Они возвращаются рука в руке. Дилюку приходится тянуть обе к Кэйе, но он не жалуется. Зато жалуются окружающие. Все это они откровенно игнорируют. Осуждающие взгляды, удивленные вдохи, полные отвращения вскрики, как будто они как минимум предаются запрещенным утехам, а не всего лишь держатся за руки — никогда Кэйе не было так плевать на чужие мнения.
И даже когда отец бросает на них сложный взгляд, прежде чем объявить о продолжении заседания, Кэйа отворачивает голову. Он предпочитает утоплению в осуждении добровольный прыжок в алые глаза, направленные на него совсем близко — честные, преданные, любящие. Единственные, которые за всю жизнь смотрели на него
так.
Дилюк все еще в своем черном наряде, сшитом для него на бал. Теперь он потрепанный, и это делает его похожим на злодея, похитителя.
Укради же меня скорей, — молит ответным взглядом Кэйа. Дилюк отвечает беспомощной любовью, которая плещется в слезах, что выступают в уголках его глаз. Он скользит взглядом в сторону говорящего, и Кэйе приходится повторить за ним.
— После совещания мы пришли к совместному решению, — король делает паузу и обводит всех взглядом, — смягчить приговор Дилюка Рагнвиндра. Также это касается Кэйи Альбериха, случай которого будет рассмотрен отдельно.
Сердце делает кульбит.
Смягчить приговор. Что это, если не шанс на спасение?
Их руки сплетаются сильнее.
Нет. Маленькую надежду тут же топчет осознание того, насколько бесполезна попытка отца на что-то повлиять. Просто потому, что так не бывает.
Потому, что мужеложство всегда карается смертью для двоих. И все же.
— Вместо казни Дилюк Рагнвиндр приговаривается к вечному изгнанию.
И все же на какую-то долю секунды он верит. Знает, как это глупо, но отчаянно верит, даже несмотря на страшные слова королевы о том, что
все уже решено.
Но если представить, что Боудика не сказала маме о случившимся прошлым утром. Если представить, что королева решила не говорить об этом сама. Если никто не скажет и не обвинит Дилюка в нападении на принцессу… Ох, пожалуйста, пускай его лишь выгонят из города, и Кэйа будет самым счастливым принцем в мире от одного только осознания, что его любовь будет жить. И он даже пообещает не надеяться увидеться вновь.
— Ваша Честь, я протестую.
Призрачная надежда с противным звуком комкается в груди. А вот и тот исход, которого он ожидал до того, как отец сбил весь его настрой.
— Объясните вашу позицию, — с легким удивлением в голосе просит король.
Королева прожигает его холодным взглядом, словно перед ней не муж в лице короля и судьи, а не более, чем чей-то потерянный ботинок. Он лишь коротко вздыхает. На его месте Кэйа бы выдохнул и не вдыхал.
Королева поднимается, обводит зал тяжелым взглядом и начинает завершающий акт своего представления.
— К сожалению, из-за этого вынужденного перерыва, мы не успели обсудить все грехи… к-хм, нарушения обвиняемого.
Со скамьи присяжных слышится возбужденный шепот. Такой же, состоящий из одних только грубых слов, вихрится у Кэйи в голове. Дилюк пытается приглушить его легкими поглаживаниями. Они ведь оба знали, на что шли. Кэйа сам виноват, что на секунду успел поверить отцу и теперь чуть не плюется этим очевидным провалом.
— Прошу прощения? — король опускает взгляд на бумаги перед собой. — Вы что-то утаили? В материалах дела только…
— Боюсь, я узнала о случившемся только сейчас, — королева бесстыже врет.
Дилюк рядом тихо фыркает, пока елейный голосок с каждым словом уничтожает его шанс на жизнь, которого у него не было еще с первой их встречи. Еще с того вечера, в который они пересеклись в самом злачном месте города.
В мыслях он часто возвращается к тому дню, когда решил спасти Дилюка от ростовщиков. Когда этот парень был недоверчивым и злым, Кэйе казалось, что он поможет ему, научив прелестям жизни. Теперь он понимает, насколько испортил чужую жизнь своим вмешательством. В голове тут же звучит то, что ответил бы Дилюк, если бы услышал его мысли:
ты не виноват. Ты же знаешь, что я ни о чем не жалею. Кэйа эгоист, потому что он не жалеет тоже. Вернись он к моменту, когда только брал в руку яблоко — оно бы еще раз полетело в голову того вышибалы, что посмел угрожать этому отчаявшемуся мальчишке.
Королева, которую не тронул бы его мозговой шторм, даже услышь она каждое слово, добивает окончательно:
— …боюсь, о помиловании не может идти и речи, — заканчивает она. И Кэйа почти может слышать сдерживаемую улыбку в следующих словах: —
Ведь подсудимый совершил попытку убийства.
Король смотрит на жену. Переводит взгляд на Кэйю. Кэйа с удовольствием закатывает глаза, молча показывая свое презрение.
Чуда не будет. Вместе с этим приходит еще одна мысль.
И я за это отомщу.
— Кто может это подтвердить?
— Я, Ваша Честь, — Боудика поднимается и глядит в их сторону со своего места.
Кэйа с вызовом смотрит на нее в ответ.
Ты не пощадила его, рассказав королеве. Я не пощажу тебя саму. Решение такое простое и быстрое, как и понимание, что она скрыла от матери часть правды.
Я скажу всем сам.
Советчик с забавной короткой косичкой за спиной подбегает к королю и быстро что-то ему нашептывает, пока его дети убивают друг друга глазами минимум по три раза.
Дилюк же не рискует перебивать размышления Кэйи. Он такой спокойный и умиротворенный, будто говорят о ком-то другом, незнакомом ему. И это хорошо.
— В таком случае, — подает голос король, — мы должны провести отдельное судебное заседание, прежде чем что-либо реша…
— Что тут решать?! — королева начинает выходить из себя. — Он убийца! Его надо казнить! Посмотри на шею моей бедной дочери! — она обращается к мужу. — Неужели ты позволишь тому, кто сотворил
это, безнаказанно разгуливать по белому свету?!
Удивительно, но судейский молоток заставляет ее притихнуть.
— Я предлагаю не переходить на личности, — король возвращает голосу присущую ему строгость, — а выяснить, как все было на деле, и только после принимать решение о том, как поступать.
— Тогда начинай прямо сейчас, — королева ударяет кулаком по столу. — Опрашивай свидетелей — они подтвердят. Спроси у пострадавшей, — она оборачивается к дочери и низким голосом говорит: — Давай, скажи папочке, что он сделал.
Зала наблюдает за тем, как королева подходит к тихой, но уверенной в себе Боудике, подзывает жестом и за руку проводит к своему столу.
— Прошу начать опрос свидетелей с самой потерпевшей, — королева тоже возобновляет важность тона.
Отец идет на поводу, как привык. Словно околдованный.
— Хорошо, начинайте.
Сказка, в которую они с Дилюком попали, ближе к концу становится донельзя глупой и несуразной.
Как могут эти люди притворяться, что все хорошо, когда в их присутствии так грубо нарушаются правила суда? Как может одно дело рассматриваться в контексте другого и на кой черт его учили всему этому столько лет, если теперь родной отец прогибается под одним лишь властным взглядом жены вместо достойного судьи поведения?
И все же, пока Боудика говорит, продолжается время, которое они проводят вместе с Дилюком. Запястье, закованное в кандалы, отзывается дрожью, когда Кэйа просовывает пальцы под нагретый кожей метал и оглаживает его руку. Дилюк шумно вдыхает и смотрит с благодарностью.
— Какое хочешь последнее желание? — тихо интересуется Кэйа, игнорируя околесицу, которую несет Боудика. У него на это уже готов достойный ответ. Остается только позволить им договорить.
Матушка точно заставила ее отрепетировать до того, как закрыла в башне — не зря теперь история пестрит такими яркими описаниями, которые точно не под стать рассказу жертвы.
— Быть похороненным рядом с тобой, — не задумываясь, отвечает Дилюк. — Хотя они, вероятно, этого не позволят.
— Белла проследит за этим — я в нее верю.
— Белла? — Дилюк внезапно становится ровнее натянутой струны. — Я думал, она будет в зале суда.
— Наверное, исчерпала свой лимит доброты ко мне, — пожимает плечами Кэйа. — Если только ее не заперли где-то еще. Но поделать мы не можем ничего, увы.
***
Белла занята вещами в разы важнее обид. У нее на уме один только Ганс: она за него волнуется. По-настоящему боится, переживает о том, чтобы ничего с ним не случилось, рвет на себе волосы и грызет ногти от нервов. Это все, конечно, только по версии Ганса, но кто ему запретит так думать?
Вот и сейчас, направляясь в Восточную башню, он представляет, как за него переживает его подруга. Подруга ведь, само собой, хоть и стесняется, как будто из них двух принцесса — он сам. Кстати говоря, строгость равна стеснению, — это он тоже давно просек. Ганс вообще смышленый парень — мама всегда так ему говорила. Так что кому, как не ему, спасать чудаков, за которых Белла переживает ровно как и за него? Нет, не ровно — немного меньше. Все же, не зря они с ней столь близки! Никому больше не разрешают сторожить вход в библиотеку так часто, как Гансу — даже самому принцу.
Но если отбросить привычные шуточные разговоры с самим собой, которыми Ганс в сотый раз себя успокаивает, то у него мурашки по коже от этого места.
У него задание на два ключа, как он это называет. Оба весело звенели в кармане, пока он не разложил их по разным. Суть проста. Первым ключом надо отпереть двери, за которыми держат принца с принцессой, дубликат — запрятать так, чтобы его потом нашел сам Кэйа, а потом опять закрыть первым.
Белла все время пытается быть на виду у кого-то другого, чтобы не стать подозреваемой, когда принц сбежит. Он сам предложил ей это, и хоть она долго сомневалась, но в результате согласилась.
Сейчас Белла ждет его возвращения в лазарете — там она проведывает Мэри. Наверняка невероятно переживает, прислушивается к шагам в коридоре, чтобы броситься ему на шею, когда он войдет. По версии Ганса, само собой.
На лестнице над ним слышится кашель. Он замирает в нерешительности. Потому что охранники сейчас должны были сопровождать принца в зале суда, а не сторожить его пустые хоромы.
Но вот незадача: Ганс стоит прямо на винтовой лестнице, откуда выход только вверх или вниз. Над ним, по всей видимости, кашляет сменившийся караульный, и вот уже вариантов действий становится не так и много. Шанс, что он окажется сильнее того, кто, судя по мощному кашлю, как минимум слона уложить может, совсем небольшой.
Решение приходит, когда Ганс смотрит вверх. Не зря же мама говорила, что он смышленый, да? Конечно, не зря. Ведь если рискнуть собой совсем немножко — здоровьем, свободой, жизнью… Может, после этого Белла все же удостоит его объятиями в качестве награды, когда он вернется и расскажет, что делал?
Он подходит так близко, как только может, чтобы охранник сверху не услышал. До него остается примерно три круга вверх. В этот момент Ганс прочищает голос, собирается с мыслями, прижимается к стене, чтобы гвардеец не увидел его, когда глянет через перила. И тонким-тонким голосом кричит:
— Помогите! Дева в беде! — получается так паршиво, что он еле сдерживает истерический смех.
— Кто тут? — мгновенно отзывается караульный.
— Бедная девушка подвернула ножку! — на самом деле он звучит как парень, которому саданули по яйцам, а никакая не девушка.
— Оставайтесь на месте! — охранник срывается по лестнице вниз.
Ганс не думая перелезает через перила на внешнюю их часть, свешивает ноги и сползает на одних только руках вниз. Так низко, как только может. Он буквально свисает на внешней стороне лестницы, надеясь выиграть эту игру в прятки очень трудным трюком, который может стоить ему жизни, если руки все же не выдержат.
— Я внизу! — сдавленно пищит он, слыша над собой тяжелые удары сапог по дереву.
Еще немного. Главное, чтобы охранник не заметил его рук. Только бы они же не соскользнули. Только бы удержаться.
Гуп. Гуп. Гуп.
— Мисс, где вы?
Гуп. Гуп. Гуп.
Ганс молчит.
— Мисс?
Гвардеец ветром пробегает мимо. А теперь самое сложное. Забраться обратно, пока он не увидел эту висящую сосиску над собой.
Ганс подтягивается к верхней части перила. Немного барахтает ногами, задирает их вверх — впритык к лесенкам над ним. И…
Охранник пробегает ровно под ногами, так их и не заметив.
Ганс с облегчением выдыхает. Он пытается бесшумно вылезть обратно — раз, два, вот он уже стоит ногами на перилах. Перекидывает одну ногу.
— А-у-у-ч! — он шипит почти беззвучно, когда что-то острое режет ляжку.
Торчащий гвоздь приветливо смотрит на Ганса, который отодвигает ногу в сторону. Вот ведь гадство. Но это ничего — порванные штаны — не так страшно, как охранник, который побежал вниз.
— Мисс! — звучит где-то снизу.
А потом его приговаривает к казни одна лишь капля крови. Как бы то ни было иронично — его собственная. Летящая прямо на гвардейца.
Время замедляется, пока она падает на глазах у Ганса. Какой шанс, что она упадет ровно на двигающуюся цель?
Кап. Один на миллион. И сегодня он выиграл эту лотерею.
Охранник замирает. Лицо с кровавой дорожкой на щеке поднимается к нему.
Беги, Ганс, — звучит в его голове голос Беллы.
— Беги так быстро, как только умеешь.
И он бежит.
Лестница скрипит под ногами. Он перепрыгивает по три лесенки. Быстрее. Звуки снизу прекращают быть важными. Еще быстрее.
Давай, Ганс, ты можешь. Лоб чуть не рассекается о дверь в покои принца. Он тормозит в миллиметрах. Ключ чудом не выпадает из рук. Спустя три попытки дрожащих рук его вставить, он идеально входит в замочную скважину. Поворот. Еще — до упора. Крик звучит ближе. Что-то про подмогу. Но уже не важно. Он внутри.
Ганс запирается, чтобы выиграть пару минут. Нельзя, чтобы дверь выломали — тогда все его старания пойдут коту под хвост. Надо лишь спрятать запасной. И сдаться.
Надо лишь успеть.
Перед глазами стоит недовольная Белла.
Ты обещал прийти к нам в лазарет. Ганс болезненно искривляет брови.
Прости меня, белочка, прости, хоть ты не любишь, когда я так тебя зову. Не смогу.
Он перебирает кирпичи, которыми обложен камин, в поиске отколотого, когда в дверь начинают бить.
— Открывай! Слышишь? Открывай, твою мать!
Есть. Ключик аккуратно ложится между оторвавшимся кирпичом и стеной. Этот же кирпич получается придвинуть назад так, будто ничего и не случилось.
— Подмога уже идет! Открывай, не то хуже будет!
Ганс скользит взглядом по другой части комнаты.
Давай, парень, ты смышленый, но другие не должны того понять. Он вбегает в крохотный гардероб, наспех открывает шкатулки с драгоценностями принцессы и впихивает себе в карманы все, что видит.
Поворачивать ключ во входной двери почти не страшно. В момент, когда ее распахивают, приходится нацепить улыбку шута и мысль о том, что пришел сюда воровать, а не помогать принцу. А уже в следующую секунду в лицо влетает тяжелый кулак.
Но уже не важно — главное, что он спрятал.
***
— …Таким образом Дилюк Рагнвиндр должен быть приговорен к смерти.
Дилюк не слушает давно. Его мозг отключился еще с момента, когда он расплакался Кэйе в плечо. С тех пор никого больше для него не существует. Тихое дыхание, колено, что чуть касается его, теплота рук. Это все.
Потому, когда все это исчезает, Дилюк на миг теряется. И тонет в знакомой фигуре уже на расстоянии. И каким бы спокойным Кэйа не казался, верх над ним берет злость, и Дилюк первый тому свидетель.
— Если вы закончили, то мне тоже есть, что сказать, — говорит Кэйа, подходя к центру комнаты.
С этими словами он забирается ногами прямо на первый длинный стол, за которым сидят советчики. И представление начинается в последний раз. Для присяжных, для родителей, для Дилюка, которому он отчаянно подмигивает, прежде чем отвернуться.
— Через три месяца могло исполниться восемнадцать лет с тех пор, как я оказался в этой тюрьме.
Кэйа ходит по столу грациозно, как кошка. Волосы вихрятся на плечах, в этот раз он без своей излюбленной косы.
— Но к моему счастью, этого не будет.
Король, которому сигналят охранники, дает знак рукой его не трогать. Словно весь замок замирает, чтобы выслушать его пленника в единственный и последний раз.
— И это первое, за что я могу поблагодарить Ее Величество Ведьму за все время, которое называю ее мамой.
— Ты сейчас договоришься… — ожидаемо звучит от нее.
Удивительно, как она еще не приказала гвардии его спустить.
— До чего? Чем вы пытаетесь угрожать ходячему трупу, Розалина? — он больше не называет королеву мамой. — Убьете меня дважды? Увы, но после первого раза я уже не поднимусь.
С судейского ложа доносится внезапно мягкий голос:
— Твой приговор — ограничение свободы, а не смерть, Кэйа.
— Бросьте, отец. Неужели вы думаете, что ваша жена помилует меня после того, что я собираюсь сделать?
— Кэйа…
— Я лучше умру, чем стану таким, как вы.
— Это каким еще? — спрашивает вместо него королева.
Кэйа разражается смехом. Злым, отчаянным, бьющим по перепонкам.
— Таким слепым.
Дилюк чувствует за него гордость. Удовлетворение, когда затихают все. Потому что Кэйа заслужил быть услышанным хотя бы однажды. И его слушают.
— Куда вы исчезли, папа?
Кэйа медленной поступью приближается к центру стола и замирает прямо напротив отца.
— Вас нет. Интересно, заметите ли вы, если я брошусь с окна прямо перед вашей спальней? Вы хоть
там бываете? — он понижает тон, и говорит так, что Дилюк еле слышит: — Если вам интересно, то в позапрошлую ночь в ней провели мы с Дилюком.
Король не реагирует на провокацию. Реагируют другие — переспрашивают друг у друга, ахают и охают. Но не тот, мнение кого Кэйю, кажется, интересует. Он склоняет голову вниз, выражая свою грусть, и позволяет ей медленно перетекать в слова.
— Вас не было все мое детство, когда моим воспитанием занимались няни. Вы оттолкнули Беллу, с которой не справлялись воспитательницы. Вы избавились от дочери, которая больше чем я хотела, чтобы ее заметили. Отослали ее в пансионат, забыли о ее существовании и не помните до сих пор. Когда закончились няни, вы скинули меня на преподавателей. Когда женились на Розалине, позволили ей распоряжаться моей судьбой. Вы всегда перекладывали ответственность на кого-то другого. И даже сейчас, пока Розалина строит счастье дочери, попутно уничтожая мое, вы смотрите на все сквозь пальцы. Беллу она давно отстранила от всего, буквально похоронила, как ненужную единицу — этого вы тоже не видите. Вы будто инструмент в ее руках, и вы полностью этим довольны. Я лишь хочу понять почему.
Дилюк без понятия, о чем может думать человек с таким непроницаемым лицом, но у него самого сердце сжимается с каждым словом, брошенным Кэйей. И все же, желание сорваться к нему, обнять его и успокоить, надо сдержать, пока он продолжает говорить. Ведь самому Кэйе это надо — выговориться.
— Вы ведь не заняты делами города — я провел в нем достаточно времени, чтобы сказать, что все в свою пользу решают советчики. А вас это устраивает. Вот только там все так худо, что никто из присяжных бы в нем и дня не протянул. Где же вы пропадаете, отец? В последний раз я встретил вас на подготовке ко дню рождению Розалины. Тогда вы говорили без ее давления, и я искреннее благодарен вам за тот акт доброты, который вы проявили ко мне, когда узнали, что у меня появился друг. Но потом вы опять пренебрегли моими чувствами, услышав
ее.
Король не пытается ответить ничего. Пока он молчит, не смеют говорить и остальные. Лишь королева тихо переговаривается с Боудикой. Остальные не сводят глаз с Кэйи. Дилюк вместе с ними — он прикипел с первого слова и держится до конца, пока руки сжимаются в кулаки.
— Мне очень жаль, что мама умерла после рождения Беллы, — говорит Кэйа. — Жаль, что ваши дети не оказались способными ее заменить. И очень жаль, что это смогла сделать Розалина. Смогла даже больше, ведь вы так боитесь потерять ее одну, что не дорожите всем остальным. Возможно, мне не понять причину вашей любви, но если дело в том, что, потеряв одну жену, вы боитесь потерять вторую, то вспомните, за что любили мою маму и попытайтесь это сравнить.
В оглушающей теперь тишине голос короля звучит разбито.
— Кэйа, ты…
Но сам Кэйа не готов слышать его ответ.
— Пускай и так. Но если вы прощаете ей все лишь из-за своей бесконечной привязанности, то не думайте, что прощу я.
Он разворачивается к королеве.
— Угрозы, насилие, шантаж, издевательства — этому вы научили дочь? Мне жаль служанок, но это ведь цветочки. Вы не боитесь пользоваться состоянием моего отца, давите на него, манипулируете и тому же учите Боудику — это я прочувствовал во всю. У вас есть все и даже больше, но вам надо еще.
— Да что ты знаешь о том, что мне надо? — мгновенно отзывается она.
— О, это неважно. Вы ведь уже пообещали мне, что у меня нет шансов. И вы того добились. Так что я лишь хочу забрать с собой еще одного человека.
— Щенок. У тебя с головой не все… — начинает она.
Но Кэйа не дает договорить. Он повышает голос, чтобы слышно было даже за дверью, и его голос разливается помещением, словно в последний раз.
— Розалина, у вашей дочери просто ужасная привычка недоговаривать. Но в этот раз, боюсь, это будет стоить ей жизни, — Дилюк может поклясться, что слышит улыбку в его голосе. Горькую усмешку, что возвращается к королеве с новостью о казни ее собственной дочери: — Ведь она смолчала пред вами о том,
что и сама чуть не стала убийцей.
Волшебные слова звучат и идеальная картинка ее будущего рушится.
— Но так как вы не пощадили ни меня, ни мою любовь, и так яростно доказывали, что попытка убийства заслуживает высшей меры наказания…
— Нет… Это ложь! — непоколебимая репутация королевы разбивается на осколки. — Не смей!
— На правах своего статуса я выдвигаю обвинения против принцессы Боудики за травмирование и покушение на жизнь работницы замка…
Дилюк и сам давит в себе улыбку, когда слышит крик королевы.
— Почему ты не сказала?! — она в панике оборачивается к дочери. — Почему?!
— …и настаиваю на том же наказании, которое выбрано для Дилюка Рагнвиндра, — громко заканчивает Кэйа.
— Нет!
— Замолчи! — дрожащая и мертвецки бледная Боудика кричит и указывает на него пальцем. — Не смей! Безумец!
— Охрана, выведите его! Охрана!
Король бегает глазами от дочери до жены, пока Кэйа перепрыгивает на главный — судейский стол. Ближе всего к отцу. Он возвышается перед ним, будто говорит:
я выше тебя. Я смог то, чего не можешь ты. Я добился той справедливости, в которую верю я.
— Начнем опрос свидетелей прямо сейчас? — откровенно хохочет Кэйа. — Или не будем ничего решать, раз она убийца?
Королева игнорирует собственные слова, направленные в этот раз на нее саму.
— Я требую отдельного рассмотрения дела!
— В таком случае
я требую отложить исполнения приговора Дилюка Рагнвиндра, как главного свидетеля по этому делу, — отвечает Кэйа.
Король стучит своим молотком. Металлическим голосом требует его слезть, смотрит куда-то в сторону отсутствующим взглядом. И назначает дату суда над Боудикой.
Я выбил нам еще одно свидание, — говорят улыбчивые глаза Кэйи, когда он оборачивается. Дилюк почти тает в этом осознании. Он замечает, что по него самого уже идет охрана, и успевает только показать пальцем на свои губы. Отчаянно, умоляющее. Кэйа реагирует быстрее за любые здравые мысли, что могут заставить его остановиться.
Им обоим это надо. Прямо сейчас.
Он сбегает прямо по столам, мнет совсем неважные бумаги ругающихся советчиков и мало не сносит стол, разделяющий их с Дилюком, когда к нему приближается. Но это вообще не имеет значения.
— Ты такой молодец, — успевает шепнуть он, прежде чем Кэйа падает в его глаза.
Когда они припечатываются друг к другу губами, даже близкая смерть становится совсем незначительной вещью. Дилюк уверен, что они будут вместе и после. Пускай сейчас их фитилек почти погас.
***
В камере напротив внезапно обнаруживается Ганс.
Попытку заговорить сразу же пресекает смотритель, но они все равно обмениваются парой жестов, из которых Дилюк понимает большой палец, поднятый вверх —
все хорошо, ребро ладони, которым он «перерезает» себе шею —
я тоже приговорен, и ладони, сложенные возле уха, когда, кажется, наступает ночь —
спокойной ночи.
Из полусна Дилюка будит тихий разговор. Он в момент подхватывается и припадает к прутьям своей камеры. Света от факела в другой части темницы хватает лишь на то, чтобы разглядеть такое же удивленное лицо Ганса с другой стороны.
— Что там? — шепотом спрашивает Дилюк.
— Кто-то пришел.
До них долетают обрывки разговора из которых становится понятно, что из хорошего не случится ничего.
— Что значит «эвакуировать»? — переспрашивает Ганс.
— Тс-с-с! — шикает на него Дилюк.
К ним приближаются чьи-то шаги, и они спешно отбегают от прутьев.
Но только Дилюк успевает привалиться к стене под видом спящего, как огонь замирает напротив него.
— Я знаю, что ты не спишь.
Последний, кого он ждал здесь увидеть, обращается к нему лично.
— Встань.
Дилюк встает. Сердце остается внизу. В пятках.
По другую сторону решетки на него смотрит Его Величество Король.
Зачем он здесь — у него сомнений нет. Второго свидания не будет — его пришли убить здесь и сейчас. Кэйа договорился до того, что сподвигнул его на
самостоятельное решение? Если так, то перед смертью Дилюк будет ощущать за него гордость.
Ганс за их спиной тихо охает.
— О нет… — шепчет он. — Неужели сам король…
— Пришел тебя освободить, — грустная улыбка делает Его Величество таким похожим на Кэйю, когда он договаривает вместо Ганса.
Мир замирает, пока руки в кольцах отпирают дверь его камеры.
Дилюк не шевелится. Делает вдох — на пробу. Кажется, настоящий. Щипает себя за бедро. Чувствует боль. Почти верит. Смотрит в глаза — такие же неживые, как и в зале суда. Склоняется к тому, что не верит.
— Прости, парень, но у тебя не так много времени на то, чтобы удивляться, — говорит он. — Выходи.
Дилюк выходит. Оглядывается по сторонам в поисках палача.
— Что все это значит?
Ладони короля в родительском жесте ложатся ему на плечи.
— Послушай. Скажи ему, что я очень жалею.
Дилюка прибивает к полу весом целого замка. Не двинуться. Напротив только васильковые глаза — точно такие же, как и те, в какие он влюблен, только с морщинами в уголках. И брови. Виновато согнутые, грустные.
— О чем?
— О том, как с ним поступил. Я был не прав. Полностью не прав.
— Но почему вы не скажете это ему лично? — не выдерживает Дилюк.
Король как будто его и не слышит. Он говорит словно в трансе. Словно слова Кэйи что-то в нем переключили. Задели за живое. Помогли понять.
— Я всю жизнь пытался сделать так, как будет лучше моим близким и ждал, что они будут отвечать взаимностью, как моя покойная жена. Я так зациклился на этом, когда она умерла, что потерял момент, когда счастье сына стало притворным. Кажется, по-настоящему радостным во взрослом возрасте я видел его лишь однажды. Когда позволил тебе с ним быть.
Его глаза наполняются слезами.
— Я променял счастье детей на чужого мне человека. Я был слеп. Разрушил судьбу дочери, не уберег сына и продолжал делать вид, что все хорошо, — его голос становится все ниже — хриплый, усталый. — Я притворялся, что
мне хорошо. И теперь, когда исправлять что-либо уже поздно, остается лишь все уничтожить.
Дилюка прошибает мурашками.
— Что вы имеете в виду?
Руки на его плечах сжимаются все сильнее.
— Прошу, передай ему, что мне очень — очень жаль. Я больше не могу смотреть ему в глаза. Так что прошу тебя сделать это за меня.
— Что с Беллой? — Ганс не выдерживает.
Не успевает король обернуться, как вмешивается Дилюк:
— Это Ганс. И он дорожит принцессой Беллой так же сильно, как я Кэйей. Прошу, отпустите и его.
Король молча тянет его за руку и вкладывает в нее связку ключей — одни от камеры, вторые от кандалов, в которые он все еще закован.
— Спасите их.
Он отпускает. Пятится назад, но не сводит с Дилюка взгляда.
— А куда уходите вы, сэр? — не выдерживает он.
— Я искуплю свою вину, присоединившись к Розалине.
От его слов по спине идут мурашки.
— Я передам! — кричит Дилюк, хоть и не представляет, как это сделает.
Что-то произошло. Что-то из ряда вон выходящее определенно случилось или происходит прямо сейчас. Он чувствует, как теряет время, пока отпирает камеру Ганса, и с чужой помощью расстегивает кандалы — его, а потом и свои.
— Послушай, — тормозит его Ганс. — Я запрятал в комнате Кэйи ключики от его двери. Слева от печки за незакрепленным кирпичом. Только отвлеки тамошних сторожил…
— Куда идти? — перебивает Дилюк на ходу.
— Я тебя проведу и…
— Скажи куда и иди к Белле.
— Ясен пень, дружище, — кивает Ганс на ходу.
Когда он замолкает, все ощущение затапливает нереалистичностью происходящего. Сам король их отпускает — почему? Смотрителя нет, охрана, которую он видел на лестнице, тоже покинула посты. Они почти бегут в полной тишине.
Кое-какой план, который успевает сложиться в его голове к моменту, как они добираются до выхода, рушится вслед за открытой дверью.
В нос ударяет запах гари, а холл застилает дым. Даже красочное удивление Ганса не помогает поверить в то, что происходит.
Палац горит.
