Тэхён
2011 год, Сеул, Корея
Лепран обвёл нас, притихших, цепким взглядом и уточнил: — У вас есть вопросы? Даже если они были, никто из нас не решался их задать. — Ну и замечательно. Не важно в какой технике вы выполните работу, всё равно что это будет — пейзаж, портрет или городская зарисовка. Ваша работа должна быть пронизана особым флёром. Как говорят у нас во Франции je ne sais quoi, это состояние которое невозможно выразить словами. Но когда ты это видишь, понимаешь, что сердце пронзило прекрасное. Это будет главным критерием. Создайте свой шедевр, мои юные дарования. В финале победителя будет определять конкурсная комиссия, чтобы ни у кого не возникло даже мысли, что я предвзято отношусь к кому-то из вас. Будут учитываться мой голос, как представителя Академии, администрации вашей школы и… зрителей. Ваши картины будут выставлены в школе и любой желающий сможет проголосовать. Совсем скоро мы узнаем, кто из вас получит грант на обучение во Франции. На Лепране тонкий кашемировый свитер, подчёркивающий идеальный торс, и джинсы. Цветастый шёлковый платок небрежно повязанный мягким узлом, последний штрих так сказать. Даже в повседневную одежду, такой незначительной деталью, он умудрялся привнести налёт французского шика. Сегодня Лепран был, как никогда, дьявольски красив. — Не теряйте зря время, — хлопок в ладоши резко прозвучал в студии. — За работу! Удачи! Уголки губ Лепрана слегка искривились в подобии улыбки, а глаза подозрительно сверкнули когда он на прощание обвёл нас взглядом. В студии стояла абсолютная тишина, лишь его удаляющиеся шаги нарушали идеальное отсутствие звуков. После ухода маэстро ученики, да и я сам, некоторое время пребывали в неком оцепенении, словно переваривали услышанное. Потом тихо начали обсуждать конкурсное задание и даже предлагать друг другу идеи. Я же не участвовал в этом, продолжал сидеть перед мольбертом, задумчиво глядя на пустой лист. — Ты знаешь, что будешь рисовать? — за спиной раздался встревоженный голос Чонгука. — Не рисовать, а писать. Рисуют дети в школе, Гуки, художники пишут. Чонгук смутился и сделал пару шагов назад. Он с трудом поборол волнение после случая с падением в краску, но решился и пришёл поддержать меня, а я… я накинулся на него и цеплялся к словам, словно это он был виноват в том, что у меня, после того как объявили последнее задание, в голове полная каша. И судя по всему, я забыл её помешивать, раз она начала подгорать. — Я что-нибудь придумаю, не переживай. Мне просто нужно побыть одному. Сосредоточиться. Иди домой, Гуки. Встретимся завтра в школе. Он не стал спорить или настаивать на своём присутствии. Понурив голову, Чонгук подхватил рюкзак со скамейки у входа и выскользнул тихо из студии. Бросив на прощание еле слышное: — До завтра. Прикрепив к мольберту чистый лист, тщательно отобрал три грифеля. Сейчас я решил остаться в студии и проработать эскиз. Рука дрожала от волнения, а вместе с ней и линии. Ладонь с грифелем не слушалась, линии получались кривыми и убогими. Я смял этот лист и схватил новый. Всё повторилось. С отчаянной злостью я сминал листы, пробовал вновь и вновь. Результат был один и тот же. Наброски получались лишёнными всякой грациозности и красоты. Отвратительными и ужасными. Я хватал чистые листы, портил их и чувствовал, как внутри с бешенной скоростью разрасталось ощущение безысходности. — Дерьмо! Это чудовищное дерьмо! — в порыве отчаяния крик сорвался с моих губ, а к глазам подступили слёзы. Чем больше я рисовал, тем хуже был результат. — Я полное ничтожество и бездарность! Со злостью сильно пнул по табуретке и она с грохотом откатилась к дверям. Этого было мало! Неконтролируемая ярость бушевала внутри и требовала найти выход. Я ударил себя по щеке, ощущая, как острая боль пронзила лицо, а кожу словно обожгло. Ударил себя еще раз и еще… — Тише, тише! — в студию вбежал Лепран и схватил за руки, останавливая мои удары. — У меня ничего не получается! Закричал я ему в лицо, вырывая руки и пытаясь оттолкнуть его от себя. Но он молча сдерживал мой гнев, наоборот дёрнул на себя, впечатывая в грудь. Заключил в объятия, как в смирительную рубашку. Крепкая мужская рука поглаживала мою спину. Тепло, исходящее от него, согревало и обволакивало. И я обмяк, теряя в его руках, остатки злости и бессилия. Только когда я успокоился, только тогда он разомкнул объятия и чуть отстранившись заглянул в лицо. — Я так хочу рисовать… — дрожащим от слёз голосом сказал я, обернувшись к мольберту, — но выходит полная ерунда. Я посмотрел на свой отвратительный набросок. Размытый, нечёткий и непонятный. Мне было стыдно, что маэстро видел эту мазню. В эту минуту я ненавидел себя за эти жалкие каракули, ненавидел как никого и никогда. Лепран подошёл ближе и изучил эскиз. Снял лист, порвал его на несколько частей и небрежно подбросил вверх, с неким удовольствием провожая взглядом их бреющий полёт. Закрепил на мольберте новый и, вернув табуретку на место, надавил на моё плечо и заставил сесть перед девственно чистым листом. Сам подтянул вторую табуретку ближе и устроился за моей спиной. Я почувствовал его дыхание у себя над ухом. Он был очень… очень близко. Его твёрдая рука, легла поверх моей, полной сомнения и тревог. Лепран взял мою правую руку и поднёс её к холсту. Уверенным движением мы вместе вывели вертикальную волну. — Закрой глаза и прочувствуй себя изнутри. Забудь про конкурс, попробуй сосредоточиться на другом. Ты ведь знаешь, что хочешь нарисовать, Тэхён? — Знаю… Я сглотнул нервный ком, чувствуя спиной, как перекатывались мышцы его груди, ощущая, как странное чувство пронзило меня. Лепран не делал ничего непозволительного, он просто вёл моей рукой по холсту, как учат детей писать и вырисовывать линии, при этом спокойствие и уверенность, исходящие от него, погасили все мои негативные эмоции, заставляли подчиниться и довериться ему. Мне было сложно сосредоточиться. Он был так близко, его запах, терпкий и древесный, окутывал меня. Я ощущал вибрации его тела, которые прошивали мою руку до самых кончиков пальцев. Лепран продолжал вырисовывать моей рукой плавные штрихи. Непонятно, кто из нас рисовал и вел грифель по бумаге, но мягкие, красивые линии гармонично складывались в рисунок. И я послушно доверился ему, отпустил страх и бессилие, душившие меня, растворился в эмоциях и чувствах, исходящих от Лепрана. В этот момент я чувствовал странное единение с ним, больше похожее на… экстаз. С большим трудом я подавлял смущение и умудрялся при этом еще вести диалог. — Это будет пейзаж? — Нет… Я хочу нарисовать портрет. Уголёк в моей руке слегка скрипел, пока мы вместе выводили набросок на бумаге. При виде того, что у нас получалось, моё сердце забилось чаще. — Это будет акварель или… — Лепран протянул вторую руку и растушевал пальцем линию, оживляя силуэт. — Я люблю масляные краски, — подал я голос, — всегда можно создать новый слой, полностью перекрывая предыдущий. Мазком кисти исправить свою ошибку. Жаль, что так в жизни нельзя удалить прошлое. — Зато можно создать будущее, такое прекрасное и манящее. От его голоса и произнесённых им слов я покрылся мурашками. У меня было такое ощущение, что в тот миг наши сердца бились в унисон. Я слегка отпрянул от Лепрана, нервным движением заправив пряди волос за ухо, боясь обернуться и показать ему своё волнение. Это был не урок, который мастер давал своему ученику, с его стороны это больше походило на признание. Лепран смотрел на меня из-под низких тёмных бровей, словно хищник наблюдал за каждым моим мимолётным движением. — Не бойся, Тэхён, обнажить свои чувства в рисунке. Ведь ты испугался именно этого? Что твои чувства увидят другие и, возможно, осудят? Нет ничего постыдного в творчестве и в том, что ты чувствуешь. Распахни душу. Позволь себе раствориться в чувствах и дай им возможность вдохнуть в тебя прекрасное. Эскиз был готов. Я уставился во все глаза на свой портрет. Лицо на рисунке прикрывала копна волос, мягкими волнами закрывая глаза. Улыбка. Я с лёгкостью узнал себя именно по ней. Нежность и плавность линий завораживала своей красотой. И чтобы совсем не было сомнений кто изображён на рисунке, Лепран лёгким штрихом, едва коснувшись угольком холста, дорисовал родинку на нижней губе. Моя рука непроизвольно потянулась к лицу, словно он коснулся не листа бумаги, а моих губ. — Что ты чувствовал сейчас, когда мы рисовали вместе? Тупо молчал, чувствуя, что мой ответ будет слишком откровенным, полностью оголяющим меня изнутри. Я сделал глубокий вздох, набирая как можно больше воздуха в лёгкие. — Меня напугали мои ощущения… — шёпотом начал я, — Они были слишком откровенными и сильными. — Не нервничай так, это абсолютно верные ощущения, — голос Лепрана звучал спокойно и был пропитан особым теплом, — не бойся чувств, Тэхён, иди у них на поводу. Что такое искусство без порыва души? Придай ценность эмоциям и внутреннему миру, будь то любовь, разбитое сердце, отчаяние. Рисуй сердцем. Как я сейчас… Тебе ведь хватит смелости? Лепран поднялся с табуретки и вышел из студии, не дожидаясь моего ответа. Оставил меня наедине с разрастающимся пламенем чувств внутри и с эскизом, который написали наши сплетённые руки.***
Я выскочил на улицу. Нетерпение и дрожь бились в руках. Мне хотелось рисовать, нужно было приступить именно сейчас. Но вот чёрт! Я сам велел Чонгуку идти домой, а где он живёт не знал. Остановился лишь на мгновение, прикидывая в какую сторону отправиться на поиски, как вдруг заметил его. Чонгук! Он не ушёл домой, а остался дожидаться меня, явно переживая из-за последнего разговора. Он сидел по-турецки прямо на траве, прислонившись спиной к стволу огромной глицинии. От раннего лета лиловые облака её цветов окутывали весь двор художественной школы чарующей дымкой. Сейчас, повинуясь зову природы и порывам ветра, лепестки срывались с ветвей, устилая ковром траву. Нити солнца протягивались сквозь крону и плели паутину из света, осторожно касаясь лучами лица Чонгука. Это было так красиво! Он заметил меня и счастливо улыбнулся, склонив голову на бок. Его лицо словно озарила светом безмятежная и искренняя улыбка. Все пазлы моментально сложились у меня в голове. Я сделал глубокий вздох и бросился к нему навстречу. — Я хочу написать тебя, Гуки! — выкрикнул я на ходу, не дожидаясь вопроса. — Ты провалишь задание, Тэ. Причём здесь я и этот… как его? Я не запомнил, как Лепран назвал по-французски это ваше задание, — чуть виновато пояснил Чонгук. — «Je ne sais quoi», не важно как это называется. Доверься мне, — я заглянул ему в глаза и потянул за руку, увлекая за собой. — Чонгук, видишь вон ту клумбу с цветами? — Что? — Лилии. Мне нужны эти цветы! Я хочу сорвать немного, но ты должен постоять на шухере. Последи, чтобы меня не увидел сторож. — Ты сдурел, Тэхён? Здесь же повсюду камеры, тебя, — Чонгук тут же поправился, — нас вычислят быстро. — Камера в этой части двора не работает. Думаешь, почему именно сюда на переменах все бегают курить? Главное — не попасться на глаза Сунхи. Его месть за свои клумбы будет пострашнее любого штрафа. Если он нас поймает, в живых мы точно не останемся! Но я быстро всё сделаю, не бойся. Чонгук закатил глаза и покачал головой, словно не понимал, кто из нас двоих ведёт себя сейчас как младший. И я понял, что он согласился. Может, он сломился под силой моего убеждения или же сам увлёкся этой шальной авантюрой. — Вон это окно, через него видно, как Сунхи дежурит. Скорее всего, он сейчас пьёт чай. Я уже почти выучил его режим дня. Следи, чтобы он не увидел нас. Чонгук подошёл к окну и осторожно заглянул внутрь. Сунхи, и правда, сидел в своем пошарпанном кресле и смотрел телевизор, держа в руках большую синюю чашку. Чонгук дал отмашку, что всё под контролем, и закусил губу, напряжённо наблюдая, как я метнулся к клумбе. Я принялся рвать цветы, и вскоре в моих руках оказался приличный букет белых лилий, а на клумбе появились внушительные проплешины. Чонгук не отрывал от меня восторженного взгляда, а когда вновь посмотрел в окно, то приступ паники исказил его лицо. Сунхи поднялся из кресла и направился к двери. Не раздумывая, Чонгук бросился ко мне: — Он идет! Бежим! Удивительно проворно, как сайгак, он перескочил клумбу и бросился вперёд, оглядываясь, не отстаю ли я. Несмотря на то, что я бегал неплохо, смог догнать Чонгука только тогда, когда мы завернули за угол нашей художки. Задыхаясь, мы остановились и скрючились от смеха. — Мы сделали это, Гуки! — Ненормальный! Зачем тебе упёрлись эти цветы? — Я хочу нарисовать тебя с ними. Ты станешь для меня «fleur de lys». Хочу изобразить тебя именно таким, каким увидел, выйдя из школы — окутанным солнечным светом и вокруг цветы. Возможно, у меня получится изобразить эти блики чистоты и невинности. — Возможно или?.. — Получится, Гуки. Вот увидишь, теперь у меня всё получится! Давай пройдем в студию через запасной выход, чтобы не попадаться Сунхи на глаза. Я сделаю несколько эскизов. Чонгук вспыхнул смущенно и чуть дерзко ответил, глядя мне в глаза: — Нет, — он твёрдо отстранил мою руку, — Тэхён, ты никогда не просил меня. Ты говорил, что хочешь написать портрет, что нарисуешь эскиз, но никогда не просил разрешения. Возможно, ты забыл о волшебном слове? Мне стало неловко и стыдно, от того, что я принимал, как само собой разумеющееся, тот факт, что Чонгук тратил бездну своего времени на меня. — Прости... Чонгук, пожалуйста, проведи со мной этот вечер и будь моей моделью, — и я торжественно вручил ему букет лилий. Я, еле сдерживая смех, от понимания того, что это выглядело, - как предложение руки и сердца. И Чонгук мне подыграл. Он смущённо потупил глаза, потом прикрыл лицо ладонями, словно засмущался, и с придыханием произнес: — Я согласен! — и забрал букет из моих рук, пряча в него своё лицо, с самой очаровательной улыбкой в мире. Мы снова рассмеялись, а потом Чонгук, откинув чёлку с глаз, посмотрел на меня лукавым взглядом и уточнил: — А модели ведь положено платить? Я прокашлялся и ошарашено уставился, на не в шутку, обнаглевшего мелкого, а тот как ни в чём не бывало продолжал: — Давай пиццу закажем? Рассчитаешься со мной едой. Я дико голодный. А что ты хочешь? У меня молодой, растущий организм. Ты какую любишь? — Маргариту. Сыр моцарелла, спелые помидоры и листья свежего базилика — моя любимая пицца, это она, — я мечтательно прикрыл глаза, представляя её вкус и хруст зажаристой корочки. — Хорошо, мы закажем пиццу и пойдём творить шедевр. Гуки, а ты знал, что раньше итальянцы тесто для пиццы месили ногами? — Ногами? — Чонгук округлил глаза и замер, не веря в услышанное. — Ага! Пицца первоначально была обычной лепёшкой. Крестьяне просто выпекали её в печи, а чтобы было сытнее, сдабривали её мясом, оливками и сыром, щедро поливая ароматным маслом. В общем всем, что было под рукой. Потом пиццу стали готовить в трактирах и тесто для неё уже месили специально. Однажды король Италии тайно прогуливался по Неаполю и проголодался. Он зашёл покушать в трактир, и там ему предложили популярное блюдо — пиццу. И оно ему очень понравилось. Король попытался внедрить это блюдо при дворе, но его попытка с треском провалилась. Пиццу не оценили придворные дамы. Им показался слишком неприглядным её вид, больше напоминающий деревенскую еду. А когда они узнали, что тесто в трактирах месили ногами, пицца сразу попала в немилость. — А зачем они это делали ногами? — ошарашено прошептал Чонгук. — В больших объёмах вымесить руками было достаточно сложно, а как известно, итальянцы те ещё лентяи, вот они и придумали такой способ, переняв его у виноделов. — Фу-у… — скривился Чонгук. — Ты знаешь, я передумал есть пиццу. Давай закажем суши. Про них ты не знаешь никакой истории, которая отобьёт аппетит? К счастью, никакой истории про суши я не знал.