Тэхён
сентябрь 2011 года, Сент-Этьен, Франция
Полагаю, что жители Сент-Этьена сонным сентябрьским утром, с большим удивлением потирали глаза, наблюдая мой кросс по улицам города, сопровождаемый отчаянными выкриками «щиба-а-аль!». Искренне матерясь, я проклинал себя и заодно будильник, который не услышал, и благодарил Пак Соджуна, соседа из комнаты напротив, который, уходя, грохнул дверью так, что я проснулся. Я пулей выскочил из дверей кампуса и со всех ног припустил по узким извилистым улочкам района Сантр-Виль, на бегу продевая руки в рукава куртки, пряча взлохмаченные вихры под бейсболку. В прыжке преодолел последние ступени горбатого моста через Фуран и с ходу взял бодрый темп к центральной площади. Уверенно обогнул по дуге группу китайских туристов, замерших с задранными головами вверх и зачарованно смотрящих на остроконечный шпиль ратуши Сен-Шарль. Нырнул на узкую пешеходную улицу Рю Сен-Жан, магазинчики и лавки на которой только еще открывались. Одуряющий аромат ванили и свежей выпечки кондитерской «Мельница» дразнил, и я чуть замедлил бег — мой желудок тут же отозвался голодным урчанием. Но спохватившись, что выбрал эту дорогу не для того, чтобы первым купить горячий круассан, а потому что это был самый короткий путь к лицею, вновь ускорился. Приходилось так и скакать на своих двоих, ведь вызывать такси и ждать общественный транспорт времени не было, а двухколёсным другом я еще не обзавёлся. Подлетев к центральному входу лицея искусств Сент-Этьен, ударил рукой по вертушке двери, и она закружилась каруселью. Одно вращение — и я в пустынном холле, отозвавшемся гулким эхом на звуки моих торопливых шагов. Змеёй проскользнул через турникет и замер, не понимая, в какую сторону бежать дальше. Охранник недовольно покачал головой, не глядя на меня, махнул на блок «А», где располагался актовый и спортивный залы, и снова уныло уставился на вверенные ему турникеты. Преодолевая последние метры пути, приближаясь к точке своего назначения, я бросил взгляд на часы и раздражённо прикусил губу. Все уже собрались в большом актовом зале и минут пятнадцать, как слушали напутствие директрисы перед началом учебного года. Моего первого года в лицее при Академии. Остановившись перед закрытой дверью, я перевёл дух и усмирил сбитое дыхание, стащил куртку с бейсболкой и, осторожно приоткрыв дверь, проскользнул внутрь. Между штор струился солнечный свет, заливая расставленные в ровные ряды стулья. Все места для учеников были заняты, пришлось пристроиться на свободном стуле в ряду преподавателей. Директриса повторяла прописные истины, которые все и так знали наизусть. Её гладкие чёрные волосы были заправлены за уши, дрожащий голос с мягкими переливами «р» журчал по залу. Все выглядели посвежевшими и отдохнувшими после каникул, но к тому времени, как она закончила выступать, в зале стало невыносимо душно и на лбах собравшихся начали выступать капельки пота. Казалось, еще немного и я бы сполз со стула, потеряв сознание. — Нас здесь хотят сварить или зажарить? — прошипел я, не выдержав. Сидящий рядом со мной учитель повернулся и свирепо зыркнул на меня. Все взбодрились, когда директриса объявила, что в этом году в лицее будет преподавать историю искусств месье Лепран и которому прямо сейчас предоставляется слово. Широким шагом он подошёл к микрофону. Лепрану пришлось поднять его до максимума, настраивая под свой рост. Когда он, бликуя очками в золотой оправе, начал говорить, я потянулся к своей папке и сверил расписание. Урок Лепрана был сегодня последним. — Я вижу перед собой молодых людей, которым предстоят великие свершения. Уверен, что педагоги лицея с гордостью будут говорить «Это наши ученики!». Его речь была набором известных клише — тянитесь к мечте, не останавливайтесь на полпути. Но Лепран был виртуозным оратором, его голос был чётким, долгие гласные, твёрдые согласные. Хотелось просто смотреть и слушать, не вникая в суть речи. — Пообещайте себе, что в этом учебном году несмотря ни на что постараетесь стать лучше, — он достал из заднего кармана брюк платок и, промокая лоб, показал тёмное пятно пота подмышкой. — Оставьте свой след в истории. Я заёрзал на стуле, понимая, что тоже вспотел под коленками и в сгибах локтей, но попытался сосредоточиться и сообразить, что имел в виду Лепран, говоря такую пафосную речь. «Какой след и где я смогу оставить? А может Лепран говорил о себе? Ведь это он не побоялся и бросился в огонь, спас человека. Чонгука…» Сердце непроизвольно сжалось, его словно сдавили в тисках. Горько и обидно было осознать, как я ошибался в человеке. И жаль, что понял это не сразу… Поначалу я пытался убедить Лепрана, что он скорее всего не так понял Чонгука. Начал рассказывать какой он необычный человек. Щемящая нежность накатила, когда я вспомнил наше знакомство на крыше, Гука, стоящего на краю… мой страх, что он готов был сорваться вниз, и то, как я бросился его спасать. Потом неожиданно для меня в рассказе всплыло, что у Чонгука была тёмная история в прошлой школе и что он ходил к психологу Ким Сокджину… обо всём этом я поведал Лепрану без утайки, а тот уцепился за эти факты. — …Теперь ты понимаешь, Тэхён, что я не врал тебе, говоря, что он, как обезумевший, напал на меня. Скорее всего стресс, который испытал Чонгук во время пожара, спровоцировал его агрессивность, — голос Лепрана звенел тогда в тишине палаты. — Мне жаль, что мальчишке пришлось испытать такое… Поэтому я не буду усугублять ситуацию и не заявлю в полицию о нападении, но поговорю с его лечащим врачом, чтобы обратили внимание на эти жуткие вспышки гнева. Тэхён, пообещай мне… — Что? — прошептал я, понимая, о чём попросит меня Лепран, но оттягивал идиотским вопросом неизбежное. — Ты не будешь искать встреч с Чонгуком. Он представляет опасность для людей, он представляет в первую очередь опасность для тебя, Тэхён! Это будет непросто, — Лепран сжал мою руку и сказал главное, что мне нужно было знать: — Ты должен сделать так, чтобы Чонгук вычеркнул тебя из своей жизни. Сделай, как я тебя прошу. Обещаешь? Я не мог этого объяснить, но в тот миг я поверил Лепрану сразу и безоговорочно, был готов выполнить любую его просьбу, принимая его безусловную правоту. Всё наконец-то встало на свои места, у меня словно пелена упала с глаз. Я перевёл дыхание и посмотрел ему в глаза: — Обещаю. Благородство Лепрана просто не знало границ: он не стал рассказывать врачу, почему повязка на его руке оказалась сорвана, только сухо попросил обработать рану. Прямо из больницы он позвонил в Посольство и распорядился оформить для меня визу, которую сделали буквально за два дня. Мы вместе, сидя на его больничной койке, забронировали билеты на самолёт. Оставалось только собрать вещи и… оставить в прошлом эту историю. Я поступил правильно — вычеркнул Чонгука из своей жизни. «Но почему же, если я поступил правильно, так болит сердце?» Сейчас, сидя в душном и жарком зале, с задних рядов я жадно вглядывался в Лепрана, ведь мы не виделись больше месяца. Он изменился: похудел, сменил причёску, скрыл под ярким платком ожог на шее. Неизменным остался его пытливый и цепкий взгляд, пробирающий до мурашек. Последний раз мы виделись у трапа самолёта — Лепрана уже в аэропорту встречала карета скорой помощи, готовая отвезти в центр пластической хирургии. Поэтому он поручил сопровождать меня своему поверенному, Марселю Форстье, который и привёз нас в небольшой городок Сент-Этьен в пригороде Лиона. Общежития в кампусе были небольшими — по сути, просто дома с восемью комнатами и апартаментами дежурной. Заселение происходило весьма своеобразно — лотереей. И мне повезло, что я вытащил комнату на одного. Сент-Этьен был известен как город, в котором появилась первая трамвайная линия в Европе, где по улицам до сих пор, дребезжа и позвякивая колокольчиком, ездил старый трамвай. Город, где между современных домов с красной черепичной крышей спряталась, чудом уцелевшая, средневековая башня крепостной стены. Но не архитектура и не история города заставляла сердце биться сильнее — в Сент-Этьене был огромный музей изобразительного искусства с самым значимым во Франции собранием Клода Моне, Пикассо, Матисса и Уорхолла. Всё свободное время я пропадал там или на уроках французского языка, которые организовал всё тот же поверенный Лепрана. Он отправил меня на занятия к репетитору — старушке, божьему одуванчику. — Bonjour, mon garçon, — любезно поприветствовала она меня и хитро посмотрела поверх очков. — Нас на кухне дожидаются свежайшие ванильные шукеты и чай с мелиссой. Мы это попробуем, а заодно ты расскажешь о себе, только, чур, на французском языке. — Это неудобно… Я не могу. — Ты что? Это лучшие булочки в мире! Кто их не пробовал, тот не жил. Боже, храни Францию и её пекарей! Ты ведь не откажешься и составишь мне компанию? Ты чувствуешь этот божественный аромат? — она взмахнула рукой перед моим носом, заставляя принюхаться. — C'est un vrai orgasme (фр. — это настоящий оргазм)! — вырвалось у меня непроизвольно, и я ошарашенно захлопнул рот. Она от души рассмеялась. Её смех и голос были гибкими, блестящими — настоящее сопрано, которое проникало во все уголки души. Она за месяц, легко и незаметно, подтянула мой уровень с B2 до желаемого для всех приемных комиссий уровня С1. И теперь я без труда понимал всё то, что говорили учителя со сцены. Мой сосед, Пак Соджун, хоть и был старше меня, но по стечению обстоятельств стал моим одноклассником. Он завалил итоговый тест, так и оказался повторно на курсе première, со мной в одной группе. В расписании на осенний триместр у меня стоял продвинутый французский, углублённый курс искусства, геополитика, литература, философия, и… ненавистная мне алгебра с геометрией. В первый день учёбы я, навьючившись учебниками, бегал на уроки из одного корпуса в другой. К середине дня голова гудела от новых имён и впечатлений, поэтому звонок, возвещающий конец урока и начало большой перемены, прозвучал, как спасительный колокол. Соджун, в рюкзаке которого с утра царил идеальный порядок, сейчас как попало покидал туда свои вещи и спрыгнул со стула. Мы вышли из здания лицея и уверенным шагом направились в сторону кондитерской, перед которой выстроилась длинная очередь из учителей и учеников. — В «Мельнице» делают самые вкусные сэндвичи. Ты знал это? — мы пристроились в её хвост. — Первое время будет трудно, — с видом бывалого человека поучал Соджун, — ведь это необычный лицей. Но раз ты получил стипендию и оказался здесь, значит ты достоин, чтобы тут учиться. Очередь двигалась на удивление быстро. Когда мы оказались почти у прилавка с выпечкой, Соджун пригладил и без того идеально лежащие волосы и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке. — Бонжур, Беатрис, — весело воскликнул он. За прилавком стояла миловидная девушка примерно нашего возраста. При виде нас она очаровательно покраснела и, поправив прядь волос, приветливо откликнулась: — Ça va (как дела)? Что будешь сегодня, Соджун? Как обычно? — Сэндвич с курицей и бутылку воды, будь любезна. Кстати, познакомься, это Тэхён, мой сосед и он новенький. — Привет, Тэхён. Что ты будешь брать? — Сэндвич с тунцом, пожалуйста, и колу, — смущаясь попросил я. Девушка лучезарно улыбнулась: — Запомните, здесь всегда можно вкусно поесть, — она лукаво подмигнула и сверх заказа положила сладкую булочку, посыпанную сахаром. — Это тебе за счёт заведения, красавчик. — Обожаю эту булочную, — громким шёпотом произнёс Соджун, — а мне не полагается комплимент? Я вроде тоже ничего. — Сегодня только комплименты от шефа. Рассмеявшись, мы отошли от стойки, оплатив напитки и сэндвичи. — Сегодня отличная погода. Предлагаю забрать эти деликатесы с собой и пообедать в сквере. Что скажешь? Я оглядел переполненный зал и маленькие кованые столики, которые все были заняты. — Думаю, идея отличная! — после того, как я проспал завтрак, сил дожидаться, пока освободиться место, просто не было. На огромном газоне почти не было свободного места — студенты заполонили всё. Я выдохнул с облегчением, когда мы наконец нашли свободный клочок на траве и поспешили занять его, расстелив куртки. Для полного счастья не хватало вида на Эйфелеву башню и кофе с круассаном. Соджун не обманул — сэндвич и вправду был вкусным, ничуть не хуже воздушного рогалика с заварным кремом из моей мечты. — Ты уже определился с факультативами? Решил, куда будешь поступать? — Да, хочу поступать на фотографическое отделение. Вот только чтобы там учиться, необходимо получить аттестат, — Соджун обречённо выдохнул. — Это же здорово, а почему столько тоски в голосе? — Хорошая новость — я всё еще не теряю надежду перескочить за десять баллов при сдаче БАК, плохая новость — вести историю искусств, а это обязательный экзамен, смею напомнить, поставили в этом году Лепрана. Поэтому надежда становится очень призрачной. — Почему Лепран попал в категорию плохих новостей? — я недоумённо уставился на друга. — Первое время я его и сам побаивался, но когда узнал лучше… Соджун рассмеялся, не дав мне договорить: — Его считают самым строгим учителем в Сент-Этьене. Некоторые даже утверждают, что он строже любого преподавателя в Академии. Принесла же его нелёгкая в этом году в лицей. Говорят, что из-за аварии, в которую он попал этим летом, Лепран больше не может рисовать, вот и пришлось идти лектором по истории искусств к нам в лицей. — Чушь и бред, не собирай непроверенные сплетни. — А у тебя есть проверенные? Не поделишься? — Соджун закатил глаза, но на его губах играла плутоватая улыбка. — Кстати, Тэхён, заметил, что Беатрис с тобой явно флиртовала. Не хочешь пригласить её на свидание? Я перестал жевать. И моргать. И даже дышать перестал, только крепче сжал бутылку с колой в руке, так, что она хрустнула. На минуту перед глазами возник образ, неуловимый и мимолётный. Я дёрнулся. Словно рухнул с небес. Так бывает, когда снится, что ты падаешь — и вдруг просыпаешься, провалившись в кровать. Чонгук. Я видел, как он склонил голову к плечу и улыбнулся мне. Это было мгновение — как вспышка. Видение исчезло практически сразу. — Никогда не предлагай мне такого, — попросил я со всей серьёзностью, и улыбка покинула лицо Соджуна. — Я просто пошутил, Тэ, — растерянно ответил он, вглядываясь в моё лицо. — А если бы и флиртовала? Что в этом такого? Я же не предложил упасть перед ней на колени с предложением руки и сердца. «Действительно, что в этом такого? Что страшного в том, что я понравился кому-то? Что пугающего в том, чтобы попробовать построить отношения?» Мучительно постарался прогнать эти вопросы из головы, потому что не готов на них ответить. Мне проще было спрятать голову в песок, как страусу, лишь бы не анализировать собственные действия и чувства. Мне стало неловко. Может, я действительно слишком бурно отреагировал? — Прости, чувствую себя полным идиотом, — признался я. — Думаешь, буду убеждать в обратном? — Соджун иронично фыркнул. — Ты прав как никогда. Потому что обычно люди иначе реагируют на подобное предложение. — Я не знаю, как на это реагировать, — честно признался я, отложив еду. — Думаю, я не создан для подобных глупостей. — Что скрывается за словом «глупость»? — не без интереса уточнил Соджун. — Ну… вся эта книжная чушь о любви. Знаешь, это идиотское желание, которое часто загадывают на новый год — встретить того самого человека и жить с ним долго и счастливо. — А что не так с этим желанием? Этого, пожалуй, и правда все хотят. — Ну значит, я не как все. Потому что считаю, что всё это ложь. Ясно? Любовь — это не что-то прекрасное и воздушное, она может быть злой и безжалостной. Люди втираются в доверие, прикидываясь совершенно не теми, кем они являются на самом деле. А потом… потом всё сжигают дотла. — Прости, ты уверен, что бывает именно так, а не иначе? — Да. Я знаю о чем говорю. И больше не собираюсь повторять ошибок. Почему мы вообще об этом говорим? Мы погрузились в молчание. Есть совсем расхотелось и я, завернув сэндвич в бумагу, убрал его в рюкзак. — Знаешь что, Тэ, — Соджун нарушил молчание, — однажды ты встретишь человека, от которого тебе снесёт крышу, и жизнь наполнится совсем другими красками, она приобретёт смысл. И тогда… тогда ты ничего не сможешь с этим поделать. Его лицо озарила такая неловкая улыбка, что мне от этого стало не по себе. — Лучше я буду мечтать о чём-то более реалистичном, например, что стану известным художником, чем о глупой сказке со счастливым концом, — я подорвался с места. У меня возникло дикое желание закончить этот разговор и сбежать. Я схватил рюкзак и решительно направился к выходу из сквера, бросив через плечо: — Увидимся на паре. Спасибо, что провёл время со мной, прости, но сейчас мне нужно побыть одному. Наконец я заставил себя остановиться на склоне лужайки за гуманитарным корпусом. Успокойся. Дыши. Прислонился к одинокому клёну и прикоснулся к горячим щекам тыльной стороной ладони. Я был так взвинчен, что вспотел, хотя на улице было нежарко. Всё в порядке, просто порисуй и успокойся. Сел спиной к дереву, достал блокнот и карандаш. Штрихи сами собой складывались в рисунок — пожар. Пляшущие языки огня сплетались в дикий танец. Я уехал за тысячу километров от Чонгука, но прошлое упорно цеплялось за меня, не желая отпускать. Скетч-бук выскользнул из рук, я в изнеможении прикрыл глаза. Вдруг услышал приближающиеся шаги и поднял взгляд. Солнце заслонила крупная фигура. — Ну, привет. Я загородился ладонью от солнца — это был месье Лепран. Когда он заметил мои покрасневшие глаза, у него вытянулось лицо. — Тебя кто-то обидел? — я покачал головой. — Хочешь чтобы я ушёл? — поколебавшись, я опять покачал отрицательно головой. Лепран опустился на землю совсем рядом со мной и поднял скетч-бук. — Прости, не хотел тебе мешать, заметил тебя вон из того окна, — он показал в сторону учебного корпуса за нашими спинами, — и решил подойти поздороваться. Можно узнать, что тебя так расстроило? Я перевёл дух, пытаясь найти слова. — Это сложно объяснить, — втянув воздух, наконец ответил Лепрану, надеясь, что тот сменит тему. — Понимаю, что сложно. Трудные вопросы и должны у тебя вызывать затруднения, Тэхён. — Может это бессмыслица… но я опасаюсь, что всё будет напрасно. — Ты говоришь вполне разумные вещи, mon cher. Всё будет зависеть только от тебя, а напрасны были твои усилия или нет, покажет только время. Я понимаю, как тебе сложно. Я иногда так волнуюсь за таких учеников, как ты, — говорил он. — Тех, кто приехал сюда и оказался далеко от дома, от родных и друзей. В чужой стране, без поддержки так легко можно сбиться с пути и пропасть. Но ведь ты справишься? Лепран наверняка видел, как я утирал слёзы, и подумал, что я расстроился из-за переезда. Но я плакал, потому что последние несколько месяцев жил лишь мечтами об одном единственном человеке… Я плакал, потому что понимал, что потерял его навсегда. — Я знаю — всё будет хорошо, — уверенно ответил я, чтобы подтвердить предположения Лепрана, — Вы правы… просто иногда бывает одиноко. Потому что я не слабак, который будет ныть и жаловаться своему «покровителю», потому что он мне точно в этом не поможет, как и слёзы. — Ты знаешь, Тэхён, в одиночестве есть своя прелесть. Я, например, очень люблю оставаться наедине со своими мыслями, мне с ними не скучно, — Лепран улыбнулся и я поневоле последовал его примеру. — Я видел, что ты что-то рисовал. Покажешь? Лепран осторожно держал блокнот обеими руками, и от одного только вида моего блокнота в его руках по моему телу пробежала дрожь. Он протянул мне его, не решаясь открыть без моего разрешения. И я едва заметно кивнул, разрешая. Он медленно открыл блокнот, словно открывал дверь в мой мир. Я слегка нервничал и следил за реакцией. Лепран пытливо изучал мои наброски, которые я делал гуляя по городу или просиживая часами в музее изобразительного искусства. Средневековая архитектура, городские зарисовки, встречались портреты людей, силуэты, фигуры. Лепран чуть дольше задержался на наброске скульптуры «Амура и Психеи». Я старался изобразить её в мельчайших деталях: Амур, обнявший Психею и положивший голову на её плечо, рассматривал вместе со своей возлюбленной бабочку, сидящую у него на руке, символ невинности и мимолётности. — Как долго ты над ним работал? — спросил Лепран. — Недолго, — соврал я, решив не уточнять количество часов проведенных в музее перед копией скульптуры, оригинал которой хранился в Лувре. — Я был прав, ты особенный: в тебе есть что-то, о чём заурядные отличники могут только мечтать. Ты сумел изобразить это так… сексуально, — Лепран подался вперёд, оказавшись совсем близко. — Ты ведь понимаешь значение этого слова? Что означает для тебя сексуальность, Тэхён? — Лепран не выглядел смущённым, задавая такой вопрос, наоборот — он с неким вызовом смотрел мне в глаза. Его вопрос расколол меня надвое: тело оставалось здесь, рядом с Лепраном, а разум бежал прочь. Я отстранился. Едва заметно, но он это почувствовал. — Я не хотел тебя смущать и уж тем более не хочу переходить границу. Я понял — это была проверка. Он хотел увидеть, как я на это среагирую. Месье Лепран вдруг показался мне одновременно смущённым и полным надежд, будто скажи я, что это ненормально, он мог бы расплакаться. Поэтому я покачал головой: — Я не смутился. Для меня сексуальность это что-то неуловимое: жесты, запахи, взгляды, улыбка. Сочетание всего этого в нужных пропорциях, в каких — я не могу понять или объяснить. Что-то неуловимое и… в тоже время желанное. — О, это так чудесно сказано, — Лепран опустил руку и мягко, опасливо погладил моё колено так, как гладят собаку, которая может взбеситься и укусить. — Так что же скрывается за этим словом? Всё происходящее очень походило на флирт, только вот серьёзность лица Лепрана не позволяла понять, так это или нет. Ведь по идее флирт — это весело, а происходящее сейчас было слишком тяжело для веселья. — То, как мы видим любимого человека, — не раздумывая ответил я и вытянул, скрестив ноги так, что Лепрану пришлось убрать свою ладонь. — Красота всегда в глазах смотрящего.