Деревенщина и сказочник

Андрей быстро допивает свое и чужое пиво, пока не отобрали. Во-первых, так прикольнее, во-вторых, не пил он давно. Пара попоек с друзьями привели к неутешительным результатам, после чего повторять их не было желания; при бабушке пить было неинтересно, хотя, пока они играли в карты и щелкали семечками, было еще ничего, но бабка просила не налягать, и он не налягал. Сейчас, в «путешествии», он и вовсе себя побаловать не мог — нужно было экономить деньги. Но у Михи было пиво, причем было больше, чем он сам намеревался выпить, а обезболивающего у него, наоборот, не было, что все и решило. — Блин, Андрюх, не дразнись, а? — Миха морщится, как от зубной боли. Края губ приподнимаются, обнажая пустоту за ними. — Дай сюда! Андрей уверенно уворачивается и с довольной улыбкой сминает теперь уже пустую банку. — Моя баночка… — растроенно тянет Миха и выглядит так трогательно, что Андрей напрочь забывает о всем негативном, что было до этого. Миха — он… настоящий. Как-то в детстве мама посадила Андрея в деревянную коробку, вручила ему цветные мелки и спокойно ушла по своим делам, точно зная, что заняла своего ребенка надолго. Он всегда любил рисовать — из-за этого нередко страдали скатерти и обои, — и в тот момент остался один на один с холстом, зная, что ему все можно. Что обычно рисуют дети? Солнышко, травку, облака, возможно, домик вдалеке и самого себя. Андрюше все это было неинтересно. Он хотел нарисовать себе друга — такого необычного, сказочного, какого ни у кого больше не будет. И спустя несколько неудачных попыток он его нарисовал. Это был лохматый получеловек-полузверь, который вовсю зубоскалил и угрожающе нацеливал на зрителя топор. Но Андрюша знал, что этот зверь — полуволк ли, полумедведь? — на самом деле был очень добрым. Они даже вместе прошли в нарисованную Андрюшей дверь и играли, пока не вернулась мама. Вот это было весело! И сейчас Андрей как будто снова оказался в том времени, рядом с существом, которое только выглядит страшно и пытается запугать, чтобы скрыть свою доброту и ранимость от других существ, по-настоящему злобных и готовых в любой момент воспользоваться его слабостями. Монстры, нечистая сила, темная и белая магия, а также приключения, связанные с ними, манили Андрея с детства. Все вокруг представлялось для него в волшебном свете. Если камень, то Алатырь, если цветок, то цветик-семицветик. Если в гостях в аквариуме плавал китайский карась, то это точно была та самая золотая рыбка, которая исполнит три твоих желания. Все игровые площадки, на которых мальчик появлялся, были неизменно изрыты его детской лопаткой. На маму за это ругались, но она его не останавливала. Только шутила с мягкой улыбкой: «Исследователь растет!». В восемь лет, в ночь полнолуния — луна издалека казалась вполне себе круглой, — Андрей едва не сбежал из бабкиного дома, чтобы отправиться в лес на поиски цветущего папоротника. Бабка закрывала дом на ночь на тяжелую задвижку, потому что не так давно кто-то влез в дом ночью и умыкнул у них чайник, пока они спали, но Андрей с этой задвижкой успешно справился и полез дальше. Он даже кое-как, постоянно спотыкаясь во тьме, добрался до калитки, но когда он ее открыл, то увидел лишь темноту, из которой, как ему показалось, за ним наблюдал кто-то совсем недобрый. Наверное, его мозг бессознательно зафиксировал какие-то шорохи и движение, и этого было достаточно, чтобы рвануть обратно. Цветущий папоротник он, вопреки легенде, продолжил искать днем, пока бродил по окраине леса в поисках земляники. Папоротник ему встречался часто, но, увы, ни один при нем не зацвел. Зато один раз Андрей ушел так далеко от дороги, что заблудился. Бабушка рассказывала, что в таких случаях нужно задобрить лешего, и тогда тот выведет на верный путь. У мальчика с собой были карамельки «Взлет», которые он не очень-то любил. Он получил их от сердобольной бабкиной подруги, когда был у той в гостях, и из вежливости не смог отказаться или выбросить их, зато теперь они ему пригодились: Андрюша с чистой совестью положил их на ближайший пень и попросил отпустить его домой. В овраге что-то зашевелилось; Андрей был уверен, что это леший махнул ему рукой, показывая верное направление. Мальчик и пошел туда, куда ему показали, и довольно быстро вышел к главной дороге. С тех пор с пустыми карманами он в лес старался не ходить — вдруг опять заблудится? Да что там, после такого случая он даже стих сочинил! Вот он:

Когда по лесу я гулял, То лешего я повстречал. Сказал он: «Папоротник не дам, А вот из леса выход там!».

Стихами он своими очень гордился почти так же, как рисунками. Маме с бабушкой они тоже очень нравились. Но ему не менее интересно было влипать во всякие истории, которые потом можно будет изобразить в своем творчестве. В девять лет он, например, влюбился в русалку. На самом деле, это была обычная девочка, которая так глубоко нырнула в зацветший пруд, что насобирала волосами тину. Все лицо у нее было в ряске, на плече сидела лягушка, и юная русалка все хихикала и звала искупаться. Андрей знал, что русалки — это утопленницы, которые заманивают людей в воду и убивают, поэтому предпочел сидеть на бережку и весело с ней болтать. Потом он увидел эту девочку снова, уже без тины, ряски и лягушки, и она ему как-то резко разонравилась. Он придумал себе историю, что русалка была настоящей и приняла облик той скучной девочки, и приходил на пруд, чтобы поболтать с выдуманной подругой. Иногда она как будто бы даже ему отвечала. Андрей ее потом несколько раз рисовал. Миха походит одновременно и на оборотня, и на лешего, и на сирену — родственницу русалок. Он рычит и воет, как настоящий зверь; знает в лесу каждую тропинку и достает съедобную пищу прямо из воздуха; поет так красиво, что можно разбиться о скалы, следуя за его голосом. А еще он окружает гостеприимством, как Баба Яга и бесстыже соблазняет, как черт. Все это в совокупности невероятно притягивает. Андрей прекрасно отдает себе отчет в том, что перед ним неуравновешенный и вместе с тем неравнодушный, незаурядный человек, в котором поровну и доброго, и злого. Какого волка внутри себя больше кормишь, таким человеком и станешь — Михе всего лишь не хватало голоса разума, и Андрей, раз уж он все равно уже здесь, готов на время этим голосом стать. Хотя мама, наверное, сказала бы, что Миху стоит опасаться. Он и сам немного опасается. Не самого Миху, а свою реакцию на него — присутствие этого человека снова и снова вгоняет в краску, а эти уверенные грубые руки несут не только боль (получать в нос было неприятно), но и удовольствие, которого Андрей в первую секунду настолько испугался, что захотел сбежать сразу же, как только Миха ненадолго отлучится. Потом Андрей вспомнил, что бежать ему некуда, а Миха вернулся с таким видом, будто ничего не случилось, и Андрей решил забить. После того, как он свесил с осла свой голый зад прямо над беззащитным ежиком, все остальное казалось уже не таким постыдным. Сейчас Андрей снова окрылен — он чувствует себя чистым и почти здоровым, нога беспокоит его уже не так сильно. Он, к тому же, недавно смог дать фору опытному деревенщине (оборотню, лешему, сирене, нужное подчеркнуть), одолев его в рукопашном бою, пересидев его в парилке и выпив больше него, оставаясь при этом с ясной головой. За последний месяц достижений у Андрея набралось немного, и победа над пьяным другом позволяет ему хоть как-то утешиться. В общем, он изо всех сил старается не расклеиваться и смотреть на мир с оптимизмом. Пиво, например, было довольно вкусное, а впереди еще и маячит перспектива хорошо поесть. Для человека, который в последнее время перебивался одними консервами и чипсами, жареная картошка с кусочками мяса — ничто иное, как пища богов. — Запахнулся бы, е-мое, — советует Миха, когда они выходят из бани. — А то еще продует. Контраст температур, действительно, ощутим. После удушающей жары даже приятно оказаться на холоде, и Андрей удовлетворенно подставляет лицо ветру, позволяя тому играть с его волосами. Ужасно хочется замереть в моменте, просто остановиться и стоять так, пока тело не остынет. Но тут нос сам собой предательски шмыгает, и Андрей решает не испытывать судьбу. Он быстро и криво застегивается на первые попавшиеся пуговицы, сбив весь ряд. Мало того, что рубашка велика — он в ней тонет, — так еще и штаны держатся на одном только честном слове и туго затянутых веревочках — если б не они, пришлось бы придерживать их руками. Из обуви на Андрее только здоровенные шлепки, которые уже сейчас начинают натирать мокрые пальцы и ужасно скрипеть со стороны здоровой ноги. Зато на них нет тонны грязи! Этот аргумент, безусловно, перевешивает. Передвигаться приходится с черепашьей скоростью — Андрей все еще не может наступить на всю стопу и сильно хромает, цепляясь за рукав своего спасителя. Спаситель все это терпит стоически, прогуливаясь с таким невозмутимым лицом, как будто просто провожает пьяного товарища до дома. Оттертый от тонны грязи Миха в своем старом пижонском халате теперь совсем не похож на деревенщину. Этакий франт или буржуа прошлых веков на современной костюмированной вечеринке — непривычно видеть его в таком образе. Теперь даже Михой называть не хочется, только каким-нибудь Микаэлем. Все-таки, в плане восприятия образа человека одежда решает. На секунду Андрею становится грустно из-за своей вручную разрисованной кофты — приводить ее в приличный вид будет непросто. Миха останавливается, чтобы зажечь сигарету, и принимает такой задумчивый, философский вид, что у Андрея окончательно рушится в голове весь образ плотника-простака. С таким человеком вполне можно поговорить о Канте и Будде за бутылочкой коньяка. Теперь бахвальство о многочисленных влюбленных в Миху девушках не кажется выдумкой. Дорожка из сероватой плитки приводит их к одноэтажному зданию, которое по размеру оказывается больше бани. Вся терраса состоит из узкого коридора, к которому примыкает три двери, и Андрей, наконец, догадывается, где расположена святая святых — туалет. Миха, поймав взгляд Андрея, подмигивает, в последний раз присосавшись к сигарете. Паломничество они решают отложить на потом — пока никому туда не хочется. Когда товарищи открывают дверь, ведущую непосредственно в сарай, Миха щелкает выключателем. Свет, однако, не включается, и деревенщина начинает грозить компании, которая отвечает за подачу электричества, что доберется до трансформатора и сломает его к чертовой матери, чтобы электричества не было вообще ни у кого. Почему-то он уверен, что эта самая компания хочет нагадить ему лично. Андрей сгорает от любопытства, зачем же именно они сюда пришли, но пока ничего не может разглядеть. Миха, как хозяин этого места, берет решение проблемы на себя. — Сейчас-сейчас, тут где-то фонарь лежит… — в темноте он обо что-то спотыкается и, замысловато ругнувшись, недовольно замечает: — Нашел. Свет от фонаря рассеивает полутьму, отбрасывая блики на металлический бок стоящего у стены мотоцикла, который Андрей в первую секунду принимает за притаившегося монстра. Монстр этот болен, обессилен и угрозы пока не представляет, но Андрей на всякий случай продолжает следить за ним краем глаза, ловя отражение фонарика в «подмигивающей» ему фаре. Помимо железного коня и ряда как пустых, так и полных канистр, свет выхватывает стальные стеллажи, доверху забитые всякой рухлядью от строительных материалов до дров, которым не хватило места в поленнице. Рядом со сломанным пропеллером Андрей с удивлением обнаруживает даже край сломанных цепей и наручников, но предпочитает не спрашивать, откуда они здесь взялись. Мозг тут же подкидывает слишком уж реалистичную картинку: Андрей на секунду отворачивается, а Миха ему сразу всаживает пилу под ребра, дает молотком по голове, да еще и добивает топором в спину. А если Андрей выживет даже после такого, Миха его цепями обездвижит и в подвал сбросит? Зачем еще в сарай в такой темноте приходить? Оба товарища не совсем твердо стоят на ногах. Андрей сначала роняет метлу, которой Миха, видимо, расчищает дорожки, а потом врезается ногой в непонятный мешок, который на проверку оказывается обуглившимся и смахивает на вещь, место которой уже давно на помойке. Андрей вспоминает свой балкон в питерской квартире — куча барахла, который рука не поднимается выбросить, лежит там уже с десяток лет, — и с любопытством спрашивает: — Это что? — Да так, — темнит Миха, — волшебная сумка. Интерес в Андрее разгорается еще больше — волшебные вещи он любит, хоть и понимает, что в реальности не существует никаких философских камней, перьев жар-птиц, скатертей-самобранок и остального. Удержаться от вопроса он, тем не менее, все равно не может: — И чем же она такая волшебная? Миха выдерживает многозначительную паузу, чтобы помучить своего собеседника. Андрей за это время успевает придумать несколько версий, почему мешок еще не выбросили: тот принадлежит другому человеку, которому его надо вернуть; мешок, пусть и не роскошный с виду, таит в себе какие-нибудь невероятные сокровища или, наоборот, невероятную опасность — тогда обуглился он потому, что сдерживал некий сильный магический артефакт. В своих догадках Андрей оказывается прав… Частично. — Да, в общем-то, ничем, — пожимает плечами Миха, — просто один дурак в нее молнию поймал. — Шаровую, что ли? — Ну! — А она тебе зачем?.. — Андрей борется с желанием открыть сумку и проверить, врет Миха или нет. Шаровые молнии, как и обычные, существуют в реальности, но Андрей в жизни их никогда не видел и не знал, как долго они могут летать, пока не рассеются. Однако если в этом мешке нет загадочного сгустка электрической энергии, то, открыв его, Андрей попросту разочаруется. Делать ему это очень уж не хочется — иногда фантазии интереснее реальности. — Как зачем? — Миха отодвигает сумку подальше от него. — Она дорога мне, как память! — Ты, что ли, молнию в нее поймал? — Я похож на дурака? Вместо ответа Андрей многозначительно приподнимает бровь. В темноте Миха этого не видит, так что плечо парня оказывается благополучно спасено от болезненного тычка. Вместо этого отнюдь не вежливый Миха начинает светить фонарем прямо Андрею в лицо. — Что мы тут ищем-то? — Андрей морщится и отворачивается. Луч Михиного фонаря, скользнув дальше, вдруг высвечивает то, что парень вообще не ожидал увидеть в сарае. Андрей пораженно восклицает: — А это здесь откуда?! — Это, — Миха, проследив за его взглядом, с любовью снимает со стены инструмент и прижимает его к груди, — лопата. «Урал» называется. Лопаты в сарае действительно были — целых две. Они скромно стояли в уголку и не отсвечивали. Одно с другим невозможно было спутать. — Ты в бане, случайно, не перегрелся? Я же вижу, что это гитара, — Миха расслабленно улыбается в ответ, и Андрей осознает, что над ним по-доброму подшутили. Хотя в чем шутка, он так и не понял. — Почему она здесь? Ты что, играть умеешь? — Умею. Но копается ею лучше… Еще как весло можно использовать. Хочешь, покажу? Миха перехватывает гитару поудобнее и делает вид, что гребет ею. Ему не хватает только второго весла и какого-нибудь каноэ, на котором он бы плыл. Миха дурачится, конечно, но Андрея этим не обманешь — понимает по состоянию гитары, что она не просто так здесь на почетном месте висит, рядом с мотоциклом. Ею по-настоящему дорожат. Деревенщина, небось, с нее пылинки сдувает — вон, ни одна струна не порвана. Другую гитару в такой глуши вряд ли найдешь, приходится беречь то, что есть. — Всегда хотел играть научиться… — признается Андрей шепотом. Рисовать умеет, стихи сочинять умеет, только музицирование в его копилке пока отсутствует как вид. Но это поправимо. — На лопате-то? Что там уметь, об землю бей, вот тебе и звук, — Миха стучит сжатым кулаком по грифу. Не в полную силу, так, чуть-чуть. А потом, подумав, добавляет уже серьезно: — Что, правда, учиться хочешь? Андрей активно кивает и осторожно тянет к «лопате» руки. Миха сначала ее от него, наоборот, отводит, но, снова для себя что-то решив, все-таки вручает: — Ну, можешь подержать. Не роняй только, не картошку несешь… Тут они оба вспоминают кое о чем и переглядываются, поняв, что подумали об одном и том же. Даже произносят одновременно, с одной и той же придушенной интонацией: — Картошка!.. — А говорил, память хорошая, — добавляет Андрей. — Да не забыл я, отвлекся просто, — между тем оправдывается Миха. И решает быстренько перевести тему, пока его не обвинили во всех смертных грехах: — А, да, зачем пришли-то сюда… Короче. Костыли тебе надо подобрать. Только костылей у меня нет, есть лыжи и палки к ним. А палки, они почти как костыли, понимаешь, да? Ну, вот и попробуем. Фонарик тоже подержи! Андрей с трудом удерживает и гитару, и фонарь, пока Миха лезет за стеллаж, собирая всю пыль и пауков. В итоге он действительно достает лыжные палки — сами лыжи с эпичным грохотом падают у него за спиной, но он не ведет и глазом. Настоящие мужчины не оборачиваются на взрывы. Андрею тоже предстоит показать себя настоящим мужчиной. Он учится заново ходить так же, как маленькие дети — плавать. Их сталкивают в воду, наблюдая, как они тонут, а Андрея, предварительно забрав у него инструмент, выпихивают на улицу, ухмыляясь его попыткам не свалиться. Палки издают жалобный треск, но, на удивление, столкновение с землей выдерживают. При помощи них идти становится гораздо легче, и Андрей, приободрившись, начинает напевать себе под нос: — …Йо-хо-хо, и бутылка рому!.. Ему легко представляется, что на месте больной ноги — пустая штанина или протез, вместо плиточной дорожки — деревянная палуба, и становится по-настоящему весело. Концы палок глубоко врываются в землю, оставляя за собой лунки, похожие на птичьи следы. Андрею и тут приходит в голову презабавная мысль: а что, если в мире все наоборот, и это птицы, а не люди, по следам пытаются расшифровать, кто здесь ходил, и при виде подобных следов, не похожих на следы от ботинок, ломают свои бедные птичьи головы, пытаясь понять, кому те бы могли принадлежать... — Ты как? — доносится позади голос Михи, проверяющего, все ли в порядке. Не умеющий плавать, очевидно, поплыл, да поплыл так, что никому и не снилось: Андрей вдруг ускоряется, да как разразится коварным смехом: — Кто последний добежит до бани — тот лох! Может, у Михи и здоровые ноги, зато Андрей рванул первым. Он еще всем покажет, на что способен человек, пусть у него и повреждена одна нога! Но как бы Андрей не старался, едва опять не убив свою ногу, с Михой они все равно сталкиваются на входе. И не просто сталкиваются, а врезаются друг в друга и в проход заваливаются, спутавшись вместе. А проход тот узкий, как анус девственника — двое сразу не пролезут. Михе с Андреем только и остается, что по-детски тыкать друг в друга пальцем и кричать: — Ты лох! — Нет, ты лох! — А ты лохее! Гитара, зажатая между их телами, издает особенно жалобный трунь, напоминая товарищам, что к такой ценности лучше относиться бережно. К звуку придавленной гитары добавляется еще и отчетливый треск ткани: Андрей чувствует, что у него расползлись штаны. Чтобы понять, насколько все серьезно, надо подняться, а это-то как раз-таки проблематично, когда ты зажат между гитарой и дверным проемом. — Мир? — сдается Андрей первым. Пусть и у Михи в этот день будут маленькие победы. — Ага, — бурчит недовольный Миха, которому не нравится быть лохом. — Давай, двигай жопой, е-мое, иначе никогда отсюда не вылезем. Ну, Андрей и задвигал. Да так активно, что гитара заиграла еще жалобнее, а Миха с громким стуком ударился затылком об косяк. За это Андрей получил весомый тычок, но не обратил на него внимания — сполз пониже, тяжело дыша от усталости и давая Михе возможность самостоятельно встать. Миха, конечно, тут же принимается проверять, жива ли гитара, и только потом нависает над Андреем, протягивая ему руку помощи. Вставать самостоятельно для Андрея все еще тяжело. Помощь он принимает, а потом широко расставляет ноги и смотрит между них, высматривая свежую дырку. В целом, если держать ноги поближе друг к другу, видно не будет. Это успокаивает. Миха, подвесив гитару на ремешок, убирает ее себе за спину, а в руки берет кастрюлю с плотным завтраком. Андрею достается честь нести пустые пивные банки и собственную тушу, что тоже не так уж и легко. Около дома они останавливаются. Миха, замявшись, явно борется с самим собой, а потом, решившись, признается: — Я банки собираю, чтобы обменять потом. Тут за домом это, тележка. В нее сразу кинешь, да? Только не навернись. Ну, что теперь делать — Андрей идет за дом. И действительно находит там тележку, забитую стеклянной и жестяной тарой. От такого большого количества всевозможных банок и бутылок Андрей аж опешил. В голове тут же возникает вопрос — Миха давно все это собирает, или это достижение последнего месяца? Иными словами, как часто и сколько он пьет? Хотя, это вообще не Андреино дело. Миха очень красноречиво дал понять, что не любит, когда поднимают эту тему. В сенях основного дома, заставленных этажерками с разнообразной обувью, Миха заставляет Андрея надеть тапочки. Обуть получается только одну ногу, потому что на вторую тапка из-за бинта не налезает, но никто из-за этого расстраиваться не стал — Андрея Миша впускает и так. — Воу, — только может сказать парень, когда оказывается внутри. Как он уже говорил Михе, у бабушки был газ, и она этим была вполне довольна. Но Миха решил выпендриться. У него была печь. Большая такая, белая, чисто русская печь, которая и сейчас отдавала тепло. Но и газовая плита у Михи имелась! А еще холодильник, на котором на магнитах держались календарик и многочисленные обложки от кассет. Все это Андрей смог разглядеть поподробнее, когда Миха зажег свечи — света, льющегося из окон, было маловато, да и печь едва-едва рассеивала тьму. Кассеты обнаруживаются на серванте — Андрей успевает на корешках, написанных от руки, распознать группы Кино, Алису, ДДТ и Контору — о последних двух он никогда не слышал, а вот первые две были знакомы. Откуда здесь, в деревне, Миха смог все это добро достать? Тут либо хорошие связи в городе, либо заинтересованные торговцы, которые привезли кассеты в местный магазинчик. — Можешь что-то сыграть? — Андрей кивает на кассеты и, ведомый рукой Михи, толкающей его на скамейку, садится за стол. — А то! — не без удовольствия откликается тот. — Но давай пожрем сначала, на голодный желудок плохо идет. Баба Яга по имени Миха немного нарушил порядок действий — сначала надо было кормить, а потом уже в баню, — но Андрею главное поесть, потому что только этого для полного счастья ему сейчас и не хватает. Перед ним опускается тарелка, в которую Миха накладывает еды от души. Как только у Андрея в руках оказывается вилка, он начинает есть так, что трещит за ушами, лениво разглядывая все, до чего дотянется взгляд. Миха, как и принято хозяину дома, садится под красным углом, в котором вместо иконы гордо стоит черно-белая фотография неизвестного Андрею юноши с гитарой. Андрей тактично не спрашивает, кто это, но в глубине души у него заплескалась надежда… Чтобы раньше времени не обнадеживаться, он переводит взгляд все на тот же сервант. Кассеты, посуда, книги — всего там было много и вперемешку. На полках нашлось место и «Дон Кихоту», и «Войне миров», и «Властелину колец», и книгам Роберта Хайнлайна, но больше всего Андрей удивляется, когда обнаруживает полное собрание сочинений Хармса и Гоголя. Неужели Миха реально все это прочитал?.. У Андрея, конечно, тоже классики было много — больше всего ему нравился Достоевский, а уж Дюма он зачитал до дыр, — но меньше всего он ожидал увидеть такой выбор книг у парня из деревни. Помимо художественной литературы у Михи лежит много книг по его ремеслу, а также различные медицинские справочники и самоучители. Зачем ему?.. Телефон, который Андрей бережно переложил из одной одежды в другую, завибрировал, оповещая о том, что он пал смертью храбрых. Все бы ничего, но это была единственная возможность связаться с городом. Еще один вариант — отправка телеграммы из местного почтового отделения, — отпал в тот момент, когда Андрей получил растяжение связок. Отделение это находилось возле самого леса и стояло на четырех балках, похожих на курьи ножки, которые были созданы для того, чтобы выдержать наводнения и набеги диких зверей. Подняться туда можно только по шатающейся лесенке, и не каждый даже здоровый человек способен ее преодолеть. — Мих, — Андрей нервно раскручивает мобилу пальцами, пытаясь справиться с нарастающим беспокойством, — у тебя зарядка есть? Миша не похож на человека, у которого вообще есть телефон, но принимает же он как-то заказы. — Зарядка-то есть, — Миха, подтверждая догадку, сдвигается вбок по скамье, чтобы дотянуться до серванта. Даже не глядя, он одной рукой подносит ко рту вилку, а другой безошибочно отодвигает нужный ящик и нащупывает в нем провод. — Электричества, один хрен, нет. — Да уже неважно... — Андрей, разглядев порт своей последней надежды, хмурится. — У меня разъем другой. — Облом, да? — Миха отбрасывает провод на стол. — Если будет надо, с меня звякнешь. Только деньги закинь. Пока, правда, все равно не выйдет, моя труба тоже сдохла. Мамка будет беспокоиться, а? Андрей предпочитает промолчать. Миха такой взрослый, самостоятельный, живет один и ни перед кем не отчитывается, а Андрей по уговору должен хотя бы раз в три дня звонить маме, иначе его кинутся искать с собаками. Признаваться в этом было стыдно. Парень спрятал бесполезный телефон и продолжил есть уже без аппетита. — Все, — не замечая его напряжения, Миха быстро расправляется со своей порцией, рыгает и довольно расползается на скамье. — Я готов! Принеси-ка мне гитару, сейчас забацаю что-нибудь. У Андрея аж картошка изо рта вываливается от такого. Нет, он-то не против встать и принести то, что просят, просто сначала нужно нащупать палки, кое-как выползти из-за стола, который стоит неудобно близко к лавкам, прибитым прямо к стенам, потом допрыгать к гитаре, которую Миха кинул на кровать… Прочитав, видимо, полное неудовлетворение в глазах Андрея, Миха отмахивается и ползет к гитаре сам. Да так на кровати в итоге и остается, что-то настраивая и перебирая. Падение перед баней, к счастью, гитаре не навредило, но звук у нее все равно какой-то вымученный. Закончив с настройкой, Миха начинает ласково, на пробу перебирать струны. По тому, как часто он останавливается и сбивается, разглядывая гриф, можно понять, что гитару он не брал в руки давно, зато текст исполняемой песни помнит наизусть. — …Будь, что будет! Что было есть! Смех да слезы, а чем еще жить? Если песню не суждено допеть, Так хотя бы успеть сложить… — Сложить! — Андрей вскакивает, как ужаленный. Картошка выпадает из его рта уже во второй раз, но он этого не замечает, широким шагом вступая из обычного мира — в творческий. — Песня! Рассвет! Записать надо! Музыку — сумеешь?.. — Музыку?.. — Миха задумчиво щурится. Андрей, забыв про лыжные палки, допрыгивает на одной ноге до серванта, где уже давно заметил блокнот и карандаш. — Можно?.. — только и успевает спросить он, а когда Миха удивленно кивает, Андрей уже, схватив все это добро, усаживается рядом с ним, перелистывает его рабочие заметки до пустого листа и заносит над этим самым листом острый грифель. — Как там было? Утренний рассвет… Надо записать, пока помню! Андрей увлеченно водит карандашом по бумаге, забыв про еду и тревогу. До этого о сочиненной в дороге песне он почти и не вспоминал, все мысли были о том, чтобы добраться живым до ночлега, отмыться и поесть, а теперь насытившаяся плоть требовала духовной пищи. Миха, заглянув ему через плечо, долго смотрит на выводимые строчки, а потом, не выдержав, поправляет: — Андрюх, в слове «рассвет» две «с». А в «луче» мягкого знака нет. — Да это неважно, — Андрей недовольно ведет плечом, но орфографию все-таки исправляет. Русский язык никогда не был его любимым предметом. — Ты по существу скажи. Правильно я запомнил? — Все-таки лучше «стоял, клубился», — тут же вносит Миха свои коррективы и поправляет гитару, чтобы было удобнее играть. — Песня еще не готова до конца, можем слова под музыку подобрать. У нас тут утренняя меланхолия, тогда подойдет грустная музыка, понимаешь, да? Есть веселые звуки, а есть грустные. Вот это вот, — он одной рукой зажимает струны, а другой по ним ведет, — веселые. А это… — теперь зажимает другие струны, — грустные, понимаешь, да? Андрей не понимает, но на всякий случай кивает. Когда его знакомый с училища притащил на совместную попойку гитару, Андрей загорелся желанием научиться играть так же, как он, и даже лучше, но застопорился уже на этапе поисков учебного инструмента и, собственно, хорошего учителя. Намерение выучиться на гитарного дела мастера было отложено в долгий ящик — много времени занимало сочинительство и рисование, не говоря уже об учебе, на которую Андрей приходил исключительно для того, чтобы заниматься как первым, так и вторым. Теперь гитара нашлась, учитель тоже. Мелодия рождалась у Андрея прямо на глазах, и он сидел, раскрыв рот и не веря, что на его текст кто-то действительно может наложить музыку, и это получится просто офигенно. Сначала Миха перебирает струны, удерживая пальцы где-то посередине, а затем шепчет себе под нос уже более осмысленно: — Значит, шестую не держим, на третьей — девяточку… Семь на первой… И тут… Красиво вступаем, да… А если сюда зажать, так вообще охуеть будет… Слышишь, да?! Давай, я играю, ты пой… Нет, я пою… Да е-мое, давай просто сыграем это! Пой! — Что? — Андрей, пытающийся запомнить, как играть, абсолютно теряется, когда Миха поднимает на него возбужденные, абсолютно счастливые глаза. — Пой, е-мое!!! «Утренний рассвет» пой свой! — и, не дождавшись реакции, начинает петь сам: — Утренний рассвет… Солнце поднималось над землей… В итоге как-то само собой вышло, что из холодильника было вытащено все пиво. А еще Миха достал Квазар-303, настроил микрофон и принялся записывать свои переборы на гитаре, воспроизводить запись и оценивать, что получилось. Он абсолютно преобразился: если до того он казался этаким ленивым денди-философом, то теперь, с горящими глазами, со сбившейся прической и с гитарой в руке, он походил на музыканта, готовящегося к важному выступлению. Они абсолютно потеряли счет времени. — Смотри, как вышло, Андро!!! — Миха радостно смеется, тыча ему в бок, и затем делает огромный глоток из банки. — Да мы… эти, гении, е-мое… Столько времени ничего не придумывал… Какого, а?! Давай еще раз послушаем… Это тема, понимаешь, да?! — Да… — отвечает Андрей расслабленно. Привалившись к чужому плечу, он закрывает глаза и не замечает, что в них стоят слезы — настолько ему сейчас хорошо, без всяких условностей. В помещении благодаря печке очень тепло и уютно, свечи создают доверительную атмосферу, да еще и от Михи пахнет не говном каким-то, а пивом, сигаретами и хозяйственным мылом. Он там что-то говорит про струны, про такты, про ноты, включает запись песни, но и сам уже еле говорит — конкретно так бахнуть успели оба. Вскоре замолкает и Миха, и магнитофон. Дом погружается в тишину, нарушаемую только сонным сопением и звуком усиливающегося дождя. Два творца наконец-то нашли друг друга.