Она любила боль...

      Она лежала на подушке, смотря на свои исколотые ладони. Водила пальцами по мелким царапинам, из которых местами ещё сочилась кровь, вытирала её о простынь. Кожа приятно зудела, напоминая о том, как она послушно выполняла его приказания. Как старательно собирала каждый осколочек. Она даже сняла башмаки и прошлась по полу босиком, чтобы убедиться в том, что на нём ничего не осталось. Пара мелких кусочков больно впились в стопу, оставляя кровь на полу, которую Микаса тут же вытерла подолом собственного платья.       Это был последний раз, когда она могла причинить себе боль. В будущем профессор запретил ей себя как-либо истязать, и, чтобы не искушать себя лишний раз, она выкинула маникюрные ножницы и швейные иголки. Всё равно она не пользовалась ими по прямому назначению.       В эту ночь спала очень плохо. Постоянно ворочалась, без конца проматывая в голове их короткую встречу. Она запомнила мельчайшие детали: идеальные стрелки на его брюках, торчащую ручку из нагрудного кармана пиджака, чёрные ботинки, настолько чистые, что в них отражался свет лампочки на потолке.       Она вновь и вновь включала запись лекции, чтобы послушать его голос. Она не понимала ровным счётом ничего. Одни незнакомые слова и формулировки, но голос… Этот голос она готова была слушать вечно. И кровь в жилах текла быстрее, стоило ей представить, как он говорит ей: «накажу тебя». Эта фраза вызывала приятные судороги внизу живота. Между ног становилось как-то слишком мокро. Микаса даже подумала, что случайно описалась, но это было что-то другое. Жидкость, до текущего момента ей малоизвестная. Кажется, ещё в приюте она замечала подобную прозрачную субстанцию, выходящую из промежности между ног, но стоило ей проявить к этому внимание, как сразу же появлялись строгие воспитательницы, которые достаточно доходчиво с помощью розг объясняли, что это нечто грязное, мерзкое, противное. Это нельзя трогать руками, нельзя нюхать или смотреть. Да и вообще было бы хорошо зашить эту промежность, чтобы оттуда никогда и ничего не вытекло больше.       Вспомнив об этом, она замерла, словно опасаясь, что с неё вновь скинут одеяло и стащат на пол. Но ничего не происходило, а любопытство продолжало требовать пощупать себя между ног. Там, где волос было, казалось бы, не меньше, чем на голове. Только волос был совсем другой. Жёсткий и вьющийся. Ладонь на этом пушке легонько пружинила, а неизвестная жидкость обволакивала каждый волос.       Хотелось снова и снова трогать себя там. Изучать.       Наверное, всё, что как-либо казалось любопытным, было греховным и запретным.       Ей было интересно. Все вокруг говорили про секс. Девочки обсуждали месячные, половые органы, позы из порно, но всё для Микасы было чуждым.       Однажды она уже решилась переступить через эту черту, когда встретилась со своим кумиром. И высшие силы показали ей, что приютские воспитатели были правы: в сексе нет ничего приятного. Нет ничего радостного. Секс — это боль и страдания.       Но, несмотря на всё это, она продолжала чувствовать возбуждение и думать о том, а что если бы там был не знаменитый певец, но профессор физики из её университета.       Хотела было прикусить губу за подобные мысли, но остановилась: она обещала не наносить себе вреда. Выдохнула. Она должна делать то, что ей велено.       Она шла уже на свою третью пару по физике. Одногруппники с удивлением наблюдали, как эта мрачная девочка входит в аудиторию. Весь год она сидела дома, и никто, кроме Саши, толком её не видел, но вдруг она проявляет какой-то слишком повышенный интерес к достаточно сложной науке.       Она снова села за первую парту, прямо напротив профессора. Тот глянул на неё и сразу же поставил галочку о присутствии в журнале, а затем приступил объяснять новую тему. Она снова поставила телефон на аудиозапись, чтобы прослушать несколько раз в дороге, а потом дома и ещё перед сном. Профессор писал мелом на чёрной доске. Крохотные белые песчинки падали на пол. Микаса внутри уже поставила галочку, что ей стоит это убрать. Правда, нужно получить разрешение профессора.       Он медленно ходил из одного конца кабинета в другой, задавал вопросы студентам. Те поднимали руку, профессор выбирал любого из них, и тот отвечал на вопрос. Если ответ был верным, то он поощрял студента коротким «молодец». В этот момент Микасе тоже захотелось ответить.       — Кто мне скажет, как определить направление индукционного тока? — он стоял к присутствующим спиной, а затем резко развернулся, когда озвучил вопрос. Изучил взглядом студентов, нашёл несколько поднятых рук и глазами приказал отвечать.       Да, он не просит, он приказывает. В любом его движении, жесте, слове Микаса чувствовала приказ. Она глянула на одногруппника, который, не вставая со своего места, начал отвечать.       Профессор внимательно слушал. Казалось, он мог выстрелить взглядом, если ответ будет неверным. От этого ощущения кровь стыла в жилах, и Микаса была готова продать душу дьяволу, чтобы испытать это на себе. Но, как он верно сказал, она была слишком тупа. Ни на один вопрос она не знала ответ.       Безмозглая, ни на что негодная дура!       — …а какие силы называются внутренними? — Микаса не услышала первую часть вопроса, но рука будто сама поднялась вверх.       Нет, она не знала ответа, даже приблизительно. Но хотела, чтобы он просто посмотрел на неё, чтобы он спросил её, чтобы она ответила ему.       Он вновь оглядел аудиторию, выискивая поднятые ладони, и на пару мгновений остановился на ней. Его глаза подозрительно сощурились, а затем скользнули дальше.       Локоть слегка согнулся, а затем выпрямился вновь, как бы настойчиво прося выбрать её. Но профессор этого не заметил, продолжил говорить дальше.       Всё это время Микаса держала руку поднятой. Одногруппники косо смотрели на неё, а профессор делал вид, что не замечает.       — …а какие силы называются внешними? — ещё один вопрос.       Микаса чуть не подпрыгнула, вынуждая всё-таки обратить на неё внимание.       — Аккерман, ты уверена, что знаешь ответ? — профессор раздражённо выдохнул.       Она слегка качнула головой, даже не осознавая, что врёт сама себе.       — Неужели? Ну давай, удиви нас, — Леви спрятал руки за спиной и с любопытством глянул на неё.       Она про себя подметила, что раньше он на неё так не смотрел. Как будто давал шанс поразить его.       — Вы, — коротко ответила.       — Что мы? — не понял профессор.       Микаса пару раз кашлянула, чтобы сказать громче:       — Вы – внешние силы.       Он пару раз хлопнул глазами. В аудитории раздался громкий смех. Гоготали все, кроме профессора. Тот недовольно сложил руки на груди, смотря ей в глаза.       Кажется, она опять провинилась. Сделала что-то не так. Руки предательски потянулись к предплечью и впились в кожу, оставляя глубокие лунки.       На мгновение стало легче, но тут она вспомнила… Бросила взгляд на профессора. Тот всё прекрасно видел. В его взгляде читалось недовольство, но он сделал вид, что не обратил внимания на этот момент.       — Тихо всем, — его стальной голос тут же заткнул всеобщий галдёж. — Продолжаем.       Он — повелитель. Только он одной фразой способен заткнуть столько людей! Все остальные на его фоне были такими мягкими и слабыми. Если бы на его месте был другой человек, никто бы даже не обратил внимания на это простое «тихо всем». Все бы продолжили дальше шуметь, ржать и болтать. Но не с профессором физики. Не с ним. И от этой мысли Микаса расплывалась в улыбке.       Она опять улыбалась.       От этого было немного неловко, она вжала голову в плечи и сложила руки на груди, как бы прячась ото всех.       До конца пары оставалось около получаса.       — Небольшая самостоятельная, и вы свободны, — сказал профессор и достал из ящика стола стопку бумаг с вопросами.       Студенты зашуршали тетрадями, доставая двойные листочки, а профессор что-то начеркал ручкой на бумаге и отправился вдоль рядов, чтобы раздать каждому по заданию.       У её парты он оказался в последнюю очередь, несмотря на то, что её место было ближе всего к нему. Он, словно нарочно, начал с другого конца. А когда оказался у её парты, чуть грубее обычного положил лист на стол.       Микаса подняла на него глаза, заметив, с каким раздражением он смотрит на неё. Он сел за свой стол и уткнулся в журнал, а она взяла в руки листок. На оборотной стороне идеальным почерком было написано:       «Я, кажется, предупреждал, что ещё одно умышленное увечье, и ты будешь наказана!».       Внизу живота запульсировало. Между ног вновь стало мокро, и Микаса заёрзала на стуле от возрастающего возбуждения. Она представляла, как именно он будет её наказывать, и одна картинка была откровеннее другой.       Если полтора часа пары шли быстро, то оставшиеся тридцать минут казались вечностью. На соседних партах студенты старательно писали ответы, перешептывались и ёрзали.       Хотела посмотреть время, но боялась остановить аудиозапись. Микаса чуть прикусила губу. Какая же она дура, что разбила часы! Мало того, что уничтожила чужую вещь. ЕГО вещь! Так ещё и не могла посмотреть, сколько минут осталось до конца.       — Сдаём! — его голос прозвучал как спасение.       Студенты встали со своих мест и дружно положили бумажки на стол, пока Микаса сидела, не двигаясь, на стуле. Одногруппники понемногу начинали привыкать к её присутствию и не оборачивались в её сторону.       Она мысленно подгоняла их к выходу, чтобы они остались наедине.       Наконец дверь захлопнулась.       Профессор сидел напротив и испытующе смотрел на неё. Затем строго спросил:       — Ты прочитала записку?       Она качнула головой. От одного вопроса мурашки рассыпались по спине и упали куда-то в ноги.       — Я видел, ты сильно ущипнула себя, — он кинул взгляд на её предплечье, где осталось пять лунок от ногтей. — Ты помнишь, что я говорил?       Она вновь качнула головой. От волнения ноги затряслись. Профессор говорил и двигался медленно, словно растягивая секунды. Она чувствовала себя собакой, перед которой положили кость, но не давали при этом вцепиться в неё зубами. Она так же, как и собака, заворожённо смотрела на свою «кость», но она не могла ничего сделать, кроме как наблюдать.       — Что ж, как, думаешь, я буду тебя наказывать? — буднично спросил он.       — Я не знаю, — она хотела было сжать ладони, но увидела его суровый взгляд и остановила себя.       — Подумай, включи фантазию. Я тебе разрешаю говорить всё, что придёт в голову.       Она попыталась собрать воедино все свои мысли, которые уходили от неё, словно тараканы разбегались по углам, стоило включить свет. Этим светом для неё стало его разрешение.       Молчание затянулось. Профессор ждал. Он не любил ждать, Микаса это помнила. Нужно было говорить прямо сейчас:       — Вы дадите мне пощёчину…       — Так, хорошо, — сложил руки на груди, — ещё?       Она нервно нырнула пальцами в сальные волосы.       Точно! Волосы!       — Схватите меня за волосы и оттаскаете по полу.       — Ого, неплохо, ещё? — он продолжал вытаскивать слова из неё клешнями.       — Снимете свой ремень и начнёте бить меня, пока кожа не покроется синяками.       — Какое хорошее предложение! — он вдруг встал, подошёл к ней и нагнулся так близко, что Микаса могла чувствовать его дыхание.       Сейчас она была мышью. Маленькой полёвкой, которую вот-вот проглотят заживо. Целиком. Не жуя.       — У меня есть предложение получше, — сказал почти шёпотом, — интересно, какое? — он выпрямился.       Микаса нервно закачала головой, предвкушая, что именно ей придётся сделать или вытерпеть.       — Я закрою окна, выключу свет…       В этот момент Микаса начала слышать тяжёлый стук своего сердца.       — Выброшу все острые предметы куда подальше, а затем запру…       Она напряглась, как натянутая струна. Вот-вот — и порвётся с глухим дребезжанием.       — …дверь на ключ с той стороны, а ты будешь сидеть на этом стуле и не двинешься никуда, пока я не вернусь и не разрешу тебе уйти.       В этот момент её внутренняя струна лопнула. Она хотела спросить, уйдёт ли он, но побоялась.       — Тебе всё ясно? — его спокойствие напоминало затишье перед бурей.       — Ясно.       — Тогда я пошёл, если завтра найду хоть один след на твоей коже, то пеняй на себя.       Он взял очки, папку с бумагами и захлопнул за собой дверь.       Звук ключа в замке, а затем удаляющиеся шаги. Микаса осталась в пустой аудитории одна без права двинуться со стула.