Братья, по-любому. Вернуть всë

      Приятно осознавать, что знаешь, что надо делать. Вырез лодочкой, талия занижена, с напуском, посадить на поясок… В универмаге купить две нитки пластмассового жемчуга, соединить в одну, завязать узлом и перекинуть на спину… Нет, на спину не надо. А жуткая красная помада за три копейки сойдет за кармин. Женька улыбнулась: «Вроде, неплохо». Далее. Цветок в петличку, например, гардения. Но можно обойтись геранью. Пощипать цветочки на съемной квартире? Легко! А если Дунаеву немного напудрить лицо и зачернить веки, получится один в один какой-нибудь персонаж Мурнау. Нет, он не дастся, а жаль. Теперь ноги. Туфли с застежкой-перепонкой в самый раз будут. Чулки со стрелками, нарисовать карандашиком для бровей. Нет, стрелки – это пошло, и сеточка тоже не годится, иначе примут за, кхм… Что бы еще учудить? Женька добежала до ближайшего дома, распахнула пальтишко, оглядела себя с головы до ног в огромном запыленном окне. Прямой покрой, заниженная талия и крупные мягкие складки, как на греческой тунике. Бабушка Шанель была бы довольна. За окном, в мужском зале парикмахерской, во вращающемся кресле сидел пожилой мужчина и кротко глядел в зеркало. Судя по выражению его лица, клеенчатая попонка, завязанная сзади на бантик, сдавливала ему шею, но он терпел. Девушка с белыми перьями и черными отросшими корнями стригла его машинкой, машинка жужжала, волосы сыпались на пол. И тут Женьку осенило. Она зашла внутрь и спросила, сколько стоит модельная стрижка. Пересчитав остатки, поняла, что хватит и на жемчуга, и на смену имиджа. Конечно, надо было семь раз отмерить, но Филатовой втемяшилось, что она должна была сделать это именно сейчас.       – А не пожалеешь? – спросила одна из теток в цветастом халате, та, которая была свободна. – Такая грива роскошная! Может, уложить по последнему писку? Женька еще раз оглядела себя в зеркало. Тетка выглядела устрашающе – стокилограммовая туша с голубыми перламутровыми веками и остатками волос, пережженных химией.       – Давайте так: сзади коротко, а спереди длинно, - озвучила пожелания Филатова. – И чтобы пряди падали на лицо…       – Каре, что ли? – уточнила цветастая.       – Наверное. Вам видней. Я никогда раньше не стриглась. Тетка кивнула и взялась за ножницы, невозмутимая, как Чингачгук Большой Змей.       – Значит, сзади коротко? Результат Женьке понравился. Повеяло чем-то новым, а что как ни смена имиджа благоприятно влияет на настроение? Витя, который на удивление оказался к ее приходу в квартире, заявил, что у девчонки стервозный вид, еще более стервозный, чем обычно. И ничего более. Итого все правильно, и не надо было называть стокилограммовую «тушей». В следующий раз, решила Женька, надо припасти для нее цветочков или конфет. Пожалуй, конфеты лучше. А еще лучше – кусок говядины, подумала она и тотчас устыдилась. Кусок говядины сейчас никому бы не помешал, но где ж его взять. Повертелась у зеркала, любуясь на новенькую себя. Аккуратно уложенные пряди, в меру томные, обрамляли лицо, которое выглядело нежным, как на дагерротипе. А голове-то правда полегчало!.. Оставался наряд. Без сожаления распорола платье. Зеленый шелк, русалочье озеро, заросли ирисов. И снова ножницы, юркие ласточки с раздвоенными хвостами, и шелк разошелся надвое. А обрезки пойдут на сумочку, и надо позвонить Дунаеву, чтобы купил гель для волос, иначе пробора в ниточку у него не получится.       – И куда ты собралась? – Пчёлкин оперся боком на косяк двери. Опять без стука! Или она и не закрывала?..       – Гулять с Дунаевым. Еще вопросы?       – Масса.       – Ну так оставь эту массу себе. В контролере я не нуждаюсь, в провожатом тоже, мы с ним договаривались – и я иду.       – Да иди, кто тебе мешает. Уточнить хотел: когда ждать мадемуазель, надеюсь, до полуночи? Пока сопровождающий в крыску не превратился, а экипаж в тыкву.       – Проследить снова хочешь?       – Нет, рассчитать, успею ли свершить все свои великие дела до твоего возвращения. Филатову покоробило. Она отбросила ножницы и скривилась:       – Не думаю, что твои великие дела потянут на такое количество времени. Не переживай, Витенька, до комендантского часа я вернусь в эту норку. А теперь, будь добр, не мешай. Витя выгнул губы и воздвиг руки вверх в сдающемся жесте:       – Да за ради бога. То, как его бесило все: ее стрижка, которая, признаться, ей шла, но которая делала ее еще больше… чужой, запретной. Будто острое лезвие ножниц отрезало то, последнее, дорогое, когда Витя имел право прикоснуться к ее курчавым длинным волосам, зарыться в них носом, вдыхая аромат горячего солнца и чего-то мягкого травяного. Ее Дунаев. Ее тон. Ее… все! – все это бешенство он выместил в громком хлопке дверью. И натянутая улыбка Женьки дрогнула и спала. Удовлетворения не принесло. А потом понеслась галопом к станции. С противоположной стороны к платформе приближалась электричка и протяжно гудела – не успеешь, все равно не успеешь. Второе дыхание не пришло, в билетную кассу стоял хвост, электричка с шипением затормозила, открыла двери, впустила и выпустила пассажиров, ушла по расписанию. Небо над Ленинградом расчистилось, разбитые наголову тучи отступали. Филатова опоздала совсем чуть-чуть. Стоило ли бежать, сломя голову, если электрички ходят каждые пятнадцать минут? Стоило! Еще как! Не терпелось убежать от Пчёлкина, сюда, в заботливые руки и теплый взгляд Дунаева. Станции проносились мимо со скоростью звука. Щитовые домики, шлагбаумы, лодки... На станции столпотворение. Андрей у первого вагона, машет рукой. Уставились друг на друга в изумлении.       – Ну и видок у тебя! – засмеялся Дунаев, привычно обнимая ее за плечи.       – На себя-то посмотри! – парировала Филатова, проведя пальцами по его верхней губе. – Смешные тараканьи усики!       – Целый час клеил, прикинь! Все ради перформанса. А где твои волосы?       – Ну кто-то клочья под нос клеил, а кто-то – отстригал. Тебе не нравится?       – Непривычно, – он склонил голову, – зачем? Женька сама не понимала, зачем, поэтому просто пожала плечами.       – Однако не могу не отметить, что это очень стильно, – снова кивнула на усы, – особенно если уложить в правильную форму гелем, кстати, ты купил?       – Купил-купил, – Дунаев засучил манжет рубашки, сверяясь с часами. – Пойдем, опаздываем. Толпа понесла их в нужном направлении, по всем достопримечательностям к кинотеатру «Аврора». Уже в огромном холле, где сновала толпа других гостей и официанты разносили бокалы с шампанским – Дунаев не обманул, они смогли нормально вздохнуть. Теперь Женька и Андрей из общей картины не выбивались, наоборот, полностью оказались в своей тарелке. И будто все ненужное отпало – остались они в толпе красивых людей, в черно-белом кино… Где-то играла спокойная мелодия, навевая что-то хорошее. Пока ждали, Дунаев словил два бокала с игристым, протянул один Женьке.       – Рассказывай, что за две недели в нашем отечестве произошло? – поинтересовалась девушка, намекая на дорогую общагу.       – О-о-о, ты будто запустила неотвратимый механизм… В вашей комнате завелись оккупанты – две дуры с четвертого курса, наглые и мужеподобные. Матерятся непрерывно. Свалили Миленкины вещи на пол, в темном углу, типа ее место возле параши, выпотрошили тумбочку, забрали себе, содержимое бросили. Ну это ты и сам знаешь, кареглазая. Поэтому Юлька с Миленой переехали в комнату напротив, к Ленке, у них полна коробочка, не втиснешься. Наташечка-душечка сидит на кровати ни жива, ни мертва. Теперь ее прессовать будут. Поделом, в прочем.       – Они ничего не говорили…       – Не успели еще, да и когда, – фыркнул он, – ты же сразу после пар улетаешь…       – Ну а у вас? Все стабильно?       – У нас куда круче! Договорился с завхозихой, и теперь мы живем в отдельной комнате, со своим душем! С матрасом, который мы составили из пяти одноместных, положив их прямо на пол, с кадкой лопухов – да, я спер ее из холла, с маленьким холодильником «Морозко», в котором пока ничего нет, зато все свои на месте. Так, невинные шалости, детсад на прогулке. Общага… Уютный уголок, какой-то свой, несмотря на постоянные происшествия. Не то что с Пчёлкиным под одним потолком… Выдернул Женьку как морковку – за косу да на улицу, – образумить и перевоспитать. А у Дунаева весело – сидеть особо не на чем, ни стола, ни стульев. Гости, когда они повалят, будут отгружаться сразу на матрас, для принятия участия в симпозиуме – и это будет их стиль жизни, их марка. Интересно, много ли в общежитии таких комнат, вычеркнутых из общего плана? И как Дунаев это устроил? Шампанское было вкусным. Шампанского было много. И фестиваль фильмов, вопреки своей отличительной черно-белой атмосфере, играл яркими красками. Они общались со старшим поколением, кружились, выплясывали, снова пили шампанское, и приятные пузырьки щекотали горло и взрывались радостным фейерверком в голове. Так хорошо. То, что нужно. Март только начался. От кинотеатра путь пролегал ровно по Невскому проспекту. Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Ленинграде. Для него он составляет все. И в этих нарядах друзья будто окунулись в другую эпоху. Дунаев, девятнадцати лет от роду, с прекрасными усами и в удивительно сшитым сюртуке; прекрасная восемнадцатилетняя Женька в прекрасном зеленом футляре, с блестящими бусинами на спине, которые сейчас были укрыты тканью пальто. На Невском пахло прогулками. Здесь была своя атмосфера. Друзья никуда не спешили, степенно вышагивали по проспекту. Смеялись громко-громко, наперебой обсуждая фильмы. Здесь единственное место, где люди появлялись не по необходимости, охватывающей весь город. Чистые тротуары… Сколько ног оставило на нем свои следы! Холодный ветерок играл в новой стрижке Женьки и шевелил растрепавшуюся укладку Андрея. То ли от его присутствия рядом, то ли от шампанского, Филатовой было тепло. Даже жарко. Она стянула с плеч свое пальтишко, подставляя оголенные участки кожи прохладе.       – Дуреха, оденься!       – Мне жарко…       – Продует, – Дунаев быстро натянул пальто обратно на ее руки, не сдержавшись, добавил: – Заболеешь, тогда подавно тебя видеть не буду. Твой Пчёлкин запрет в своей норе и…       – Он никакой не мой, – огрызнулась она, все же приспустив воротник пальто с шеи. – И хватит о нем.       – Я ни разу и не говорил.       – Вот сейчас сказал. Андрей поджал губы, вздергивая вверх подбородок, сунул руки в карманы брюк и прислонился спиной к кованным ограждениям Аничкова моста. Огни большого города сверкали везде, отражаясь в зеленых глазах Дунаева. Делая их такими теплыми, сочными, как свежая листва ранним летом. Слишком хорошо с ним. Слишком тепло. Это, наверное, не правильно? Странное желание застигло Женьку врасплох и судорожно сжало горло. Этого желать нельзя – пусть даже из низких побуждений и необходимости, – потому что будет слишком больно. Возможность безвозвратно потеряна, да она вообще никогда не была реальной. Но…       – Ты дрожишь, – заметил Дунаев, обхватив ее за плечи и быстро растирая ткань ее пальто, в надежде согреть. – Иди сюда. Это так привычно. От того кажется правильным для них обоих – стоять вот так, обнявшись, прижавшись, согреваясь.       – Как тебе вечер? По-моему, ничего, – продолжал он, и его голос тонул в ее волосах. – Если понравилось, поищу еще что-нибудь на ближайший месяц. Надо как-то твои мозги разгружать и…       – Дунаев, – вдруг очень мягко.       – М?       – Поцелуй меня. Смешок на макушке, а затем теплые губы там же. Женька едва качнула головой.       – Ты не понял. По-другому. Секунды хватило сообразить, о чем она говорила. И его глаза широко раскрылись от удивления, затем подозрительно сузились.       – Ты блефуешь, – очень тихо.       – Поцелуй меня, Дунаев. Он раздумывал, сражаясь сам с собой. В глазах было сомнение. Филатова не знала сама, что за выражение застыло на ее лице в этот момент. И прежде чем осознала, что делает, она приподняла голову, приближаясь к его губам. Заставив его замереть. Это была не она. А, может, и она? Женька не успела ужаснуться сама, что творит. Андрей легонько тряхнул ее за плечи, словно испугался.       – Кареглазая… – ещё тише, чем предыдущее. А взгляд потерян, как и ее собственный. «Не рушь сама ничего!» – кричал внутренний голос. Не смей. Все мысли в голове сжались в одну точку, когда Женька снова слегка приподнялась. Когда едва тронула губы Андрея своими. Тот окаменел еще сильнее. А его губы, кажется, в одно мгновение стали ледяными и обжигающими одновременно. Это конец, наверное. Потому что от ощущения теплого дыхания на щеке у Филатовой едва не подогнулись ноги. Хватило одной секунды. Одного удара сердца, чтобы руки его тут же сжались ещё сильнее, будто он собирался оттолкнуть ее. Но нет. Женька пообещала себе умереть после этого. Сразу же. Она замерла, когда он осторожно выдохнул. Одна рука Дунаева переместилась ей на затылок, нежно накрывая волосы, вторая скользнула по плечам и замерла чуть выше локтя, сжимаясь еще сильнее. Ответил. Его губы, мягкие и теплые, как их обладатель, осторожно целовали ее. Будто вся Женька была фарфоровой статуэткой, на которую даже дышать сильно было опасно. Это длилось всего пару секунд. А затем он остановился. Будто обмер. Отстраняя лицо и вперив в нее свой зеленый взгляд. Девушка открыла глаза, всматриваясь в него. Чувствуя, ощущая всем своим существом грань, на которой он балансировал. Вот оно. Сопротивление. Сжимающиеся челюсти.       – Что же ты творишь, а? – прорычал он в ее губы. Громкий хриплый голос. Она ощутила, как в рот толкнулся его выдох. Витя прав, ты, Женька, самая настоящая стервозина. Платье испортила, волосы отрезала, ввела в заблуждение самого близкого человека… И чего добилась? Тоска на месте, только к ней добавились угрызения совести.       – Издевательство какое-то! Да ну блять! Прежде чем она успела ахнуть, Андрей саданул апперкотом по чугунной ограде моста. Женька моргнула, но продолжала мерить его взглядом. Глаза пекло, но отвернуться сейчас она не могла.       – Ну нельзя! – его кулак пылал, костяшки наливались на глазах, от такого удара впору взвыть – дикая боль, даже Женька ее почувствовала, попыталась схватить Дунаева за запястье.       – Ты что!..       – Я что? Да это ты что как дуреха! Над собой издеваешься, забыться думаешь? Ну я же вижу, я же чувствую! Ты ж не любишь меня.       – А вдруг? – правда, вдруг? Ведь почувствовала сейчас что-то. Только беда с головой. Беда-беда… Плывет все.       – Прекрати. – Его взгляд дрожал. Он весь дрожал. – Прямо в эту минуту прекрати сейчас же! Не любишь, это...       – Люблю. Люблю и не понимаю…       – Вот именно! Ты не понимаешь! – Он никогда бы не повышал так голос, если бы не почувствовал, как больно. Руке. Внутри. Внутри очень больно. Разогретая шампанским душа кипела. – Я! Я тебя люблю, как могу, как получается, как чувствую. Но! Будь у тебя выбор между мной и Пчёлой, ты бы выбрала его. И только посмей сказать обратное...       – Нет.       – Враньё.       – Такого не будет.       – Уже случилось! Вот скажи – я предлагал тебе съехать на квартиру? Ты ни в какую. А тут он влетел, расхреначил все в пух и прах, забрал тебя, как свою собственность, а ты не сделала ничего! Осталась там, хотя это пипец как тебя разрушает! И ты не уйдешь, я знаю. Потому что ты боишься!       – Нет! – всплеснула она руками. – Хорошо, давай я сделаю это! Давай сбегу, снимем эту дурацкую квартиру! Пусть эта глупышка не продолжает. Просто потому, что она сама не понимает, что говорит. Только жмет губы и снова сглатывает, от чего тонкая шея напрягается.       – Остановись.       – Ты же говорил… Еще несколько недель назад говорил, что будешь ждать, – интересно, саму себя сейчас Филатова обманывает или как? – Я решила…       – Решила сыграть в игру – ёкнет или нет? И как? Ёкнуло?       – Ёкнуло! – это правда. Только как? Дунаев качнул головой. Снисходительно, больно посмеялся.       – Ты обманщица. Только плохая… Если ты хочешь таким способом попытаться забыться, то не стоит, – не мог злиться, когда смотрел в этот карий омут глаз. Все затмевала, зараза. – Я, как и обещал, буду рядом, но использовать себя не дам. Если бы ты делала это искренне, я бы был счастлив! Но ты… Так ты мучаешь нас обоих. Прости, но у меня есть самолюбие. Сердце ударило в груди Женьки очень сильно, а он отвернулся. Просто отвернулся, поворачиваясь к ней спиной, будто как ни в чем не бывало продолжая прогулку, сжимая челюсть, сжимая отекший кулак. Оставил кареглазую на мосту, с вылетающим сердцем и горящими внутренностями. И предательскими слезами, кипящими на глазах. Филатова сорвалась с места и побежала. Перехватила его за предплечье, уткнулась лбом в плечо, а он не сбавлял шага. И ее нос тыкался в горячую от его тела рубашку.       – Ты прав... Я дура.       – Есть немного…       – Я все порчу…       – Пока нет, так что не продолжай.       – Дай посмотрю руку… Как бы не хотел грубо, но получилось плавно – освободил руку из ее пальцев, слегка поморщившись.       – С ней все в порядке.       – Вдруг перелом?!       – Это не самое поганое в моей жизни… – Андрей вдруг остановился, и Женька врезалась скулой в его плечо.       – Ты что? – глухо, сипло звучал теперь ее голос. Она теперь просто боялась за все. Дунаев кивнул подбородком в сторону двоих пареньков около края моста, которые оживленно пихали друг в друга маленького котенка. Тот извивался в руках и жалобно попискивал.       – Да не буду я! Сам швыряй!       – Слабо, что ли? А нахрена со мной приперся? Филатова осознала, что происходит, когда самый борзый из этой мини-компашки занес руки над резной перегородкой моста, и маленький пушистый комочек оказался подвешенным в воздухе прямо над Фонтанкой. Девчонка округлила глаза и побежала следом за стремительно направившимся к мучителям Дунаевым.       – Э! Стойте! – басом крикнул друг, выставляя здоровую руку вперед в утешительном жесте.       – Че надо? – огрызнулся тот, что повыше, пока второй продолжал удерживать котенка над речкой.       – Да вот чуть не опоздали на церемонию утопления, – невесело хмыкнул Андрей, равняясь с ними. – Если вам он так в тягость, отдайте его нам. Длинный переглянулся с приятелем, и тот, видимо, пораскинув мозгами, передал котенка за шкирку прямо в протянутые ладони Женьки. Почувствовав безопасность и тепло ее рук, малыш уткнулся влажным горячим носиком в сгиб пальцев, дрожа, как осиновый листочек.       – Что вы за нелюди такие, – зло процедила она, кутая котенка в отвороты пальто.       – Тоже мне моралисты! – длинный сплюнул чуть ли не им под ноги, хлопнул дружка по плечу, и они просто растаяли за поворотом.       – Мудачье, – рыкнул Дунаев, злостно сжав больной кулак, и тут же тихо шикнул. Женька покосилась на его опухшие костяшки.       – У тебя явно перелом. Черт, Дунаев, ну за каким!..       – Большим и толстым, – фыркнул он, убирая из ее поля зрения обе руки в карманы брюк. – И что будем делать с этим четвероногим? В общагу, сама знаешь, его взять не смогу.       – Я заберу его. Хоть одна нормальная душа будет по соседству.       – Идем, я провожу тебя… – Андрей снова пошел впереди, и Женька медленно побрела следом за ним. Ненавидя себя настолько, насколько вообще была способна.       – Прости меня, Дунаев… Прости, я очень боюсь…       – Меня потерять, знаю. Не потеряешь. А теперь давай в тишине пойдем, лады? Позволил себе закинуть руку на ее плечо. Чтобы опять же она не расстроилась. Поверила. Женька приоткрыла рот, боясь сказать хоть слово. Боясь спугнуть его руку, которая прожигала ее даже сквозь ткань пальто. Сильную. Держащую. И, опуская ресницы, девчонка осторожно потерлась лбом о его плотно сжатые губы. Не соображая, слыша лишь, как грохочет в ушах собственное сердце.

***

      Пчёлкин чуть кофе не поперхнулся, когда выйдя с кухни на звук хлопнувшей двери, почувствовал, как между ног забегал серенький пушистый комочек. Чертыхнулся, отступил назад, непонимающе глядя на уставшую Женьку.       – Это че еще за херня?       – Ты свое отражение в зеркале увидел? – фыркнула Филатова, вешая на крючок пальто.       – Ха. Ха, – хмуро процедил Витя, мазанув верхней губой по нижней. – Спрашиваю, что здесь делает этот кот?       – Если я тут живу, то имею право устанавливать свои правила. Теперь он будет жить с нами.       – Да ну? Хозяйка, етить твою… – Пчёлкин подхватил малыша одной рукой, всматриваясь в его мордочку. – А кто будет за ним следить? Приучать не ссать по углам? Воспитывать? Женька скинула ботинки и перехватила котенка из его пальцев, стремительно шагая в свою комнату.       – Я.       – Ты себя воспитать не можешь, о каких котах может идти речь! Девчонка сорвалась с места и уверенным шагом направилась к Пчёле, а стук собственных пяток отдавался в голове ритмичным маршем:       – Спокойной ночи, Виктор Павлович. Чем ближе она становилась, тем кривее ухмылка растягивала его губы. А когда Женька уже собиралась отпихнуть его от двери, чтобы закрыться, до него долетел-таки запах.       – Ля, мать, да ты под хорошим градусом. Прогулка вышла продуктивной, да? Надеюсь, непоправимого не случилось? Она сжала зубы, чувствуя, как внутри все подбирается от злости.       ...Я тебя люблю, как могу, как получается, как чувствую. Но! Будь у тебя выбор между мной и Пчёлой, ты бы выбрала его и только посмей сказать обратное...       ...А тут он влетел, расхреначил все в пух и прах, забрал тебя, как свою собственность, а ты не сделала ничего! Осталась там, хотя это пипец как тебя разрушает! И ты не уйдешь, я знаю. Потому что ты боишься!..       – Гад, – выпалила, замечая, как его брови приподнимаются. Ее золотистые глаза смотрели с пренебрежением, от которого хотелось рвать на себе волосы.       – Всё? – поинтересовался Пчёлкин, складывая руки на груди.       – Ты… страшный человек! Просто козел! – Женька сжала губы, шумно выдохнула, зло глядя ему в глаза. Это было далеко не все, что она собиралась ему сказать. Потому что все из-за него! Все в этой жизни теперь из-за него! Она набрала в легкие побольше воздуха: – Да лучше реально ночевать на лавочке, лишь бы не видеть тебя! Не сидеть под гнетом твоей якобы заботы! Ты, который полгода молчал в тряпочку, никак не проявлялся! Ты, который растоптал меня, орал и доказывал, что между нами – все! И теперь ты решил, что имеешь право на что-то?! В его глазах мелькнуло предупреждение. Филатова послала его к черту и повторила ещё громче:       – Все летит к чертям из-за тебя! Она захлопнула рот, потому что его лицо внезапно оказалось в опасной близости. От былой насмешки не осталось и следа.       – Напилась – контролируй свой поток желчи! Женька едва сдержала истерический смешок, больно ударяя ладонями по его плечам.       – Выйди! Закрой эту чертову дверь за собой и не суйся сюда! Но Витя будто вообще не шелохнулся от такого напора на его грудь. Будто Филатова просто дубасила по гранитной стене.       – Все из-за тебя! Ненавижу!.. Что, и как, и кого – Пчёлу или себя – сама не понимала. Понимала лишь, что ее нехило накрыло. Злость готова была плескаться из ушей. Злость на себя. За свою дурость. За Дунаева, который теперь наверняка проклинает ее. Или нет, он не может, потому что слишком ее ценит. Слишком любит. За что только? Она же просто пустая. Пустая и дурная. Идиотка просто.       – Что я творю! – все выплескивалось вслух. – Все из-за тебя!       – Мне бы тоже хотелось знать, че ты творишь.       – А чего тебе еще хотелось? – Женька вспыхивала все сильнее, сама не понимая, куда ее несет. Просто играло такое дикое желание высказать все, пусть даже абсолютно бессмысленное. – Нахрен пойти не хотелось бы? Нравоучитель! Да я вообще не хочу иметь с тобой никаких дел!       – Чем же ты так нажралась, Филатова… – глухо прорычал Пчёлкин, резко поворачивая голову вправо, будто вдыхая воздух, и снова опустил на нее холодный взгляд.       – Тем ти так нажралясь, Филятова... – криво-косо передразнила она. – Господи, отвали, а? Он схватил ее за подбородок ледяными пальцами. Повернул голову к себе, и Женька почти почувствовала, как расширяются ее зрачки.       – Не говори и не твори того, о чем пожалеешь. Уже сказала. Уже натворила. День сегодня чудный! И перед глазами стеклянный взгляд Дунаева. Бедный, бедный Дунаев, почему он должен страдать?       – Отпусти! Не подходи ко мне вообще, не трогай! Женька не понимала, что это было, но она была полна чего-то неопределенного. Будто полна всего сразу и совершенно пуста одновременно. Из-за него. Отнюдь не из-за того, что он говорил или делал. Ощущение, будто стоило его телу коснуться ее хотя бы кончиком пальца, внутри начинали вертеться шестеренки, которые прежде не двигались. Одна, вторая, третья… И вот они уже гонят кровь так, что, кажется, сосуды сейчас загорятся. Филатова будто неслась по течению, отчаянно пытаясь остановиться, но ноги лишь упирались в бурлящую воду, что заносила ее все глубже. Все дальше. И тут… Неприятный, отвратительный спазм в желудке. Нет-нет-нет! Ну только не это. Не сейчас! Ее вывернет прямо… прямо на Пчёлкина. Ее подбородок дрогнул в его пальцах, Женька судорожно сглотнула, ощущая, как с подкатывающей к горлу тошнотой в виски впивается до невозможности раскаленный шуруп. Витя качнул головой, быстро соображая. Она поморщилась, когда его пальцы выпустили ее челюсть, но только для того, чтобы обхватить ее за талию, взвалить на плечо, и сам Пчёлкин быстро пошел по коридору в ванную, будто и не было вовсе их стычки. Успел вовремя откинуть крышку унитаза, прежде чем Женька спала с его рук тряпичной куклой и опорожнила желудок. Застонала глухо, жмурясь. Витя устало провел ладонью по лицу. Ее нужно воспитывать. Она слишком много о себе возомнила. Упрямая, гордая, повсюду со своим ядовитым языком. Но столкнувшись со своим отражением в зеркале, Пчёла не увидел в своих глазах и толики злости. Только ставшая хронической обеспокоенность. После всего, что было. Женька обхватила голову ладонями, убирая со лба влажные волосы. Чертова прическа. Пчёлкин подхватил ее под руку и нагнул к ванной, пустил на всю мощность прохладную воду и направил поток душевой лейки прямо в ее бледно-зеленое лицо. Филатова задохнулась от неожиданности, вскрикнула, стараясь отвернуться, но не смогла.       – Убери! Убери, ну! – холодные щекочащие струйки ударили по языку. – Хватит! Женька уронила голову, прикрывая ладонью губы, когда ощутила небрежные мазки полотенцем по ее мокрым волосам. А затем снова руки. Несут. Голова – ноющая, пустая – трясется. И через несколько секунд встречается с холодной спасительной подушкой. Пчёлкин ее укладывает? Укладывает. Накрывает пледом. И молчит. Она еле распахнула глаза, наблюдая, как Витя ставит рядом стул, на него – стакан воды, под него – тазик. И садится рядом. Рука небрежно мнет ее плечо.       – Как же я тебя ненавижу… – слабеющим хриплым голосом прошептала Женька. – Ты… Запнулась. И, кажется, вырубилась, будто по щелчку. Пчёлкин хохотнул, подобрал льнущего к ногам котенка, на автомате погладил его холку, прижимая к груди, и уставился в потолок.       – Я тебя тоже, Филатова.