«Скоро осень поздняя, слякоть да мороз, Как в краю возлюбленном без тепла я рос?..»
…А затем все снова обрывается. Не понимая, что именно пытается поймать, Миша оставляет эту затею. Глаза у него уже давно неумолимо слипаются, а тело ломит от нагрузки, превысившей все дневные нормы, и кричит, что он должен отдохнуть хоть немного и прямо сейчас! Но в том-то и дело, что, пока Андрюха окончательно не придет в себя, оставлять его одного опасно. Миша щипает себя и вздрагивает, сонно моргая. Андрюха раздваивается перед глазами, а затем две его копии снова соединяются в одну. Пока вроде не помер, и на том спасибо. Миша сам уже и не вспомнит, что с ним случилось, когда он впервые отведал дедова отвара. Ему рассказывали, что он тогда сбежал в лес, после чего его искали целых два дня. Правда, не там искали — решили сначала, что он с Шурой вместе спрятался, характер так решил показать. А как выяснилось, что Шура тут не причем — Миша и сам уже выполз. Весь опухший из-за укусов пчел, исцарапанный острыми ветками и совершенно обессиленный. Второй раз Миша запомнил лучше. Тогда с ним был Лешка — дед все убеждал малого, что тот «не мужик», если хотя бы одну стопку не хряпнет. Мише же было просто интересно повторить свои лесные приключения, вот он и согласился. Мозгов совсем нет, что тут еще сказать можно. У него-то перед глазами были интересные картинки, а вот Лешку в дугу скрутило, а через время начало рвать без остановки. Неделю так пролежал, чуть не сдох: чем не кормили — обратно все выходило, даже вода. С дедом семья после этого общаться запретила, так что в оставшиеся разы Миша был уже с Шурой — Лешка бы точно сдал. Друзья довольно быстро смекнули, что к чему, и начали жрать грибы просто так, без настойки. А если б не это, наверное, до сих пор бы общались…«Осень. Лето юное умирает. Ты Собираешь поздние осенние цветы…»
Андрюху отрезвлять и отмывать надо было срочно, и Миша как раз знал один проверенный способ... Им с Шурой после лесных находок на глаза никому попадаться было нельзя, вот они и делали вид, что просто купаться пошли. А потом действительно купались, постепенно приходя в себя. С Андрюхой это тоже должно было сработать. Городской вечно под руку лез, норовил то с мотоцикла свалиться, то направление поменять. Миша, недолго думая, повез его к пруду. Прям на берегу останавливаться не стал, притормозил не вершине, а уж там, еле-еле дурака городского ухватив, как в воду того забросит! Шура после этого обычно быстро всплывал, а этот почему-то, наоборот, топориком вниз пошел. Благо, тут мелко совсем — не утоп. Но все равно пришлось к нему спускаться. Когда голова над водой все-таки показалось, Миша спросил устало: — Сам выбраться сможешь? — и без опасения подошел ближе, протягивая руку. Андрюху он недооценил. Тот, наглец, как за руку его дернет, как в воду повалит! Брызги мгновенно разлетелись во все стороны, половина воды так вообще сразу в рот и в нос забилась. Приятного во всем этом, в общем-то, с самого начала было мало. А Андрюха вместо того, чтобы успокоиться от холодной воды, наоборот, заметно взбодрился. Миша только и успевал, что отфыркиваться, головой мотать и вслепую отбиваться от противника, который все норовил побольше водички на него набрызгать или так вообще утопить. Сопровождал свои действия Андрюха каким-то бредом: кричал, что расколдовываться им срочно надо от дедова проклятья, что вода эта священная и поможет им, если намокнуть как следует. Миша в какой-то момент даже позавидовал и поностальгировал — ему и самому захотелось увидеть в этом заросшем кувшинками прудике волшебный источник. Вот только это теперь было невозможно — баловаться всяким Миша давно перестал. С работой не совместить, в несезон что-то покруче грибов достать было нелегко, да и гадость все это такая — вроде начал день, имея друга, а закончил весь побитый, с ощущением вины и страшной пустоты… Андрюха, так и не приходя до конца в себя, глупо заулыбался, когда Миша его поперек тела перехватил, не давая больше брызгаться. Поймав в ладони Мишино лицо, Андрей начал его с таким видом разглядывать, будто что-то невероятное увидел, а Миша вырываться не стал — заглянул в Андрюхины глаза, почти черные из-за расширенных зрачков, раздумывая, как скоро из-под них синяки сойдут. — Мишка, ты почему до сих пор мишка?.. — бормотал Андрюха еле внятно. — Колдун был пьяный… В кого тебя вот превратил… Луна нужна, да? — так и не увидев того, чего хотел, городской оттолкнул его и на воду спиной лег, переведя замутненный взгляд на небо. — Она пока маленькая, ее не хватит… Зато звезды такие большие, красивые… Никогда под звездами не плавал… Давай здесь останемся? Оставаться было нельзя категорически. Хоть на дворе еще и стояло лето, погода в последнее время теплом не радовала, а ночью порой холодало так, что зуб на зуб не попадал. Несмотря на то, что временно распогодилось, и даже небо в этот момент было ясным, оставаться в воде было опасно. Стоило из нее вылезти — все тело тут же бросало в дрожь от перемены температур, и казалось, что лучше вообще на поверхность не выбираться. Вот только губы у Андрея уже были синие. Еще немного его передержать — и получит переохлаждение. Миша схватил своего непутевого товарища за руку, сжав его ладонь, лишь бы не уплыл далеко. Над водой у Андрея виднелось одно только лицо, такое расслабленное, нездорово бледное, что можно было принять его за свежего утопленника. Миша даже испугался на секунду, что в самом деле его потерял. И от этого захотелось подтянуть его ближе, удостовериться, что он все еще живой. Именно это Миша и сделал, не отдавая в том себе отчета. Андро смотрел на звезды, а Миша — на него. Наваждение длилось всего ничего, но Мише не хотелось, чтобы оно заканчивалось. Только нежелание возиться с чужой простудой заставило его отмереть. Миша склонился над Андрюхой, перекладывая руки ему под спину, чтобы помочь подняться, но не рассчитал силу, и они с громким стуком столкнулись челюстями. Их губы невольно соприкоснулись, и Миша, вздрогнув, уронил друга обратно. Андрюха зашипел от боли и обиды, похоже, так и не поняв, что произошло, а Миша, не сдерживаясь, матернулся. Ситуация вышла крайне неловкая — одна из тех, которые потом будешь стыдиться и пытаться забыть всю свою жизнь. Но уже никогда не забудешь. Он лежал на кровати, закинув ноги на стену. На нем были одни только потертые джинсы, бугрящиеся в определенном месте. Обесцвеченные каким-то едким веществом волосы свисали с кровати. Мишка об них чуть не запнулся. И ноги, и волосы казались такими длинными. А губы друга — такими красными, как у самой красивой девушки, как там ее звали? — Нравлюсь? — ехидно спрашивал друг, улыбаясь. Почти всегда все казалось красивее, но редко в такие моменты они смотрели друг на друга. Разглядывать можно было так долго. Мишка закрутил головой, пытаясь поймать обращенный на него «вверх ногами» взгляд. — Ты так на бабу похож. — Да ну, — друг сел нормально. Волосы, которые он раньше собирал в хвост, теперь ссыпались на плечи. Мишка потянулся к ним, чтобы прикоснуться — они так красиво переливались на свету, — но друг перехватил его ладонь. В воспоминаниях Миша всегда на этом останавливался. Насмешливый, немного поплывший взгляд двух черных из-за расширенных зрачков омутов, нос, который казался все больше, чем дольше Мишка тогда на него смотрел, веселясь, — и хитрая улыбка ярко-красных губ, которые затем совершенно случайно столкнулись с его собственными. Это была случайность! Просто случайность! Миша взмахивает головой так отчаянно, что Андрюха вздрагивает и смотрит на него недоуменно. Просто случайность! Шутка! Папа, не бей... Не трогай его! Миша, вновь ударив по струнам, уже в голос завывает:— Я лежу задумчиво и не шевелюсь, Испугать, любимая, я тебя боюсь. Ведь вчера скончался и лежу в гробу, Похороны завтра. Только не могу…
Его обрили налысо. Его выперли с деревни — сразу в армию, с глаз подальше, лишь бы не убить на месте. В последнюю их встречу Шура улыбался разбитыми губами. Мишка выглядел не лучше. Шура тогда протянул ему листок с законченной песней и с трудом проговорил: — Это тебе. Я написал. Спой-ка, а я сыграю. Когда еще удастся… Раньше Миша бы обнял друга перед долгой разлукой. Теперь он боялся даже подойти к нему и тянулся к бумажке самыми кончиками пальцев. Шура заметил понимающе: — Твоего отца здесь нет. Но Миша все равно весь дрожал. Ему никогда не доставалось так сильно ни до этого, если не считать случай с ограблением, ни после. А Шура только засмеялся, чтобы тут же закашляться. Бумажка выпала из ослабевших пальцев, и Миша воровато поднял ее, с трудом нагнувшись и едва не повалившись на пол. — Музыку я как-то не успел придумать… Так что красиво не получится. Ты пой давай. Когда еще… Они оба не любили прощаться. Это и было прощанием. После этого Миша получал письма, но никогда его больше не видел. А потом и письма приходить перестали.— Не могу смотреть я, как рыдаешь ты, Плачешь и рыдаешь, и все рвешь цветы. Умираешь осенью — странная игра, Только все окончилось — умер я вчера…
Умер я вчера… Тогда Шура импровизировал, сочиняя мелодию на ходу. Миша не мог повторить ее сейчас, и потому использовал стандартный гитарный бой. Он думал, что забыл эту песню, но, увы, был прав, когда говорил, что у него хорошая память. Иногда слишком хорошая. — На кассетах ее не было, — врывается в его мысли Андро. — Это из какой группы? — Ни из какой, — огрызается Миха и уже думает на этом закончить объяснение, но в последний момент передумывает и добавляет тише: — Это Шура… Андро — обесцвеченные волосы, все еще расширенные зрачки, — сидит перед ним в одних прохудившихся штанах, и этот факт заставляет Мишу опасливо отвести взгляд, хотя раньше ему было все равно. Тот случай на пруду… Это ведь была случайность. И обстановка такая: луна светит, звезды падают с неба прямо для того, чтобы желание загадать можно было… и этот в воде лежит, на мавку похожий… Просто случайность! Этого никто даже не видел! Миша в последний раз дергает струну, почти надеясь, что она порвется. Тогда можно будет отвлечься, засесть на весь остаток ночи приделывать ее заново и ни о чем больше не вспоминать. И о том, что менять струны они учились вместе с Шурой, тоже… Но струна остается на месте. И Миша говорит, скрепя сердце: — Добро пожаловать в семью. Ощущая на себе пытливый Андрюхин взгляд, он начинает еще сильнее на себя злиться. Зачем только ляпнул? «Добро пожаловать в семью», — шепнул ему мелкий Шура, когда Миша сбежал из дома в первый раз и укрылся у него дома. Там Миша всегда чувствовал себя в безопасности, пока отец не нашел их в тот день… Больше Миша не мог заставить себя пойти туда. Шура, Леша и Маша были его семьей. Потом осталась только Маша. Заботиться, переживать о ком-то постороннем не входило в Мишину привычку. Да он и о своих-то давно уже особо не заботился, если не считать финансовой поддержки. Брат вырос и уехал. Мать не собиралась выбирать между мужем и сыном, поэтому отпустила Мишу, показывая, что в помощи его не нуждается. Отец общаться со старшим давно перестал и ругался на всех, кто пытался с ним заговорить. Только Маша, как прежде, сбегала, напрашивалась вместе с ним на объекты. Так Яков ее и заприметил. Когда группа была, Маха ж совсем мелкой была, неинтересно, а тут вытянулась, похорошела… И Миша смекнул, как идеально все складывается. Замуж ее выдаст — и все, больше никого на своем горбу тащить не надо будет. Вообще никого больше не будет… А вышло иначе: сдал одну, взамен получил другого. Видать, кто-то очень сильно не хочет, чтобы Миша из этого мира сейчас уходил. Рано еще?.. — А?.. — недоуменно переспрашивает непутевый и чихает, подтверждая Мишину правоту. Миша укладывается спиной на скамью, решив все-таки вздремнуть хотя бы полчасика. В спине сразу же протестующе отдает болью — слишком жестко! Слишком неудобно! — но Миша закрывает глаза, пытаясь это игнорировать. — Говорю, тебя, — Миша широко зевает, — настигло проклятье Горшеневых. Мы все были невезучие… — стоило дать себе расслабиться, мысли тут же поплыли. Воспоминания о Шуре исчезли, на их месте появились брат с сестрой. Невезучая семья… Столько бед на их головы, что мать, не переставая, крестилась. И маленький Мишутка когда-то решил, что возьмет все проклятье семьи на себя — ведь это он всегда во всем был виноват. Так говорил папа. — Хочешь, про случай с Махой расскажу… Ты не слышал… Андрей тоже лег, явно с интересом слушая. Он же любит сказки… вот и уснет под одну из таких, так и не поняв, что Мишу тревожит… Борясь со сном, деревенский начал рассказывать. Стояла зима. Они втроем тогда — он сам, Лешка и Машка, — взгромоздились на большие санки и поехали на них с горки. Да только не подумали о том, что, чем больше вес, тем выше скорость. Не знали просто. Санки стали неуправляемыми, так разогнались, что не остановить уже. Естественно, в итоге санки перевернулись, раскидав маленьких седоков. Мальчикам-то ничего, а вот Маша ударилась виском об камень. Она лежала, истекая кровью, Лешка плакал навзрыд, думая, что она уже умерла. Миша и сам был напуган до смерти, но постарался взять себя в руки и уверенным голосом начать командовать. Машу они положили на санки и, толкая, повезли ее так домой. До сих пор, когда Миша на ее шрам натыкается, вспоминает тот страх, маму, всю в слезах, заикающегося Лешу, отца… — Сегодня мне было почти так же страшно, когда я тебя не нашел. Признание сорвалось само, захотелось дать себе по губам. — Мих?.. — осторожно тянет Андро. Как хорошо, что с Мишкиного места его глаз не видно. — Чё? — Прости. Миша промолчал, чтобы не ляпнуть еще чего-нибудь. А ведь правду сказал — испугался, хотя не должен был. Не так же сильно! Но что еще делать, когда ни дома, ни во дворе, ну нигде Андрюхи вообще нет, и осла тоже. Миша в деревню — там говорят, что похожего на описание человека его дед забрал. А дед в последнее время совсем дурной стал, то хоть бабка его сдерживала, а теперь он совсем одичал. Миша думал, дед Андрюху без боя ему не отдаст… Но тот, увидев, как внук за чужого волнуется, засмеялся только. Так отпустил, даже Андрюхину блевотню с пола убирать не заставил. — Мих, правда, прости, — повторил Андро снова, так и не получив ответа. — Это я такой просто… Без приключений не могу. А ты ж из-за меня теперь не выспишься… — Да пофиг, забудь. Миша в свое время тоже считал, что если день прошел без приключений, то он был прожит зря. С возрастом, конечно, все начало меняться… На приключения уже никакого здоровья не хватит, даже страшно подумать, что будет лет через пять или десять (если вообще будет). Но иногда… Мише так не хватало всей этой энергии, безбашенности, которая царила в его юные годы. Не хватало друга, с которым можно было попробовать дедову самогонку. Не хватало брата, который прятался за его спиной, когда ребята задирали. Не хватало любимой, с которой можно было бы разделить не только постель. Как же многого у него не было! А ведь и работа есть, и хоть какие, а деньги. Огород свой, дом добротный… И все это не приносило ему счастья. — Знаешь, — говорит Андрей тяжело, сухо сглотнув, — бабка моя говорила, на новом месте главное первые три дня пережить. Это местные духи приглядываются, решают, можешь ты тут остаться или нет. Если не убили тебя за три дня — больше не тронут. — Миша хмыкает. У них такого поверья не было. В Голубково действительно в это верят, или Андрюха это сейчас, чтобы повеселить, придумал? — Мы с тобой уже третью ночь знакомы, так что ты от меня теперь не отделаешься. Худшее уже случилось: я теперь над этим тазиком до конца своих дней просижу. — Сплюнь! Андрюха послушно сплевывает желчь, накопившуюся во рту, и заодно трижды стучит костяшками пальцев по стене. Звук получается несколько громче, чем можно было ожидать от простого постукивания пальцев. — Ты это слышал? — Миша аж вздрагивает. Не любит он гостей — кого нелегкая принесла на ночь глядя?! — По мою душу пришли… — драматизирует Андро, складывая руки на груди. — Все, теперь я готов встретиться со Смертью! — Ну тебя, — бурчит Миша и определяет на слух: — В ворота стучат. Приходится подняться, сжимая в руках гитару. Ух, и огреет он того, кто не дает ему спокойно уснуть!Умираешь осенью — странная игра, Только все окончилось — умер я вчера…
Пока до ворот плелся — тысячу раз чуть не навернулся, хотя даже в полной темноте дорогу бы нашел. Устал слишком просто, ноги уже держать перестали. Последний рывок! Дергает калитку на себя, и!.. За воротами обнаруживается осел. Которого они, вообще-то, бросили у деда. Довольный. С тачкой привязанной. И радостно так ревет, увидев недоуменное Мишкино лицо. Конечно, как же Миша мог забыть. От осла ему теперь тоже не избавиться…