Лепран
2011 год, Париж, Франция
— Я в порядке, — поспешно ответил я дрожащим голосом. — Тогда вытри слёзы и иди на колени к папочке, — Пьер Дидье призывно похлопал себя по голой ляжке. Дежавю… Тэхён ответил мне той же самой фразой, которую произнёс я почти двадцать лет назад. Воспоминания вдруг обрушились лавиной, закрутились вихрем. Словно кто-то взял мои внутренности и начал вязать из них узлы. Мне было почти столько же лет, сколько сейчас Тэхёну, когда я приехал из Руана в Париж, с точно такими же, как у него, горящими глазами, с точно такой же целью — покорить не только столицу Франции, а заявить о себе всему миру. Вот только путь к мечте у нас с Тэхёном оказался разным. Столкнувшись один на один с большим городом, очень быстро понял, что никто меня не ждал здесь с распростёртыми объятиями. Деньги, которые дали родители, таяли на глазах, а заказов было очень мало. Да кого я обманываю, их совсем не было. Крохотную комнату «в престижном районе» (как говорилось в объявлении), которую мне удалось снять на Монмартре, сложно было назвать жилищем. Это был скорее чердак, который кое-как прибрали к моему приходу и с трудом впихнули кровать с бугристым матрасом. Похоже, что жилым помещением его назвали лишь из-за микроскопической ванной и мансардного окна, которое протекало, когда шёл дождь. Каждый день поднимаясь по крутой лестнице на четвёртый этаж, я утешал себя тем, что мои восхождения заменяли занятия в фитнес-клубе, позволяя сэкономить хоть на этом. Нет, я не повёл Тэхёна, чтобы показать где жил раньше — не хотелось разрушать образ благородного потомка знатного рода. Моя первая квартира располагалась в одном из самых популярных районов Монмартра — площади Пигаль, известной как центр квартала красных фонарей. Здесь размещались секс-шопы и стриптиз-клубы, а в переулках работали бордели. И привлекало это туристов не меньше, чем богемная площадь Тертр, которую облюбовали художники. Через полтора месяца после приезда в Париж у меня почти не осталось денег, пришлось забыть о завтраках и ланчах и покупать обед у хозяйки квартиры, который был настолько скверный, что кроме меня никто из жильцов этого не делал. Я мечтал вырваться из этого места, был уверен, что не задержусь здесь надолго, а для этого нужно было найти продюсера. Поэтому принялся методично обзванивать агентства, пытаясь записаться на собеседования, направлял портфолио, переходя от отчаяния к негодованию и тоске и… снова к отчаянию. Никто не торопился заключать со мной контракт, все отмахивались, как от назойливой мухи, или вовсе не перезванивали. Список потенциальных агентств таял на глазах, одну за другой я вычёркивал из него фамилии, пока не осталась одна — Пьер Дидье. — Посмотрите на мои работы. В конце есть дипломы и рекомендательное письмо префекта. Я с замиранием сердца открыл портфолио на самой лучшей своей работе — кафедрального собора Нотр-Дам в Руане. Полноватый мужчина, небрежно развалившийся в кресле передо мной, даже не смотрел на папку, разложенную перед ним на столе. Он шлифовал пилочкой ногти, с бо́льшим интересом разглядывая полученный результат, чем мои рисунки. — После Клода Моне любое изображение Нотр-Дам будет лишь жалким подобием, — Дидье пододвинул папку ко мне, намекая, что разговор на этом окончен. — Забавно, что имя Моне узнали только после «Салона отверженных». Жаль, что в наше время не организуют такие выставки. Может тогда художники, которым отказывают агенты, смогли бы показать людям своё творчество, — дерзко ответил я. Еле сдерживая возмущение, я схватил портфолио со стола, но это вышло так неловко, что несколько рисунков выскользнули и упали на пол. Злость с еще большей силой захлестнула меня, я почувствовал, как в уголках глаз начали скапливаться слёзы от бессилия. И чтобы их скрыть, я поспешно наклонился за рисунками. — Приличная одежда есть? Я резко распрямился и порывисто обернулся, еле сдерживая себя, чтобы не нахамить в ответ. Тот, не обращая внимания на моё негодование, продолжал: — Сегодня вечером открытие фестиваля импрессионизма. Пойдёшь со мной, — из его уст это звучало не как предложение, а скорее как приказ. — В смысле? Зачем вам для этого нужна компания, да еще и незнакомого человека? Я бы очень хотел попасть на такой фестиваль. Это моя мечта, но… — Тогда закрой рот, пока я не передумал, и к шести вечера будь готов. Считай это жестом благотворительности с моей стороны. Ты вполне подойдёшь на вечер для роли спутника. Молодой, смазливый, дерзкий, лицо еще не примелькалось в наших кругах. Если повезёт, то найдёшь там себе агента. — Мне взять с собой портфолио? — вспыхнул я счастливо от замаячившей на горизонте перспективы. — Вот же глупый мальчишка! Себя продавай, а не работы. Надеюсь, ты не рассчитывал, что тебя начнут продвигать исключительно за талант? Забудь. И опустись на землю. Я, конечно, знал, что многие артисты, певцы, художники спят со своими агентами, что вкладывают деньги только в тех, кто ходит в фаворитах у продюсера, но оторопел, когда Дидье предложил мне это открытым текстом. По коже побежали мурашки. Я понял, у меня не было выбора. Можно было, конечно, гордо и молча продолжать идти ко дну или… уцепиться сейчас за эту возможность и выплыть на поверхность. Нужно было соглашаться. — Там какой-то особый дресс-код? — Смени джинсы на брюки. Одни брюки, — Дидье многозначительно хмыкнул. — Этого будет достаточно. Не желаешь сейчас меня отблагодарить? — Ах, да, простите. Спасибо огромное за предоставленную возможность. — Меньше текста. Чего замер столбом? Раздевайся. Дидье встал из-за стола и, не обращая на меня внимания, прошёл к двери и закрыл её. В груди потяжелело и перед глазами всё поплыло. Однако, стараясь не подать виду, смиренно приступил к раздеванию, убеждая себя, что это всего лишь секс, в нём нет ничего отвратительного. — Ложись, — скомандовал Дидье, уже расстегнув ширинку и освободив из белья налитой член. Растеряно оглянулся, не понимая куда предложили мне лечь. В кабинете не было дивана. — Я не знаю куда… — Животом на стол, — подсказал Дидье, доставая из верхнего ящика смазку и презервативы. Я быстро лёг, уткнувшись лбом в руки, сцепил зубы и приготовился. Ощущения обещали быть не самыми приятными. И всё равно неожиданное прикосновение к ягодице заставило меня крупно вздрогнуть. Дидье бесцеремонно развёл половинки в стороны и щупал дырочку. Непроизвольно сжался и попытался отодвинуться от чужой руки. Но он держал крепко и напористо просунул один палец. — Когда у тебя было последний раз? Ты очень узкий. Расслабься, — он с оттяжкой хлопнул по ягодице. Я не признался тогда, что у меня это был первый раз, молчал сцепив зубы. Сердце похолодело, когда почувствовал, что в ход пошла смазка. Только закрыл глаза, пытаясь отвлечься и ни о чём не думать. Дидье без предупреждения толкнулся. Я болезненно проскулил и дёрнулся. Чем глубже он входил в меня, тем сильнее хотелось вырваться. Но тот не выпускал из цепкого хвата, только сильнее навалился на меня потной тушей. В начале я пытался изворачиваться, стонал и скулил от боли. Бесполезно. Дидье, оттянув меня за волосы, не обращая внимания на мои жалкие попытки вывернуться, продолжал ритмично вбиваться. По кабинету раздавались пошлые шлепки тел, сопровождаемые его громкими стонами и моим жалким скулежом. Ноги подкашивались, казалось, я не чувствовал ни задницы, ни себя. Наконец Дидье резко вышел и, стянув презерватив, продолжал надрачивать, чтобы кончить мне на поясницу. Я безвольно распластался на столешнице, ожидая пока тот кончит. — Ты как? — поинтересовался Дидье, усаживаясь в кресло и промокая пот со лба салфеткой. — Я в порядке, — поспешно ответил я, натягивая одежду. — Тогда вытри слёзы и иди на колени к папочке, — Пьер Дидье призывно похлопал себя по голой ляжке. — Знаешь, как говорит известная на Монмартре мадам Жюли своим девочкам? «Не береги пизду — заработаешь звезду», — Дидье сально засмеялся. — Считай, что с сегодняшнего дня у тебя есть агент. Давай обсудим твои перспективы и условия моей помощи. Опустив голову, я выдохнул от облегчения. Всё произошедшее стало неважным: ради того, чтобы заключить контракт с агентством, можно было и потерпеть. Старческие серые глаза продолжали внимательно меня разглядывать. Пьер будто читал мысли, закрепляя мои надежды словами: — От тебя требуется быть готовым в любое время, когда я только этого захочу, пошире раздвигать ноги и доставлять папочке радость, — говоря это, Дидье продолжал сминать мои ягодицы. — А я помогу тебе приобрести известность, выведу тебя в свет, подарю новое имя. Забудь своё, оно слишком банальное и деревенское. Отныне тебя будут звать… Жан-Люка Лепран. Представим тебя, как потомка рода Лепранов, иммигрировавших из Франции в начале прошлого века, и не так давно вернувшегося на родину из Америки. Люка Лепран… — старик словно покатал имя на языке, пробовал, как оно будет звучать вслух. — Поверь, оно будет притягивать всех секретом и загадочным, никому не известным прошлым. Дидье сдержал своё слово — моё новое имя стало брендом. Красивый, молодой, талантливый. Дидье сделал так, что ко мне выстраивались в очередь, чтобы получить картину и уносили их из мастерской, не дожидаясь пока полотно высохнет. Жалел ли я, что согласился тогда стать его любовником? Наверное, в первые мгновения, пока натягивал трусы. Потом просто принял это, как данность, стараясь выжать из этих отношений для себя максимум. Свободу и независимость я приобрёл спустя восемь лет наших отношений, когда Дидье скоропостижно скончался. Сочетание спиртного и виагры, без которой старик уже практически ни на что не был способен в постели, привело к сердечному приступу. Хорошо, что умер Дидье не с членом в моей заднице. И на том спасибо. После его смерти по завещанию мне досталось приличное состояние: две квартиры в Париже, фамильный дом в Нормандии и галерея на L’avenue Anatole-France (проспект Анатоля Франса). Мировой финансовый кризис 2008 года, который начался с ипотечного в США, серьёзно пошатнул моё финансовое благополучие. Именно тогда, распродавая потихоньку коллекцию картин Дидье, мне пришла в голову гениальная идея. Зачем продавать шедевры? Можно делать подделки! У Клода Моне было около 250 картин из цикла «Кувшинки», но только на европейском рынке гуляет свыше трёх тысяч «его картин». Всего-то нужно было придумать картинам красивую легенду появления. Например… что картины долго пылились в квартире, которую моя выдуманная семья спешно покинула в период оккупации в 1940 году. И только спустя несколько лет, когда я, «потомок знатного рода», вернулся в Париж, обнаружил фамильную коллекцию в целости и сохранности. Только тогда решил показать её широкой публике. Для достоверности в коллекцию можно будет добавить и настоящие полотна. Картины, не представляющие особой ценности, подарить музеям, а подделки продать в частные коллекции с аукциона. Потихоньку начал готовить почву: покупал старинные картины неизвестных художников. Не потому что я был ценителем прекрасного — старинные картины нужны были мне исключительно для подрамника и холста. Воздействие высокой температуры на холст прекрасно очищало его от краски, сохраняя при этом фактуру первоначальной подмалёвки. Освоил технику изготовления красок из фенолформальдегида и естественных масел. Масляная живопись сохла очень медленно, для некоторых картин, в которых количество слоёв превышало сотни, требовалось ждать полвека, чтобы они высохли полностью. Мне удалось создать особые краски, которые в специальной печи при определённой температуре затвердевали за два часа настолько, что их не брал обычный растворитель. Одной из главных проблем стал кракелюр. Очень долго не удавалось добиться нужного эффекта. На старых картинах были не просто трещинки — это были морщинки времени, в которые въедалась пыль. Именно это придавало оригинальным полотнам неповторимый налёт старины. Покрывая полотно тонким слоем китайской туши, я добился нужного результата. Тушь оседала и просачивалась в трещинки, создавая видимость въевшейся пыли. Оставалось только скипидаром аккуратно удалить тушь с поверхности. Я не изобретал велосипед, а лишь воспользовался и чуть усовершенствовал советы Эрика Хебборна из книги «Учебник фальсификатора», своеобразного руководства по изготовлению подделок. Сам Хебборн, помимо книги, оставил в наследство тысячи рисунков, которые он выполнял на бумаге из книг той же эпохи, грунтовку и краски изготавливал из тех же материалов, что использовали авторы. Многие его произведения были приобретены музеями, эксперты даже не догадывались, что вешали в один ряд с шедеврами подделки злого гения. Жаль, что вскоре после выхода книги, Хебборна нашли с проломленным черепом в Риме. По чистой случайности произошло это после перевода его книги на итальянский язык. То ли арт-мафия рассердилась, то ли кое-кто из итальянских коллекционеров оказался недоволен. Такой участи для себя я не хотел. Поэтому не спешил, скрупулёзно разрабатывая план. Но для него пока не хватало самого важного звена. Волшебной руки того, кто будет делать копии, которые никто и никогда не сумеет отличить от оригинала. Рисковать самому мне не хотелось, да и слишком узнаваемый стиль живописи был у меня. Вот так, по щелчку пальцев, изменить его не получалось, сколько бы я ни пробовал. Нужен был талантливый и никому не известный художник. Тэхён… он оказался именно тем, кого я искал несколько лет. Я это понял еще тогда, в Корее. Он обладал феноменальным умением выплёскивать эмоции и рассказывать о чувствах, используя не слова, а линии и цвета, оживлять радость и боль, грусть и воодушевление. В него нужно было лишь вложить капельку мастерства и уверенности в себе. На мастер-классах в Сеуле я специально давал такие задания, чтобы можно было максимально проверить, способен ли Тэхён прочувствовать эмоции, которые вкладывали в картины художники, ощутить их отголоски в собственном сердце. Не просто нарисовать по образцу, а проникнуть в разум и чувства давно ушедшего человека, нарисовавшего шедевр. Тэхён с лёгкостью справлялся с заданием, если требовалось скопировать картину. Следуя врождённой художественной интуиции, он улавливал настроение, эмоции автора, идеально подбирая при этом технику рисования. Словно третьим глазом видел, как художник держал грифель, под каким уклоном кисть. Оставалось совсем немного — отточить его мастерство, доведя до совершенства, и тогда… Тогда на его имени можно будет заработать миллионы евро, точнее его имени никто не узнает, как бы Тэхёну ни хотелось. Потому что в искусстве умершие люди ценились намного выше, чем живущие. Вот только сегодня ночью меня захлестнуло наваждение, граничащее с помешательством. Захотелось присвоить его себе целиком, полностью. Не только душу, которая, судя по его горящим и восхищённым глазам, и так уже принадлежала мне, но и тело. Такое гибкое, манящее… Я всё испортил. Не сдержался. Сорвался. Поступил с ним ровно так же, как обошёлся со мной Пьер Дидье. Я его изнасиловал. Хоть Тэхён и заверял, что с ним всё в порядке, его взгляд при этом был потухшим. Мёртвым. Нужно было срочно исправлять ситуацию, иначе весь мой план пойдёт к чертям собачьим.Тэхён
Мы сидели в машине на стоянке. Лепран не спешил снимать блокировку с дверей и выпускать меня, он явно тянул время. В тишине раздавалось ритмичное постукивание пальцев по рулю. Наконец он начал говорить: — Вижу, что ты расстроен. Ты не похож сам на себя, Тэхён. «Интересно, а на кого я похож?» — мелькнуло в голове, но вслух я это не озвучил. Разговаривать не хотелось. Всё вдруг стало серым и мерзко противным. Чувствовал себя опустошённым и разбитым. И одиноким. Более одиноким, чем когда-либо. — Мы не обязаны это обсуждать, — сухо отрезал я. — Нет, — настойчиво ответил Лепран, — обязаны. Меня так сильно к тебе тянет, Тэхён. Я никогда и ни к кому не испытывал таких чувств. Ты для меня как новая вселенная. Чем больше говорил Лепран, тем сильнее хотелось мне смотаться отсюда. «Как бы сбежать, как бы сбежать?» — крутилось в голове. — Ты такой красивый… интересный… и умный… — Хватит, Люка. Никакой я не умный. Умные люди не попадают в подобные истории. Я не такой, — сказал я уже твёрже. — Да что с тобой такое? Почему ты так о себе? Сейчас, глядя тебе в глаза, я начал сомневаться, что тебе понравилось заниматься любовью. — Любовью? — уточнил я, едко прищурившись. — Может я слишком поторопил события, но сдерживаться, после того как ты сам первым начал ласкать меня, я уже не мог, — голос Лепрана стал вкрадчивым, — ты отзывался на мои ласки, на которые я решился только когда ты согласился. Тебе нравилось то, чем мы занимались. Это просто потрясающе, насколько ты чувствительный и открытый в сексе… Ошарашено откручивая события назад, я с ужасом признал правоту его слов. Ни на один его вопрос «можно?» я не ответил «нет, остановись», позволяя Лепрану заходить всё дальше и дальше в своих действиях. Только стонал, как последняя шлюха, подмахивая и позорно кончая ему в рот. Я сам протянул руку и начал ему дрочить — Лепран даже не просил меня об этом. Не возмутился, не оттолкнул и не сбежал, когда Лепран уложил меня на подушки. Было ужасно стыдно и… больно принимать эту правду. Больно не физически — саднящая чернота разрасталась внутри, пачкая сердце. — … Ты такой отзывчивый на прикосновения и поцелуи, — рука Лепрана опустилась на моё колено и сжала его. — Но сейчас сам на себя не похож. Не молчи, Тэхён. Я честно не понимаю, что сделал не так. Тут мне пришлось призвать на помощь всю свою выдержку чтобы не сорваться в истерику. — Я чувствую себя использованным. Ты взял меня силой. Лепран вздрогнул, как будто его ударили. Больно. Словами. И даже от такой маленькой победы мне стало намного лучше, я почувствовал прилив сил и уверенности. Я отодвинулся и брезгливо скинул руку с колена. Не хотел, чтобы меня трогали. Никто, никогда, ни за что! — Только не это… — голос Лепрана зазвенел. — Боже, кем ты меня считаешь, Тэхён?! Он почти кричал. Я знал, кем я его считал. Я не знал, кем я считал себя. — Я никогда бы не пошёл против твоей воли! Странно, что приходится говорить об этом. Если ты не хотел и тебе было противно, почему ты сразу этого не сказал? Лепран спрятал лицо в ладонях, качая головой, словно пытался вытряхнуть из неё мои слова. Потом неестественно выпрямился и механическим голосом, словно задушив внутри все чувства, начал говорить: — Я приношу извинения, если своими действиями напугал тебя и позволил так думать. Мы оба были не в себе. Даю тебе слово, что больше такого не повторится. Ты мой ученик, а я твой учитель. Так было и так будет дальше. Просто забудь, Тэхён. Я больше никогда не перейду границу. — Мне нужно сказать вам за это спасибо? Хочется вам верить, но… не получается. Не думаю, что произошедшее так легко забыть. Если он что-то и говорил, я не слышал. Рёв крови в венах и стук сердца в ушах заглушали все звуки. В горле била пульсация, как будто большой спутанный комок слов застрял в глотке. Мне нужно было срочно выйти из машины. Нервно дёрнул за ручку. — Выпустите меня! Немедленно! Дверцы машины щёлкнули, даря долгожданную свободу. Я выскочил на улицу, задыхаясь от приступа паники. — Тэхён! — Лепран выскочил следом, настиг меня и схватил за плечо, резко разворачивая к себе. — Я честно не понимаю, что сделал не так… Может когда-нибудь ты вспомнишь обо мне, как о человеке, что полюбил тебя и... совершил ошибку. А пока… попытайся меня простить и забыть об этом. Посмотрев в лицо Лепрану, я заметил, как тот напряжённо замер, вероятно, пытался предугадать, что я буду делать дальше. — Пусти, — я попытался вырваться, но он держал меня слишком крепко. Стиснул зубы, чтобы не закричать. Закричать на него, чтобы убрал руки. Хотелось кричать в голос, потому что не понимал, что происходит. Всё, что говорил сейчас Лепран о своих нежных чувствах, абсолютно не совпадало с тем, как он поступил. Складывалось ощущение, что мы с ним вчера были в разных местах, а не в одной постели. Мне хотелось кричать, потому что казалось, что я навсегда застряну там… в произошедшем. Крепко сжав кулаки, приказал себе: «На счёт три — пошёл. Один, два — толчок! Отодвинься. Оттолкни его! Просто оттолкни. Три!» Я вырвался. Словно взрывной волной Лепрана отбросило назад. Но я оказался свободным. Он попытался снова схватить за рукав. — Тэхён, ты чего? Я в ту же секунду отдёрнул руку и процедил: — Не трогай меня! Лепран в панике оглянулся. Видимо, боялся, что нас могли услышать в кампусе. Он напряжённо замер. — Не уверен, действительно ли ты осознаёшь, с какими последствиями нам двоим придётся столкнуться, если о наших отношениях узнают посторонние, — дрожащие слова Лепрана разбивались о воздух. — Скорее всего меня уволят, но и тебя отправят на все четыре стороны. После такого скандала администрация не захочет, чтобы ты продолжал обучение в лицее. Я скептически посмотрел на него. — Меня не вышибут. Ведь я же не виноват. Скорее я жертва. — Администрацию это не волнует. Руководство избавляется от всех возмутителей спокойствия и того, что наносит урон репутации заведения. Если дело не выйдет за стены лицея, это будет огромным везением, но если о нас станет известно правоохранительным органам, я точно сяду в тюрьму. А тебя после моего ареста первым делом возьмут под опеку государства, то есть ты отправишься в детский дом. Даже не надейся, что тебя экстрадируют назад в Корею. — Да ладно, — фыркнул я. — Государству не нравятся родители, которые позволяют своему ребёнку болтаться с извращенцем. Ведь именно так ты сейчас меня называешь? Тэхён, ты не представляешь, насколько жестокой бывает система. Прошу тебя, не дай ей возможность разрушить наши с тобой жизни. Не хочу тебя пугать, но на карту поставлено слишком многое. Когда Лепран начал так рассуждать, мой мозг за ним не поспевал. Я чувствовал, что он преувеличивал, но в ошеломлении не мог понять чему верить, а чему нет. В его устах даже самые немыслимые предположения казались вероятными. — Я понял. Теперь могу идти? — я пытался сдержаться и сделать вид, что у меня не было никакой истерики. — Мы и так привлекаем к себе ненужное внимание. Кивнув головой, я указал на приближающегося к нам Соджуна, который еще издали начал кричать мне: — Тэхён, ты где был? Мы волновались, когда ты вчера не вернулся в кампус! Молчал, не зная, что ответить другу. Красивой легенды на своё отсутствие не придумал, полагаясь на уверения Лепрана, что он предупредил всех в лицее о моём двухдневном пребывании в Париже. — У Тэхёна вчера поднялась температура, поэтому я предложил ему остаться в студии галереи, не ехать обратно в кампус. А утром отвёз к врачу. В подтверждение сказанного я потряс пакетом с логотипом аптеки, внутри которого болтались обезболивающие и мазь от геморроя, которая прекрасно лечит трещины и повреждения, как заверил личный врач Лепрана. — Ну ты даёшь. Как тебя угораздило? На улице же тепло. — Сам не понимаю. Наверное, на Эйфелевой башне продуло. До свидания, месье Лепран. Пойду исполнять рекомендации врача. Мне в ближайшие дни нужен будет покой и постельный режим. — Конечно, иди, — поспешно ответил Лепран, — всё будет хорошо. «Всё будет хорошо», — обычно так говорят, когда нечего больше сказать, завершают разговор бессмысленной, общей фразой. Перед уходом я оглянулся и увидел, как Лепран, сгорбившись, стоял на тёмной лужайке. Его чувство вины ощущалось так явственно — казалось, что его можно было попробовать на вкус.