Деревенщина и сказочник

Иаша довольно долго и настойчиво требует выгула, трусцой бегая по периметру участка и периодически бодаясь с забором. Как Миха собирался оставлять его одного, если бы пересел на моцик в тот момент, когда под рукой не имелся бы раненый скучающий друг, — непонятно. Бесовство уставшего от безделья осла Андрей замечает не сразу, погруженный в выполнение обещания — отмывание стен от копоти. Чтобы достать до самого потолка, приходится встать на кровать, все еще заваленную вещами, а потом и на печку. Пару раз Андрей чуть не наворачивается, но с задачей своей почти справляется. Правда, сам становится черным, как тараканище, да и некоторые участки стены из черных превращаются в просто серые. Вряд ли это можно считать безоговорочной победой. А вот тряпка безнадежно испортилась, пав в неравном бою с грязью, такую уже не отстираешь. Любопытный осел засовывает морду в открытые настежь окна, наблюдая, как Андрей пытался разогнуться от тяжелой работы. Болит все — руки, ноги, спина, — зато как минимум одно партийное задание на день выполнено. — И-и-и-и-а, — затягивает осел, который тоже, видимо, хочет какое-нибудь партзадание, но получает только щелбаном по лбу. — Ща, ща, — успокаивает Андрей. То боролся с копотью, теперь — с бойлером, дабы как следует отмыться и больше не выглядеть и не чувствовать себя трубочистом. Регулировать воду не получается, поэтому сначала Андрея ошпаривает, потом морозит. Еще он чуть не поскользнулся и не переломал себе обе ноги, но на этот раз обошлось. Потом он решает поискать среди своих вещей полотенце, а не пользоваться Михиным, и это приводит к тому, что он, наконец-таки, начинает разбирать свои вещи и впихивать их в Михины шкафы. Пристраивая свои весьма скромные пожитки, Андрей с удивлением находит потертую кожаную жилетку, отороченную густым коричневым мехом, вряд ли искусственным. Интересно, что это за зверь такой — какая-нибудь собака или шакал? Ну не медведь же! После душа одеться хочется в чистое, а у Андрея чистого нет: он ничего, кроме самого необходимого, не стирал еще с начала своего путешествия, а то, что постирал у Михи, надо было стирать заново. Зато у Михи в шкафу висели вполне себе неплохие вещи. Долго не думая, Андрей цапает себе рубашку в черно-белую полоску, в которой сразу же тонет. Настроение быть зеброй. Осел на заднем дворе уже неистовствует, поэтому Андрей, скрепя сердце, решает больше не откладывать поездку в магазин. На ходу вспоминая все инструкции уже уехавшего на работу Михи, он ловит осла и надевает на него хомут, доставшийся от какого-то пони, а затем привязывает поводья к тачке, к которой Миха присобачил специальные кольца. Держится вся эта конструкция на одной сопле, но осел не брыкается и тянет свою ношу удивительно смирно. Андрей его за это от души треплет по пушистому боку, и осел в ответ незамедлительно тыкается носом ему в ладонь, как-то очень доброжелательно и благодарно, будто ему для его счастливой ослиной жизни только и не хватало, что Андреиного внимания. — Скучно тебе тут? — интересуется Андрей, выводя осла с участка, и тот согласно ревет. Еще бы, грядки топтать нельзя, все подряд кушать нельзя, никто с ним не играет — даже в соседнюю деревню больше не берут. Ему, должно быть, одиноко. Андрею после Михиного отъезда тоже вот стало одиноко. Раньше он, к примеру, целыми днями скитался по деревне, и один оставался только на ночь, а теперь все наоборот: ночью — с Михой, днем — один. Точнее, не один, а с Иашей. — Пойдем потихоньку, — Андрей запрыгивает на осла, прижимаясь к его спине грудью. — Я тебе уже рассказывал сказку про ведьму и осла, не помнишь? Иаша заинтересованно навостряет уши, всячески показывая, что если и помнит, то готов послушать снова. Уж кто-кто, а слушатель из него отличный. Пока они идут, а точнее, зверь идет, а сказочник едет, Андрей пересказывает историю, которую когда-то поведала ему бабушка: так, однажды одна юная деревенская ведьма не смогла простить своему суженому измены… и после этого в мире на одного Иашу стало больше. — Может, это ты и был, а, Иаш? Разговоры с неразумным, пусть и живым, существом попахивали, конечно, сумасшествием. Хотя тут переживать было не о чем: Миха, вон, вообще уговаривал мотоцикл завестись, обещая тому лучший бензин и техосмотр, а перед этим вполне мило поболтал с корытом, пока ополаскивал его и наливал в него свежую воду. Из разговора с корытом, к слову, стало понятно, что выстругал его тоже он. — И-и-и-и-а, — тем временем, не соглашается осел с тем, что его причислили к изменникам, и спотыкается на кочке, едва не уронив двойную ношу. Чтобы не упасть, Андрей хватается за его морду и успокаивающе по ней похлопывает. — Понял, понял, ты обычный осел, верный своей первой любви. Ты ведь уже в кого-нибудь влюблялся? Даже если бы осел понял вопрос, ответить на понятном Андрею языке он все равно бы не смог, так что незатейливый разговор двух одиночеств на этом обрывается. Чтобы совсем уж не скучать, Андрей начинает примерно раз в десять минут доставать телефон и поднимать его над головой, словно желая подать сигнал в космос. Но, к неудовольствию городского, связь появляется всего на доли секунды и мгновенно пропадает: ни позвонишь, ни СМС-ку не отправишь. Может, в самой деревне будет лучше. Ориентироваться на местности приходится не по печатной карте, а по Михиному рисунку, который тот начеркал на вырванном из блокнота листе. Магазин открывался гораздо позже, чем у Михи начинался рабочий день, так что поехать вместе с Андреем и показать дорогу лично он не мог… или, скорее, не хотел. Так что все время, пока Миха собирался, он сыпал полезными и не очень советами: как быстрее дойти, не перегружая осла и не уронив тачку, что сказать в самом магазине, что купить, как обменять баночки. Тут он несколько раз повторил, подчеркивая важность своих слов, что меньше косаря за все его пивные богатства дать не могут, и пусть дядя Паша даже не думает его обманывать. Мог бы, вообще-то, и сам отвезти. Не сейчас, так позже. Стремался, наверное: сдача кучи пустых бутылок из-под алкашки — тема весьма щекотливая. Это Андрей может понять, ему тоже стремно, как бы за алкоголика не приняли его самого, хотя совершенно очевидно, что громыхающие сокровища от первой и до последней баночки (кроме тех, которые он успел-таки выдуть) — Михины. Алюминиевую тару принимали с задней части того магазинчика, где обычно закупался Миха, и где стоял столь желанный терминал. Магазин три в одном! Миха посчитал, что раз Андрею все равно по пути, чем черт не шутит — пусть дотащит тачку и выручит хоть сколько-нибудь денег. Тем более, это было бы как раз кстати для них обоих. Финансы Андрея заметно прохудились, как и консервы, которых благодаря голодному зверью до конца месяца не хватит. — Я деньги храню в банке, — заметил Миха, увидев, с каким печальным лицом Андрей доставал припрятанный среди других вещей бумажник. — Тебе, это, если понадобится, ты скажи, да? — В город снимать поедешь? — предположил Андрей, нахмурившись. Попрошайкой и иждивенцем быть не хотелось, и уж тем более не хотелось заставлять Миху касаться своего банковского счета. Миха в ответ на это как-то особенно задорно хохотнул и успокаивающе похлопал его по плечу. — В стеклянной банке, Андрюх. В итоге Андрей так засмотрелся на то, как Миха безуспешно причесывает волосы пятерней, что забыл спросить, где она лежит. Если уж и покупать что-то для дома, то и на Михины деньги тоже, не свои же ему на телефон класть. Андрей думал, найди их будет нетрудно: у него у самого в детстве была копилка в виде свинки, которую он прятал в нижнем ящике тумбы. Но Миха свои богатства оберегал куда надежнее: пришлось потратить битые полчаса на их поиски. Банку Андрей в итоге нашел в пышной юбке куклы, которой, кажется, вместо сапога когда-то раздували самовар. У бабушки была похожая, но гораздо меньше, а самовар уже давно не работал и стоял просто для красоты, хотя маленький Андрейка когда-то вовсю пытался его чинить. В результате у самовара упал крантик, а у Андрея — самооценка. Но, если вспоминать этот эпизод, то, конечно, становится понятно, почему мама выбрала для него именно реставрационное училище. Сам он в решении своей судьбы не участвовал вообще, ровно до того момента, пока не выпросил у Щегла палатку и не сел на автобус до деревни. Как теперь признаваться другу в потере его дорогостоящего имущества, Андрей еще не придумал, но надеялся, что сможет отделаться малой кровью. Может, в деревенском магазине по чистой случайности будут продаваться палатки, и получится выдать новую за старую. Несмотря на то, что по дороге к дому Андрей с Михой проезжали табличку, указывающую на въезд в деревню, до самой деревни ехать еще прилично — особенно на осле, еле переставляющем ноги. Закуток, на который Миха съезжал, на проверку оказался тупиком для других машин: сюда попадали либо по ошибке, либо для того, чтобы развернуться. Наверное, еще кто-нибудь использовал этот путь, чтобы навестить Миху, но Андрей сомневался, что тот любил гостей. Помимо двух домов — Михиного и другого, всего заросшего и заброшенного, здесь больше ничего и не было. А стоило только выехать на основную дорогу и проехать еще немного, вдалеке уже выходит разглядеть первых людей. Иаша бредет неторопливо, периодически склоняясь к траве. Андрей ему не препятствует, вовсю глазея по сторонам и вспоминая, как начиналось его небольшое путешествие по деревням. Первым делом, едва закончив с практикой, он поехал к бабушке, рассудив, что начинать надо с чего-то простого и привычного. Въезд в деревню он тогда, как всегда, пропустил, заснув в автобусе от качки. У бабушки он гостил недолго, пересев на машину местного мужика. Тот ехал с семьей купаться на местное озеро и был не против взять с собой еще одного пассажира. До соседней деревни было не так далеко: машина въехала в густой лес и выехала уже возле поселения. Появлению Андрея там мало кто удивился: озеро для обеих деревень было общим, так что жители разных селений периодически на нем встречались и видели, как играют их дети. Кто-то Андрея даже узнал и к его прикрытию — сбору фольклора, — отнесся благосклонно. Там палатка ему даже не понадобилась: его приютила семья, которая еще помнила, как он маленький бегал по пляжу без одежды. Не так далеко от деревни находилось кладбище, поэтому всю неделю Андрея кормили историями об оживших мертвецах, пока ему это не надоело. И он снова пустился в путь. — Хей, посмотрите-ка! — слышит он чей-то немолодой голос и, останавливая осла, поворачивает голову на звук. — Тачка плотникова сына… А на рожу не плотников сын… — На Мишкиной кляче, з Мишкиной тачей плетется якой-то шпендрик-хрендрик, — весело вторит другой. Неподалеку от себя Андрей обнаруживают двух неблагородных дам лет шестидесяти, одну в белом платочке, а другую в алаповато-розовой панаме. Та, что в панаме, стоит в этот момент за невысоким забором с лейкой наперевес, а вот дама в платочке прижимает к себе пакет, полный продуктов — видимо, только из магазина. Отлично, значит, тот сегодня работает. Кем бы ни были эти двое, дамы точно знакомы с Михой, а особенно с его наполненной банками тачкой. На осла они смотрят без удивления; одна — с нескрываемым весельем, а другая — с неприязнью, ворча так, что слышит вся улица: «Обосрет тут все… А нам вляпывайся!». Осел в этот момент невозмутимо тянется зубами к низко склонившимся ветвям орешника, пробуя их на вкус, и делает вид, что не слышит оскорбительных подозрений в свой адрес. Андрей в качестве поддержки треплет его по пушистой морде и подговаривает в самое ухо: — Я знаю, что ты не такой, Иаш, ты у меня хороший… Пойдем обратно — насри им под забор. — И-и-и-а, — довольно соглашается сообщник, мигнув обоими глазами. Магазин отсюда прекрасно видно — на карте Миха нарисовал его на удивление точно, отразив и слово «лох», высеченное поперек стены чем-то очень большим и острым, и осыпающуюся штукатурку, под которой виден кирпич, и дырявые ступеньки. Этому зданию требовался как минимум косметический ремонт, но вряд ли хоть кто-то в деревне этим озаботится. — Здравствуй, мальчик, — перешли бабки на более вежливый тон, стреляя в Андрея любопытными глазами. Осел, наконец, перестает играться с орешником, и парень направляет его навстречу к сплетницам. — Ты кто? Андрей улыбается настолько широко, насколько позволяет его мимика. Раньше бабушкам всегда нравилась его внешность — невинные голубые глаза, смазливое лицо, небольшие щечки… а уж с крашенными волосами он, наверное, вообще походил на ангела. Но сейчас его разглядывают с подозрением. От требовательных бабкиных взоров не ускользает ни синяков, ни сережки, ни Михиной рубашки. Ну а что они хотели, его собственная одежда после экстренных Михиных сборов и топтаний по ней по меньшей мере медведя выглядела так, будто она пережила Вторую Мировую. В таком не то, что в деревне на улицу не выйдешь, даже мусор выбрасывать не пойдешь. — Здравствуйте, кумушки, — повторяет он приветствие своей бабушки, которое всегда создавало о нем благоприятное впечатление. Ругаться с бабками было нельзя категорически, они здесь — главные источники общественного мнения; деревенское СМИ, которому лучше не переходить дорогу. — Меня зовут Андрей… — Что еще им можно было сказать? Что он кто, друг Михи? Его временный сожитель? Из-за этого возникло бы еще больше вопросов. А уж какие бы пошли слухи, даже представлять не хочется. Хранить молчание тоже не очень разумно — в паузах бабульки быстренько придумают свою версию происходящего. Так что лучше всего говорить обтекаемую правду. — …Я здесь проездом, ненадолго. В магазин решил зайти. Ехать дальше было бессмысленно — не въезжать же прямо в здание на осле? Андрей мешкает, прежде чем слезать: его двухдневные тренировки отнюдь не сделали его профи в этом деле, так что он либо сразу опозорится перед старушками, либо по чистому везению покажет себя перед ними лихим ловким парнем. Все бы ничего, эти шансы можно бы даже считать равными, но ехал он на осле без седла, из-за чего приходилось изо всех сил сжимать его ногами, боясь свалиться. И ноги с непривычки просто… свело. Грациозного прыжка не вышло: Андрей валится на землю, как куль с картошкой. Иаша, помедлив, с любопытством склоняется над ним и мокро дышит в лицо, проверяя, а жив ли наездник. Наездник жив, но полностью растоптан в своих самых лучших чувствах. Вставать после такого как-то уже и не хочется. Две престарелые дамы, глядя на него, катятся со смеху. — И откуда ты петух такой важный взялся? — потешается одна, разглядывая его сережку. — Городской, небось. — Дык точно не нашинский, похлянь на него, — вторит вторая. И чего это он петух сразу? Вот если бы волосы в красный покрасил, как хотел — тогда было бы понятно… Передумал он уже в салоне, в самый последний момент, представив, с каким лицом мама встретит его дома. Лучше было не рисковать. Та дама, что в панамке, подкладывает руку под щеку, с интересом глядя на разворачивающееся перед ней представление. Андрею приходится под пристальным вниманием деревенских особ потянуться за лыжными палками, которые закрепил в тачке. С учетом потенциально занятых рук ему заранее приходится смириться с ролью несчастного солдата, потерявшего ногу в бою. Насмешницы не уходят, неприлично уставившись на его забинтованную конечность, которую ему, тяжело поднявшись, приходится удерживать на весу. После утренней стычки с Михой она разболелась еще сильнее. Андрей обмазал ее чем только можно, но это не особо помогло, и теперь он мечтает только об одном: найти в магазине обезболивающее. — Що ти, Андрей, з лыжами ходишь? — без стеснения интересуется бабка в панамке. — Чи що, хворий на самий гарбуз? Я туть снегов не бачу. Вторая бабка, уперев руки в бока, щурится, даже не пытаясь скрыть, что заглядывает в тачку и пересчитывает, сколько банок внутри лежит на этот раз. Андрей бы на ее месте на такие глупости время тратить не стал: слишком уж их там много. — Это последний писк моды, — невозмутимо отвечает он, восстанавливая равновесие и втыкая палки в земную твердь. — Скандинавская ходьба называется. Вместо асфальта или хотя бы щебеня здесь все засыпано оранжеватым песком, который легко забивается в шлепки и неприятно оседает на коже. Ну, это хоть не вязкая земля, так норовившая после очередного дождя сомкнуться вокруг беззащитных ног. — Тьфу ты ну ты, скандинавив вспомянул яких-то, — причитает Панама. — Це черти, вот те хрест! — она тут же начинает набожно креститься, и лишь в последний момент успевает поймать падающую от чересчур активных движений лейку. Андрей, стараясь оставаться в рамках вежливости, уже вовсю шурует в сторону магазина, но очередной бабкин вопрос успевает долететь до него раньше, чем он сбегает от любопытных трещоток: — Що з ногою у тебе, шпендрик? Как бы это «шпендрик» к нему не привязалось!.. — Упал неудачно, бабушка! — кричит он на подходе к магазину. Какая-то девочка, выйдя из открытых нараспашку дверей — на улице парит, в помещении наверняка душно, — смотрит на него испуганно и, молниеносно запрыгнув на велик, отъезжает как можно дальше, но останавливается, с недоумением глядя на осла. — Плотников сын тебя бьет, что ли? — предполагает Платочек, хищно следуя за парнем в упрямом желании разведать как можно больше. Кажется, о бедном и несчастном побитом городском скоро будет говорить вся деревня. — Нет, — врет Андрей, чтобы этого не допустить. С Михой они, конечно, подрались уже дважды за два дня, но дело-то не в этом. — Говорю же, сам упал. — Ты Мишке нашему кто, слу́жка? Чего тебе барин твой костыли нормальные не выстругал? — Так не барское это дело, — смеется Андрей невесело, желая побыстрее отвязаться. Об этом ни он, ни Миха даже не думали, Андрею было нормально и так. Куда ему ходить-то? Только если в магазин, а там осел очень помогает. Благодарно потрепав его за шею, Андрей наматывает поводья на руку и задумчиво оглядывает покосившийся магазинчик. Тачка, громыхая, подкатывается вслед за ослом. — Вы мне лучше вот что скажите, кумушки: куда можно припарковать мой Jaguar? — напускает на себя немного пафоса, зачем-то решив покрасоваться и показать, какой он крутой городской перец. Вот только впечатлять здесь было некого: Платочек, поняв, что больше ничего от него не добьется, скучающе машет рукой: — Да к крыльцу привяжи, — и, подумав, напоминает: — Бутылки сдавать сзади, в окошко стучи. Андрей, вежливо кивнув, направляет осла к задней стороне. Там песок переходит в бетонную дорожку, примыкающую к дому, и тачка заползает на нее с громким грохотом. Банка с деньгами, которую Андрей решил взять с собой и спрятать между пивчанским, перекатывается под грудой алюминия, выдавая свое расположение. — Гремит, гремит Мишкиным златом, — ворчит Платочек, спешащая всем рассказать о новом лице в деревне. Со сдачей бутылок особых проблем не возникает. Андрей, как ему и сказали, стучит в окошко, которое ему по грудь, слышит отрывистое: «Миш, ты?», что-то согласно угукает и запихивает в образовавшийся проем банки, одну за другой. Единственный минус — выходит слишком долго, и под конец за ним выстраивается целая очередь недовольных мужиков подвыпившего вида, неодобрительно глядящих на его тачку. — Плотник где? — интересуется один с подозрением, как будто Андрей у Михи украл эти бутылки или, еще хуже, убил его ради них. Ответить Андрей не успевает — это делают за него: — Да забухал опять и мальца вместо себя отправил. Деньги, вишь, кончились. — Это не… «…так», — пытается закончить Андрей, но мужики начинают спорить между собой, вытесняя его. Деньги за алюминиевую тару ему ссыпали прямо в стеклянную банку по мере того, как он избавлялся от своей ноши, так что пересчитать и понять, обманули его или нет, было невозможно. Андрей выскальзывает из очереди, чтобы никого больше не задерживать, и выслушивает брошенные ему в спину предположения о том, что пьяный плотник его избивает. Кажется, к вечеру местные в этом мнении только укоренятся. Как скоро до них дойдут слухи о том, что случилось в соседней деревне? Андрей мрачнеет и запрыгивает в магазин, держась за перила и создавая своим топотом и звоном незолотых монет ужасный шум. Сам магазин явно состоит из двух комнат — позади продавца находится дверь в помещение, где принимают банки. Оттуда раздается звон алюминия и звук мужских голосов, ожидающих своих денег. По-видимому, у продавца есть помощник. А сам продавец — лысеющий и седеющий мужчина в очках, — сидит на кресле перед прилавком, уткнувшись в громко орущий телевизор, и курит так активно, что плотный дым застилает Андрею обзор. Парень мысленно перебирает список: в доме закончились свечи, мазь от воспалений, хлеб и пиво, а спиралек у Михи отродясь не было, что нужно было исправлять в срочном порядке. Можно еще взять консервов и что-нибудь для себя… Взгляд Андрея останавливается на пачке сигарет, которую продавец раскручивает в руке, смотря футбольный матч — «Зенита» на поле не видно, значит, ничего интересного. Миша курит такие же. — Здравствуйте, уважаемый, — Андрей пускает в тон больше фамильярности и опирается локтем о прилавок, с важным видом поставив рядом с собой банку, — дайте-ка мне сигареты, как у вас. Продавец продолжает смотреть в экран и, поднеся сигарету к губам, равнодушно интересуется: — Тебе хоть шестнадцать-то есть? От выдохнутого вверх дыма Андрей надсадно закашливается и кашляет так, наверное, минуту. К этому он был не готов: отец курил редко и делал это на балконе, Миха тоже старался расположиться так, чтобы на друга ничего не летело, так что Андрея еще ни разу так позорно не скручивало. Одновременно с тем он по привычке хлопает по карманам, пока не вспоминает, что паспорт остался среди остальных его вещей, у Михи дома. Продавец, дождавшись, когда Андрея отпустит, так же спокойно говорит: — Да шучу я, мне насрать. Бери, что хочешь. Умением этого человека выкладывать на прилавок предметы, не отвлекаясь от экрана, можно только восхититься. Андрею пришлось запомнить все ценники и постараться хотя бы примерно посчитать все в уме — с математикой у него было туго, — чтобы перепроверить мужика, который даже не смотрел на клавиши калькулятора, когда по ним тыкал. Вроде бы все сходилось. — На, в подарок, — продавец кладет поверх сигарет зажигалку. — Добро пожаловать в клуб курильщиков, сынок. Андрей сдержанно благодарит. Деньги приходится отсчитывать, высыпав из банки мелочь. Как раз наступает рекламная пауза, так что мужик возвращается в реальность и окидывает нового клиента хмурым, незаинтересованным взглядом. — От Мишки? — только и спрашивает он. — Да. Непонятно, как продавец так сразу это понял. По рубашке, наверное. Он сразу же докладывает еще пива, но в счет не включает и никак это не комментирует. Андрей снова закашливается: находиться в душном, накуренном помещении просто невыносимо, но у него осталось еще одно дело. — Мне бы деньги на телефон… — Там, — продавец машет рукой в нужном направлении. Терминал оказывается спрятан за открытой настежь дверью. Больше его ставить, видимо, было некуда, и кто-то, судя по разбитому экрану, даже уже успел по нему проехаться. Экран жутко тормозит, пока Андрей отчаянно в него тычет. Терминал старый, наверное, один из самых первых. Пока он грузится, неохотно откликаясь на команды, Андрей вспоминает, что отцу приходилось ездить на другую станцию метро, чтобы пополнить баланс. Самому Андрею телефон подарили на совершеннолетие. Это был настоящий праздник! Удивительно, что в обеих деревнях не нужно идти за терминалом далеко. Наверное, в последнее время мобильники начали быстро распространяться и появились у многих. Из магазина Андрей выпрыгивает почти так же быстро, как та девочка на велосипеде, и чувствует, как у него вибрирует телефон от входящих СМС-ок. Одна сообщает ему о том, что пополнился баланс, а вот другая приходит от мамы. «Где это «тут»? Перезвони немедленно!!! Я волнуюсь!». Раз уж сеть найдена, нет смысла оттягивать неизбежное. Андрей зарывается лицом в шерсть удивленного таким поворотом осла, ища у того поддержки. Осел весьма поддерживающее кусает его за ухо, пытаясь оторвать сережку, и это приводит Андрея в чувство. Он со вздохом отводит осла подальше, выискивая на деревенской улице место попустыннее, а, найдя закуток между двумя пустующими на первый взгляд участками, тут же делает звонок. Приложив мобильник к уху, он морщится — снова про серьгу забыл! Когда же прокол перестанет болеть? — Привет, мам, — говорит Андрей виновато, как только гудки прекращаются; сердце щемит от осознания, что он мог больше никогда ее не услышать. — Дюша, слава Богу! — неописуемое счастье, мелькнувшее в ее голосе, мгновенно сменяется на тревогу. Радоваться долго она не умеет. — Ты опять куда-то переехал? С тобой что-то случилось? Ох, у меня так за тебя сердце болело, я прямо чувствовала беду! Как ночью прихватило! Я думала, ты умер! И ты не отвечал! — Андрей пытается хоть как-то ее успокоить, но она не дает ему вставить ни слова: — Я уже всем родственникам позвонила, дяде Гене, тете Марине, бабушке… — Не-е-е-т, — стонет он, — мам, ну зачем?.. — Сережа уже хотел с друзьями поехать тебя искать… — Ну папу-то зачем было дергать?.. — Ты должен всегда вовремя отвечать! — кричит она, а затем совершенно внезапно начинает плакать. Андрей, услышав это, испуганно замирает, прижавшись спиной к забору. Да, бывало, у него не выходило ответить, перезванивал с опозданием, но такого еще не было. Как он мог довести маму до слез? Как посмел? — И не отписываться своими этими… СМС-ками! Неужели сложно маме позвонить? Четыре дня от тебя нет вестей! Четыре дня! — Ну, не четыре… — робко пытается он оправдаться, чувствуя себя последним дерьмом. «На четвертый день можно подавать заявление в милицию», — подмечает Андрей про себя. Хорошо, что он смог написать маме утром. — Дюша, ты должен вернуться! — не слушая, настаивает она. — Целый месяц непонятно где мотаешься! Я так больше не могу! Ты до чего хочешь меня довести? До инфаркта?! — Ну, мам… Андрей замечает, что у него у самого увлажнились глаза. От боли, от страха, от того, что мама так сильно давит. Может, если бы он остался в городе, просто переехав из дома к каким-нибудь знакомым, она бы меньше переживала. Но ему ужасно хотелось побыть взрослым, самостоятельным. Каждый раз, когда она звонила, он начинал сомневаться в своем решении. Иногда становилось так тяжело, что он уже сам рвался все бросить и поскорее вернуться домой. Но — нельзя, он же сам себе слово дал. Иначе какой из него будет мужик? Перед папой еще позориться. Папа, судя по его голосу на фоне, сейчас рядом с мамой. Она замолкает, и он использует подвернувшуюся паузу, чтобы успокоить жену и убедить ее оставить Андрея в покое. Сам говорить с сыном он не собирается. Во-первых, мама и так ему все перескажет; во-вторых, в этом плане он практичен: никогда не забывает, сколько стоит сотовая связь. — Ладно, — мама делает глубокий вздох, когда у папы получается остановить ее истерику. — Рассказывай. Где ты был? Андрей перебирает в голове воспоминания последних дней. Про стычку с Яшей маме точно рассказывать нельзя. И про то, как он чуть не умер от обезвоживания и голода. Хотя немного воды из-за дождя в колодце все-таки было… Не так, чтобы захлебнуться, прожил он бы там еще долго… но маме все равно не стоит об этом говорить. Пришлось откупиться названием деревни, в которой волею случая очутился. Андрей его вычитал на табличке при въезде, но даже если все дяди Гены, тети Марины и папины друзья вдруг решат к нему наведаться, вряд ли они отыщут укромный Михин участок. — Я теперь до сентября на одном месте вписался, — пытается Андрей обнадежить маму, чтобы она больше не настаивала на его немедленном отъезде. Чем позже она увидит его ногу, тем лучше. — У местного плотника, он весь день работает, так что мы друг другу не мешаем. На печке сплю, представляешь, как здорово? За все время, что он путешествовал по деревням, ему этого еще ни разу не удавалось… до того, как он оказался у Михи. Но мама этому не радуется. — Тебе там не жарко?! — Да нет, мам, нормально все. — А плотник этот кто? Как его зовут? Он вменяемый? Он тебя не обижает? Он тебе дом — а ты ему что? — в этот момент Андрею очень захотелось пошутить, но он сдержался. — И адрес, назови адрес, чтобы мы знали, где тебя искать! — Я адрес пока не знаю, — говорит уклончиво. — Только переехал, вчера вещи перенес… — про то, что палатку разворошило зверье, тоже лучше было не упоминать. От мамы вообще всегда очень многое приходилось скрывать. Правда постепенно выливалась в странные рассказы и рисунки, но она не умела читать их правильно. Мама слишком много работала с чужими детьми, чтобы понять своего. — А его Миха зовут. Он как я, не сильно старше. Его тут все знают, мам. — Вот уж правда, все… — Я по дому просто помогаю. За ослом последить, там, не знаю, дрова поколоть… То, что с больной ногой все это делать трудновато он, конечно, тоже умалчивает. Но теперь, когда Андрей вспоминает, сколько Миха для него сделал, он начинает всерьез задумываться — а может, правда по дому теперь все делать? Михе хоть полегче станет. А Андрей, наконец, в полной мере почувствует, каково это: самому вести хозяйство, самому за себя отвечать. — У вас там есть осел? И дрова?.. — мама ахает. Ослу она удивляется куда больше, чем печке. — Ты же даже у бабушки дрова не колол… — Ну да, — Андрей снова чувствует себя виновато. Бабушка есть бабушка: пирожков напечет, картошку пожарит и ни о чем не попросит, а ты потом бегаешь себе по лугам, не заботясь ни о чем. Андрей замечает, что начинает оправдываться: — Но у нее давно все на газу и на электричестве, мам! А еще я поесть приготовить могу… В этом он пока не уверен. Для дома же будет лучше, если Андрей не будет подходить ни к чему огнеопасному. Но показать себя лучше, чем есть, перед мамой было надо. — Приготовить? — она в очередной раз ахает. — Ты умеешь? И снова она его почти ловит на обмане. Вряд ли она хоть на секунду усомнилась в том, что все это время он питался одними консервами и вредной пищей. Единственное, что он и папа умели готовить, это омлет с бутербродами. Все остальное мама всегда брала на себя и боялась подпускать их к плите. Как оказалось, не зря боялась. — Ну, мам… — Так и знала, что не умеешь, — укоряет мама. — А мог бы маме позвонить и узнать!.. — Ну, мам! Деньги кончились, и зарядка, и связь… — Что же это делается! — опомнилась она. — У тебя же сейчас деньги тратятся! Давай перезвоню!.. — Да у тебя тоже… Не поможет, короче… — заканчивает он, но она уже сбросила. Голова от разговора распухла, но ужаснее этого ощущения было только осознание, что это еще не конец. Мама как будто решила вылить на единственного сына все свои чувства, которые накопились за эти четыре дня. У Андрея на секунду промелькнула мысль: «Как папа ее терпит?..», но он тут же устыдился этому и бросил взгляд на сигареты. Если закурит прямо сейчас — она забеспокоится от его кашля. Придется подождать. Мама перезванивает спустя несколько секунд. — Ты сейчас где? Можешь записывать? — Да я из магазина вышел… Ты говори так, я запомню. — Нет, запиши! — настаивает она. И уговаривает долго, пока он не достает блокнот со стихами, который везде таскает с собой на случай внезапного вдохновения. И мама… на полном серьезе диктует ему рецепт борща. А Андрей на полном серьезе его записывает. И не менее серьезно интересуется, можно ли что-то сделать из высохшего гороха, заполучив заодно и рецепт горохового супа. — Ты Михаилу это приготовь, — просит мама уже спокойнее, — а то ты его стесняешь… — Да не стесняю я его, говорю же, не видимся почти!.. — А ты все равно приготовь! Подбодренная обсуждением готовки, мама переходит к наиболее интересующей ее теме — как у Андрея дела, чем он занимается, хорошо ли себя чувствует. Участок, к забору которого Андрей прижался, оказывается не таким уж и пустынным — он видит, как к нему подъезжает машина, из которой первым делом выбирается бабушка в окружении детворы: видимо, с ней приехали внуки и друзья внуков. Все они в купальниках и с полотенцами, кто-то даже тащит надувной круг, и вся эта орава недоуменно смотрит сначала на того осла, который, свесив голову через забор, ест их сливу, а затем на того осла, который все это допускает. — Мам, я занят сейчас, — расценив ситуацию, как критическую, два осла дают деру. — Я пойду! — говорит он на ходу. — Пока! — Пока-пока, Дюша! — смиряется мама с неизбежным. — Обязательно звони! Иначе мы тебя найдем и увезем домой! Не заставляй маму волноваться! Целую! — Буду звонить так часто, как только смогу. Пока! — повторяет он и отключается, пока попытки попрощаться не переросли в разговор еще на час. Из машины выходит мужчина средних лет, что-то крича — Андрей его не слышит. Он с трудом залезает на осла и распластывается на нем, как желе на тарелке, позволяя тому вести себя хоть куда-нибудь. Продукты, надежно завязанные в пакет, громыхают в тянущейся за ними тележке, привлекая внимание. Осел ведет Андрея куда-то вглубь деревни. Если Миха на нем часто сюда ездил, то тот, наверное, знает, куда ему нужно. Измотанный от общения с мамой Андрей пускает все на самотек. Ему кажется, что все люди, мимо которых он проезжает, смеются над ним. Почему-то ужасно трясутся руки, и он снова вспоминает о пачке сигарет и зажигалке, которую ему подарили, но ему слишком лень спускаться к тачке. Приноровится к вредной привычке как-нибудь потом. Размышляя над телефонным разговором, Андрей вдруг испытывает легкий укол совести — он ведь так долго не разговаривал с мамой, но тут же поспешил с ней распрощаться. После стольких дней тишины, после того, как к Андрею начали обращаться, как к равному, возвращаться в положение ребенка было просто невыносимо. Но мама, определенно, этого не заслужила. Хочется позвонить ей еще раз и извиниться. Но вместо этого Андрей достает телефон, чтобы списаться с Саней. Последнее сообщение — «Куда ты пропал?», — призывно разворачивается на экране, напоминая, что не только мамы могут волноваться. Андрей медленно пишет ответ. «Да так, мобила разрядилась, с местными поцапался из-за бабы, вот и» «Баба красивая?» Саня в своем репертуаре. «Да, но занята» «Поручик Ржевский недолюбливал женщин. Не успевал» «Облом, короче. Как ты ща?» «Да ок. Ногу подвернул только. Маме моей не говори» «Ок» «Как сам?» «Тоже поцапался. С дворовыми. Скучно стало, на барабаны пошел учиться, палочку об этих сломал» «Да ладно! А я тут на гитаре учусь. Ни об кого ломать не буду, иначе сломают меня». Саня, видимо, этим полностью удовлетворяется, раз сообщений больше не присылает. Может, конечно, у него просто деньги кончились. Андрею свои тоже нужно беречь, поэтому он закрывает переписку, нисколько не смущаясь тому, что немного в ней приврал. А затем настораживается, интуитивно ощущая надвигающуюся опасность. Не сразу до его сознания доходит, что он слышит крики. Что-то происходило. Что-то плохое.