«Пока мы можем бегать, Оминис, у нас есть шанс. Я отказываюсь верить в то, что это тот конец, который был уготован мне, тебе и близнецам Сэллоу».
Скромная улыбка на моём лице расцветает, стоит лишь предаться воспоминаниям, но опадает мигом позже. Единственным человеком, которого так неотвратимо не хватало всем нам, был… Себастьян, очевидно. Когда-то Валери стала его ориентиром во мраке, тем ярким лучом, что нёс собой покой и благодать. Её чувства оставались прекрасны в своей чистоте, несмотря на крутой нрав Себастьяна. Эти чувства были взаимны. Мои друзья отдавались им всецело, исправно сгорая день за днём. Так было до самого конца… Отныне же сердце Валери разбито, и здесь не поможет ни древняя магия, ни собственные навыки целительства. Утопая в утешительных объятиях на окраине Фелдкрофта накануне вынужденного расставания, мы открыто делились и впитывали боль друг друга. Валери беззвучно рыдала, а я беспомощно сжимал её тонкое тело в объятиях, всё крепче и отчаяннее, силясь совладать с проступающими слезами. Никто не разделит и не уймёт эту неистовую бурю в наших сердцах. Разве что скорый ход времени, что постепенно, шаг за шагом, вытеснит воспоминания, оставляя лишь ноющую пустоту.«Тебе вовсе не обязательно озвучивать очевидное. Я знаю, что спасти всех невозможно…»
«Невозможно», – как запоздалый раскат грома. «Невозможно», – как пронизывающий до костей порыв ветра. «Невозможно», – как тысячекратное эхо, отразившееся в стенах тюремных казематов. Себастьян… С ним как и прежде невозможно прийти к каким-либо однозначным умозаключениям. Мы совсем недавно вновь начали замечать друг друга в толпе прочих студентов, лениво перекидываясь приветствиями и условно-вежливыми вопросами о самочувствии. Голос его за лето претерпел изменения, став более низким и проникновенным. Он определённо возмужал, и я более не слышу того мальчишеского смеха, что всякий раз находил во мне отклик, вынуждая заливисто смеяться в ответ. Хотелось вновь разразить тишину крипты своими голосами. Вновь оживить давно погибшее. Вновь совершить невозможное и подвластное лишь нам троим. Хотелось… Чтобы всё вернулось на свои места, было как раньше. Когда-то, где-то, с кем-то. «Ты тщетно пытаешься отрицать очевидное. Как раньше уже никогда не будет». И то верно… — Катастрофа! Это ведь уже вовсе не жизнь, а лишь безвольное существование! Розалинда Рэймон порой поражает своей проницательностью... — Да будь ты тише, в конце то концов! Я стою в шаге от тебя, если ты вдруг не заметила, и всё прекрасно слышу. ... И громкостью. — О, Мерлин, в самом деле, ты слишком взвинчена! Мы здесь совсем одни. — Нет, Розалинда. Не одни. Имельда чуть поводит плечом и кивком головы указывает в сторону одиноко стоящего кресла. Излюбленное мною место: жар изразцового камина любовно обволакивает окоченевшее в сыром подземелье тело, а непрерывный треск пламени вынуждает веки налиться свинцом, забывая и отпуская. Обманчивая, но весьма грамотно выстроенная иллюзия благополучия, априори чуждая змеиному гнезду. Удивительно, что моё присутствие столь долго оставалось незамеченным. Стечение ли обстоятельств или идиотская случайность – всё одно. Не стоит забывать, в стенах какого факультета ты пребываешь. Тётушка говорила, что подслушивать – низкое и недостойное занятие. Каждое её наставление было пропитано неприкрытым беспокойством и безвозмездным желанием воспитать меня отличным от прочей родни, порыв был преисполнен в своём благородстве, однако… Как быть, если слушать и слышать – единственное доступное для меня, врождённого калеки, средство взаимодействия с миром? К чести своей позволю заметить, что не всякий зрячий человек способен на то, в чём я, без лишней скромности, достиг совершенства. Поверьте, я вовсе не голословен. — Вам не обязательно ютиться по углам, дамы. Присаживайтесь, камин сегодня растоплен на славу, – приподнимаю руку и жестом указываю на диван, крытый зелёным трипом, — Я уже собираюсь уходить. Томик сонетов эпохи позднего Ренессанса возвращается на своё законное место среди прочих книг на дубовой полке, и я по привычке провожу кончиками пальцев по его переплёту. Рельефный шрифт приятно ощущается на коже пальцев. Затылок прожигает две пары цепких взглядов, что неотрывно следят за каждым движением, словно за поведением диковинной твари из вивария. Я неспешно выдвигаюсь до выхода из гостиной.«Мужчину создают его манеры, Оминис. Есть силы, что способны перекроить нас полностью, делая лучше, совершеннее. Мой славный королёк, однажды ты вырастешь, и маленький мальчик уступит место благородному мужчине. Как же я жду того дня, когда впервые увижу тебя на балу в сопровождении очаровательной юной леди…»
«Нет, тётя. Не увидишь…» — Благодарю Вас, мистер Гонт, за проявленную заботу, – с нескрываемым притворством произносит Имельда и её слова, подобно патоке, обволакивают древние стены. Как и всегда, весьма остра на язык. — Гонт? Оминис Гонт? Я совсем его не признала… Мерлин, за эти месяцы он стал ещё краше, если это вообще возможно… — О, Розалинда… Рейес безнадёжно выдыхает, наверняка прикрывая ладонью глаза. Трели подруги воспринимаются как праведное наказание за былой сарказм. Отчего-то вновь захотелось улыбнуться. Я не стал ограничивать себя в своих желаниях. Не в этот раз. На выходе из подземелья, у самой лестницы, неожиданно встречаю Ричарда. В это время, как правило, он уже в кабинете профессора Шарпа, получает поручения на день от декана факультета. Сегодня же он явно припозднился, и минутой позже я готов взять на себя смелость предположить, в чём именно заключалась причина отклонения от привычного расписания. Староста сбивчиво рассуждает о падении нравов и чести, а я улавливаю знакомые нотки флёрдоранжа и смутно всплывший в памяти аромат… Перечной мяты? — … и это попросту нонсенс, понимаешь, Оминис? Неслыханно, что он себе позволяет в самом деле? Околачивается здесь, словно хлебнул собственноручно сваренной Амортенции и она, ожидаемо, оказала не самый благоприятный эффект. Гаррет Уизли! Поверить не могу… Мне удаётся вычленить из обилия ароматов нужные, прослеживая след до самой лестницы. Повернув голову, ловлю себя на стойком ощущении пробежавшего по лицу взгляда. Мои губы чуть приоткрываются, а брови машинально ползут вверх, будто в попытке разглядеть силуэты в вечерних сумерках. — Тоже наслаждаетесь разыгрываемым представлением, джентельмены? По спине пробегает холодок. Настолько чужим кажется сейчас его голос, словно и не было стольких лет дружбы. В этой интонации я едва ли могу распознать… — Себастьян! Доброго утра. Удосужишься ли почтить своим присутствием команду? В четыре часа пополудни у нас первая тренировка в этом учебном году. — Разумеется, Ричард. Разумеется… Я держу ответ за свои слова. По крайней мере, очень стараюсь. Внутри что-то тягостно клокочет. Себастьян в своём репертуаре. Его голос скрывает за собой целую палитру трудно определяемых эмоций, но что-то отчаянно подсказывает мне, что пребывает он в весьма скверном расположении духа. «Новый ловец Слизерина» чуть слышно ухмыляется, словно способен на чтение чужих мыслей. Моих мыслей. «Себастьян знает, что я знаю». Ричард вслух восторгается рвением Себастьяна к достижению поставленных целей, в то время как его весьма ненавязчиво прерывают: — С твоего позволения, Ричард, я бы хотел побеседовать со старым другом. Не составишь мне компанию, Оминис? Урок Защиты от Тёмных искусств вот-вот начнётся. И снова эта мощная аура, что исходит от Сэллоу, нещадно снося всё на своём пути. Сотни вопросов подвисли где-то между. Ожидаемо, ни одного ответа, ни капли конкретики. Что ж… Себастьян известный манипулятор, но не он один способен в нужный момент дёргать за ниточки чужого подсознания. Мой утвердительный кивок, его облегчённый выдох. Скоро попрощавшись с Ричардом, выдвигаемся неспешным шагом до выхода из подземелий. Едва витиеватые коридоры заботливо укрывают от чужих глаз, Себастьян озвучивает очевидное: — Мне нужна твоя помощь, Оминис. Веки прикрываются. Уголок губ расплывается в иронической ухмылке. «Он неисправим, а я ловлю дежавю».