Смерть чем плоха? Уходишь, а то, что любил, остается.

Мальчишка открывает глаза так быстро, как только может, замечая такие же широко распахнутые, полные испуга напротив. Девчушка перед ним уселась на кровати, слегка приподнимая руку, окованную маленькими ручками, нежно гладящими бледную кожу. Что ему сказать? Юный оборотень глубоко вздыхает, собираясь с силами. Он совсем не боится и сейчас должен объяснить, как учила маменька, сказать, что тут ее никто не обидит, не поругает, накормят и вылечат. Нужно уложить ее, но почему язык прилипает к нёбу, а тело наполняется дрожью? Как же страшно, а вдруг он скажет что-то лишнее и Папенька будет смотреть на него расстроенно и осуждающе? Маменька будет ругаться, расхаживая по комнате. Ему нужно что-то делать, надо собрать разлетающиеся в мозгу буковки в слова, составляя лаконичные предложения. Но испуг вырывается, поглощая, заставляя маленькое тельце крупно дрожать, хватая тонкими губами воздух, так, что щёчки напряжённо розовеют. - Тебе плохо? Господи, где мы? Девушка скорее поворачивает голову, желая осмотреться и помочь, ведь человек перед ним казался таким беспомощным, кажется, что у него пересохло в горле и ему не помешало бы выпить что-то. Ещё совсем малыш, как же его оставили одного? А оставили ли одного в действительности или тут есть кто-то ещё? Намного старше, страшнее? Точно. В голове отчётливо виднеется образ ее ночного гостя, худощавого, с длинными и белоснежными клыками, завораживающе и в столь же мере пугающая картинка, западающая в сознание и заседающее, как пластинка в ее спальне, мотающая тот же мотив. Взгляд тупится и мир вокруг слегка плывёт, стоит ей попытаться двинуть головой снова. Тупая боль разлетается отголосками, напоминая дикую стаю птиц, взлетающую ввысь, как только в лесу раздаётся оглушающий выстрел. Напугано, желая выжить, образуя в светлом небе огромное количество чёрных пятен, мелькающих сейчас перед глазами цветными пятнами, мажущими, раздражающими пустой желудок до тошнотворных позывов от сокращающихся мышц. - П-пожалуйста, ложитесь. Маменька п-просила В-вас полежать и поспать. Г-голодны ли Вы? Детский голос раздаётся из под какого-то купала, а взгляд старательно фокусируется на розовом пятнышке, прорисовывая тёмные волосы, светлую рубаху, нежную и едва загорелую кожу, тёмненькие штанишки, большие глазки, как у милейшего щеночка и носик с маленькой горбинкой, что как крючок, слегка уходил вниз. Красивый, вероятно будет сердцеедом, как только вырастет, а эти губы, совсем маленькие, как тоненькие атласные ленточки, нежно-розовые, с маленькой ямочкой на верхней, прекрасный ребёночек, что так старательно удерживал ее за руку, сжимая совсем невесомо, выводя из своеобразного пространства, утягивающего с каждым неудачным движением. Мальчишка спрыгивает, тянется ручками к плечам, прикладывает усилия, совсем нежные, укладывая, придерживая голову, пока та не касается мягкой подушки. Он пыхтит, пусть и напуганно вздрагивает от каждого шумного вздоха, слетающего с чужих губ, выпрямляет локаны, выуживая те из под тела, лишь бы лёгкие повороты головы не приносили дискомфорта и, не дай Мати Луна, прилипнут к кровавым ласкутам ткани, а то и коже вовсе. Тэхо отходит, семенит к высокому столу, забирается на стульчик, наливая с кувшина свежего молока, а после спрыгивает с на половину полным стаканом, поднося тот к чужим губам. - Меня зовут Т-тэхо, а это молочко. В-вам нужно его в-выпить Заикается, испуганное создание, почему же он заботится? Джинсоль не знает, но послушно приподнимает голову, приоткрывая рот, слегка морщась от того, как стакан весомо проходится по губам от дрожащих ладошек. Влага обволакивает, насыщает такое сухое и слабое тело, заставляя облегчённо вздохнуть, смотря уже более собранно. Ей легче, но боль не уходит, оглушая звуки и смазывая краски где-то на подсознательном уровне. Говорить ей не хочется - это больно. Словно с глотки вырывают всё содержимое, оставляя огромные полосы, кровящие, не желающие зарастать и приносить хоть какой-то разумный и благополучный исход. Они смотрят друг на друга в немом вопросе, словно спрашивая каждый по очереди. Что же стоит делать дальше? Ох, точно, нужно рассказать Папеньке, что их найдёныш наконец проснулся. Юный Чон передвигает массивный стул к окошку, карабкается на него, ухватываясь пальчиками за подоконник, высматривая отца в огороде, но замечает, что по тропинке спешит его дядюшка с пустыми корзинками, видимо день выдался достаточно хорошим и всё яблочки ушли с руками. Сейчас он замечает рубаху отца, сгорбившегося, корчюющего землю у самого большого и плодоносящего сейчас дерева. Эта яблоня - любимица его Папеньки, поэтому он всегда заботится о ней, приговаривая, что плоды с этих крупных веток самые сладкие, как поцелуи его Маменьки. Тэхо тоже целовал мать, но никогда не понимал, почему же отец говорит так. Яблочки выходили совсем приторными для него, безусловно вкусными и любимыми, но малыш предпочитал жёлтые груши, что так же росли у них в огороде, либо же дикие ранетки, кислые, маленькие, так приятно умещающиеся в маленьких ладошках в отличие от крупных и красных, румяных плодов. Мальчишка машет в окошко, замечая, что Минги машет ему в ответ, прижимая к губам крупную ладонь, а после отводящую ту и сдувающую. Маменька и Дядюшка называют это поцелуем на расстоянии, поэтому Тэхо делает тоже самое, постукивая по толстому стеклу, привлекая внимание отца, что разгибается, заученно похрустывая затёкшими участками тела. Юнхо приподнимает одну бровь, слегка наклоняясь корпусом вперёд, спрашивая, почему же сынок зовёт его. Юный Чон показательно закрывает крупные глазки, жмурится, а потом распахивает их, намекая, что девушка в их комнате проснулась, а после для показательности шлёпает себе по шее, давая точно понять, что говорит о их покусанной, бедной девшчушке. Глава семьи кивает, омывая руки с колодца, а после заходит в хатки, снимая сына со стула, посматривая на русую макушку, осматривающую его, огромного и вероятно достаточно страшного. Он не умылся, видимо его лицо грязное и от него плохо пахнет после работы в своём саду. Юнхо стыдно, от того он склоняет голову, усаживаясь на стул, мостя своего сына на коленях. Голубые глаза смотрят на него, полные непонимания и ему, чёрт возьми, нужно что-то сказать, от того Чон старший кашляет, шумно вздыхает полной грудью, говоря вполне спокойно, размеренно, баюкая ласковым голосом. - Не беспокойтесь, юная леди. Вам не стоит сейчас говорить и вставать. Мы напоим Вас и накормим. Меня зовут Чон Юнхо, а это мой сын Тэхо. Эти хатки защитят Вас, как и люди вокруг. Мы нашли Вас без сознания, не могу сказать, что знаю почему Вы были там, но моя жена перебинтовала Вашу рану, так что просто отдыхайте. Мужчина проводит огромной, казалось, ладонью по такой же крупной шее, словно показывая, где конкретно у нее находится рана. Ах, точно, именно там и находится эпицентр этой отвратительной боли, губящей, душащей, мешающей нормально функционировать. Мальчишка на чужих коленях кивает, смотря на отца восхищённо, словно тот сделал что-то действительно стоящее, заслуживающее огромных оваций и поцелуев. Маленькие ладошки оттягивают белую рубаху, а после, приподнимаясь на чужих огромных ногах, утирает тканью такой же, уходящий вниз, нос, мажет дальше по щеке, переходя на лоб. Тэхо утирает серые полосы, всё же целуя Папеньку в нос, устраиваясь на коленях поудобнее, пока глаза тяжелеют, погружая слабое тело в очередной сон, которого так требует совсем слабое тело. - Папенька, я успел напоить ее молочком, но забыл покормить. Нам нужно разбудить эту леди? Широко распахнутые и невинные глазки смотрят на отца, наблюдая за тем, как тот задумывается, а после вертит головой в отрицании. Мужчина поднимает ребёнка, а после научено щупает пульс у столь хрупкого девичьего тела, кивает самому себе, вынося ребёнка на улицу. Он оставит малыша с Минги, им нужно побегать и порезвится, забыть о кровавых тряпочках, наливающихся теменем слишком стремительно, поэтому он и оставит своего малыша лучшему другу. - о, Юн, ты ко мне? Сон подбегает, улыбаясь во все белоснежные зубы, хмурится, замечая чужое чумазое лицо, от того забирает мальчишку с чужих рук, считывая со спокойного лица напротив нужные только ему предложения, всё же вбирая воздух острым носом, издавая характерный, громкий, свистящий звук. - Я посижу с ним, не беспокойся, мои глаза, уши и весь я, в целости и сохранности буду смотреть исключительно на Тэхо и не допущу появления даже малейших царапин на его прекрасной коже. Не беспокойся. А тебе бы стоило душ принять, совсем чумазый. Вот тут вытри Сон держит мальца одной рукой, тыча пальцем под глазом, от того Юнхо зеркалит полученное, трёт рукой нужное место, а после утирает следующее, следуя смешным, детским указаниям одного из самых близких людей, сейчас расхохотавшегося. - Мати Луна, да ты всё размазал, иди искупайся, не позорь женушку свою. Крепкий мужчина хохочет, как и мальчуган на его руках, пока самый высокий уходит к колодцу, умывается леденящей кожу и душу водой. Юнхо вздыхает, ощущая не спадающую с его плеч, ноющую боль во всём теле, пробирающую от костей до ногтей, непонятно почему болящих в эту минуту. Мужчина возвращается в хатки уже с маленьким тазиком, полным тёплой воды, а так же с чистыми, маленькими, ласкутами ткани. Чон ставит их на стул рядом, подле кровати, усаживаясь на пол. Его тонкие пальцы мочат тряпочку, прислоняя ту к запёкшимся кровавым участкам, размягчая неприятно стягивающую кожу ткань, после поддевая ту, скидывая, обрабатывая спиртом края, промывая. Он действительно не плох в этом, обучен, ведь в период беременности его жене было вовсе нечего делать, от того женщина рассказывала и показывала всё то, что сама помнит и знает. Но вод вернуть повязку обратно он может плохо. Ткань не слушается, не прогибается, чистая, светлая, открывая взору все неверные манипуляции, слоящаяся, раздражающая мужчину, уже готового скалиться. Чон глубоко вздыхает, останавливается, мнёт уставшие руки, разгибается, щупает пульс, а после возвращается к битве с ласкутками, выходит некрасиво, но вполне терпимо, от того отец семейства выпускает с губ очередной, уже облегчённый, выдох, разгибая спину, складывая в таз с раскрасневшейся водой кусочки ткани, что ему предстоит постирать и развесить, ведь его милая учила его этому действию, чем он сейчас и займётся, направляясь на выход из хаток за чистой водой. Почему его милая работает так долго и далеко? Потому что госпиталь находится не в самой приятной шаговой доступности. Сидеть с Тэхо не сложно, поэтому Юнхо не ворчит, а принимает чужой выбор, встречая тёплыми объятиями возвращающуюся домой любимую душу. Огород и сад требует заботы и огромных усилий, поэтому и Чон не уходит, тая всё своё время именно в этом месте, пока Минги бегает со спелыми плодами на рынок, обменивая, принося выручку в стаю. Это удобно. Оборотень рассуждает о своём где-то в глубинах подсознания, пока руки краснеют от прохладной воды, выстирывая грязные кусочки, вешая, желая тем поскорее высохнуть. Пока чуткие уши улавливают детский смех. Сон носится с ребёнком по полю рядом, верещит во весь голос, кажется даже прыгая вместе с ребёнком. Совсем придурок, разве так не кажется?