Братья, по-любому. Вернуть всë

      День стоял безветренный и солнечный, лужи блестели в рыжеватых лучах, люди сновали вдоль проезжей части, как муравьи по рабочим тропкам. Женька легонько жмурилась от солнца, записывая лекцию Малиновского, краем уха прислушиваясь к напряженному сопению Андрея – тот за несколько недель приноровился писать каракули левой рукой, но под бодрый голос Вадима и других преподавателей это получалось из рук вон плохо, во всех смыслах. Закусив кончик языка, Дунаев поправил косынку на шее, в которой безвольно висела загипсованная рука, и осознал, что добрую часть информации не суждено законспектировать от слова «совсем». Женька молча придвинула к себе его тетрадь и быстро стала выводить лекцию – самое основное, с упором на собственный конспект.       – Я сам, – тоном, не терпящим возражений, буркнул Андрей.       – Че ты сам? – нахмурилась Филатова. – Сам ты глупости наделал, дурная голова ногам покоя не дает, в твоем случае – рукам. Дай помогу уже…       – По части глупостей у нас больший спец ты.       – Спасибо, сказал, запомню…       – Филатова, Дунаев? – Малиновский облокотился ладонью на крепкую спинку стула и смерил студентов непонимающим взглядом. – У вас есть другая информация по теме?       – Извините, Ва… – начал было Андрей, но Женька тут же перебила друга:       – Нет, Вадим Юрич, только просьба – не могли бы вы еще раз повторить про мультифрагментарный перелом? Некоторым будет полезно. Малиновский, казалось, только сейчас заметил вялое состояние Дунаева и причину этой вялости. Парнишка умудрялся виртуозно скрываться за спинами своих одногруппников, да и преподаватель не особо зацикливал внимание на друге Филатовой.       – Раз законспектировать не имеется возможности, будем обучаться на практике. Господин Дунаев, прошу… Вадим жестом указал на место рядом с собой на кафедре, и Андрей, надув губы и покачав головой в сторону Женьки, медленно двинулся к Малиновскому.       – Опиши свой характер травмы, – кивнул Вадим Юрьевич.       – Закрытый, клинообразный, – дернул плечом Андрей. – Неполный… Что там еще?..       – Механизм происхождения, – подсказала подруга.       – Перелом ладьевидной кости и вывих полулунной кости. Вадим Юрьевич не сдержался и заломил бровь в удивлении.       – Интересный экземпляр. Господа студенты, вернитесь обратно на две страницы своих конспектов и пометьте, что такое повреждение называется переломовывих де Кервена. Они возникают при падении на согнутую кисть, прямом ударе по ладони или ударе кулаком по твердому предмету. Данный случай относится как раз к последнему. Я прав, Андрей? Дунаев скрипнул зубами и кротко кивнул.       – Переломы тела ладьевидной кости срастаются в сроки до шести месяцев, - ровно продолжал Вадим. – Это зависит от особенностей питания и кровоснабжения ладьевидной кости. Если один из отломков остается без достаточного питания, он может подвергнуться рассасыванию. Часто в месте перелома образуется ложный сустав и кисты в теле ладьевидной кости. У Женьки глаза на лоб чуть не полезли. Шесть месяцев! Дунаев, ты придурок. Любимый придурок, блин!       – К следующему занятию, если будет не сложно, принеси снимки своей руки, – попросил Андрея Малиновский. – Рассмотрим на примере. Возвращайся, – наблюдая, как Дунаев взлетел вверх к своей парте, продолжил: – Теперь вернемся к мультифрагментарному перелому. Это сложный перелом с множественным образованием отломков разной величины. Нередко является совокупной характеристикой клинообразного перелома…       – Полгода! – прошипела Филатова, когда друг приземлился рядом. – Дунаев, в следующий раз, когда решишь отмудохать еще пару оград, надевай перчатки.       – А ты в следующий раз не твори глупости и умей вовремя остановиться, лады? – парировал Андрей и уткнулся в свой конспект. Лучшая защита – нападение, давно известный факт. Женька в случившемся винила себя и только себя. Немного Андрея за несдержанность, но это было лишь малым процентом. И девчонка понимала, что ничего плохого в их взаимоотношениях с Дунаевым не произойдет, но эта напускная холодность и абсолютно искренняя обида друг на друга продолжали мешать. Нужно расставить все точки над «i» и прийти к общему знаменателю. Чего она и дождалась, наконец, еле-еле, когда Малиновский только для нее заметно кивнул, напоминая про их встречу, и Филатова перехватила Дунаева за руку, когда все уже направились к выходу из аудитории.       – Задержись на минутку.       – Понабралась педагогических штучек у своего Малиновского, что ли? – фыркнул Андрей, но все-таки остановился. Присел бедром на край парты и вопросительно взглянул на подругу. Женька сцепила руки в замок, поднялась, чтобы быть наравне с другом, но оказалась выше на ступень, снова опустилась на скамью, и теперь выглядела со стороны как нашкодивший котенок перед хозяином. Не годится. Поднялась снова и повторила позу Дунаева – так же присела на парту. Вот теперь, кажется, почти на одном уровне. Андрей позволил себе сдержанно улыбнуться, наблюдая ее явную нервозность.       – Ну, кареглазая, говоришь или как? Кареглазая. Уже получше. Значит, не так сильно сердится уже. Переживает сам, ей хорошо это заметно – ноздри у него раздуваются, брови на автомате сместились к переносице. Очень переживает.       – Дунаев, я еще раз хочу извиниться.       – Ай, да брось… – он подорвался почти с места, но тут Женька снова позволила себе прикоснуться к нему, ухватить за плечи и с нажимом опустить его обратно. И глаза у нее опять влажные будто. Как в тот вечер. Сердце Андрея больно ударило в груди. Будто что-то под ребрами сжалось и никогда больше не разожмется. От этого взгляда вообще впору было на стенку лезть. Видимо, что-то отразилось у него на лице, потому Филатова тут же загнала обратно все слова, что готовилась ему сказать, и выдала совершенно не то, что хотели бы, наверное, оба. Но, как показалось в ту секунду для Женьки, абсолютно правильное:       – Я чувствую, что все теперь будто иначе. И мое присутствие теперь влияет на тебя по-другому. Значит… – а это тяжело, оказывается, еще тяжелее, чем в тот день, не хочется говорить совсем, но, видимо, нужно: – Значит, давай я не буду тебя держать. Отпущу, я не знаю… Пришло это время, да?       – Куда? – повел бровью Дунаев.       – Ну, от себя. Я сейчас говорю это без надрыва, трезво… – а глаза выдают правду. Лучше отвести их. – Я очень тебя люблю, Дунаев, и хочу, чтобы ты был счастлив. А я, как бельмо, тебе мешаю. Ты не живешь своей жизнью, а будто помогаешь мне существовать. Так неправильно… Андрей приподнял голову. Несколько секунд смотрел на Женьку слегка отстраненно. Вторая его особенность состояла в том, что Филатова раскрывала ему всю свою душу, выворачивалась наизнанку, демонстрировала все свои слабые стороны, а он считывал ее гораздо раньше. И понимал, когда она делала все искренне и от всей души, а когда кривила этой самой душой, как ей казалось – во спасение, а на деле кому лучше будет, если они друг друга потеряют?       – Всё? – он подозрительно фыркнул, прикрывая рот, будто пытаясь скрыть смешок. Она с пыхтением преодолела последнюю ступеньку между ними. Зажмурилась, ожидая страшного ответа, однако ничего не произошло.       – Как дал бы сейчас! – Женька неуверенно приоткрыла один глаз и уставилась в теплые зеленые глаза с лучиками морщин в уголках. – Это, конечно, все хорошо. Вот только я тебя не отпускаю. Поняла меня? Дунаев покачал головой, отчего в его светлых волосах запрыгали огненные лучики солнца, делая шевелюру золотой. А затем притянул Женьку здоровой рукой, крепко обнимая за шею, уткнувшись носом в кудрявую макушку.       – Ей богу, кареглазая, ты вместе со своими волосами еще и здравые мысли, по ходу, отрезала. Че за дурь у тебя в голове изо дня в день возникает? Тебя Пчёлкин заразил, что ли? Пора тебя выкуривать тогда оттуда, иначе к концу года я с твоими выходками в Кащенко отъеду…       – Не злись, Дунаев. Слышишь?       – Ага, – он уткнулся подбородком в ее затылок. – А ты прекращай с этими: «Отпускаю», «Улетаю», «Счастья желаю!». Дружили и будем дружить, любили – будем любить, каждый по-своему. Дружба – это ж тоже любовь, ведь так? Андрей почувствовал, как она кивнула.       – Дунаев?       – Ая?       – А давай татуировки сделаем? Парень чуть не поперхнулся и кашлянул.       – Чиво?       – Чтобы никогда не расставаться и забыть мою глупость. Последствия – сам перелом – уткнулся как раз в ее грудь, и Женька виновата поджала губы. А Дунаев вдруг впервые за все это время открыто улыбнулся.       – Твоя глупость была прекрасна, если честно…       – Ага, твоя культяпка – тому доказательство.       – Это довесок кошмара.       – Я серьезно. Давай, а? Дунаев отстранился, присел обратно на уголок парты и взмахнул здоровой рукой.       – Окей. Раз для тебя это важно – я готов. Будем с тобой как моряки или рокеры. Только как, где, и главное – что? Филатова радостно улыбнулась.       – У меня есть идея! Точнее, две, – предложила она воодушевленно. – Первая – отпечатки наших пальцев. Например, указательных. Друг с другом. Типа сердечка.       – Не слишком романтично? – прыснул он.       – Не думала об этом. Так вот – минимализм. Аккуратно. На той зоне, где особо не видно глазу, но… – и тут же осеклась, перепрыгивая на другой вариант: – Или глаз? Ну, уже абстрактно. Понятно лишь нам двоим. У тебя будет карий, а у меня зеленый. Как тебе? Аудитория медленно стала заполнятся новым потоком студентов из параллели, и Дунаев спрыгнул с парты, привычно обвил шею подруги рукой и потянул ее на выход.       – Что захочешь – то и будет. Осталось только найти специалиста…       – У Кота спроси сегодня. У него же, если не ошибаюсь, все плечи в наколках.       – Спрошу-спрошу. Они медленно спустились в холл, накинули ветровки и вышли во двор Университета. Сегодня действительно было тепло. Очень хорошо.       – Ладно, побегу… – Женька мягко потрепала Дунаева по плечу, поправила косынку на шее. Улыбнулась. – Сегодня слишком продуктивный вечер. Дунаев понимающе кивнул.       – Малиновский-то как себя ведет? Не хамит больше?       – Кто из нас кому хамил – так это я. Нет, все в порядке. Мне кажется, мы нашли общий язык.       – Ну… круто, – абсолютно искренне выдал Андрей и потер шею. – Тогда до завтра. Филатова быстро чмокнула его в гладковыбритую щеку, продела руки в рукава ветровки и побежала через дорогу. Радовало только одно – в связи с загруженностью Пчёлкин не являлся за ней после пар и того лучше – заявлялся домой только под вечер, а Филатова запиралась у себя в комнате, делая вид, что уже спит. Так и существовали уже больше месяца. Добралась до квартиры быстро. Значит, успеет перекусить, переодеться и можно спокойно отправляться за Машкой. Но входная дверь распахнулась прежде, чем Женька успела к ней прикоснуться. Она сжала губы, тут же ощущая, как улыбка сползает с лица. На пороге стоял Пчёла. Интересно, выходить собирался или к шагам прислушивался и в глазок подсматривал? Высокий, загораживающий дверной проем своими широкими плечами, засунувший руки в карманы брюк. Как всегда – прекрасный и уверенный, твою ж… На секунду захватило дух, но Филатова заставила себя нахмуриться.       – Сторожишь? – фыркнула, обошла его и принялась скидывать кеды.       – Ты что-то рано. Только нашел время доехать до твоей шараги, забрать, а ты уже прискакала.       – И сейчас ускачу снова. Он следил за ней с порога, не отрываясь.       – Беги, беги. Все как обычно, до состояния полу-тазика, да? К чему мне на этот раз готовиться? У Филатовой было слишком хорошее настроение, чтобы портить его лишней злостью на каждое едкое замечание Вити, поэтому она выдала абсолютно спокойно:       – А тебя никто и не просил сидеть со мной всю ту ночь и следить, буду ли я блевать или нет.       – Чтоб ты захлебнулась? Фил бы мне этого не простил.       – А он простил тебе то, что ты проживаешь с его родной сестрой в одной квартире? Лишних вопросов не задал?       – Хоть у одного в вашем семействе должны быть мозги. Вот у него они есть. Поэтому лишней шумихи не делает. Пример бы брала со старших.       – Уж не с тебя ли? – фыркнула Женька. Она засучила рукава рубашки и направилась прямиком к холодильнику. Пчёлкин наконец отлип от стены и медленно двинулся за ней.       – Так и куда ты снова сбегаешь, заучка?       – Как ты правильно выделил корень – уч. Совершу словообразовательный поворот – учиться.       – А что тебе мешает учиться здесь? – заведомо предполагая ответ, Витя почувствовал, как напрягается верхняя губа, а под кожей покалывает от раздражения. – Что у вас с этим хрычем за таинство обучения? Горячий взгляд карих глаз буром вошел в его ледяные зрачки, плавя сетчатку.       – Хватит. Так. Говорить. Не будь придурком, Пчёлкин.       – Ты не можешь находиться со мной в одной квартире, поэтому нашла повод сбегать, да? Она услышала самодовольство в глухом голосе, вцепившись в ручку холодильника.       – Мне все равно, здесь ты или тебя вообще нет. В Ленинграде, в Москве, на этом свете… – и пожала плечами. – Я бегу не от тебя. Мне нужно заниматься.       – Конечно.       – Я могу заниматься с ним здесь, – ляпнула просто так, и тут же почувствовала, как его мрачнеющее на глазах лицо вызывает желание улыбнуться. – Хочешь?       – Ну уж нет.       – Почему? – Филатова повела бровью и скрестила руки на груди. – Может, это ты не можешь находиться со мной в одной квартире?..       – Ты права, – вдруг сказал он, – у меня голова раскалывается, когда ты рядом. Да и вообще, знаешь… А вали ты куда хочешь. Если тебя трахнут в какой-нибудь подворотне, я палец о палец не ударю на этот раз. Женька вздохнула так тяжело, будто другого ответа и не ожидала. Вновь отвернулась, убирая непослушные выбивающиеся пряди волос за уши, чтобы не мешали, а Пчёлкин смотрел на ее напряженные плечи и позвонки, выступающие на шее, когда подруга наклоняла голову. Хрупкие косточки притягивали. Хотелось коснуться их кончиками пальцев, ощущая их мягкие, теплые волны под кожей. А потом задушить эту прекрасную шею.       – Поесть хотела? Так ешь и вали. Филатова громко фыркнула и открыла дверцу. В отделении для яиц лежала крошечная ампула, сантиметра полтора, с вязкой жидкостью янтарного цвета. У ампулы имелась крышечка, которую мог открыть только гном или русский умелец левша. Концентрат космического супа, наверное. Женька медленно достала ее и покосилась на только что отошедшего от дверей Пчёлу.       – Это что? Витя замер. Ей показалось, что он закатывает глаза и пытается подобрать слова помягче. Он по факту и хотел подобрать, потому что даже затылком увидел, что в ее руке находится. Медленно повернулся через плечо, шагнул к девчонке и резко выхватил ампулу из ее пальцев.       – Это яд гюрзы. Не узнаешь? Твоих сородичей. Еще вопросы?       – Чего? – странные мысли больно ударили пульсом в виски. – Зачем тебе эта хрень в нашем холодильнике? Обоих покоробило от слова «нашем». Но по факту – да, холодильник был их общим. И там частенько появлялась готовая еда, сварганенная рукой Женьки, которую Пчёлкин с удовольствием, надо признать, поглощал.       – Тебе какое дело?       – Витя. Надо же. Витя! Серьезно, что ли, так взволновалась? Пчёла мотнул головой, громко вздыхая, и поведал через губу.       – Ладно. Только во избежание дальнейших тупорылых вопросов и более тупорылых поступков. Один грамм на черном рынке стоит две тыщи баксов. Найдем с Косом покупателя – до конца года сыты. Если все срастется, переправим эту штукенцию на Кипр и загоним там. Сбагрим хотя бы одну ампулу, – он открыл холодильник и положил рядышком вторую, точно такую же, – двести гринов наши. Высокая степень очистки, хороший товар, с руками должны оторвать.       – Как бы тебе голову не оторвали, – и это было искреннее переживание. Кто может этому идиоту оторвать голову – так это сама Филатова. Хоть право имеет и желание. А так…       – Если будешь держать язык за зубами – не оторвут. И если ты дома одна – не открывай кому попало.       – А! – Женька уперла руки в боки и полоснула по его совершенно спокойному лицу раздраженным взглядом. – То есть, если бы я не поинтересовалась, а потом, не дай бог, к нам кто-нибудь завалился и пришиб меня за эту хрень, ты бы и продолжал молчать в тряпочку, да? Витя закатил глаза, скрипнув зубами.       – Никто сюда не завалится. Я предупредил, – и, заметив ее замешательство, поспешно добавил: – не бойся, эта хреновина недолго будет тут прохлаждаться. В любом случае я ее скоро унесу покупателю или на базу. А если с ядом не выйдет, есть запасной аэродром. А пока там непонятки, надо попытать счастья с ядом. Авось выгорит. Не хотел тебя вмешивать в это дело, но ты жутко любопытная, как все кошки. Не дай бог с голодухи захочешь попробовать на язычок. Поняла теперь? Как же, поняла… Что это за база такая, где всем желающим раздают ампулы с ядом? Лучше бы он картошкой торговал или сахаром.       – И покорми свою живность, орет весь день.       – А сам не мог?       – Твой кот, – развел он руками и двинулся в ванную. В этом весь Пчёлкин будто – в любой непонятной ситуации смываться в ванную. Ну и отлично! Женька сможет спокойно ретироваться, минуя поток ненужных острот.

***

      Малиновский шагнул за кованные ворота парка и медленно двинулся в сторону детской площадки, поискал глазами Женьку и племянницу: его студентка с улыбкой наблюдала, как Машка присела на корточки и строила рожи лежащему на мокром песке коту. Состроит одну, поглядит на реакцию животного, похихикает – и по новой. Усатый-полосатый лишь принюхался разок, протянув сонную мордочку, и продолжил рачительно вылизывать переднюю лапку.       – Он тебя игнорирует, Машуль, – констатировала Филатова. – Оставь беднягу.       – А вот и нет! – не согласилась девчушка. – Я добьюсь его внимания. Женька покачала головой и рассмеялась. Вадима заворожило в целом это зрелище кривляющейся племяшки и заразительно улыбающейся студентки, и он не смог сдержать улыбку.       – Привет прекрасной половине человечества! – отсалютовал он рукой, приближаясь.       – Снова здравствуй, – кивнула ему Женька, поджимая губы в улыбке. Все никак не могла привыкнуть к этому резкому переключению на дню – от Вадима Юрьевича днем и до Вадима по вечерам. Но что-то в этом было приятно-особенное. Будто тайна какая-то. Удивительно.       – Дядя Вадик! – Машка быстро почесала за ушком кота, проверила наличие чего-то в кармашке своей курточки и, бодро развернувшись, побежала в сторону Малиновского. Остановилась перед ним, пряча одну руку за спиной, и хитренько улыбнулась.       – Я должен угадать, что ты спрятала? – предположил Вадим.       – Нет, – интригующе отозвалась малышка. – Протяни руки вверх ладонями. Мужчина выполнил ее просьбу, и Маша вложила в его руки кулечек с мармеладом.       – Это тебе, – ласково произнесла она и согнула его пальцы вокруг подарка. – От нас с тетей Женей. Я просто сказала, что ты наверняка придешь уставшим, а поднять настроение тебе может сладкое. Вот мы и решили…       – Спасибо, – его взгляд тепло вдруг обхватил лицо Филатовой, пока ладонь погладила мягкие волосы племянницы. Женька открыто улыбнулась. Эффект его глаз, определенно. Это незаконно носить целое море у себя на лице, Малиновский.       – Ну что, устали? Или еще погуляем? – вдруг предложил он.       – А ты не устал разве, дядя Вадик?       – Нет, малышка, тем более у меня целый запас мармелада! Но один я не осилю, придется вам мне помогать. Они медленно побрели по Приморскому парку Победы. Апрельский вечер плавно ложился на город и тонул в кронах старых деревьев. Все вокруг было по-особенному уютным. И дело, стоило признать, было не только в погоде. Рядом с четой Малиновских было уютно. Счастливая малышка Машка и Вадим словно излучали тепло. Женька снова поймала себя на этой мысли. Как тогда, в феврале у Фонтанки. Как многое теперь связано с этой Фонтанкой… И каждое воспоминание – до мурашек. Прошли от остановки «Крестовский остров», пересекли Южную дорогу и вышли к пляжу. Лед давно вскрылся, и малая Невка почти расчистилась. Заходящее солнце растекалось жидким золотом на спокойной ровной глади, топило в теплых желтых объятиях многоэтажки у Петровской площади на противоположной стороне острова. Женька зажмурилась, подставляя лицо лучикам. И это снова не укрылось от взгляда Вадима. Сегодня на паре девчонка уже делала так. Вскользь, а сейчас чуть дольше. И носик чуть заметно морщила.       – Нет, я еще одну, а остальное – вам, – донесся голос Машки, которая выудила из пакетика зеленого желейного мишку, закинула его в рот и подбежала к Филатовой: – тетя Женечка, а достань мой мячик? Женька стянула лямку рюкзака с плеч, вынула легкий мячик и протянула девчонке. Та побежала по песку, подбрасывая его вверх над головой.       – Самое лучшее время в мире, – глядя на племяшку, выдал Вадим, молча вытягивая на руке мармелад. Филатова хмыкнула, выискивая в пакетике мишек нужного цвета.       – У нее – да. Но не всем так везет… Сама не знала, зачем вдруг выдала это. И тут же поджала губы, доставая три мармеладки. Вадим с непонимающей улыбкой поглядел на нее.       – Подбирала определенную цветовую гамму?       – Только не подумай, что я того, – хохотнула Женька, когда он утвердительно кивнул. – У меня просто есть своеобразная методика: вкуснее тогда, когда между двух желтых медвежат один зеленый.       – Вот так в будущей грозе медицины может уживаться интерес к вывернутым внутренностям, переломам и любовь к сладостям.       – Ты про себя? – выгнула бровь девчонка, проглотив микс медвежат.       – И про себя тоже, – легко согласился он и ненавязчиво вдруг поинтересовался: – трудно в детстве пришлось?       – Нет, – слишком быстро отреагировала Женька, и голос ее вдруг дрогнул. – То есть… Было не просто, да.       – Я успел заметить, – поймав ее встревоженный взгляд, он сделал настолько мягкое и обезоруживающее лицо, что у Филатовой комки в горле встали. Или это были мармеладные мишки? – Извини, если я говорю что-то не слишком приятное для тебя, ты можешь сказать...       – Да нет, чего мне скрывать. Снова его улыбка. Не такая, как у других. Располагающая. Открытая, даже если поднялись всего лишь уголки рта.       – Вот именно, это один из показателей у тебя. Ты не скрываешь то, что думаешь, и мне это нравится. Хотя стоит признать, в жизни с этим живется очень непросто.       – А это я уже успела заметить.       – Людям не нравится, когда слишком открыто демонстрируют чувства в их сторону. Так устроено. Все так жаждут услышать правду, а услышав ее – обижаются насмерть. Слишком открыто демонстрируют неприязнь – плохо. Слишком открыто демонстрируют любовь и привязанность – тоже ничего хорошего. Так и колеблемся из стороны в сторону в поисках золотой середины. Только знать бы еще, где эта середина…       – Как хорошо и правильно сказал, – честно призналась Женька, глядя на веселую Машку, от души пинающую мяч по песку. – У меня с этой золотой серединой одна сплошная лажа получается…       – Знаешь, тут с небольшой грустью могу похвастаться тем же. Но если рядом до сих пор остаются близкие люди, может, не так уж мы и не правы, говоря то, что думаем?       – Может быть. Только иногда то, что мы говорим, может близких очень сильно ранить. А от этого еще поганее.       – Да, твоему другу еще как минимум месяца два зализывать эти раны. Перелом у него знатный. Это вдруг ошпарило все органы внутри. Женька даже скукожилась, будто попыталась сдержать это разорвавшуюся бомбу где-то в желудке. Малиновский знает? Откуда? Неужели такая чуйка феноменальная?       – Ты… Как… Нет, – тут же нашлась, – при чем тут он? Вадим выдохнул легкую улыбку.       – Он – ни при чем, тут ты права. Просто к ситуации про раны. Любимый имеет огромную власть над любящим, но эта власть ему не приносит удовольствия. Правда, понимаешь это только со временем.       – Между нами с Дунаевым ничего никогда не было.       – А я разве что-то сказал про это, Женя? – они, наконец, встретились взглядами. – Иногда нужно читать между строк. И все становится ясно. Именно это я и прочитал, когда ознакомился с личными делами студентов. Ваши меня заинтересовали. Но дело не в том, что я там узнал. Я к тому это все, что очень важно, когда в жизни с нами есть хоть один близкий человек, который будет рядом в любой ситуации. Поэтому, если откинуть официоз и чисто рабочие взаимоотношения, я признаюсь, что твой друг вызывает у меня уважение.       – Он прекрасный человек, – согласилась Женька и улыбнулась снова. Почему-то стало немного легче дышать, когда она поняла, что говорить об этом с Малиновским можно. – И раз у нас сейчас случилось что-то вроде разговора по душам, я бы хотела извиниться. Вадим вздохнул, расправляя плечи.       – Тогда, в первый день учебы. Я повела себя грубо. Никогда бы не извинилась, но теперь мне…       – Неудобно, – закончил за нее мужчина. – Вот и попытка найти золотую середину. Я же говорил, что ты способная ученица. Филатова неожиданно немного смутилась, и тут запыхавшаяся Машка подбежала к ним, утирая влажный лоб тыльной стороной ладони.       – Дядя Вадик, я пить хочу. Малиновский огляделся быстро по сторонам, приметив вдалеке автомат.       – Сейчас, малышка, все будет. Маша подпрыгнула на месте и улыбнулась Женьке.       – Теть Жень, а давай с тобой в футбол сыграем?       – Ты разве не устала, Машуль? – Филатова присела перед ней на корточки и убрала влажную челку с ее лба.       – Так, немножко… Но пока дядя Вадик ходит, мы можем чуть-чуть сыграть.       – Ну если чуть-чуть, тогда давай. Женька легонько толкнула мыском ноги по мячу, и Маша с удовольствием отбила. Так продолжалось еще несколько раз, пока в маленькой девчонке не проснулась несвойственная сила, и девчушка с разбега не пульнула мячик прямо в малую Невку. Он отлетел на приличное расстояние, и девочка прикрыла рот ладошками.       – Ой… Теть Жень!       – У тебя откуда силушка такая богатырская, стрекоза? – выгнула бровь Филатова, рассеянно потрепав Машку по голове. Мячик медленно уносило. – Так, подержи-ка… Она быстро скинула свои кеды и всучила их в руки малышки. Засучила спортивные штаны и, глубоко вдохнув, побежала в холодную воду. Острые иголки тут же ужалили кожу, и с дрогнувших губ сорвался громкий выдох. В такие моменты невольно восторгаешься «моржами», ныряющими по зиме в проруби. Женька зажмурилась, стремительно шагая все глубже, стараясь дотянуться до скользкого резинового гладкого мячика. Тот игриво подпрыгивал на водной глади, как только девушка протягивала к нему руки, тем самым заходя уже почти по пояс. Вадим появился как раз вовремя и обомлел, глядя на развернувшуюся картину.       – Это че такое?!       – Дядь Вадим, ты только не ругайся! – сразу же ухватила его за руках куртки Машка. – Это я виновата, я пульнула!       – Филатова! – он тут же откашлялся, осознав, что по привычке окликнул Женьку по фамилии. – Твою налево… Женя! Девушка ловко ухватила, наконец, своенравный мячик, едва удержав равновесие, и почти бегом двинулась обратно на берег, слыша в ушах клацанье собственных зубов. Малиновский уже сам скинул ботинки, тихо чертыхнувшись, вошел в речку и, миновав последнее расстояние со студенткой, рыкнул густым и низким басом:       – Так, ну-ка иди сюда! – нырнул одной ладонью ей под лопатку, второй выдернул ее ледяные и мокрые насквозь ноги из воды и ловко подхватил Филатову на руки. – Ты вообще чикане, что ли?!       – Я только что с отличием спасла несчастный мячик! – хохотнула на нервах Женька, демонстрируя Машке успешное завершение операции.       – И почти наверняка заработала сальпингоофорит! – его тон сквозил осуждающими, злыми нотками, почти, однако, не маскируя волнения. Он сам не узнавал его, лишь жадно вдыхая Женькин запах, который вблизи окутывал его с головы до ног. Цветочный с мятными нотками. Черт. – На кой… – Вадим запнулся, косясь на племяшку, и опустил Филатову на песок. – Тебе что в голову ударило, а?       – Я же сказала! – пожала плечами Женька, передавая мячик в руки Машки.       – Как ребенок... – закатил глаза Малиновский и смерил племянницу осуждающим взглядом: – А ты куда смотрела, Мария Петровна? Ты как позволила?       – Она ни при чем, – вступилась за малышку Филатова. – Это – моя инициатива.       – О, Боже, – Вадим шлепнул себя по лбу ладонью, – знали б вы, как мне не сдалась ваша женская солидарность! Он отряхнул ноги от песка, спешно нанизывая ботинки, выудил из кармана куртки ключи от машины, а затем стянул и саму куртку. Огляделся. В паре метрах стояла одинокая скамейка. Так же молча подхватил Филатову на руки, опустил на деревянную лавку и скомандовал:       – Штаны снимай, аквагёрл, – и положил рядом куртку, – закутаешь ноги в нее.       – Дядя Вадик, ты куда? – на лице Машки была ничем не прикрытая вина за все произошедшее. Вадим ругался на тетю Женю из-за нее.       – За машиной. Со скамьи не слезать!