Шот четвёртый. Холо

– Ты не будешь? – поедатель рисовых шариков посмотрел на нетронутую порцию с таким вожделением, что даже если бы я и собирался вкусить эту бурду, отказать бы ему не смог. – Забирай. Всё лучшее детям. Я подвинул к нему тарелку и заметил, как Кропаль снова сменил настроение. Вместо того, чтобы обрадоваться аттракциону неслыханной щедрости, он напротив – почему-то потух. То ли заметил на моем лице брезгливость, то ли спохватился, что клянчить еду это плохо. В общем, опять загрузился пацан. – Почему ты ничего не ешь? – он погладил пальцем металлический обод миски и подвинул её обратно ко мне. – Я вообще не уверен, что это съедобно. По виду – смесь для папье-маше. Смотри, – я помешал ложкой загустевшую массу, подцепил один шарик и водрузил его на другой. Они послушно слиплись, образуя рисового снеговика. Кропаль улыбнулся и от этой улыбки ненадолго стало светлей. Своей ложкой он выловил ещё один биточек и попытался повторить мой фокус, но трёхэтажная башня оказалась чрезвычайно хлипкой и почти сразу расползлась с чавкающим звуком. – А если бы это был твой последний ужин, ты бы всё равно не стал? – Если я это съем, это действительно будет мой последний ужин, – улыбнулся я и понюхал. – Ты правда этого не чувствуешь? – Чего? – Запах носков. Кропаль рассмеялся и сморщил нос. Это была моя маленькая победа. Я смог рассмешить этого зажатого и колючего, как ёж, пацана. Отсмеявшись, он зашарил по карманам, спрятал руки под стол, пошуршал там чем-то, а после выставил передо мной зажатые кулаки: – В какой руке? Улыбнувшись давно забытой детской забаве, я шлёпнул по правой. Кропаль выждал интригующую паузу, потом перевернул кулак и разжал пальцы. На ладони лежала арахисовая конфета с красной надписью ПАРКУР на обёртке. – Повезло, – прокомментировал он и положил мой выигрыш рядом отвергнутыми всем биточками. – А вторая какая? – поинтересовался я, справедливо полагая, что разыгрывались два приблизительно равноценных лота. В ответ пацан показал вторую ладонь, но увы, в ней оказалось пусто. – Последняя, – пояснил он, и прозвучало это так трагично, будто речь шла не о конфете, а о последней сигарете перед казнью, или о последнем патроне в обойме, о последней попытке сделать правильный выбор. Искорка его хорошего настроения опять угасала и я поспешил её снова раздуть: – Ммм... Вон оно чего... "Отдай конфету, а не то я рассержусь. Мне наплевать я твоей злости не боюсь", – напел я ковер, слегка подогнанный под ситуацию, и хотел подвинуть сладкий "Паркур" обратно Кропалю, но он перехватил мою руку. – Ты точно не хочешь? Взгляд абсентовых глаз прострелил контрольным в голову. – Да ешь, мне не жалко, – рассмеялся я от неожиданности, – Я может завтра уже на свободе буду. А потом и тебя отсюда вытащу. – Я не про конфету, – он сильнее сжал пальцы, так что кожа у меня на запястье побелела. – А про что? Про биточки? – я запоздало понял, что туплю, но других вариантов у меня всё равно не было. Когда же мой странный сокамерник отрицательно покачал головой, я совсем растерялся: – Кропаль, я тебя не понимаю. Ты о чём сейчас? – Хочешь повторить? – он кивнул в сторону шконок, и я с перепугу обернулся на дверь. – Слушай, забудь, – зашипел я, выворачивая руку из захвата. – Мы уже вроде разобрались, что это была ошибка. Просто друг друга недопоняли. Узкие глаза потомка Чингисхана стали ещё уже: – Ты уверен? – Уверен! Я был увéрен. Я бы́л уверен. На все сто процентов. Чётко и непоколебимо. Я был уверен до самого отбоя. До того момента пока ни погас свет. Но когда я оказался в постели, в моей стопроцентной уверенности обнаружилась погрешность. Небольшая. Промиль десять. Может пятнадцать, не больше. Но её хвалило, чтобы я потерял возможность безмятежно уснуть. Я не извращенец. Не гей. Не сексоголик. Нет! Жажда физической близости объяснялась до смешного просто: любая тюрьма – это филиал Азкабана. Разве что без дементоров. Но они и не требуются. Здесь и без них всё настроено так, чтобы лишить человека источников радости: убогие помещения; тусклые краски; спёртый воздух, пропитанный запахом ядовитого хлора; еда, способная вызывать лишь рвотные позывы; и люди, в общении которых перманентно сквозит негатив. Единственное, что нельзя отобрать – это похоть и возможность её удовлетворить. Пусть и противоестественными способами. Оправдывая себя, я забрался рукой в трусы и мягко сжал тремя пальцами требующий ласки орган. По телу тут же побежала волна удовольствия. Пальцы на ногах инстктивно сжались. Бёдра напряглись. Стараясь дышать как можно ровнее и двигать рукой как можно тише, я принялся гонять шкурку в надежде получить быструю разрядку и затем благополучно уснуть. В какой момент Кропаль спустился со своего яруса и как долго следил за моим рукоблудием, я не знаю. Но я знаю, что чуть богу душу не отдал, когда он, словно кот уловивший движение под одеялом, поймал меня за мастурбирующую руку. Я дернулся так, что кажется вся тюрьма со мной вздрогнула. Нервно захихиков, эта наглая монгольская морда запрыгнул на меня сверху и пришпилил одеялом к матрасу. – То есть точно не хочешь? – шепнул он, щекотнув губами ухо. И что мне оставалось? Пуститься в объяснения: "Это не то, что ты думаешь!" и выглядеть как полный придурок? Или выгнать его со словами: "Спасибо, я сам"? По-моему очевидно, что единственным достойным способом выйти из сложившейся ситуации было отдаться в руки молодого растлителя со словами: "Ладно, давай..."