы там выпивали что ли?
— Так пойдем отдавать его, — руководит Мэри.
— Да постой ты — принцесса еще спит, — тормозит ее Лиза. — А ну успокойся, ты!
— Что? — она еще какие-то полсекунды шагает на месте, пока Лиза тормозит ее за воротник.
— Успокойся. Вдох-выдох. За мной иди, — внезапно приказной тон заставляет Мэри послушаться. — Не хватало еще с ума сходить из-за чужих проблем.
— Да нет, все нормально, — до последнего оправдывается она.
Лизу это ни капли не убеждает. Она укладывает руку ей на плечо и тащит за собой.
— Сейчас расскажешь, а я решу нормально или нет, — руководит она. — И нечего на меня так смотреть.
***
Для Дилюка день идет как обычно, разница только в необычайно быстро стучащем сердце. Его собственном.
Время неумолимо приближается к полудню, а он все так же не представляет, как Мэри собирается отвлечь от них Боудику.
Ожидание разговора столь же невыносимое и пугающее, как и казалось утром. Ни в купальне, когда он нарочно обливался ледяной водой, не становилось ни на градус легче. Ни за завтраком, когда группка служанок рядом вела такой оживленный разговор, что сложно было не проникнуться атмосферой сплетен и тайн. Ни теперь, на полигоне, тревога все сдавливает шею невидимыми пальцами и не собирается отпускать.
Боудика стреляет средне, но зато не упускает ни одной возможности попросить Кэйю ей помочь. Дилюк, пускай это и то, чего он сам хотел, готов ее взглядом прожечь, пока она крутится в чужих объятиях. А Боудика все отчаяннее промахивается. И будь его воля, он бы промахнулся ей в лицо.
Но нет. Он сам отказался присоединиться, когда Кэйа звал. Теперь он сидит в стороне на скамейке и послушно ждет, пока принцесса настреляется, чтобы пойти на обед. И если до того времени Мэри каким-то магическим образом не уведет Боудику отсюда, то он готов увести уже самого Кэйю, угрожая всем, кто попытается его остановить, одним из тех тупых тренировочных мечей, на которых дерутся новобранцы на другой части полигона.
Агрессия в нем присоединяется к тревоге и начинает такой буйный танец, что Дилюк скоро сам задвигается в конвульсиях.
Вместе с такими мыслями, где-то глубоко в душе наконец становится совершенно пусто. Решение принято, остался последний рывок. Последний прощальный разговор. Уже не так важно, кто и каким образом этот разговор устроит, если после Дилюк все равно уйдет. Можно творить все, что вздумается и плевать на все, что будет с ним дальше.
Пока что он все же дает Мэри шанс выполнить обещание. Доверяется ей, пускай и время уже на исходе.
К его удивлению, ближе к концу он замечает, как к ним быстро шагает одинокая фигура. Он пытается присмотреться — слишком высокая для Мэри, слишком быстрая. Слишком Лиза. Это бы удивило, если бы он тут оставался. Но теперь это не его дело, так что если их что-то и объединяет, то не ему туда лезть.
Впрочем, когда она подходит достаточно близко, чтобы стать узнаваемой, ее замечает уже и Кэйа. Лиза Дилюка не удостаивает и взглядом. Наскоро склоняется перед их Светлостями, обращается конкретно к Боудике и отдает ей перевязанное лентой письмо.
С каждой прочитанной строкой Боудика все больше меняется в лице. Кэйа же, пользуясь моментом, отходит к Дилюку.
— Ей написала Белла, — просто говорит он.
Дилюк, который ожидал подобного, только тихо хмыкает. Внутри напротив разгорается с двойной силой. Момент вот-вот наступит, а он вообще не уверен в том, что должен говорить.
Нет, совсем не то время, не то место. Он не готов. Если Боудика оставит их прямо сейчас, то он, скорее всего, потупится глазами в пол, смолчит и продолжит вести себя так, словно не было никакого ночного разговора. А потом бесповоротно все испортит и сбежит, как только Кэйа уйдет на уроки.
— Пошли.
Боудика все же не оставляет их — зовет с собой.
Что же, Мэри, ты пыталась. Дилюк понуро следует за ними. Впрочем, это даже лучше, чем получить свой шанс, но не использовать.
А потом Лиза, которая осталась собрать за ними стрелы, совсем тихо догоняет его сзади, быстро сжимает ладонь. И оставляет в ней ключ.
Дилюк машинально прячет его в карман и не успевает спросить хоть что-то, как она быстрым шагом возвращается к своим делам.
Путь в незнакомое ему крыло замка занимает достаточно времени, чтобы все обдумать. Потому, когда они останавливаются перед дверью в личные покои Боудики, Дилюк уже успевает прикинуть пару хороших фраз, которые скажет Кэйе, если им все же позволят закрыться вдвоем. Или закрыть Боудику — чем только черт не шутит.
Стук Кэйи вырывает его из размышлений и напоминает, что вот-вот что-то случится. Им открывает служанка, которая просит подождать в приемной всех, кроме Боудики.
— Кэйа будет со мной. Я от него ничего не скрываю, — с первого слова отказывается она.
— Зато я скрываю, — из одной из дверей выходит Белла. — Пойдем, ничего с ними не случится.
Кэйа поглядывает на них обеих в тщетных попытках угадать, что задумала Белла, но не решается их прерывать.
— В письме ты была вежливее, — упрекает ее Боудика.
— Ты со стороны тоже кажешься не такой противной, — и глазом не мигает Белла. — Боишься, что мамочка увидит? Не будь такой трусихой.
И Боудика, кажется, почти ведется на последнее и делает шаг навстречу.
— Вы ждете здесь, — оборачивается она к Кэйе.
— Нет-нет, подождите там, — Белла указывает на дверь ровно напротив той, из которой вышла сама. И бросает мимолетный, но очень многозначительный взгляд на Дилюка.
— Не важно где, главное, чтобы когда я вернусь через пять минут, Кэйа был на месте, — соглашается Боудика.
Кэйа прячет улыбку от ее реакции, но ничего не отвечает — Белла продолжает перетягивать все внимание на себя:
— Боюсь, пяти минут нам не хватит, — она осторожно приближается, словно сомневается, но все же берет Боудику под локоть, — Не переживай, они будут послушными.
Кэйа с интересом наблюдает за их уходом.
— Пойдем, — Дилюк не дает ему прижаться ухом к двери, за которой они исчезли — не уверен, что их перемирие продлится достаточно долго, чтобы Кэйю не прихлопнули открывшейся дверью через полминуты.
Дилюк тянет его в указанную комнату с пониманием, что именно дала ему Лиза и от кого она могла это получить. Ключ действительно входит в замок и проворачивается с тихим щелчком.
Кэйа безмолвно наблюдает за его движениями, застыв посреди комнаты. И только когда Дилюк к нему оборачивается, находится на вопрос:
— И что все это значит?
— Что нам надо поговорить, — хмурится Дилюк.
Руки сами прячутся в карманы, спина горбится, словно по приказу. До чего же ему неловко начинать такое.
Небольшая спальня, в которой они оказались, тоже не способствует разговору. О чем вообще в ней говорить?
— А... к чему тут Белла? — щурится Кэйа, не двигаясь с места.
— Белла отвлекает Боудику, чтобы у нас было больше времени.
— И ради этого ты даже согласен со мной
говорить? — он все еще недоверчиво смотрит, удивлен неожиданными переменами.
— Это, скорее всего, наш последний разговор, — Дилюк настраивается на нужный тон. — Так что я буду жалеть еще долго, если уйду, не воспользовавшись возможностью.
Кэйа бледнеет прямо у него на глазах.
— Уйти? — шепчет он.
Дилюк сглатывает слюну. Утвердительно кивает.
— Да.
— Куда?
— Туда, где мое место, — выдыхает Дилюк. — Домой. В город.
Кэйа медленно превращается в его отражение. В такого же сгорбленного испуганного парня, что и он сам. Только без карманов на штанах — руки и без того свисают по швам.
Он пятится назад, усаживается на изножье кровати. Безэмоциональное лицо не выражает ничего. Ровно как и у Дилюка. Кэйа прячет в себе все, что думает с равносильным успехом.
— В таком случае, — голос все же слегка подрагивает, — можешь начинать. Говори все, что хотел.
Тем не менее, Кэйа справляется. Расправляет плечи, упирается ладонями в кровать. Собирается, поджимает губы. Верный знак, что это расставание он переживет.
Не факт, что переживет сам Дилюк.
Приходит ощущение, которое накатывало на него на воскресных пениях в пансионате. Ему опять семь лет, он опять стоит в группе младших и старших ребят и пытается поспевать за хором, который поет так красиво, что ему, Дилюку, с остальными не сравниться. А регент впереди — с прямыми плечами, синими волосами, бегающими глазами, почему-то только к нему одному обращается:
— Дилюк?
Он отбрасывает наваждение, словно плохой сон. В несколько шагов пересекает комнату. Тормозит прямо перед своим личным дирижером, дожидается еле заметного кивка и начинает выступление.
Все теплые слова утешения, которые он так бережно складывал в кармашки по дороге, стираются как по щелчку пальца.
Не жалей, а разбей сердце. Так, чтобы Кэйа не скучал, помнишь?
Мне не надо было вмешиваться в твою жизнь.
— Нам не стоило портить жизни друг другу.
Я боюсь, что кто-то о нас узнает.
— Я не хочу быть казненным из-за тебя.
Я слишком тобой дорожу, чтобы мешать тебе жить нормально.
— И вместо того, чтобы мешать твоим важным делам, я лучше займусь своими.
А дальше его уже во всю несет туда, куда
не нужно.
— Меня раздражает то, какой ты важный и всем нужный. Я устал быть третьим лишним среди всех, для кого ты представляешь любовный интерес. Ты думаешь, что любой, кому ты соизволил дать «цем» будет за тобой хвостиком бегать, но это не так.
Вот только Кэйа реагирует совсем не так, как он ждал. Его лихая улыбка откровенно предупреждает о какой-то пакости — уж слишком хорошо Дилюк его знает. Кэйа смотрит так неправильно, что Дилюку кажется, что он быстрее втопчет сам себя, чем чувства этого парня.
И сил продолжать играть этот спектакль не остается совсем. Даже если он пожалеет. Очень пожалеет. Он жалеет ровно в эти секунды, когда отказывается от продолжения.
— На этом все, я ухожу.
Кэйа поднимается с кровати.
— Нет, ты остаешься.
— Ты меня не слушал? — Дилюк пытается отступить, но Кэйа слишком быстро подходит. Слишком быстро кладет руки ему на плечи.
Маленький шанс, что сейчас ладони сомкнутся у него на шее, тает, как только Кэйа крепче сжимает хватку на их сгибах.
— Ты никуда не пойдешь, пока мы не договорим.
— Я
уже договорил, — пытается освободиться Дилюк.
— Ты уже попытался. А теперь, раз уж ты соизволил прервать свою игру в молчание, то будь добр — прекрати эти выдумки, которыми ты пытаешься меня задеть, и скажи, что случилось на самом деле.
Вот так в лоб. Мол, давай, вывали на меня все свои переживания, расскажи о том, что ты хочешь мне добра с будущей невестой, хочешь, чтобы я привык к ней и сбежишь, как только поймешь, что я в порядке и без тебя.
Дилюк громко сглатывает.
— Ничего. Я уже все сказал.
— Ты сказал все, что не сказал бы мой Дилюк. Так что брось притворяться тем, кем не являешься. Ты с первой фразы звучишь как занудный дедок, а от таких я бегу с первых секунд, понял? Меня не проведешь.
— Так может, ты изначально принял меня за другого?
— Дилюк, — раздельно повторяет Кэйа. — Что. Случилось.
Будто мысли читает и только ждет подтверждения вслух.
— Что ты хочешь услышать? — наигранно безразличным тоном спрашивает Дилюк.
Нет, сил ждать у него не остается совсем. Ему надо уйти побыстрее. Пока еще есть сила это сделать. Оставить Кэйю, убрать от него руки, пока не доломал до конца.
— Все, что ты думаешь. Прошу, — Кэйа трактует молчание по-своему и смягчается. — Я устал гадать, чем мог тебя оттолкнуть. Только не продолжай говорить, что это было ошибкой, — не глаза — пылающие льдинки, в которых все вокруг тонет.
Дилюк запинается. Молча проглатывает все, что так и грозит вырваться наружу вместе с тягой к этому дураку. Мысленно бьется головой о стену, сносит ближайшую половину комнаты и всех, кто в теории вскоре может попытаться его остановить. И все равно утвердительно кивает.
— Да. Было.
Он буквально видит, как кровь отливает от лица Кэйи.
Так и надо. Так и делай, умный мальчик. Ты разобьешь ему сердце, он разобьет тебе лицо. Ты уйдешь из замка, он — к своей судьбе.
— Да, — повторяет громче. Так, чтобы не передумать. — Да, черт побери, да! Я жалею, что пришел, жалею, что настоял на этом.
— О, вот только не надо врать, — длинный палец утыкается ему в грудь. Взгляд — куда-то глубже, под кожу, мышцы, ребра, прямо туда, где перекачивает переживания бесполезный мешок с кровью. — Не пытайся лгать после того, как я все увидел.
— О, и что именно ты увидел?
Дилюк не контролирует себя — его руки сами перехватывают запястья Кэйи, отталкивают от себя, избавляются от этого манящего физического контакта. Потому что такие вещи против него ни капли не честны. Сбивают с мысли.
— Не только видел. Я слишком хорошо почувствовал это своей задницей, Дилюк, — тихо напоминает Кэйа, напирая в ответ. — Слишком четко, чтобы понять, чего ты хотел. Тоже хотел.
Мысли буквально испаряются из головы вместе с каждым словом. Потому что Кэйа нагло возвращает их в ту ночь, толкает в воспоминания так, будто собирается в них утопить.
— Что, думаешь, теперь мне хватит просто представлять твои руки на себе, как только будет воротить от Боудики? — Кэйа уже не шипит — шепчет. — Честно, может, я бы и поверил, что эта ночь была актом дружеской жалости. Вот только ты возбудился сам.
— Я не...
— Не делай из меня дурака, Дилюк, — Кэйа тащит его за воротник и зло выплевывает последние слова в сантиметрах от лица: — Ты, гад эдакой, возбудился сам, испугался и сбежал с мыслями о том, что тебе нельзя! Мне можно, а тебе нельзя, так ты подумал? Потому ты теперь меня избегаешь? Скажи мне.
Заставлять смотреть на себя так близко — вовсе запрещенный прием, который стоит Дилюку полминуты чистой концентрации. И то, что отражается в глазах напротив, точно не помогает прийти в себя.
Но если собраться, если очень сильно постараться... То злость еще может вылиться в слова, в которых будет достаточно мерзкого, чтобы его от себя отогнать.
— Отойди от меня.
Собрать злость в себе и вспышкой выплеснуть на него так, чтобы стать отвратительным за один разговор.
— Нет, — Кэйа только делает шаг ближе.
— Отойди. Мне неприятна твоя близость, — ложь во благо, вот что он делает. — И ты сам. Ты неприятен.
— Ты сам себе веришь? — Кэйа мотает головой и только склоняет его к себе. И он ведь прав, со всей своей самоуверенностью, которой от него так и несет.
— А есть повод сомневаться?
— Тогда лапать меня перестань, — зло бросает он.
И только тогда Дилюк понимает, как сильно сжал руки на его торсе.
Какое же палево.
— Скажи, чего ты этим добиваешься? Поговори со мной о том, что у тебя на сердце, а не на уме, — напирает Кэйа, наконец нащупав нужную ниточку.
И когда не слышит ответ, напирает еще больше. Засыпает этими глупыми неправдоподобными предположениями, чтобы Дилюк их всех отверг. Чтобы сказал правду, чтобы признался сам.
— Почему ты скрываешь свою взаимность?
Дилюк молчит.
— Ты хочешь меня довести? Хочешь, чтобы я бегал за тобой, чтобы в очередной раз понял, что ты в сотни, нет — в тысячи раз лучше моей невесты? Что? Я с первой нашей встречи знаю, что ты лучше, так что не пытайся доказать, что это не так.
Дилюк накрывает его губы ладонью.
— Я хочу обратного.
Признается, сдается, выкладывает все карты.
— Я хочу, чтобы ты не жил одним днем, хорошо?
Кэйа мгновенно меняется в лице. Убирает руку, чтобы ответить.
— Ах, вот оно что, — по интонации трудно понять, что он думает, но Кэйа не скрывает свою реакцию долго.
Его руки крепко сжимаются на плечах Дилюка с желанием удержать. Ноги останавливаются ровно напротив — носками к носкам. Взгляд ровный, оценивающий степень его безумства. Голос начинает крепчать.
— Не жить одним днем, — Кэйа задумчиво повторяет его слова. — Что ты подразумеваешь под этим?
Дилюк выдерживает паузу, в очередной раз успокаивает свое волнение от их близости. И делает последний рывок. Последнюю попытку переубедить этого упрямца.
— Я говорю о нас, — слова даются с трудом, смущение накатывает быстрее, чем он успевает выдать мысли вслух. — Я для тебя — временное развлечение, понимаешь? — слова Боудики так удачно ложатся на язык, что его даже не передергивает, когда он выдает чужое мнение за свое.
Кэйа обмирает и разрешает говорить. А Дилюка несет все дальше. В этот раз честно, от самого сердца. Все, что он хотел сказать ему самому, но почему-то до сих пор говорил только другим, наконец выходит на свободу.
— Хватит игнорировать Боудику в пользу того, что происходит между нами. Ты бросаешь ее, совершенно не думая о том, что когда вы женитесь, рядом будет она, а не я. Это непотребство, даже если допустить, что тебе очень нравится... Если даже я признаю, что
мне нравится... Оно не даст тебе ничего. Я не дам тебе ничего. Возможно, сейчас оно только мешает тебе вспомнить о Боудике. Мешает быть с ней.
К концу речи Кэйа уже просто буравит его взглядом в ожидании, когда Дилюк позволит разбить каждое свое слово иным мнением.
— Так
это та причина, по которой ты так упрямо меня игнорируешь?
Дилюк кивает.
— Я правильно понимаю, что ты хочешь, чтобы я носился, возился, лобызался с ней и все прочее, только потому что ее мамочка решила нас женить? — теперь уже несет Кэйю. — Ты хочешь, чтобы я отказался от своих первых и единственных чувств и слепо шел за тем, что готовят мне другие?
— Да, потому что...
Кэйа берет его за грудки и роняет голову на плечо.
— Ну ты и задница, Дилюк, — надломано хохочет он. — Самая настоящая, — его рука слабо ударяет Дилюка по плечу. — А у меня ты спросить не хочешь? — серьезные глаза возвращаются к нему совсем близко.
Дилюк уже сам не знает, чего хочет.
— Ты
у меня спросил о том, чего я хочу в будущем, Дилюк? — он еще раз делано бьет по плечу, пока с лица не сходит усталая улыбка. — Ты
у меня спросил?
Дилюк молча опускает взгляд.
— Не спросил. Ты даже об этом не думал, — шепчет Кэйа, склоняясь к его уху.
— Думал, — отрицает он. — Я все время думаю об этом.
— А теперь послушай, что думаю я
. Я думаю, что никогда в жизни не был таким счастливым. Я думаю, что готов перессориться со всеми, кто попробует лишить меня этого счастья. Я готов им глотки перегрызть за каждую недовольную в твою сторону фразу. Ты мне нужен больше солнца, больше звезд. Не на неделю, не на месяц. Не на год. Я хотел подружиться с тобой еще с первого взгляда, когда ты стоял один против пятерых, а я в них яблоком метнул, помнишь? Ты бы знал, как ты тогда выглядел. Как злая дворняга.
Дилюк недовольно хмурит брови от сравнения. От правдивого сравнения. Ведь теперь его привычное грубое недоверие прячется в самые глубокие и темные части подсознания, и напоминает о себе только в самые спорные мгновения его жизни. Нет больше той дворняги, готовой голову откусить за косой взгляд. Есть только верный щеночек.
— Знаешь, как я был рад к тебе подступиться? — продолжает Кэйа. — Как я радовался, когда открыл для себя, что ты, оказывается, еще и улыбаться умеешь — не только скалиться. Знаешь, каким счастливым ты делаешь меня своими редкими улыбками? — он тепло смотрит в глаза, словно ищет в них отражение этих самых улыбок.
Дилюк и вправду сейчас такую в себе тушит. По привычке. Но Кэйа, кажется, все еще намерен сломать все заборы между ними. Преграды, словно бумажные, трещат все громче. С каждой секундой прогибаются в сторону Дилюка сильнее и сильнее.
— Я мечтал о жизни с тобой еще с ночи, когда ты взял меня с собой на кладбище, — поднимает голову Кэйа. Смотрит прямо в глаза, достает из них то, в чем так нуждается. — Это трудно, я знаю. Но если самая близкая роль, которую ты сможешь играть рядом со мной — это мой личный слуга, то если мои чувства взаимны... Я прошу тебя имитировать заботу обо мне до самой моей смерти. И я не позволю тебе уйти раньше, если единственная тому причина — твои глупые убеждения насчет того,
что я там хочу на самом деле.
Потому что все чего я хочу — ты.
Море внутри него успокаивается, теплеет. Кэйа опускает глаза вниз, вертится.
— А еще ты опять меня лапаешь.
Дилюк, зол сам на себя, почти готов сдаться. Кэйа, напротив, полностью расслабляется, словно уже победил. И возразить ему нечего. Потому что руки действительно сами к нему тянутся.
— Давай договоримся на будущее.
— Нет, Кэйа, — предпринимает еще одну попытку Дилюк. — Это не то, что тебе надо...
— Дилюк! Кто я для тебя? Игрушка? Интересный талисман? — Кэйа уже по-настоящему злится. — Безвольное существо без собственного мнения? Прекрати принимать решения за меня! Ты не один думаешь о моем будущем, не ты один знаешь, как это глупо и не ты один хочешь спасти меня. Я тоже хочу спасти
тебя.
Дилюк поджимает губы, но не успевает перебить.
— Я боюсь, что меня все-таки заставят на ней жениться, — признается Кэйа. — Мне будет нелегко, но я боюсь того, как будет
тебе, когда это случится. Мне страшно самому, но еще страшнее поставить себя на твое место, — он роняет голову Дилюку в плечо и тихо договаривает куда-то в шею: — Но я так сильно хочу с тобой быть, что скорее откажусь от всего, кроме тебя, чем отпущу. Я не разрешу тебе меня оставить, понимаешь? Ни за что. Мне нужен ты, а не какое-то будущее. Потому что без тебя у меня его не будет. Без тебя я не вытяну это сам. Если хотел от меня сбежать — надо было делать это раньше, потому что я уже слишком к тебе привязался, слышишь? И если попробуешь сейчас — я тебя из-под земли достану, к себе прицеплю и ключ выброшу.
Дилюк не знает, в какой момент их дистанция сокращается достаточно, но когда Кэйа дает крепко себя обнять, в голове стучит только понимание, какой он сам дурак. Какой он глупый эгоист, решивший, что может решать за других.
— Я тебя никому не отдам, — шепчет Кэйа совсем тихо. — Никому.
Поцелуй в шею чувствуется мокро. Спустя несколько касаний Дилюк понимает, что это. Горячие слезы стекают ему на ключицы, откровенно пугают и усиливают собственную вину в десятки раз.
— Нет, Кэйа, нет, — тянет его Дилюк. — Иди сюда, — а ближе уже некуда — они и так сплелись, словно древесные корни. — Не плачь. Не надо. Я того не стою...
— Еще раз скажешь, что не стоишь хоть чего-то из того, что я хочу тебе дать — я тебя поколочу так, что плакать будешь уже ты, — сквозь слезы угрожает Кэйа.
— Ого-ого, какие мы злые, — с осторожной улыбкой поглаживает его Дилюк. — Ладно, я готов — заваливай меня своими дарами. Только не слезами — я их безусловно достоин, но учти, что я предпочитаю золото.
— С каких пор ты такой избалованный? — Кэйа уже не может скрыть смех.
Дилюк целует его в висок, потирается о него кончиком носа, успокаивается.
В этот момент в дверь стучат. Он пытается отпрянуть, но Кэйа его не отпускает.
— Кэйа? — Боудика дергает ручку двери.
— Обещай мне что-то, — просит он. Так, будто их никто и не торопит.
— Что? — столько же внимательно смотрит на него Дилюк.
— Кэйа-а-а!
— Обещай, что мы будем вместе всегда. Что никогда не будешь скрывать от меня все, что у тебя на уме. Обещай, что останешься со мной до последнего.
— До последнего чего?
— Не знаю, — посмеивается Кэйа. — Вздоха, должно быть. Но ты просто обещай быть.
За дверью доносится ругань, к которой ни одному из них нет дела.
Дилюк кивает. Закрывает глаза, представляет их вдвоем. Сейчас, завтра, через год. Пять, десять, двадцать пять. Кивает еще раз.
— Обещаю, что не брошу. Никогда.
