Деревенщина и сказочник

Выходит в непогоду, укутавшись в старый полосатый халат прямо на голое тело. Халат этот, весь в потертостях от многочисленных стирок и в вылезающих отовсюду нитках, принял непонятный серо-буро-малиновый цвет и был слегка коротковат, но Миша упорно с ним не расставался вот уже который год и даже им гордился — ни у кого такого больше не было. Ветер упорно дует на разгоряченное тело, но Миша этого почти не чувствует. Понимает, что все это фигня, и скоро замерзать начнет, поэтому рот не разевает, быстро идет к дому, разглядывая темно-серое небо и вслушиваясь в громыхание шифера, которым прикрыл компостную яму. Мысли в голову лезут весьма прозаичные — а что, если свет так и не дадут? А как его огород переживет очередной проливной дождь? Огурцам-то с помидорами чего, они под парником, а вот лук его весь дождь побьет, потом в грязи все будет. Пару морковок вот недавно напрочь вымыло, даже вырасти как следует не успели… Осел испуганно жмет уши к голове, ревет, дождь почуяв. Миша, чтобы стойло для него не делать, парник еще один не так давно поставил — туда и заводит, а веревку к колышку привязывает. Осел от этого не особо-то успокаивается, но ничего другого Миша до сих пор не придумал. Вот починит моцик, и тогда вернет животину туда, где взял. Одни мучения с ней. В доме что завывания ветра, что рев осла уже не так слышны. Свет дает одна только печка, да так мало, что хрен что разглядишь. Миша дровишек в нее подкидывает, чтоб не остывала. Пиво находит на ощупь, а потом и про мази вспоминает, которые Андрюхе принести обещал. Ругаясь, перебирает все тюбики, руки сами их вместе с бинтом находят. Тут про картошку с мясом вспоминается — скоро их снимать надо будет, а сложить-то некуда. Так что помимо прочего Миша берет с собой еще и кастрюлю. К Андрюхе возвращается, полностью довольный собой, а тот так и сидит в одной позе, словно ни разу за это время не пошевелился. Терпеливый какой. Значит, занудной работой его спокойно загрузить можно, сдюжит. За пиво Андрюха хватается с таким видом, будто от этого, нахрен, его жизнь зависит. Чуть ли не с руками отрывает. Видно, совсем жажда его замучила, температура-то в бане поднялась, пока Миши не было. Миша смотрит на это одобрительно: усы не выросли, а пьет, как лось. Далеко пацан пойдет! Сам-то он пригубляет едва-едва, ему еще на работу ехать. Одну банку бы на подольше растянуть, хотя в бане, и правда, жарковато, да и самому по себе хочется выпить — задолбало работать без выходных, надо же иногда расслабляться. Осушив полбанки, Андрюха вроде бы совсем успокаивается. Лицо у него, по крайней мере, уже не такое напряженное становится. Он даже улыбается краем рта, показывает на картошку и докладывает: — Не убежала. Куда ей бежать-то, это же не молоко. Ну, Андрюха! Миха, усмехаясь, от него отворачивается, в картошку тыкает, проверяя готовность, и без всякой задней мысли спрашивает: — Слыш, Андрюх, а ты меня побить не хочешь? Всеми забытый веник в этот момент сиротливо отмокает в сторонке. В последнее время Мише приходилось себя самому бить, и ощущения эти совсем не те. С девушками он своими, понятное дело, вместе не парился — встречи их были тайные, к себе не пригласишь даже, вдруг кто увидит, — а друзья в его доме давно носа не показывали, так что Андрюха подвернулся удачно. Правда, непонятливый он какой-то слишком. Спрашивает вот почему-то испуганно: — За что? Миша глотает уже пива побольше, опасный вид на себя напускает, чтобы Андрюха потрясся немного. Но долго мину такую не выдерживает, поясняет с улыбкой: — Веником, говорю, побить не хочешь? Для здоровья полезно. — А, — до Андрюхи, наконец, доходит, что Миша имел в виду. И все равно он, все так же нелепо прикрываясь полотенцем, активно головой качает: — Давай лучше так посидим, я просто не умею. Ну, так, значит, так. Миша глаза закатывает, но на правила игры соглашается — тоже, сбросив халат, завязывает на себе полотенце приличия ради. Хотя приличия его редко когда волновали, если по правде. От других никогда не скрывал, какой он есть, если кому не нравилось — отваливались сразу, возле себя не держал никого. От тепла и пива его размаривает. Садится рядом с Адрюхой — тот слегка отодвигается, как будто Мише много места надо. Но не на того напал! Миша упрямо придвигается, прижимаясь плечом, потягивает пиво и впадает в размышления: когда вот так в последний раз спокойно, не торопясь, в бане сидел? Было дело, у Яши культурно время проводили, раз тот их с Шурой к себе пригласил. И Леша, помнится, с ними тогда был. С друзьями у него было туго, все к старшим лез. После того случая, правда, как отрезало. — Мы, знаешь, с товарищами поспорили как-то, кто дольше всех в бане просидит, — говорит, плечом Андрюху пихая. — Вдрызг пьяные были, не соображали ничего. Двое быстро отвалились, они, типа, осторожные очень, понимаешь, да? А мы с братом, идиота два, вдвоем остались. Сидим, сидим, и я понимаю, что если не выйду сейчас, то точно умру, понимаешь, да? Дышать не могу вообще. Ну, я ушел. Вижу, товарищи мои сидят пьют, я к ним присоединяюсь. Брата уже победителем хотим объявить, говорим, мол, все, выходи. А он все не выходит. Я в говно, понимаешь, да? Совсем… — пододвигает к себе новую банку, волнуется жутко, хотя ничего такого не говорит, вроде, да и че волноваться-то, когда былью поросло. А Андрюха все смотрит и смотрит — внимательно так, требовательно, как прокурор какой-нибудь или судья. — Шура его, короче, вытащил. Оказалось, сознание потерял. Передержали бы — и все… Опасное это дело. Это тогда Миша ничего не соображал, а сейчас все ясно понимает. Лешка всегда слабым рос, старшему подражать пытался. Миша на него наседал, прямо как отец — что сильнее надо быть, смелее. А Леша тихий всегда был, спокойный, если и попадал в передряги, то только потому, что Мише доказать пытался, что не трус и не слабак. Как когда в воду ледяную прыгнул. Миша и в случае с баней безнаказанным остался, только Леша, получив несколько ожогов, доверять ему перестал. А сейчас они вообще не общаются, и поделом. Взаимных обид у них за совместную жизнь много накопилось, хоть и хорошего много было, да. Андрюха в ответ на неожиданную исповедь молчит долго, многозначительно. Миша уже думает, осуждать станет, но тот вдруг отмирает и говорит с азартом: — Давай поспорим, кто дольше продержится? Миша аж опешил. Не такой реакции он ожидал, городскому от его истории хоть бы хны. Алкоголь, видно, дело свое сделал — гость уже более уверенно держится, со взглядом таким чисто королевским, как будто весь мир у его ног. Быстро пьянеет, однако. — Андрюх, блин, я же только тебе рассказал… — Миша недоверчиво качает головой, не в силах поверить, что этот юнец реально ему такое предлагает. Хотя давно должен был про Андрюху понять, что он человек тот еще, все мозги набекрень. То трясется, как лист осины, то ничего ему не страшно, словно жизней как у кошки. Как силу свою почуял, так и запел: — …или ты струсил? — На слабо берешь? Запомни, парень, — Миша с умным видом наставляет на Андрюху палец, как будто сказанет сейчас какую-нибудь нереальную мудрость, — на такие игры только черти подбивают. Для здоровья лучше так не делать. — Но ты же меня, если что, вытащишь? В прошлый раз первым опомнился Шура, но Шуры сейчас нет. Миша в очередной раз делает себе заметку — сильно не пить, — и поднимается, уже на другое переключившись: — О, картошечка… Еда, и правда, уже готова — осторожно все перекладывает в кастрюлю под пристальным взглядом Андрюхи, а потом в предбанник относит, чтобы остывало. Получается, прямого согласия не дает, но и напрямую не отказывает, вообще позабыв о разговоре. Раз рядом ни Саши, ни еще кого для подстраховки, рисковать они все равно не будут. А жаль, новичка проверить было бы круто, сколько тот просидеть может. Вдруг мужик настоящий, а не хлюпик, хоть по виду и не скажешь? Миша тогда б его зауважал, без вопросов. Леша что, он духоты не выносил просто, да и в попытках старшего обскакать меры не знал. А Андрюхе Мише доказывать нечего. Чай, не соперники. Когда Миша возвращается, Андрюха ложится так, что занимает собой всю скамью. И снова — попой кверху. От веника отказывается, только просит холодную водичку, и Миша быстро окатывает и его, и себя, чтобы полегче стало. Температура в бане только растет, но пока не критично. Лучше посидеть подольше, раз возможность такая есть. — Ты один тут живешь? — спрашивает Андрюха лениво, глаза прикрыв. И непонятно, к чему этот вопрос. Боится, как бы они тут не загнулись? Мол, если сразу оба сознание потеряют, спасать их будет некому? — Да, давно уже, — равнодушно пожимает плечами. Андрюха кое-что про себя рассказал, теперь правильно будет ответить тем же. Мише скрывать нечего. — Сеструха, вот, иногда приходит… А родители нет — как в пух и прах с ними разосрался, так отец на меня после этого обижается и мать ко мне не пускает. Тоскливо иногда одному, конечно… Не было бы тоскливо — чужака бы в дом не взял. Но друзья постепенно отвалились, брат уехал далеко и надолго, сестра отношения с женихом устраивала, а родители и думать о старшем сыне забыли. Как-то так получилось, что поговорить Мише стало не с кем. Особенно сильно он это ощутил минувшей зимой, когда телефон молчал, и никто не заходил в гости. Миша долго варился один, так сказать, в собственном соку, и чуть с ума от одиночества не сошел. Но ничего, встал на ноги — работа оправиться помогла. Были в ней, конечно, и минусы — она отнимала столько времени и сил, что на нормальный, человеческий отдых не оставалось ни того, ни другого. — А не женишься чего? — врывается Андрюхин голос в его мысли. Миша залезает на полку повыше и раскладывается на ней, свесив голову вниз, чтобы за Андрюхой понаблюдать. Хочется на вопрос его колкостью какой-нибудь ответить, а то Андрюха так и норовит в личное залезть. Вот зачем ему это знать? На девицу на выданье он как-то не похож. А из праздного любопытства в душу лезть — это ж хуже не придумаешь. — Ты как ерунду какую-то сказанешь, Андрюх… — Миша подтягивает к себе пиво, забыв о том, что хотел сегодня много не пить. Воспоминания, так сказать, накатывают… На трезвую голову такой разговор не вынести. — Нет, женщин я люблю, кроме шуток — они прекрасные, милые создания. А, главное, они меня тоже очень любят! — Андрюха скептически хмыкает, но Миша не обращает на это внимания. Пусть смеется! Слова менее правдивыми от этого не станут. — Но вот их мужья почему-то терпеть меня не могут… — снова смешок снизу. Да уж, та еще хохма. — И отцы тоже! Хочешь, я тебе сказку об этом расскажу? Про дракона будет, е-мое. — Про дракона? — Андрюха заинтересованно приоткрывает один глаз и смотрит вверх, на Мишу. — Ну, расскажи… Чувствуется в нем эта страсть к побасенкам. Какую б невидаль ему не поведал — все с крючком проглотит. Но у Миши нет цели его обманывать. Пусть уж лучше выслушает правду, представленную в виде сказки, чем не услышит ничего, и начнет себе всякую глупость надумывать. Ох уж эти молодые да зеленые, все им размусоливать надо! Настоящего дракона тут, конечно, нет, но пусть послушает, что уж там. Миша прокашливается, сохраняя интригу. В голове сразу — девушка. Светлые волосы, как у Андрюхи сейчас, невинный вид, тоже как у него. И вроде на ласки отвечает, и взгляды влюбленные бросает, а к себе не подпускает. Неприступная, типа. Он и не такие крепости покорял, но эта была особенная, потому и запомнил ее на всю жизнь. — Я романтиком пытался быть, девушкам такое нравится, понимаешь, да? Познакомился с одной, очень она мне понравилась, и я ей говорю, мол, подари, подари ночь с тобой! Красиво говорю, без всяких пошлостей. А она вроде и не против, а все фигню городит — что за ней ужасный дракон следит и со мной расправится, если узнает, так что лучше мне бежать… Она так и сказала! Фантазерка та еще была. Естественно, он слова ее всерьез не воспринял. Какой еще дракон, в их краях-то? Черти, лешие, кикиморы болотные — это все понятно, в это все еще можно поверить, но дракон? Миша пьяно смеется — не замечает даже, что невольно перебрал. Вспоминает — такая она красивая, добрая была, не мог мимо нее пройти никак. Думал, отмазки придумывала, потому что он ей не нравился — все-таки, он ее сильно старше, да еще и небогатый, беззубый, пьет много. Это всех сначала отталкивает, а потом они обо всем забывают. Да, забывают, потому как он настойчивый очень и умеет делать так, чтобы хорошо было. Это целое искусство, е-мое, — чтоб хорошо было, — не каждый так сможет, а он мог. — А ты что?.. — Андрюха почему-то шепчет, как будто боится откровение спугнуть. Миша переворачивается на спину, руки за голову кладет, глаза закрывает и тоже, голос понизив, говорит таинственно так: — Подумал, дурачится просто, и все равно к ней ночью пришел, как и обещал… События тех дней встают перед глазами, и он немного жалеет, что не понял тогда сразу, к чему все ведет. Она же его предупреждала, в конце концов, да и он не дурак. Только вот любовь в голову ударила, е-мое, неосторожный стал, за то и поплатился. — И? — переспрашивает Андрюха нетерпеливо, очень уж знать хочет, чем все закончилось. — Дракона-то увидел? — О да-а-а, — Миша расползается в блаженной улыбке, какая бывает у пьяных, когда они перебрали, и вспоминает, как драпал огородами и лесами от этого «дракона». — Выходит, ко мне, короче, с дубинкой наперевес очень злой мужик, ты понимаешь, да, вот с таким лицом, — Миша, забыв о том, что Андрей, лежа мордой в скамейку, его не видит, по памяти пытается воспроизвести рожу «дракона». — Огнем только не плюется. Так по мне прошелся, будто меня реально драконом переехало. Зубов еще меньше стало, от молотка-то только два выпало, а тут три сразу… Больше я к этой дамочке не лез, — заключает печально. Не так много времени еще прошло, душевные раны не затянулись, и новой дамы сердца после нее до сих пор не завел. Глупо, конечно — верность сохранять той, которая тебя отвергла, но вот такой он был, да. — К таким подкатывать сразу только на крутой тачке и с бриллиантовым кольцом, а так, как я — беспонтово, лучше не пробуй. Сам Миша, конечно, строить продолжительные отношения, пока смерть не разлучит, никогда всерьез не стремился. Все красавицы для него были либо как его сестра — те, кого устанешь опекать и оберегать от всего мира, — либо как женщины на одну ночь, с которыми можно разок отлично провести время, а наутро не вспомнить даже имени. Андрюха что, он молодой еще, наивный, ему не понять ничего. Сколько у него девушек-то было за всю жизнь? Одна, две? — Ты сестру мою слышал? — спрашивает Миша невпопад, уже еле языком ворочая. — Мишенька это, Мишенька то… Сколько лет я Мишенька и Мишутка, в печенках уже сидит. А, главное, они меня настоящего-то не видят, понимаешь, да? Только образ мой, когда я добрый. А я не добрый. То есть… — запутывается, говорит неувереннее: — То есть, я добрый, конечно, но не всегда. Понимаешь, да? Никто не бывает добрым всегда, всем иногда срывает башню, особенно когда… Ну, когда не так, как хочешь, живешь, понимаешь, да? Его несет. Осторожность требует заткнуться — нечего перед всякими душу выворачивать. Так давно ни с кем не говорил, е-мое, слова сами изо рта вылетают. Миша, чтобы не продолжать, еще глоток делает. Банка на этом заканчивается, так что он спускается вниз, еще берет. Но так его пошатывает, что подняться обратно уже не может, прямо на полу устраивается, к краю нижней скамьи — и к Андрюхе — привалившись. Поворачивает Миша голову, и снова встречается с этими внимательными, до дури красивыми глазами. На Олины даже похоже чем-то. Сам не соображает уже, что делает — голову на Андрюху кладет да так и замирает, дыша тяжело. — И какой ты настоящий? — спрашивает Андрей спокойно так, не пытаясь отодвинуться. Оленька тоже спокойной была, к ней хорошо было прийти и просто обнять по-человечески. Все понимала. Но не для него она была сделана, не его теста. — Да я… — Миша кривится и вдруг бьет себя по лицу. Сильно так, наотмашь. Андрюха вздрагивает — не привык такого видеть. — Да я… — снова повторяет, не в силах начать. А потом с головой в омут прыгает — Андрюха же чужой, ему какая разница. Уедет через пару недель в город свой, и никогда его не увидит больше. — Пьяный был, короче, как-то, и девушку одну… Ну… душить начал. Да. Взбесила меня чем-то, остановился с трудом. Я не душегуб, ты не подумай. С ней нормально все, не поняла даже, что произошло. Но я повторения не хочу. Вдруг жену свою душить начну, и она того… откинется. Страшно это, понимаешь, да? Он тогда, наверное, больше, чем она, испугался. Извинялся потом долго, все контакты прекратил. Она никому не рассказала, но он до сих пор вину свою чувствует. И грузом это все на нем висит. А бабка-то, ведунья одна, ныне покойная, предупреждала… Что у него рок, порча, венец безбрачия, что никогда он… Нет, он в это не верит, конечно, в бабкины бредни, но девушкам с ним лучше не связываться. А то задушит… И все. И все, да. — Ты был пьяный, — голос Андрюхи глухой, едва-едва до слуха доносится. Мише стоит огромных трудов, чтобы вникнуть в смысл. — Может, бросишь пить-то тогда, Мих? Миша смеется. Долго, почти плачуще, чувствуя себя в эту пьяную минуту таким несчастным, каким еще не ощущал себя никогда. — Да если я пить брошу, я же вздернусь, Андрюх… Андрюхе не понять. Нет, не понять. Городской, на всем готовом живет. Родители его, небось, любят. Мог бы где угодно сейчас быть, но нет, с ним, Мишей, в жопе мира сидит. Значит, отпустили его спокойно. Андрюха свободен, как ветер в поле — куда полетит, там и будет обитаться. А Миша несвободен. Нихуя не свободен, блять, вот в чем правда жизни-то. И от этого все его проблемы, что не той он жизнью живет, какой хочет, а другой у него просто нет и быть не может… Он же понимает, все понимает, особенно когда напивается сильно… Да насрать. На все насрать уже, правда. Главное, чтобы Маха была счастлива. Отдаст ее Яше и… Все, успокоиться можно. А у Леши и так все в порядке. Вон как поднялся. Мишину жизнь живет, пока Миша тут прозябает. Младшим — самое лучшее, да. Насрать вообще, правда… — …надо что-то менять, — Андрюха говорит так тихо, что Миша едва его слышит. Клюет уже вовсю носом, чужая речь как будто издалека до сознания доносится. — Тебе надо, ты и меняй, — огрызается по привычке. Взбесила его ситуация эта, хочется вмазать. Будет ему Андрюха еще говорить что-то, когда сам не понимает ничего… — Это не мне надо, — Андрюха все никак отцепиться не может. Ощущение, будто за яйца взял. — Это тебе надо. — Нахуй пошел! Миша взвился, подскочил прям. И — кулаком в нос. Вообще не понимает, что делает. Просто всечь надо было, да. Но движения все смазанные, не туда попадает, когда целится. Андрюха вниз скатывается, сверху вдруг оказывается и отвечает — тоже кулаком в нос. Кровь брызжет… Но Миша этого не чувствует. Вообще ничего не чувствует, только продолжает ударять, куда попадет, и рычит. Больно, потому что. На раны похуй — другое болит, что душой зовется. Разом захотелось всю боль на другого выплеснуть, а тут Андрюха подвернулся. Сильным почему-то оказался. Скрутил так, что не ответишь уже. Видимо, выпил меньше. Не совсем честно, но победил же. Миша снова смеется — от того, что проиграл. Одолел его городской, значит. Глупость какая, нелепица, не может такого быть! А одолел, поди ж ты. — Все, все, извиняй… — Миша кровью в сторону отплевывается, улыбается до ушей. — Я понял, ты крутой, типа. Базару ноль, больше трогать не буду. Андрюха с него скатывается. Так они и лежат, на полу, избитые. Мише что, он пьяный, боли не чувствует пока. Это потом все заноет. А пока он голову к Андрюхе поворачивает, в лицо его уставшее вглядывается. Осуждения, неприязни или страха не замечает. Андрюха тоже к нему поворачивается. Улыбается чему-то, будто приятно по щам получать. Кровь рукой вытирает и замечает как ни в чем ни бывало: — На вдове еще жениться можно. Если пить поменьше. Правду говорят, нет у мужиков такой проблемы, которую не решить хорошей дракой. Подрались — и отпустило сразу как-то. Миша еще до конца не отошел, не сразу понимает, к чему Андрюха клонит. А потом едва сдерживается, чтобы не послать того с этим его «жениться». Видно, вбили когда-то в голову, что семья, свадьба — это самое главное в жизни. Мише это тоже вбивали, но он не дался. У Леши есть невеста, у Маши — жених, а у него никого. И не будет никого и никогда, да. Он решил уже все. А с Андрюхи пусть розовые очки, наконец, слетят. Пусть ему жизнь медом-то не кажется, не так все просто. Жить вообще тяжело, но Миша не жалуется. — Вдовы да разведенки, — изрекает он, — бабы умные. Их второй раз замуж силком не затащишь. Зато в постели они… ух! Всем фору дадут. Была одна такая красавица в его биографии, да. Тяжело с мужем разводилась, все на нее пальцем показывали, в чем не обвиняли только. Хотя лучше бы на мужика ее с осуждением смотрели, это ж он ей изменял, а не она ему. А она ничего, сильная, против общественного мнения пошла. Ей очень уж нужно было расслабиться как-то, от забот своих избавиться, да еще и отомстить неверному муженьку, а Миша тут, как тут. Нюх у него на таких женщин всегда был, да. Славно провели времечко, а потом разошлись. Не был он готов ее детей нянчить и к себе в дом пускать. Кто знает, как у нее судьба сложилась — уехала в город, и ниточка оборвалась. Он и не следил, уже другою увлечен был. Нет, никогда б на ней не женился, хоть и хорошая была. Ей кто-то другой, получше, был нужен. — А чего все обо мне, да обо мне, — Миша поворачивается, голову у Андрюхи на руке устраивая. Даже не думает, как тот отреагирует — Шура по пьяни и не такое позволял. Надо было Мише обязательно к кому-нибудь прикоснуться, связь почувствовать, иначе все равно, что один сидишь, сам с собой разговариваешь. Страшно. Но Андрюха вроде и не против, лежит себе, не двигается. — Ты давай, рассказывай тоже, как успехи на личном фронте. Девушка есть? Ему правда было интересно. Все-таки, Андрюху называли красавцем, и сложно было поверить, что он никого себе не нашел. Какая-нибудь, да прицепится. Может, Андрюха, конечно, как Лешка, был в себе не уверен, боялся с женщинами заговорить — да только у брата, несмотря на всю застенчивость, девушка появилась, и все у них, вроде как, серьезно. Фифа городская какая-то, в подробности Миша не вдавался, но был рад. Правда, рад. Если Андрюхе какой совет дать надо, Миша готов, он человек опытный. Да ради Андрюхи можно и горы свернуть, он вот сейчас рядом, в отличие от других. — Была одна… — признает Андрюха неохотно, подчеркивая, что все давно в прошлом. — Мы недавно расстались. — Чего так? — Миша встрепенулся. — Характер сучий? Это он еще понять может. Та девушка, которая чуть не стала его женой, была очень… своевольная, как бы сказал отец. Она из Миши веревки вила. Другие девушки ее на дух не переносили, да и он постепенно начал от ее командного тона уставать. Чувства рано или поздно угасают, это он для себя давно уяснил. Куда проще жить, ни на что не надеясь, и ни от кого ничего не ожидая. Она потом еще долго за ним бегала, вернуть пыталась. Показала себя во всей красе, он ее только тогда по-настоящему увидел. Хорошо, что не женились, правда. Всю жизнь перед ней бы на коленях ползал. — Да нормальный у нее характер, — огрызается Андрюха, но как-то неуверенно. — Она такая красивая, такая… — долго слова подбирает, словно окромя красоты нечего и не вспомнить. Миша понимает, правда, — …добрая. И… секс с ней неплохой был. — Просто «неплохой»? Да у мальчика, считай, опыта совсем нет! — Но я чувствовал, что я и себя, и ее обманываю. Я же только секса хотел, а она… не только. Поэтому мы и расстались. Мягко стелет, да жестко спать — ой, недоговаривает Андрюха что-то. Хотя не Мишкино это дело, в дела любовные чужие лезть. Он сочувствующе шлепает товарища по тому, до чего дотянется — получилось по животу, с громким таким, не совсем приличным звуком, — и бросает в сердцах: — Дурак ты, Андрюха! Благородный, но дура-а-а-ак. Так и будешь теперь лысого гонять и на всех баб подряд засматриваться. Только, — приподнимается, грозно над гостем нависая, — на сестру мою так не смотри, понял, да? Товарищ фыркает раздраженно — видать, совсем его с сестрой своей достал, но как иначе-то. Подстраховаться ж надо, чтобы в конце не было такого, что змею на груди пригрел и лису в курятник пустил! — Да понял, понял я, Миш, отстань! — Андрюха поднимается, невольно лбом в плечо бодая, и на скамейку пересаживается. — Она занята, у нее жених вон… Яша, да? Я в ее сторону больше не посмотрю даже. Клянусь! — Вот и отлично, — таким ответом Миша более, чем доволен. Пока что. Взгляд его, бесцельно блуждая, сам собой останавливается на градуснике. — Е-мое, Андрюх! Тут уже за сто перевалило. Давай-ка закругляться. — А как же наш спор? — Какой, нахуй, спор? — Миша окунает голову в еле теплую воду, пытаясь приободриться и побыстрее протрезветь. Заодно и рожу промывает — кровь, вроде, больше не идет, нос цел. — Да если б мы не на полу лежали, то задыхаться бы давно начали, понимаешь, да? Пошли одеваться, е-мое, и так засиделись. Сознание очищается быстро, как будто и не пил. Дверь в предбанник Миша открывает настежь, а в печи воздух перекрывает. Дрова новые давно не подкидывал, скоро должно само потухнуть, но на всякий случай все равно кочергой прибивает то, что осталось, чтобы поскорей на мелкие угольки рассыпалось. — Тогда я победил, — упрямо говорит городской, смывая с себя кровь. Уверенными такими, подчеркнуто равнодушными движениями, как будто не раз такое делал. Вот кому и что Андрюха сейчас доказать пытается? Миша на спор этот ведь вообще не соглашался, того раза хватило — чуть брата не потерял, а такое не забывается. Только так, на своих ошибках, Миша всегда и учился. Что пить с малознакомыми людьми и откровенничать не надо — это уже другая тема. Это не ошибка, это по наитию надо делать. Если чутье говорит, что человек толковый, почему бы не выпить. Из памяти уже выветривается, что наболтал, правда, но Андрюха особо не дергается, значит, нормально. — Ага, твоя взяла, — бурчит, не придавая этому всему особого внимания, и, покопавшись, бросает гостю мазь от укусов. Тюбик скрючен в три погибели, но если постараться, додавить еще можно, вот пусть Андрюшка этим и занимается. — На, намажься пока, а то извелся весь. — Тут на двоих не хватит… — На двоих и не надо. Что он думает, Миша не потерпит? Его так много не кусали, кровь невкусная. Пока Андрюха копается, Миша полотенцем жестко обтирается, не церемонясь. Волосы у него от влаги начали слегка виться на концах — вместо того, чтобы промокнуть их, по привычке дергает головой, сбрасывая лишние капли. На голое тело все тот же халат накидывает, в нем после мытья всегда ходить приятно, а других настолько чистых вещей в доме все равно нет. Андрюха выходить не торопится, все мнется, как девица, а потом так вообще выдает: — Мих, подай одежду, я тут оденусь… И вот чего, интересно, Миша там не видел? Кто эти причуды городских разберет! Ничего, поживет с ним еще немного, и слово «стыд» напрочь забудет. А пока Миша ему отдает все, что для него набрал, и кричит, внутрь не заглядывая: — По размеру как, нормально? — …штаны тяжело надеть. Вообще-то, не штаны, а шорты, но Миша не поправляет. — Тебе помочь? — Не надо! Трусов Миша ему не дал — какие были, все грязные. Да и не та это вещь, которую другому отдашь, так что мучиться Андрюха предпочитает в одиночестве, но ничего, кое-как справляется. До предбанника он добирается мелкими прыжками, держась за стену, и сразу плюхается на скамейку, вытягивая вперед ногу и морщась от боли. Под рубашку, которая явно ему велика, он надел майку, а рукава закатал. В отличие от Миши, волосы Андрюха протер полотенцем, да с такой силой, что они встали дыбом, и теперь он всем своим видом напоминал Мише домовенка Кузю, о чем тот тут же поспешил ему сообщить. — А ты на Барбоса вообще похож, — не преминул кольнуть Андрюха в ответ, но Мише ни капельки не обидно. — Ладно, давай ногу твою посмотрим, — говорит, усаживаясь перед товарищем на колени. Товарищу это все как-то не очень нравится — видать, после массажа до сих пор в себя прийти не может, — и смотрит настороженно, когда Миша мазь специальную наносить начинает, а потом, взяв в руки эластичный бинт, тюбик ему передает. Этот почти полный, сильно давить не надо — покупал на всякий случай, да использовал редко. — Для синяков твоих сгодится. Намажь рожу, а то девкам нравиться не будешь. И, это, смотри, как заматывать буду, потом сам повторишь… Давай, угол девяносто градусов!.. Ты где, е-мое, такие девяносто видел? Это, е-мое, всего семьдесят. Девяносто давай, говорю! Обычная, казалось бы, медицинская процедура, превращается для обоих в пытку. — Больно… — жмется Андрей, все-таки пытаясь спрятать от Миши ногу. А тот начинает злиться: — Давай у тебя все сползать будет, раз больно, а? Вообще заматывать не буду, так ходи! — Нет, ты лучше замотай… — Тогда ногу выпрями и не дергайся, е-мое. Не беси меня, а то укушу! — и показательно щелкает зубами, чтоб знал, чего бояться. Мысленно Миша возвращается к книжке по медицине, которая осталась в доме на столе, и припоминая, как правильно накладывать повязку, сразу же приступает к активному действию. Сначала бинт вокруг стопы ведет, потом — вокруг лодыжки, затягивая уже не так сильно, потом снова вниз спускается, уже повыше, ближе к пятке, и так восьмеркой от стопы до лодыжки и обратно, пока свободного места не остается. Делает все аккуратно, как себе бы не сделал, а когда уже готовится скрепкой все закрепить, городской привереда вдруг заявляет: — Ты, кажется, перетянул. — Да нормально все, сам, бля, не видишь? — Говорю тебе, сильно затянул слишком… — Да нахуй иди, — Миша поднимается, показывая, что разговор окончен. — Хочешь, потом переделай, а пока так надо, у тебя нога сама пока плохо держится, понимаешь, да? Попробуй так встань. Андрюха пробует, но как-то неудачно. Если б Миша его не поймал, свалился бы нахрен. Ох, е-мое, что ж он такой непутевый. Еще и жмется, как котенок к мамке, и вздрагивает от боли. Но на больную ногу вес все-таки перенести смог, молодец. Выпрямился даже. Миша его за это одобрительно по спине постукивает. — Начало положено, — заявляет Миша не без гордости. Еще бы, ребенок, наконец-то, сам пошел! — Теперь в сарай пойдем! — Зачем?.. Миша расплывается в хитрой улыбке. — Пойдем, пойдем. Инструменты тебе свои покажу…