Деревенщина и сказочник

Осел радостно голосит над самым ухом, беспощадно выдергивая из путанного сна. Его рёв преломляется в сонном сознании Андрея в крики чертей, нанизывающих его на раскаленные вилы. Там, где вилы протыкали парня насквозь, все еще жутко болит — синяки по всему телу не дают забыть, почему он сейчас не в своей постели в родительском доме и даже не в спальнике на берегу реки. Но где он тогда?.. Ворочался Андрей всю ночь, то просыпаясь, то засыпая обратно. Ему чудилось, что к нему в палатку заглядывает какой-то страшный лесной зверь, хотя на самом деле это Миша с ослом дышали над ухом. Потом ему казалось, что он все еще в колодце, и этот колодец постепенно наполняется водой. Капли, которые падали ему на голову, были вполне настоящими — посреди ночи начало моросить, и он только сильнее продрог, вжимаясь в тело рядом. Сквозь сон Андрей идентифицировал теплое тело то как подружку, с которой расстался незадолго до летних каникул, то как труп — но для подружки тело было как-то крупновато и не по-женски попахивало, а для трупа было слишком теплым. Андрей то сжимал источник тепла со страстью истинного любовника, то испуганно отползал от него, вжимаясь в край телеги и едва не переваливаясь через него. Свою лепту в метания Андрея добавляла и нога, которая болела просто неимоверно, стоило только хоть немного ею пошевелить. Уже не зная, куда ее деть, чтобы меньше ныла, парень даже закинул ее на лежащего рядом человека, но тот проворчал: «Иди нахуй, Леш», — и скинул ее обратно. В общем, ночка была та еще. Просыпаться, возвращаясь в неприятную реальность, совсем не хочется. От ослиного рева Андрей дергается, не до конца понимая, где он находится, и почему все вокруг движется. Все ощущения возвращаются постепенно, и он обнаруживает, что сидит на чем-то твердом и неудобном — пусть и не таком твердом, как пол в палатке или голая земля, — пряча озябшие руки в подмышки и опираясь спиной о мерно поднимающуюся и опускающуюся «стену». Поелозив на месте, Андрей приходит к выводу, что «стена» сзади него довольно узкая, теплая и расположена под наклоном. А точнее, это вообще не стена, а спина чуть сгорбившегося человека, который сейчас и управляет движущимся транспортным средством. «Телега, — мелькает в голове узнавание. — Осел…». Значит, часть с колодцем не была сном. Андрея накрывает облегчением и даже эйфорией — наконец-то он спасен! — Ну как, проснулся, Андрюх? — интересуется жизнерадостный голос. Андрей с трудом разлепляет глаза и поворачивает голову, разглядывая бескрайнюю гладь истоптанных коровами полей. Солнце, едва-едва выходя из-за горизонта, окрашивает все вокруг в нежно-розовый цвет. Пение птиц едва слышно — немногие еще проснулись. Зато комаров столько, что не успеваешь их от себя отгонять. Один посмел сесть Андрею прямо на лицо, за что поплатился ударом карающей длани. Длань оставила на щеке Андрея отпечаток под цвет рассвета, и теперь он чувствовал себя полностью удовлетворенным жизнью. С неискоренимым соседством насекомых Андрей просто смирился — все десять спиралей «Раптор» давно истлели, а новые разлетались в деревенском магазинчике, как горячие пирожки, и Андрею вечно доставались только вонючие аэрозоли, которые мало того, что не помогали, так еще и смывались плохо. Муравьи и мелкие жучки вообще его обожали и залезали к нему под одежду, пока он спал. Иногда, садясь есть что-нибудь сладкое, Андрей даже чувствовал себя повелителем мух — к нему слетался целый рой, уперев в него требовательные взгляды фасетчатых глаз. Приходилось делиться, чтобы ночью, пока он спал, они от обиды не сожрали его заживо… Сейчас все вокруг — даже комары — кажется не таким ужасным в свете утренней зари, которую невозможно было бы увидеть со дна колодца. Из-за холода, голода, недосыпа и пережитого стресса на Андрея накатывает оцепенение, и он не может оторвать глаз от неторопливо проплывающего мимо пейзажа. Спиной он все так же чувствует твердую опору человека, который совсем недавно был для него все лишь очередным деревенщиной, а в итоге совершенно неожиданно обернулся его защитником и попутчиком в дальней, бескрайней дороге. Есть в этом своя романтика. Какие еще приятные сюрпризы его ждут? — Где мы? — спрашивает Андрей, не узнавая места. Деревья те же самые — березы, сосны, — и трава такая же высокая, как во всех других местах, которые он здесь видал, и все же, дорога кажется незнакомой. Из деревни бабушки он прибыл другим путем. Наверное, они уже проехали развилку. — Так на полпути к дому моему. Ты не боись, волки сюда не сунутся, тут поживиться нечем. Охотник хороший. «Да я и не боюсь», — думает Андрей и понимает, что это чистая правда. Рядом со своим (когда это он успел стать «своим»?) деревенщиной спокойно. Чувствуется в нем забота старшего брата, которого у Андрея, к сожалению, никогда не было. Парень, кажется, видел этого молодого мужчину пару раз, но не знал, как его зовут, и чем конкретно тот занимается. Сам Андрей искал в деревне тех, кто захочет рассказать ему необычные местные байки. Людей от работы отвлекать не хотелось, так что в основном в круг его общения входили либо старики, либо дети. Деревенщина ни на тех, ни на других, не походил. Как там его?.. — Михаил, — задумчиво произносит Андрей, пробуя имя на вкус. — Миша. «Михаил» — слишком официально. «Миша», когда произносишь это с таким болезненным придыханием, — почти пошло. В голове тут же звучит голос прекрасной деревенской девушки, которая смотрела на своего брата с любовью и звала его нежно: «Миша, Мишенька», а Андрей тогда переделывал — «Маша, Машенька». Такие мысли лучше отсекать сразу же! Нет для Андрея никакой «Машеньки» — она занята, да и он, по правде сказать, был больше увлечен ее вышивкой, чем ею самой. С неохотой отлепляясь от чужой спины, Андрей усаживается боком, с толикой любопытства заглядывая в простоватое лицо своего спасителя. Теперь он видит гораздо больше, чем при свете луны — аккуратные губы, то и дело складывающиеся в добродушную, глуповатую улыбку, в которой Миша даже не пытается скрыть неровные желтые зубы и провал между ними; щеки, которые даже под ковром щетины кажутся большими, стоит только этой самой улыбке явиться на свет; первые, почти незаметные морщинки в уголках покрасневших от недосыпа глаз; и, наконец, сами глаза — карие, напоминающие горячий чай, подаваемый в уютном кафе возле училища. Миша, видя, что его с интересом разглядывает, тут же показательно хмурится, делая взгляд исподлобья, и кривит рот. Но, не увидев должного отклика со стороны своего пассажира, — у Андрея сейчас нет сил давить эмоции, — Миша удваивает усилия: оттягивает пальцами края губ, закатывает глаза и издает звуки, напоминающие хрип зомби. Несмотря на боль, Андрей не сдерживается и разрождается коротким, но очень громким для сонной природы смешком. Остальные деревенские были вечно занятые и серьезные — Миша ему тоже сначала таким показался, пока не начал грозить там, у колодца, что плюнет Андрею на голову, если тот продолжит страдать молча. Сейчас от Миши слегка попахивает той бодягой, которую он дал спасенному, чтобы согреть и привести в чувства, что и объясняло его веселость, но Андрея, в семье которого не было ни одного пьющего (кроме, разве что, него самого в ближайшей перспективе), это нисколько не напрягает. — Да, Миша — это я! — заявляет Миша гордо под аккомпанемент рева осла, который вот что бы то ни стало пытался вильнуть с основной дороги. — Но ты давай теперь Михой зови, мне так больше нравится. Мы с тобой вообще как-то неправильно познакомились. Миха Горшенев! — недостаточно трезвый для такого раннего времени, товарищ выгибается, едва не свалившись с телеги, пока пытается, управляя периодически брыкающимся ослом, одной рукой удержать вожжи, а другую протянуть своему новому знакомому. Приходится подхватить его со своей стороны, иначе тот кубарем бы скатился на землю. «А разве не Плотников?..» — мелькает запоздалая мысль, когда Андрей уже пожимает большую, мозолистую руку. Под ногтями у них обоих столько земли, будто они недавно с кладбища вернулись. Андрею даже как-то неловко за свой внешний вид — а деревенщина этого даже не замечает. На загрубевшей от работы коже у Михи нащупываются следы от укусов, явно оставленные ослиными зубами — пара наливающихся кровью синяков виднеется на загорелом предплечье, частично прячась под порослью густых темных волос. В облике Михи есть много грубого, мужицкого, но его маскулинность совершенно не подавляет, а, наоборот, создает ощущение защищенности. Этот человек выстоял против десятка жутких деревенщин, заставив их себя послушаться! Каким же он был, наверное, опасным, если они не решились с ним спорить… Андрей понимает вдруг, что удерживает чужую ладонь в своей слишком долго. Спрятав неловкость за ответной улыбкой, он тоже представляется: — Андрей Князев. — Князь, значит, — тут же шутливо (и предсказуемо) окрещивает его Миха, возвращая все свое внимание к дороге и не замечая в поведении собеседника ничего подозрительного. — Откуда вот только голубой крови взяться в наших краях? Как ты в колодец угодил, я примерно понял, а остальное что-то не соображу. Ты же не нашинский, да? Помедлив с ответом, Андрей соскальзывает на пол телеги, откуда ему открывается отличный вид на небо. Насыщенно-оранжевый цвет ближе к горизонту плавно перетекает в светло-голубой — сколько раз он наблюдал такую картину, когда, проснувшись от шума упавшего в реку ночного забулдыги или воя сбежавшей собаки (если это, конечно, была собака), выглядывал из своей палатки, мучаясь от холода и желания отлить. Сейчас рассвет кажется Андрею куда прекраснее, потому что впервые за последний месяц он встречает его не один. Лениво; Андрей с трудом борется с желанием заснуть снова — нужно было запоминать дорогу. Ему еще назад, за вещами, оставленными у реки, возвращаться, да и отбрасывать возможность того, что новый знакомый окажется маньяком, не стоит. Жизнь в палатке научила Андрея никогда не расслабляться. На Маше, правда, оборона пошла трещинами, но об этом сейчас и вспоминать не хочется. Все же хорошо закончилось! — Я из Голубково на попутке приехал. У меня там бабушка живет, — говорит он после небольшой заминки. Другие тоже спрашивали, откуда он явился, но им говорить не хотелось. Интуитивно Андрей чувствовал — поднимут на смех или даже начнут издеваться, если узнают про Питер. По голосу Михи слышно, что он сейчас тоже потешается над Андреем, но он, хотя бы, доказал, что ему можно доверять — из колодца вытащил все-таки. Где Голубково, а где Питер… Но для начала хватит и этого. Миха делает вид, что поверил, и тянет преувеличенно удивленно: — Вот это ты, брат, забрался… Я такую деревню-то не знаю. На лето, что ли, приехал? — Да, как только учеба закончилась… — признается Андрей и прикусывает язык, поняв, что сболтнул лишнего. Не посчитает ли его Миха слишком мелким? Деревенщина выглядит так, будто окончил не больше девяти классов — хотя Андрей и сам осилил их едва-едва, — и после этого к учебе ни разу не притрагивался. Но совсем без знаний он дома строить не мог, так что тут Андрей старается пока не спешить с выводами. — Школа, институт? — продолжает наседать деревенщина, невольно копируя всех скучных взрослых, которые не знали, о чем им с Андреем говорить, и потому переходили на самые распространенные темы. Все эти вопросы — «где учишься?», «кем хочешь стать?», «какие оценки получаешь?», «а девушка есть?», — уже давно приелись. Однако в голосе Михи, в отличие от этих гипотетических скучных взрослых, слышался искренний интерес, поэтому Андрей и тут решает не кривить душой. — Училищ… бля-я-ять, — внезапно телега, безжалостно прерывая его рассказ, подпрыгивает на ухабе, заставляя Андрея перекатиться на бок и удариться больной ногой об ящик с инструментами. Ему ужасно хочется сейчас отвесить ящику пинка, но плохо от этого будет далеко не ящику, поэтому Андрей застывает, лелея потревоженную конечность. Бок, который деревенские успели помять еще до того, как Андрей испуганным зайцем сиганул в первую попавшуюся машину, тоже не рад такому раскладу. На секунду Андрей от этой какофонии боли, кажется, даже потерял сознание. Да что ж такое-то?! — Слышу, что училище, — Миха поворачивается назад, проверяя, как там Андрей, и убедившись, что пациент скорее жив, чем мертв, признается: — Я краем глаза глянул на твою ногу — растяжение, походу. Недельки две придется помучиться, а то и больше. — Сколько-сколько?.. — Андрей ошарашено застывает, забыв, как дышать. О планах вернуться пешком к своей палатке можно забыть — как и в целом о жизни в палатке. Когда он свалился в колодец, нога при столкновении с дном неудачно подвернулась, но Андрей не услышал никакого хруста. Множество раз он испуганно ощупывал свою ногу, чтобы убедиться, что кость внутри него не сместилась и не сломалась, а, убедившись, решил, что боль скоро пройдет — он не раз так ударялся, когда выпрыгивал из окна первого этажа бабушкиного дома, или когда прыгал с забора, с невысоких деревьев, с крыши чьего-то сарая. Но нога опухла и, как он сейчас может разглядеть, покрылась синяками, а еще она болит даже тогда, когда он ею не шевелит — просто не так заметно, — и все эти факторы говорят о том, что Миха прав. Как же в этот момент не хотелось ему верить… — Скажи спасибо, что совсем связки не порвал. У меня вот такое постоянно — то слишком тяжелое подниму, то с лестницы грохнусь. Ты, кстати, как лечиться хочешь? Могу отвезти к деревенскому доктору, могу в больницу в город, а могу сам все сделать, там не сложно. — Давай ты сам, — Андрей ежится. Что с ним сделает мама, если узнает, что он попал в больницу? А она в любом случае узнает: у него ведь ни медицинского полиса, ни одежды для больницы с собой нет. Будут его личность проверять — до мамы как раз и дозвонятся. Сейчас, когда страх и лихорадка не влияли на заметно прояснившийся разум Андрея, он удивляется тому, что всерьез рассматривал возможность остаться в колодце, лишь бы те неотесанные деревенщины его не нашли и не наподдали ему за угнанную машину. Тогда мама, боявшаяся отпустить его за порог даже к бабушке в деревню, оказалась бы права: он не способен прожить в одиночку вдали от родительского дома, не попав в неприятности и не наткнувшись на чей-нибудь перочинный нож. У Якова вместо ножа было ружье, но не то чтобы это сильно что-то меняло… Нет, в больнице он точно не появится. И к местному доктору тоже не поедет — вряд ли тот знает об ушибах, растяжениях и переломах больше, чем игнорирующий технику безопасности плотник. К тому же, не похоже, что осел в ближайшее время сможет осилить еще одну подобную поездку. С каждым шагом в сторону Михиного дома он ревет все громче, препирается все больше и идет все медленнее, увязая в грязи. Если бы не растяжение, попутчики отлично добрались бы пешком — даже быстрей бы вышло. Андрей привык во всем искать плюсы. Да, чувствует себя он сейчас хреново, зато какая ему выдалась возможность прокатиться на настоящей деревенской телеге с настоящим деревенским жителем! Чем не приключение? Разве не этого он хотел, когда, хлопнув дверью, сбегал по ступенькам парадной, желая оказаться как можно дальше от чужой удушающей заботы? — Мне через две недели уезжать надо, — говорит Андрей подчеркнуто сухо, на всякий случай перепроверяя себя — телефон, спасенный от плохих парней, упорно показывает середину августа, а еще отсутствие мобильной связи и низкий заряд. Дни, проведенные Андреем вне дома, то тянулись медленно, то бежали вскачь, и он совершенно потерял им счет. Но рано или поздно сказка должна была закончиться — хорошо, что хотя бы не его смертью. Миха спрашивает таким тоном, словно мысль о предстоящем расставании ему не понравилась: — И что, обратно на учебу уйдешь? — Поковыляю, — Андрей награждает собеседника грустной усмешкой и, видя, что его все еще хотят слушать, начинает сочинять на ходу, смешивая правду с вымыслом: — Не так-то много успел сделать. Весь июнь — то сессия, то практика. Пока красил одну церковь, встретился с девчонками из искусствоведческого, они поехали сказки собирать, и я подумал — вот это интересное дело, не то, что стены красить… ...девочки были все симпатичные — длинные юбки и платки не могли скрыть чужую красоту. Среди них был всего один парень, причем он, напротив, походил на жертву атомной войны, и все время, пока девчонки разговаривали с Андреем, он глядел на соперника, не мигая, а под конец даже чуть не устроил драку. О том, что церковь на ремонте, искусствоведов никто не предупредил, а путь к ней от ближайшей станции электрички был неблизкий. Как итог — ребята сильно проголодались и устали. Выгнать их ни у Андрея, ни у других рабочих рука не поднялась. Практикантам сразу организовали обед, выделив для него наиболее чистое помещение, и даже провели для них небольшую экскурсию. Андрей оказался слишком застенчив, чтобы позвать хотя бы одну из девушек на свидание или стрельнуть номерок, но в мозгу у него после этой встречи засело непреодолимое желание побыть фольклористом. Девочки довольно подробно рассказали о своей практике, а потом еще и поцеловали Андрея в щеку на прощание, за что их пастух с цыплячьей шеей едва не извалял его в краске. Когда практика закончилась, Андрей почти сразу сбежал к бабушке в деревню, где не бывал последние лет восемь — мать посчитала, что ее сын достаточно взрослый, чтобы можно было оставлять его одного в городской квартире, пока сама она пашет на двух работах. Выпускать Андрюшу из поля зрения она не любила, переживая, как бы его кто не обидел, — все-таки, единственный сын, — поэтому свою поездку Андрюша выбил с боем. А когда уж он сообщил матери, что на скопленные за столько лет карманные и подарочные деньги намеревается прожить в палатке на природе, ее вообще чуть удар не хватил. — …и вот ты здесь, — подводит Миха итог его рассказу. — И вот я здесь, — соглашается Андрей. Самому не верится, что получилось. Ребячество, конечно, подростковый протест и прочее — что в таких случаях еще говорят, — но до недавнего времени Андрей собой очень гордился. Теперь его уверенность в своих силах немного пошатнулась, к тому же, деньги почти подошли к концу, и с учетом новых обстоятельств он еще не придумал, как ему действовать дальше. Идею вернуться домой он отметает сразу же — это будет выглядеть слабостью. Раз он сказал матери, что вернется только к началу учебы, значит, сдержит свое слово во что бы то ни стало. — Как Гримм хочешь стать? Или Перро? — даже если Миха и рано бросил учебу, его образования хватило на то, чтобы вспомнить эти имена. Сейчас по его голосу не понять, воспринял он затею Андрея всерьез, или нет, но он стал первым, кто, услышав ее, не сказал, что она тупая и бесперспективная. «Кому вообще нужны сказки? Они же для детей», — были слова сокурсника, который в упор не понимал, нахера Андрей отказался от хорошей подработки в угоду мотания по умирающим российским деревням. Андрей и сам до конца не понимал, просто чувствовал, что профессия, на которую он учится — ремесленничество чистой воды, а он способен на большее, гораздо большее… — Даже как Пушкин, — «поскромничал» парень, замахнувшись на величие. Пушкину сказки рассказывала няня, ему — бабушка, так что аналогия, по его мнению, хороша. — Я и иллюстрировать сам могу, и стихи сочинять. — Ой, заливаешь… — Миша, не сдержавшись, закидывает голову назад и громко смеется. Именно такой реакции Андрей все это время и опасался. Все-таки не верит… Проглотив обиду, сказочник спешит убедить нового друга в своем таланте: — А я прямо сейчас докажу, хочешь? Напишу стих… Да хотя бы про рассвет! Солнце за время их неторопливой беседы уже давно поднялось, изменив краски мира, но Андрей, нисколько этим не смущенный, зажмуривается, воскрешая в памяти раннюю картину. Писал он часто и стихи, и рассказы, но в стол — никому, кроме мамы, а сейчас и бабушки, творчество свое не показывал из страха, что не поймут и осмеют. Любые насмешки всегда были для него острее ножа: толстого защитного панциря он еще не отрастил. Но перед Михой Андрею — с поврежденной ногой и душой нараспашку, — не страшно предстать беззащитным. — Валяй! — Миха продолжает веселиться и даже подпрыгивает от нетерпения. Андрей затронул какие-то струны его собственной души, разбудил в нем давно забытые ощущения сотворчества, и теперь они поднялись наружу, когда Андрей засиял рядом с ним, прямо как рассвет, о котором он захотел написать: — Утренний рассвет… Солнце поднялось над землей… — Поднималось, — поправляет Миша, еще не до конца веря, что они сейчас что-то создадут. — Лучше так. А то как солнце могло подняться уже, если оно восходит только… — Тсс! — Андрей машет рукой — как и любой художник, ему не нравится, когда его прерывают. — Просыпался лес… — …рассвет и лес не рифмуются… — …землей — зарей… Мм… Просыпался лес, восхищаясь утренней… нет, розовой, зарей!.. — Андрей открывает глаза, осматривая все, что находится вокруг. В этот момент телега как раз проезжает мимо озера, цвет которого из-за поднявшегося над ним тумана кажется молочным. Вот уж действительно — молочные реки, кисельные берега! Теперь понятно, откуда взялась эта фраза. — Над озером белый клубился туман, солнечный луч с росою играл!.. Записать бы, пока не забыл!.. — А у меня память хорошая, — уверяет Миха, с головой погружаясь в увлекательный процесс сочинительства. — Над озером стоял… — Клубился!.. — …стоял, клубился белый туман! — Нет, там только «клубился»! Теперь споры между ними не утихают: — «Стоял» тоже хорошо! Сам не видишь, что ли? — И ветер с листвою играл… — Так у тебя уже луч солнца с росой играл. Повторяешься! — Хорошо, хорошо!.. Тогда… Листва просто шелестела… В овраге шелестела листва, как же прекрасны утром эти места! Запомнил? Точно? — Точно, точно: в овраге под горою шелестела листва… — Ты где гору здесь видишь, Мих? — Да вон она, насыпь зеленая, чем не гора? В это головокружительное мгновение Андрей не помнит о боли — для него существуют только стихи, которые они придумывают вместе. Кто бы знал, что деревенщина тоже сочинять умеет! И так складно у них вместе это выходит! Что видят — о том и говорят. Видят поля — говорят о полях, видят небо — говорят о небе! Андрей повторяет уже получившиеся строчки, пытаясь красиво их продекламировать, а Миха, наоборот, их пропевает, а в тех моментах, в которых они еще не подобрали нужного слова — просто воет. И выходит уже не стих, а целая песня… Голос у него оказывается пусть и хрипловатый, но на удивление нешепелявый, мелодичный, даже, можно сказать, красивый — словно этот деревенщина всю жизнь пел на сцене, а отсутствие верхних зубов только помогало ему, а не мешало — и Андрей замолкает, позволяя Михе одному закончить начатое. На особо хорошей строчке Миха на радостях подскакивает на своем месте так сильно, что случается непредвиденное — телега, не выдержав такого маневра, с грохотом кренится, роняя в грязь плохо закрепленный мешок с овсом. Андрей же в очередной раз крепко вцепляется в деревянный бортик, чувствуя, как заноза застревает в ладони. Но между занозой и купанием в грязи он, определенно, выбирает первое. Миха тоже удержался, но выбора у него, в отличие от Андрея, нет — все равно приходится спуститься на землю, чтобы понять, в чем дело. Андрей предельно осторожно свешивается с бортика (телега из-за этого накреняется еще больше), разглядывая пустую ось, на которой еще недавно висело колесо — само колесо теперь уныло валяется недалеко от телеги. Всё дело в грязи — она плотно обхватила все колеса, а одно даже решила оставить себе. Андрей твердо решает, что не будет портить этим красивую песню. — Да ебанный в рот! Ебись ты все ослом! Что за хуйня, епта блять? Ебать тебя за ногу, ебучее корыто! — ругается Миша, разом растеряв всю свою поэтичность. Его ботинки и часть голени окрасились в коричневый цвет, наводя на мысль, что оттирать это все потом будет очень непросто. Данную оказию Андрей в песню — теперь это действительно была песня, а не стихи, — тоже решил не вставлять. — Подвинься, блять, в другую сторону, равновесие рушишь. Андрей послушно перекатывается — новая вспышка боли, — и затихает, не видя, чем занимается его собеседник. Судя по звукам, тот и так и сяк пытается присобачить колесо на место, но оно отваливается снова и снова с упрямством осла, который потянулся к рассыпавшемуся по грязи овсу. — Скинь, бля, инструменты, — командует Миха. Инструменты не сильно спасают положение — гвозди, по всей видимости, Миха с собой не брал, а молотком он только добивает колесо окончательно. От раздражения он ударяет телегу в бок, и, вовремя не распознав намерение осла боднуть его в плечо, теряет равновесие и падает в грязь. К его счастью, приземляется он на одно колено, а не всем телом, однако брани с его стороны сыплется еще больше. Чудесное утро, по всей видимости, безнадежно испорчено. — У телег бывают запаски? — пытается Андрей разрядить обстановку, но другу не смешно. Теперь и Миха, и Андрей одинаково грязные — разница лишь в том, что на Андрее грязь уже давно высохла, посветлела и частично отвалилась. — Бывают, — отвечает Миха недовольно. — Я, е-мое. Мужчина хватается за ось обеими руками и, пыхтя от натуги, приподнимает ее, вставая на место колеса. Поднимает сначала слишком высоко (из-за чего телега проседает в грязи с другой стороны), а затем с силой толкает «ебучее корыто» вперед. Недовольный осел дает ему хвостом по лицу, за что получает пинок под зад, и совместными усилиями они вытаскивают телегу из грязи. Теперь, запряженная двумя «жеребцами», телега движется довольно бодро, но всем, включая осла и пробегающего мимо ёжика, понятно, что долго мужчина так не протянет. — Мих, — начинает Андрей осторожно, пытаясь придумать, как бы ему добраться до ближайшего поселения на одной ноге, — а, может, все-таки можно починить… — Помолчи лучше, — огрызается деревенщина. И в запальчивости добавляет: — После такого ты просто обязан на мне жениться! — Чего?! В оглушительном реве осла Андрею слышится почти человеческий смех.