Шот четвёртый. Холо

Разве у монголов могут быть зелёными глаза? Насколько я помню, генофонд всех тюркских народов подразумевает тёмные волосы и карий цвет радужки. Карий всех оттенков: от светло-жёлтого до темно-коричневого. Зелёных глаз у человека не может быть в принципе. Нет такого пигмента. Впрочем, чисто теоретически, если пацан метис: один родитель тюрк, а второй – допустим, голубоглазый европеоид, то содержание меланина во внешней радужке может быть незначительно снижено, и тогда да... смешение жёлтого и голубого даст зелёный. Но не настолько чистый. У меня даже зародилось лёгкое дежавю. Где-то я уже видел этот уникальный цвет. Возможно, в баре Апероль, когда бармен смешивал коктейль "Хиросима", верхний слой которого состоит из абсента. Или... Да... Ещё та река в горах. Бирюзовый Кайлунь. В начале февраля парочка приятелей из НИИ, помешанных на экстремальном отдыхе, вытащили меня из зоны комфорта в горы – "подышать свежим воздухом". Больше мы не приятели. Но те краски, наверное, навсегда останутся в памяти. И всё же не то. Где же я видел этот цвет, так неожиданно обрамленный восточным разрезом глаз? Проваливаться в такие философские размышления было приятно. Помогало отвлечься от действительности и не задаваться вопросами: "Почему меня больше не вызывали на допрос?", "Почему нет никаких вестей от Габора?", "Что из себя представляют рисовые биточки, которые анонсировали на ужин? И будут ли они пригодными к употреблению в пищу?" Последний вопрос мучал меня сильнее всего, ибо затрагивал как физиологические состояние, так и психологическое. Я уже второй день питался сухариками, конфетами и несладким чаем с плохо пропечённым хлебом. Мне уже не хотелось ни денег, ни славы, ни роскошной квартиры в центре. Хотелось борща, котлет и побриться. С каждой минутой пребывания здесь я всё больше скатывался к самой низшей ступени пирамиды Маслоу. Когда Кропаль вдруг рассмеялся и смущенно опустил колючие иголочки ресниц, я понял, что точка, в которую я туплю уже несколько минут, находится в аккурат между его монгольских глаз. Дурацкая ситуация. Попробуй теперь объясни, что это был чисто профессиональный интерес. И вообще, это был тот самый вонючий случай, когда глупости делал кто-то другой, а стыдно за это было почему-то мне. – Ты кто по национальности? – попытался я сгладить неловкий момент. Получилось коряво, но уж как смог. – Вот ты спросил! – ещё больше развеселился пацан и снова вперил в меня свой абсентовый взгляд. – В школе татарином звали. – Да ну, нет, – запротестовал я и даже замотал гривой, как отгоняющий слепня конь. – На татарина точно не похож. Монгольские глаза расширились, насколько позволила природная геометрия и мордочка Кропаля изобразила то любопытство, с которым кошки смотрят на только что появившееся пятно света на полу. – А на кого похож? – На монгола, – высказал я основное предположение, чем окончательно его рассмешил. И не просто рассмешил, а ввёл состояние не прекращающегося истерического ржача. Мне итак было не по себе из-за того, что произошло между нами под утро. Теперь же и вовсе почувствовал себя клоуном, хотя совершенно не понимал, что такого смешного я сказал. Чем монголы смешнее татар? Грохнула дверца кормушки, и вслед за командным выкриком "ужин" послышались звон половника о кастрюлю и шлепки чего-то мокрого, подающего в алюминиевые миски. Снова пахнуло ароматами самого затрапезного общепита: пережжёным маслом, варёным рисом и хлоркой, которой здесь обрабатывали всё и вся во избежание распространения инфекций. Вопреки сложившейся традиции, Кропаль не сорвался с места и не кинулся за протянутыми в оконце тарелками. Не то чтобы я привык, что меня обслуживают, но если бы ни злобный оклик "вы чё там, уснули?", я бы тоже не пошёл. И тогда тайна рисовых биточков осталась бы нераскрытой. Когда я вернулся с двумя мисками какого-то клейстера с комками неясной этиологии, Кропаль всё ещё продолжал ржать. – Ну, хватит уже, – немного обиженно попросил я и подвинул к нему местный гастрономический шедевр в надежде, что хотя бы так смогу остановить непонятное мне веселье. – Тат... Татаро-монгол, – простонал он сквозь смех и забарабанил по столешнице ладонью, сметая на пол ложку и едва не опрокинув свою порцайку, – Чингисхан, мля. – с каждой секундой расходясь всё больше, он застонал, зажимая руками живот в районе диафрагмы; лицо его покраснело, увлажнилось, потеряло свою привлекательность; казалось, ещё немного и на искаженных губах проявится пена, предвещающая эпилептический припадок. Только теперь до меня дошло, что это не просто смех. Это истерика в чистом виде. – Кропаль? – я тронул его за локоть, и он вздрогнул. – Эй? Ты в порядке? Продолжая захлёбываться, он отрицательно замотал головой; завсхлипывал, будто смех переходит в плачь; шмыгнул носом; заморгал глядя в облупившийся потолок, а потом вдруг резко посерьёзнел, потянулся ко мне через стол и, натужно хрипя, процитировал: – Не оставляй в живых того, кто сделал тебе добро, чтобы никогда не быть в вечном долгу. По спине пробежал целый рой сороконожек. Даже не по спине, а скорее под кожей. Забравшись под эпидермис, они промчались снизу вверх, перебирая тысячами изломанных хитиновых конечностей. Это не тюрьма. Это какой-то психоневрологический диспансер. Буйное отделение. Видя моё смятение, Кропаль глубоко вздохнул, перевёл дух, вытер мокрые от слёз глаза и, облизав губы, тихо произнёс: – Извини. Заносит иногда. Я вообще отбитый наглухо. Так что не обращай внимания. – Спасибо, что предупредил, – всё ещё растеряно съёрничал я, наблюдая, как потомок Чингисхана лезет под стол за утеряной ложкой. – Пожалуйста, – вынырнув, он протёр ложку футболкой, окунул в миску и извлёк из белёсой жижи тот самый рисовый биточек - шарик размером с куриное яйцо, с которого стекала сомнительного вида подлива. Я бы назвал это блюдо более изыскано, что-то вроде "Оскапление в момент оргазма".