В море корабли

Матвея очень нервировало его первое путешествие. Он судорожно и устало вздыхал, в очередной раз перетаскивая небольшие коробки с неизвестным для него содержимым, чтобы загрузить его на лайнер. Здесь чрезвычайно не хватало рабочих, поэтому приходилось трудиться вдвое больше, чем если бы состав был адекватным, однако обещали и заплатить столько же, чтобы и не обидеть всех энтузиастов. Только деньги привели Матвея сюда, к этому злосчастному слишком большому кораблю с людьми, проблемами с финансами не обладающими. Каждый из них, проходя по трапу, представлял собой нечто далёкое и совершенное, невероятно занятое и одетое с иголочки. Вот суетливая возрастная пара в дизайнерских нарядах с подростком, выглядящим, как модель из журнала. Вот женщина, разговаривающая по телефону, стоящему как годовой заработок Матвея, с ребёнком, модный вид которому взрослым и не снился, а рядом статная бабуля с надменными глазами. По трапу стал медленно подниматься старик в неопрятной гавайской рубашке с пятнами от кетчупа и шортах: похож на своего, но нутро подсказывало, что самым богатым тут будет он. Матвей, кряхтя, поставил тяжеленный ящик и понял, что, глядя на собирающуюся на лайнере толпу, не чувствует ничего, кроме усталости, обиды и жгучей, неприятной зависти. Его рука потянулась к лицу, чтобы смахнуть капли пота. Матвею было уже двадцать три, а он так и не нашёл работу по собственной специальности. В работе отказывали то тут, то там, из-за отсутствия опыта, молодости, нехватки мест, а на переезд в более большой город, столицу, например, категорически не хватало средств. Столица там, далеко, ближе к северу, а он здесь, на юге, в портовых маленьких городках, страдающих от жары, пыли и проблем с бизнесом. Туристы чаще ездили в популярные курорты, а-то и заграницу, не желая посещать южное захолустье. Всё вокруг утягивало Матвея в пропасть, где отсутствовал любой намёк на надежду. Уже несколько лет он мотался от подработки к подработке, пополняя банковскую карточку грошами и тут же тратя их на съём квартиры, коммуналку, продукты. То помочь разгрести завал, то перетаскать рыбу после ловли, то поохранять старый магазинчик или отель, иногда задержаться на месяц на работе официанта или уборщика в пресловутой кафешке. На жизнь еле-еле хватало. – Чё ты скис, малёк, – раздался хриплый голос мужчины, заставивший Матвея вздрогнуть. Он удивлённо уставился на ещё одного деда в мятых лохмотьях, улыбающемуся ему золотой челюстью с потерянными местами зубами. Дед покашлял, морщины и слегка опухшее лицо ярко свидетельствовали о пристрастии к алкоголю, а голос – к табаку. Однако держался он явно стойко: его руки не дрожали, а осанка была практически не искривлена. Матвей глянул на ящик, который дед тащил, тот в ответ на молчание посмеялся: – Чё-ж испугался что-ли? Не волнуйся, я здешний, Филипп, – он протянул руку Матвею, Матей в ответ её пожал, представившись своим собственным именем. – Сколько лет тябе, Матвей? – повторил Филипп, запоминая имечко. – Двадцать три, – вздохнул парнишка. – Вы тоже грузчиком устроились? – Я тут уже которые лета грузчик, Матвей! И уборщик. Знаешь, никто не хочеть работать здесь. Работать совсем не хотелось, поэтому разговор потёк дальше: – Да, мой дядя мне уже сказал. Я тут официант, на самом деле. – Дядя? Наверное, тоже здешний уже долго? Дай угадаю, черты у тебя Алексеевы… Матвей закивал: – Да, Алексей. Он работает здесь и помог мне устроиться. Денег очень не достаёт. Филипп засмеялся и вдруг начал монолог, который не прерывался долгое время, заставлял себя слушать: – Ещё бы не доставало, как бы не доставало! Здесь каждый за деньгами бежить. Вот только выдержишь ли ты, а, малёк? Я даже не о наглецах этих, как их, ну, мажорах этих на лайнере, говорю, они, конечно, тот ещё ад заставять пережить: это не так, то не этак. А сколько извращений я уже увидел, помню, раз слышу, охають… а, нет, почём тебе знать? Ты не уборщик, и не ходи часто по каютам, ясно? Другое вот… Бывають тут странности одна хуже другой, все официантики наподобие тебя сбегают сразу же после конца круиза и никогда не возвращаются. А я всех помню, ты не думай, что если я старик и пьющий, то память у меня плохая. Ты, вот, готов призрака увидеть, а, малёк? Только я, да Лёшка с другими мужиками выдерживаем эту напасть. Иногда идёшь за вядром, а вядра в кладовке и нет… ищешь, ищешь, туда сходишь, сюда, может, забыл где, или унёс кто? Возвращаешься, а вядро уже тут, стоит, как ни бывало. Ты думаешь, наверное, я проглазел? А я не проглазел: его там правда не было. Исчезло, а потом появилось. Или, бывает, моешь палубу утром, а тут выходит какой-то совершенно незнакомый мужчина в старом костюме, глаза таращит, как ты сейчас, пугается, бежит обратно… и след его простывает! Больше ты этого мужика на палубе не видишь, нигде, никогда! Призраки всё это, точно тебе говорю! Так что ты не приглядывайся, может, и не заметишь. Но кроме призраков таких есть ещё капитан наш. Вот кто-кто, а этот правда ветеран круиза! Жуткий очень, донельзя необщительный, дотошный, хотя славный, ни разу не подвёл, все плавания без проблем происходили, ну, кроме странностей тех. Только иногда заставляеть некоторые каюты по три-четыре раза перемывать подряд, как будто пытается оттуда чего-то выжать, спрятать, чтобы ни единый человек не видел. – Что спрятать? Вы же могли видеть остатки… Филипп насмешливо блеснул своими глазами: – А вот не знаю, малёк, тут я тебе дя-де-дятектив. Уже испугался, ну? Ты мене говори, если заметишь странности, и надейся, чтобы в этот раз всё прошло также славно. Не трогай капитана, ну? Пусть смотрит за круизом. – Я и не собирался… Они проговорили ещё совсем немного, рядом крикнул злой уставший и потный сорокалетний мужчина, не терпящий их ленивого вида, и потому и Филипп, и Матвей скоро молча пошли трудиться дальше на благо недолгого путешествия. Как бы не сойти с ума с такими разговорчиками.