***
К глубочайшему сожалению, у нас не получится принять Ваше приглашение на ужин, в связи… …с тем, что Оминису нездоровится — вытащено из письма палочкой обратно в пузырек. …с нежданным визитом дальних родственников — вытащено. …с тем, что мы вынуждены приглядеть за кошками отлучившейся соседки — лист скомкался и вспыхнул. «Все не то!» Кто бы мог подумать, что тоскливые композиции аж с первого этажа способны помешать написанию будничного ответа коллеге. Но даже топот грозно спускающихся каблуков терялся в громкой музыке. Гостиная уже, казалось, до последнего дюйма пропиталась противным травянистым запахом абсента. В купе с беспорядком — дверцы тумб и серванта были распахнуты, каждый ящик выдвинут, а содержимое перерыто — создавалось стойкое ощущение, что здесь прошлась воровская шайка, не иначе. — Оминис, что, во имя Мерлина, ты тут устроил? — негодовала девушка, распахивая деревянные рамы. Шум улиц Лондона молниеносно проник в таунхаус: крики мальчишки-газетчика, гул редких автомобилей, стук копыт лошадей. Однако супруг так и продолжал драматично возлегать на диване с бокалом в руке. — Оминис! — взмахом палочки она убрала иглу с граммофона, чем, наконец, привлекла его внимание. — Оставь меня, Анна, — выдохнул он, делая очередной глоток зеленого яда. — Я хочу побыть один. — Побыть один? — взмахами коричневой палочки кухонная утварь, столовые салфетки, скатерти, баночки принялись послушно прятаться по местам, ящики громко задвигаться, а дверцы скрипуче захлопываться. — Запоздала в этот раз твоя осенняя хандра, скоро уж зима, — она взяла увесистую бутылку абсента и убрала в сервант, подальше от пристрастившегося. — Мы уже это проходили, изоляция тебе не поможет. Будет только хуже. — Осенняя хандра? — мрачно усмехнулся молодой человек. — Мой старший брат задушил мою сестру, которая зверски убила моего брата, который был полнейшим подонком. А завтра утром я должен выступить перед Визенгамотом в защиту человека, которого ненавижу больше всего в мире… — еще один глоток алкогольного напитка отправился в его организм. — Ты уже с неделю глушишь эту гадость, это же не сегодня началось, — порывисто метнувшись к дивану, она выхватила у супруга стакан и вылила остатки в раковину. — Довольно раздувать драму, Оминис, тебе и дела не было до своих братьев на протяжении многих лет. — Руки уперлись в тумбу, голова понуро свесилась. — Ты опять погружаешься в это состояние, у меня кончаются силы… — не разворачиваясь, измученно произнесла она. — Я надеялся, ты поймешь меня… — он встал с дивана и пошатнулся. — Но да, несмотря на то, что твой брат убийца, он не грезит о твоей смерти. Анна обернулась, в ступоре раскрыв рот за его неаккуратно выброшенные слова. — Знаешь что, я устала, — сорвалась она, скрестив руки на груди. — Думаешь, мне нравится давить из себя улыбку, пока ты занимаешься самоуничтожением? Ходить в маске озорника, пытаясь отвлечь тебя от мыслей. Думаешь, мне нравится это? — впилась она в него своими карими глазами. — А я просил тебя? На такой издевательски спокойный тон в груди накалилось, но изо рта вырвался лишь пораженный смешок. — Лучше было дать тебе помешаться на жалости к себе? — Необязательно пытаться задеть меня, если правда тебе неприятна, — глухо произнес он и принялся одеваться. — Ты меня не слышишь… — Куда ты собрался, Оминис? Уже поздно, ты едва на ногах стоишь! — она подскочила к нему и выхватила пальто. — Как я могу тебя услышать, если ты постоянно закрываешься? — несмотря на упрек в тоне, все же она пыталась до него достучаться. — Так и быть, обойдусь без пальто… — спутанно проговорил он и было направился к выходу, как супруга остановила его за запястье. — Хватит вести себя как ребенок, — возмутилась она на его попытку сбежать от разговора. — Ты никуда не пойдешь в таком состоянии! — Вот как? — вырвав руку из хватки, Оминис взметнул бровью. — В этом и проблема, Анна. Ты никогда не учитываешь мои желания. — Стеклянные глаза устало сползли в бок и вяло моргали. — Я попытался донести тебе, что меня волнует, но ты это даже не воспринимаешь. — Что?! Я не учитываю твои желания? — претензионно переспросила она, сощурившись. — Тебе напомнить, что я в этом грязном городе только из-за тебя? — Ты здесь потому, что я потратил полжизни, чтобы вытащить твоего брата, — Разговор перешел на взаимно повышенные тона. — Будешь притворяться, что сделал это ради меня?! Себастьян не только мой брат, но и твой лучший друг, если ты еще не забыл. И как это вдруг помешало бы моей карьере? Убедил, что преподавание — не мое, хотя в действительности не смог бы и месяца выдержать в одиночестве. Ты эгоист, Оминис, который думает только о себе! — выпалила Анна и по разбитому выражению лица поняла, что сильно перегнула. — Отдай мне пальто, — выставил он руку. — Иди, куда хочешь, — буркнула девушка, всучив востребованное, и, отойдя к окну, погрузилась в обдумывание ссоры. Натягивая на ходу пальто, Оминис хлипко вышел за дверь. Красный ореол проскользил перед своим хозяином по ступенькам из таунхауса, дороге и скрылся за ближайшим переулком.***
Раздирающая плоть рана выпускала наружу пульсирующие струи крови, обильно пропитывающих и без того мокрую от ледяного ливня ткань жилета и брюк. Взволнованный женский голос пропадал в шуме дождя и его собственных воплях. Но боль начала медленно отступать, а кровь возвращаться внутрь затягивающихся ран. Подхваченный под плечо он побрел в сторону зловещего дома, источавшего аромат белых роз. Как только она уложила его на диван, то взмахом палочки остановила вращение пластинки, оставляя из звуков в доме лишь стук тяжелых капель по крыше и завывание ветра в стенах. — Тоже теперь слушаешь только Шопена? — еще прерывисто от ноющих ран спросил Оминис. — Да, — по мягкому тону он знал наверняка, что она улыбнулась. Потоки ветра обратили одежду вновь в теплую и сухую. — Что-то случилось? — Эльза приподняла его голову и дала испить Рябинового отвара. Сделав глоток терпкого зелья, молодой человек отрицательно помотал головой. — Один раз прямо на моих глазах маг лишился половины черепа, так что ты, можно сказать, легко отделался. — Из нее вырвался нервный смешок. — Зато мне тогда это оказалось даже на руку. Не стоит трансгрессировать пьяным без крайней нужды, ты же знаешь, — выдохнула она, проводя тыльной стороной кисти по испарине на лбу. — Знаю… — выдавил он, морщась от антисептического действия снадобья. — Просто мне так… плохо… Опустившись на диван, Эльза положила его голову к себе на колени. — То, что случилось с Натриксой… Почему-то я знала, что все этим закончится… но все равно не остановила ее… — Не вини себя, Эльза, она бы тебя не послушала. — Девушка не ответила, только вздохнула. — Я говорил с Марволо. Он угрожает публично заявить на заседании о родстве с тобой, если я не помогу ему избежать Азкабана, — голос Оминиса метался от терзаний. Воздуха критически не хватало, поэтому рука машинально попыталась ослабить галстук, но того давно уже не было на шее. — Я не имею понятия, как смогу выступить в его защиту… — Расскажешь то, что знаешь. Для его фамилии будет достаточно того факта, что в день пропажи Летуса ты встретил Натриксу здесь всю в крови. — А что, если они захотят обвинить тебя в пособничестве? Теперь этот дом принадлежит тебе. — Не захотят, — мягко улыбнулась Эльза, перебирая его еще влажные тонкие волосы. — Но Марволо в таком случае останется на свободе… — Ну и что с того? — нисколько не смутившись этому факту, риторически спросила она. — Пусть этот гад доживает лишенные всего человеческого дни в своей жалкой лачуге. Ты же не думаешь, что из-за него мир погрузится во тьму? Он нам не угроза. Больше нет. Взяв лежащую на щеке руку, Оминис прикоснулся губами к ребристой от шрамов, но местами по-прежнему такой же нежной коже и отпустил чувственный поцелуй. — То, что происходит… — тихо начал он. — Мне это совсем не видится совпадением… Гонты погибают один за другим. Дедушка застал смерть всех своих детей, на неделю пережил мать. Я надеялся, что если это и проклятье, то оно закончится на нем, но потом Летус, Натрикса… Кто будет следующим? — его голос дрогнул. — Анна всегда хотела детей, а я… — пытаясь подобрать слова, он осекся из-за ощущений ввода десятка игл в сердце и сокрушенно выдохнул. — Извини, тебе неприятно… — Все в порядке, — судя по голосу, все было совсем не в порядке. — В любом случае, продолжай, — видимо, она и сама почувствовала ощутимое лукавство в сказанном. — Но какие дети? Я спиной ощущал дыхание смерти. Обрекать на ту же участь кого-то еще — разве это не жестоко? Но, полагаю, Анна меня так и не простила за это… — поникшим и тихим голосом поделился он своими переживаниями. — Но я не могу ее винить, мне и самому порой кажется, что я схожу с ума. Кто может быть настолько могуществен, чтобы обречь на вымирание целый род? Еще и с пару десятков лет тому назад… — Кто-то вроде меня? — мрачно выдвинула предположение Эльза. — Что ты имеешь ввиду? — Ты видел во что был заточен элемент воздуха в водохранилище? — Да, кажется. — Древняя магия бывает разной. У меня, Персиваля и Исидоры она была небесно-голубого цвета, — неспешно рассказывала Эльза, приятно проводя кончиком пальца по ушной раковине. — Гоблины каким-то образом обнаружили залежи красной и использовали ее в своих гнусных целях. Использовали как и мракоборцы ту, что я им собирала. Чтобы достигнуть результата, нужно поглощать в огромном количестве, пока из глаз не посочится. У сторонников Ранрока глаза светились рубинами, у мракоборцев топазами, а твои… твои мне всегда напоминали аквамарины. Именно такого цвета, что и древняя магия в водохранилище… — Несмотря на чувственность сказанного, по спине прошелся холодок. — Думаю, проклятье на Гонтов наложил древний маг. Только мы с тобой уже расплатились: твоим проклятьем стала слепота, моим древняя магия… — Это объясняет его силу, но ты же сказала, твоя магия небесно-голубая. — Древняя магия обитает в каждом волшебнике. Едва уловимо мерцает в блеске глаз, серебром отливает на коже, звенит с шелестом волос, вырывается с губ при смехе… — девушка притихла, — или при крике… Чем больше я заставала смерть, тем больше замечала этот блеск в других. И она гораздо слаще обычной… — С каждым ее новым словом в конечностях стремительно немело. — Как Исидора наслаждалась вытащенными из людей пучками, так и я с каждой прерванной жизнью становилась сильнее. Выживала тогда, когда обычные волшебники погибали, отдавая мне себя… — ее слова звучали тенью, глубоко погруженного вглубь себя человека. — Словно дементр… Наверное и потому патронус мне не дается. Ее липкая ненависть к самой себе душила изнутри. — Прошу, Эльза, не говори так, — рука крепко вцепилась в ее ладонь в надежде разубедить. — Ты не выдирала… — хотелось сказать «душу», но это только окончательно бы все спутало, — магию из других как Исидора. То было не по твоей воле. — Не думаю, что я бы сумела насильно вытаскивать как она, даже если бы и хотела. Силы во мне все же меньше, чем в истинных древних магах. Я так и не научилась ваять замки, — усмехнулась Эльза. — Правда в том, что одолеть древнюю магию в состоянии лишь древняя магия. Полагаю, во мне она развилась больше, чем в остальных единственно для того, чтобы вытеснить заразу. Мой организм отверг проклятье, твой — запечатал, — закончила она и взяла паузу. — В тебе всегда древней магии было неприлично много. Она была не той, что во мне и не лезла как из тех, кто поглощает ее стоунами. Лишь навеки застыла осколком в глазах, приковывая взгляд… Словно торт миссис Стипли среди каменных кексов из «Кабаньей головы». От ее откровений внутри все сжалось. — Но тогда ответь, Эльза, ты и вправду любила меня или то была лишь магия? — Представь, как если бы чьи-то поцелуи были на вкус как горький шоколад. Полюбил бы ты за это его душу? — Звучит, будто бы нет, — усмехнулся он. — Конечно нет, Оминис. С болью магии выходит в разы больше, чем с поцелуями. Поверь, это не дарование, — кончики ее пальцев аккуратно проходились по очертаниям лица. — Страшно мне не просто потерять тебя, страшно насладится последним твоим выдохом. Это мой самый страшный кошмар. — Ох, Эльза… Пальцы дотянулись до ее щеки и с сочувствием проскользили по коже. — Я хотел признаться, что, к своему стыду, потерял твое письмо, — сокрушенно поведал он, повернув голову набок. — Обыскал весь дом, но так и не смог его найти. — Не беда, — она развернула за подбородок на себя, — я напишу новое. — Расскажешь, что в нем? Я с ума схожу от неведения, — голос переполнился отчаянием. — Не думаю, что смогу выразить все словами прямо сейчас, — девушка набрала в легкие воздуха. — В общем, письма я тебе все же писала, но подробности тебе лучше узнать самому… Оминис тут же вскочил с колен девушки. Веки сами собой распахнулись, а мгновенно севший голос едва позволил спросить: — Писала..? — Не совсем писала, но можно и так сказать… — Но почему я так и не получил их? — развернулся он к ней лицом. В ушах отстукивало учащенный ритм сердце. Хотелось накричать, возмутиться, в конце концов уйти, хлопнув дверью, но тело было подло ослабленно для проявления всего потопа разбушевавшихся чувств. — Я не понимаю, Эльза… — Все потом. Узнаешь потом… — положив ладонь на щеку, она наклонилась к лицу практически в упор. — Это нечестно… Это так нечестно… — с болью прошептал он. Оминис чувствовал себя обманутым, предательски обведенным вокруг пальца. Неужели все те терзания, вся боль от непонимания, как так просто могла она игнорировать его на протяжении стольких лет были напрасны? — Я знаю, прости… — теплое дыхание из ее уст скользило шлейфом по губам. Как же безобразно легко ее прощать. Эльзе позволительно абсолютно все на свете. Как только их губы соприкоснулись, из глаз непроизвольно вырвались слезы и в точке соприкосновения щек, сливаясь с ее, скатывались уже едиными. Это был момент абсолютной любви, но вместе с тем и трагедии для них обоих. Оминис уснул на таких родных руках в холле мрачного особняка, где больше не пахло плесенью или пылью, где не осталось моли, где царил лишь запах белых роз и завывание ветра в стенах.