***
Предложение Женьке поехать вместе с ним и племяшкой к морю у Вадима родилось в тот же вечер после их поцелуя. Эта сцена в лифте до обоюдных мурашек стала негласным решением, согласием. Всем. Если поцелуй в тот вечер год назад с Витей на балконе ничего не поселил в ее душе, кроме вопросов, сомнений и тревоги до того момента объяснения в подъезде, то после поцелуя Малиновского она поняла, что произошедшее четко обрисовало ей ее нынешнее положение. Она никогда не была на море. И в том, как ей туда хотелось, Женька призналась лишь один раз Пчёлкину, когда он выкрал ее из завалов книжек и конспектов и отвез на озеро. Вадим признаний не ждал, он просто предложил. И Женька согласилась. Спонтанно, но эта спонтанность была одним из лучших решений за всю ее жизнь. Билеты на себя и Машку были куплены заранее, оставалось теперь решить с местом для Филатовой. В кассе договориться было нельзя. Вокзальные ангелы – билетные жучки, неотличимые друг от друга, в одинаковых куртках из кожзама, с одинаково ушлым выражением лица – утверждали, что могут отправить в любую точку земного шара «без обмана», прямо сейчас, до Одессы? Пожалуйста! Но суммы просили почему-то разные, и никаких гарантий взамен не предоставляли, кроме личного знакомства с проводницей или начальником поезда. Вадим выбрал самого наглого из жучков – и не ошибся. После беседы с ним две огненно-рыжие проводницы-ангелицы любезно приняли Женьку на борт. Девушка открыла дверь их купе и обомлела. Скатерть, цветы, минералка. Появилась проводница и медовым голосом предложила чай-кофе. – Как ты это устроил!.. – не выдержала, изумилась Женька. Малиновский молча улыбался, наслаждаясь эффектом. Проводница ждала особых указаний, но не дождалась и сказала: – Я прослежу, чтобы вас не беспокоили. Машка была на седьмом небе от счастья – любимая тетя Женя едет с ними к морю! Что могло быть для пятилетней малышке еще лучше? – Дядя Вадик, это значит, тетя Женя теперь всегда будет с нами? – Это как тетя Женя сама решит, – многозначительно посмотрел на бывшую студентку Вадим, а Филатова лишь смущенно улыбнулась. Ехали двое суток. Пережили тридцать шесть остановок, два поцелуя украдкой, три скромных объятия на станциях. Вадим, конечно, не был божьим одуванчиком, и в его возрасте эти моменты уже не кажутся чем-то трепетным, не должны вызывать щенячьего восторга и замирания сердца, как в шестнадцать лет. Но было хорошо. Было приятно. Он чувствовал. Снова. Юная девчонка стояла с ним бок о бок, жмурясь от яркого солнца, от чего ее курносый носик поднимался, и его хотелось беспрерывно целовать; отмахиваясь от жары, отчего воротник ее рубашки колыхался, приоткрывая выпирающие ключицы и ямочку между ними. И это было так прекрасно. Женька была прекрасна. Ее просто хотелось ощущать рядом. Наконец, когда они проснулись, поезд стоял и стоял, было очень тихо, никто не совал в окна жареные беляши, не повторял как заклинание «семечки, семечки, семечки», не предлагал «SPEED-инфо». Первое, что бросилось в глаза – огромные буквы «Город-герой Одесса» и золотая звезда на макушке вокзала. Голуби гуляли по перрону, пассажиры давно высадились и едут по домам. Похватали вещи, Вадим спрыгнул с подножки, подхватил на руки Машку, подал руку Женьке, и поезд тронулся. Их уже ждала Одесса. Ехали на такси. Водитель травил анекдоты, заправляя их звонким смехом, и даже если смеяться было не над чем, его интонация и смех были такими заразительными, что Женька и Вадим поневоле улыбались. Машка, удобно разместившись на дядиных коленках, прилипла к окну. – У нас здесь живет бабушка, – обрывками, пока таксист замолкал, вспоминая шутки, пояснял Вадим. – Мы всей семьей к ней раньше каждое лето ездили. Не виделись уже почти пять лет, так что она запомнила Машку еще в пеленках. – А как она отнесется ко мне? – чуть напряглась Женька. – У меня мировая бабушка. Не бойся, все беру на себя. Старый, но крепкий домик находился в Молдаванке, медленно застраивающейся панельными домами и хрущевками. Но в этом районе, где остановилось такси и высадились Малиновские с Женькой, еще витал дух той старой доброй Одессы. – Вперед, Машуль, бери свой чемодан, – скомандовал Вадим и подставил Женьке локоть, – держись и не трусь. Прошли через арку, вошли во дворик, завешенный полотенцами и простынями, надувающимися парусами от теплого августовского ветра. Пахло солоноватой свежестью и травами. Ульяна Давидовна как раз развешивала последнюю партию вещей, когда Вадим медленно приблизился к ней со спины и крепко обнял за плечи. – Привет, бабуль. Пожилая женщина охнула, выпустила эмалированный таз из рук и влажными ладошками обняла его лицо, беспрерывно целуя мужчину в разгоряченные щеки. – Вадичка! Вы… вы ж как же так! Предупредили бы!.. – Мы сюрпризом, – Малиновский вывел на передний план двух своих девчонок. – Боже мой, золотко, как же ты выросла! – Ульяна Давидовна присела на корточки, ласково потрепав правнучку за ручки. – И не узнать! – Бабуль, познакомься, – Вадим приобнял Женьку за плечи и подвел еще ближе, – это Женя. Старушка склонила голову, заинтересованно разглядывая Филатову. Глаза у нее были добрые, но такие пронизывающие, что девчонка смущенно опустила голову. Видимо, взгляд у них наследственный. Но заметив, как Ульяна Давидовна улыбается, тоже улыбнулась в ответ: – Здравствуйте. – Здравствуйте, Женя. Что ж, берите вещи, идемте располагаться. Старенькие деревянные окна распахнуты настежь, в комнатах гуляет прохлада, ветер шелестит прозрачными занавесками, ерошит волосы, мягко гладит невидимыми прикосновениями фотографии на стенах, корешки книг, лица – улыбающиеся, спокойные. – Ну вот, Женя, твоя комната, – охватила руками пространство Ульяна Давидовна. – Спасибо вам большое за беспокойство. За все. Старушка мягко прикоснулась к ее плечу. – Расслабься и отдыхай, голубка. У нас тут воздух, знаешь, какой?.. М-м… Сразу после своего Ленинграда отоспишься. Она медленно пошла из комнаты, когда Женька, покусав губы, остановила ее вопросом: – Вы, наверное, думаете, что я молодая легкомысленная девчонка… – Я о внуке своем думаю. И в ваши дела вмешиваться не буду, ты не переживай. Я вижу, что ему хорошо. А это главное для родных, согласись? Филатова закивала. – Только если ты вдруг обманешь, девочка… – Он мне очень дорог, – честно вдруг призналась Женька. – Вижу. Потому и ничего не говорю, – улыбнулась Ульяна Давидовна, прикрыв окошко, и теперь ушла, не оборачиваясь. Женька присела на кровать – старенькую, советскую, с прочными железными каретками. А перина мягкая, как в облако нырнула. Девчонка расстегнула чемодан, медленно вытаскивая вещи. Форточка снова хлопнула, отворилась, и Женька повернулась на звук. Вадим висел на окне, улыбаясь. – Девушка, я говорил вам, что вы очень красивая? – Нет, но помню, что была бесячей для вас, Вадим Юрьевич, – хохотнула она, подходя ближе. Малиновский опустил голову, улыбаясь. Кивнул, затем посмотрел в ее глаза, убрал непослушную курчавую прядь за ушко, провел подушечкой пальца по носику. – Грешен, каюсь... Идемте гулять, дамы. Но Машка уже успела с Ульяной Давидовной сродниться за двадцать минут и сказала, что будет с удовольствием помогать лепить с нею пирожки. – Идите, молодежь, – обнимая правнучку, засмеялась старушка, – а мы потом с Машенькой сходим вон за тот маяк, там хороший детский пляж есть. – А экскурсии от дяди Вадима, Машуль? – наигранно надул губы Малиновский. – А мы что, завтра уезжаем? – испугалась Машка. – Конечно, нет. – Дайте ребенку отдохнуть с дороги, – отмахнулась Ульяна Давидовна. – Сегодня проведи экскурсию для Жени, а завтра все вместе пойдете. Пляжи Ланжерона и 14-го фонтана, сладкая вата, вареная кукуруза, которую здесь называли пшенкой. Крошечный виноградничек на Бугазе, потребляющий такое количество дефицитной воды, что вся семья и родственники-отдыхающие летом работали только на полив. Староконный рынок, где можно найти что угодно, и не надо ехать в Грецию за прокладками для смесителя старого образца, угольным утюгом, запасной шпулькой для машинки «Зингер» или отрезом люрекса на выпускное платье. Каштаны, настоящие, как в Париже, а не конские, как в Москве, вздыбленный, потрескавшийся асфальт, булыжные мостовые, обволакивающее море и раскаленный воздух, мороженое на щепочках, пустыри на окраинах города, переполненные трамваи… Булыжная мостовая, деревья, окруженные солнечной дымкой. Улица Розы Люксембург, соседняя – Карла Либкнехта, верного ландскнехта Розы. – Встань вот сюда, – Вадим плавно установил Женьку на центре, – это пуп земли, полюс, нулевой километр, отсюда все дороги ведут в Одессу. – Может, из Одессы? – посмеялась Филатова. – Шарик – он же круглый, от перемены мест слагаемых – что?.. Не город, а вечный анахронизм – тут даже деревья росли корнями вверх. – Смотри по сторонам, запоминай, – никто из них даже не запомнил момент, когда крепкая ладонь Малиновского обхватила ладошку Женьки. Просто она сжимала его пальцы и впитывала, слушала, глядела. – Если на лифте написано «Лифт вниз не поднимает», значит, так оно и есть, верь ему. Если на улице к тебе обращаются «дайте ходу пароходу» или «отвалите на полвареника», это вежливо, это означает – разрешите пройти. Еще мне нравится «перестаньте сказать» или «дышите носом», это значит, что ваша реплика была неудачной. Женька кивала и смеялась. У нее вообще был вид человека, прорвавшегося к мечте. – Если справа от Карла есть улица Розы, то слева должна быть Клара, они же подружки. В школе на линейках, помнишь? Идет знаменосец, а с ним две симпатичные девчонки-ассистентки. Обычно выбирали самых-самых, которые не отличницы, а симпатичные. Ты ходила под знаменем? Ты точно должна была ходить. Опять пальцем в небо. Конечно, Женька ходила: вместо уроков их возили в музей Ленина с каждой новой партией октябрят, которых надо было принимать в пионеры. Потом в нее влюбился знаменосец и стал держать равнение не в ту сторону, и его рассчитали, а на освободившееся место поставили новенького, но он был такой противный, что Филатова даже не запомнила, как его зовут, а потом незаметно для себя вышла из пионерского возраста и вошла в комсомольский, и прогулы пошли уже совсем другого рода. – Ты обманул – нет там никакой Клары, – посмотрела на табличку на ближайшем доме Женька. – Дальше сразу Дерибасовская. – Сбежала, – засмеялся Вадим, – извелась от ревности, украла кларнет и сбежала. Ну и ладно, обойдемся Розой. Они двигались по направлению к Приморскому бульвару, юбка Женьки парусила, развевалась, хлопала по бокам. Она летала, вот так бы было самое то. – Итого все по списку, – Вадим примостился около ближайшего дерева, тихонько приобняв Женьку за плечи, – и светлое будущее, и электрификация всей страны, и равенство полов… – А мы с тобой? – Женька запрокинула голову, и с этого ракурса ей был виден его усеянный созвездием родинок подбородок, который дрогнул от его улыбки. – Как бы сказать поэтично… Мы… мы теперь две улицы, не сойтись, не разойтись, но я бы предпочел все-таки сойтись, скреститься трамвайными маршрутами, завернуть за угол, обогнуть вон тот ободранный особнячок, там должно быть море. Улица за улицей, вереницы домишек… Вот и нужный. – Когда был маленький, после обеда прибегал вот сюда, – Вадим указал на двухэтажную постройку, – и вот с того балкона смотрели на море. Пойдем, я вас познакомлю. Это уникальный человек! Малиновский подал Женьке руку, легко втягивая ее на крутые каменные ступени. – Ой, какие рыбки! – на леске на втором этаже сушилась маленькая рыбешка. – Он ловит. Уже можно грызть… Подожди. Постой здесь. Я сейчас, – стук в окно и громкий бас: – Алексей! Ответ не заставил себя ждать. Смачно хлопнула входная дверь, послышался грохот и недовольный голос: – Кого там черт прин… Е-мое! Вадька! Старые друзья крепко обнялись, а Женька терпеливо ждала между этажами, беспрерывно поправляя волосы, улыбаясь. Все же Малиновский – душа человек. Да, Филатова, это уже клиника. Но тебе ведь все равно, правда? – Знакомьтесь... – Опа на!.. Ну ты смотри, а? – Леша шел следом, глядя на девчонку. – Ну как всегда, Вадик самых красивых девчонок себе прибирает! Алексей. Женька пожала крепкую мужскую ладонь. – Евгения. – Предлагаю наведаться к нашему Шимпанзе и украсть его из-под жёнушкиного крылышка на вечер, – предложил Леша. – Шимпанзе? – удивилась Женька. – Ну, вообще у него фамилия Мартышкин, – улыбнулся Вадим, – но звать так его не презентабельно, по его же собственным предпочтением превратился в шимпанзе. Ну, ты поймешь. – Пойдем через набережную, в обход все перекрыто, – принял решение Алексей. Набережная веселилась, по ней слонялись толпы одесситов, одетых кто во что горазд. Женьку и мужчин взяли в кольцо и повели какие-то фольклорные персонажи: дети лейтенанта Шмидта, рыцари ордена рогоносцев, соньки-золотые-ручки и Кости-морячки. На каждом углу продавали фальшивые деньги, консервы с одесским воздухом, бычки в томате, паспорта истинных одесситов, удостоверения любителей пива, почетных собаководов, многоженцев-ударников, красивых девушек и прочее-прочее-прочее… А Женьке было хорошо. Женька жила моментом. Женька жила.***
У Вити не всегда срабатывали тормоза: иногда его приходилось останавливать вручную. В последнее время Космос ощущал себя так, будто это его прямое предназначение: останавливать тех, у кого слегка срывает гайки. Он с усталой задумчивостью смотрел, как нервно Пчёлкин перекладывал туда-сюда бумажки на столе, отодвигал-пододвигал маленький контейнер, хранившее маленькую атомную бомбу – тот самый яд. Сегодня вечером последняя сделка. И менять курс. Срочно менять курс, отпочковываться от Леры, которая уже второй месяц держалась на расстоянии двух вытянутых рук от Вити. Да и слава богу, конечно. – Разобьешь… – тоскливо пробормотал Космос, подперев голову кулаком. Маленький контейнер был злостно отшвырнут к углу, и Пчёла потянулся к сигаретам. – Ну че опять, Пчеловод? Пчёлкин закурил. В золотистом вечернем свете струйки дыма медленно рассеивались над его затылком. Холмогоров даже мог с уверенностью сказать, что дым валил у друга из ушей. Полное олицетворение фразы «голова дымится». Снаружи привычно грохотала музыка из близ расположенного ресторана, раздражающая до дрожи. – Скорее бы убраться, блять, с этого места. Кос, захлопни окно, в конце концов! Космос цокнул, прикрыл створку, и маленький кабинет наполнился сизой дымкой и духотой. Пошла следом вторая сигарета. – Жека там как? – попытка не пытка. Нервный смешок. Глубокая затяжка. Витя развернулся, развел руками. – Уехала неделю назад отдыхать на моря. – Даёшь! И молчал семь дней?! Пчёлкин, я в шоке! Тот же пропустил это мимо ушей. – И знаешь, с кем? Ну вот что, оказывается. Нельзя сказать, что Холмогоров не догадывался, кто стал раздражающим фактором для Пчёлкина, но что этих факторов одновременно могло быть несколько – привело в небольшое замешательство. – С Андрюхой? – Хуже! – Что для тебя может быть еще хуже? – не сдержался и хрюкнул Кос. Витя фыркнул, молча водя бычком по истлевшей папиросной стружке в пепельнице. – С этим пидором престарелым. У них там, блять, оказывается все аля-улю, лямур-хуюр! – С чего взял? – С чего-чего… – бычок был гневно смят. – Нет, да хер бы с ней! Ну мне-то навешала, что с девками своими из общаги! – А че ты бесишься, раз хер с ней? Пчёлкин закусил нижнюю губу до неприятного покалывания, царапнул ее зубами. – Потому что, ёптать, этот хер как раз-таки с ней! По данным статистики, около шестидесяти трех процентов душевного здоровья, физических сил и служебного времени люди тратят на переживания по поводу любви. Космосу наблюдать за таким Пчёлой, признаться, было весело. Нет, состояние друга – постоянно взвинченное, резкое, когда речь заходила о Женьке – его ничуть не радовало. Потому что это отражалось на их работе. Витина проблема (конечно, созданная им самим же) переставала носить сугубо личный характер, она перерастала в проблему общественную – стычки с Лерой, нервозность, вся эта вспыльчивость портили ход общего дела. Но смешно Холмогорову было от того, что Витя усиленно делал вид, уверял, заверял, что за Женьку он переживает на уровне Космоса и Фила, оберегать ее от мудаков – их кредо с детства. Но его поведение говорило абсолютно иное – Витя Пчёлкин ревновал и бесился. – Так а че ты бесишься? – прекрасно зная правдивый ответ, хохотнул Холмогоров. Пчёла громко выдохнул и закатил глаза: – Потому что бесит, прикинь? Элементарное просто. Зачем врать? Не могла прямо сказать – еду со своим хрычом купаться в море, нежиться на солнышке… – И ты бы тогда реагировал иначе? – Да, – просто признался вдруг тот, – башку б ему снес, и всего делов… Может, в него гранату бросить? Этот юношеский мальчишеский запал вызвал у Космоса откровенный смех. Даже глаза закололо. – Угомонись, Бен Ладен! Соседняя дверь хлопнула – в офисе появилась Лера. В коридоре гулко зацокали каблучки. Брюнетка вошла в кабинет, и ее приподнятое настроение несколько удивило парней – обычно теперь в присутствии Пчёлкина она надевала маску царевны Несмеяны. А тут одарила обоих милой улыбкой, нависла над ними, закинув холеные ручки на мужские плечи. – Ну что, мальчики? Вперед и с песней? – Ты где-то хряпнула для настроения, что ли? – не удержался и полюбопытствовал Витя. – Это она радуется, что сегодня последний раз видит твою рожу, – предположил Космос. – Не угадали, мальчики, – улыбнулась Лера. – Да, конечно, сегодня наш с вами последний день… – Знаешь, звучит не очень позитивно… – Ну, Космик, что ты к словам цепляешься? Последний общий день. Хватит с нас наших совместных радостей. Но расставаться с вами на хмурой ноте не хочется. Пчёлкин сам не понял, почему его это так напрягло. Но мышцы на его спине окаменели, и Лера любовно провела по его плечам ладошкой. – Расслабься, Витенька. Я ведь уже не сержусь. Ну что, по коням? Клиент ждать не будет. – Ты так и не сказала, кто заказчик, – напомнил Холмогоров. – Очень милый дядя, – закатив глаза, пропел в Лерином стиле елейным голоском Пчёла. – У меня всегда все милые дяди, – сверкнула глазами брюнетка. – Вам не о чем беспокоиться. Едем уже. Встреча была назначена в новой Канонерской гавани – портовой территории Ленинграда. Место безлюдное, и потому очень спокойное – здесь никто ни на кого не обращал внимания. Доблестная милиция этот район предпочитала обходить стороной. Воздух был прозрачен и пропитан запахами Невы, свежестью и немного рыбой. И только со стороны каналов ветер иногда доносил запахи большого города. Проехав по Канонерскому тоннелю с бесчисленными железнодорожными путями, «Линкольн» вынырнул к судоремонтному заводу. Космос чуть притормозил и внимательно осмотрелся, затем на низкой скорости стал проворачивать руль в узких и извилистых проездах меж зданиями пакгаузов и прочих строений неизвестной архитектурной принадлежности. – Слушай, Лерка, а эти твои милые дядечки нас, случаем, не грохнут? – Ну что ты, Космик, какой смысл? На хрена им резать курочку, которая принесет им золотые яйца? Тон такой легкий, успокаивающий, потому что Лере казалось, что парни все еще больше не доверяют ей, чем тем потенциальным покупателям, с которыми они сейчас, через десять минут должны были встретиться. Для любого серьезного дела нужен был первоначальный капитал. У Леры водились деньги, но она никогда так долго не работала с одними и теми же людьми, как с москвичами. Но у них была одна цель на троих – деньги. И, по возможности, сразу много. Много платили только за серьезные дела. Лерин отец, пока не вышел на пенсию и не отбыл благополучно в Ленинград с молодой женой, был замминистра Морского флота Эстонии. Папочкины связи и без папочки помогли выйти на морячков, промышлявших мирной контрабандой – вместе с официальными цветными металлами толкали водку, часы, икру и прочие радости жизни. Лера сошлась с одним довольно молодым капитаном сухогруза, регулярно мотавшимся между Таллинном и Кейптауном с заходом в Кельн, Лондон и прочие Африки. Но вскоре все это Лере надоело, капитан ее стал раздражать, но связи еще остались. Морской порт был ее местом кормления, хорошие дядечки могли подкинуть разную всячину. Яд гюрзы был последним из предложений. Несколько грамм этой гремучей жидкости – это такая малость! Зато когда Лера думала о том проценте, что капнет ей с продажи, у нее сразу начинало приятно покалывать поясницу. Одной работать было… опасно. Космос и Витя стали отличными компаньонами. Да и все-таки посолиднее так, в компании. «Это еще советские издержки – любовь к коллективу», – усмехалась брюнетка. «Линкольн» вильнул еще раз и остановился возле серого здания, вдоль второго этажа которого тянулся деревянный помост с перилами, выкрашенными в ярко-желтый цвет. – Что-то не нравится мне это место, – мрачно высказался Пчёлкин. – Да что вы, мальчики, все схвачено. Везде – свои люди. Кос и Витя поискали глазами «своих» людей, но кругом было пусто. Только под лестницей валялся рыжий пес. – Дохлый, что ли? Словно отвечая на дурацкий вопрос, собака вскочила на все четыре лапы и куда-то побрела. Троица вышла из машины. Пчёла выудил из бардачка маленький контейнер. – Ну, веди, Сусанин, – и кивнул Лере. Вслед за брюнеткой они поднялись на помост и остановились около металлической двери с глазком. Лера нажала едва приметную кнопку звонка. Через минутку в глазке мелькнула какая-то тень, и дверь неожиданно бесшумно открылась. В дверном проеме материализовался огромный бугай с прилизанными волосами, затянутыми в хвост. И он улыбался. – Хей! – расплылась в приветливой улыбке девушка. – Гоген ждет нас? Бугай кивнул и молча пропустил их внутрь. Легко обогнав гостей, он повел их длинным мрачным коридором в глубину здания. Они прошли через довольно просторное помещение с большими окнами, на стенах которого висели картины. В большинстве своем – незаконченные. Неизвестный художник рисовал все больше спирали разного цвета. Преобладали грязновато-зеленые тона. В этом спиралевом царстве главенствовала одна картина. Там вихрем раскручивалась красная нить, в которой нагло поблескивали золотые вкрапление. Этакие гульдены – настоящие хозяева мира. Похоже, только этот холст полтора на полтора метра, как прикинул Космос, и был закончен. Затем бугай распахнул перед ними еще одну дверь в белой стене, и они оказались в огромной, такой же белой комнате. Из мебели здесь был только длинный пластмассовый синий стол и несколько красных пластмассовых кресел. Прямо пейзаж для пикника. Навстречу троице из красных кресел поднялись двое. Приземистый плотненький мужичонка в клетчатой байковой рубашке и темно-синих тесных джинсах. Второй – прямо арийский красавец, настоящая белокурая бестия. Его бледно-голубые глаза изучающе осмотрели Космоса и Пчёлкина. Лере ариец едва заметно кивнул. – Гоген, товар прибыл, – объявила Лера. – Показывай, – кивнул тот. – Ну, давайте, мальчики, товар, – обернулась к друзьям брюнетка. Пчёла нервно почесал кончик носа. – А бабки где? – Вы не в церкви, здесь не обманут, – усмехнулся байковый крепыш. Правда, с сильным хохляцким акцентом. Прямо место встречи дружественных народов: от Москвы до самых до окраин. – Нет, сначала деньги. – Показывай товар – покажу бабки, – миролюбиво сказал хохол, наклоняясь к креслу, возле которого стоял аккуратный и весьма аппетитный коричневый кейс. Витя не двигался. Его все напрягало. Очень. Очень напрягало. Но Кос легонько толкнул его в плечо – тянуть время было никому не нужно. Пчёлкин медленно приблизился к столу и водрузил на него контейнер. Синхронно с Гогеном они щелкнули замками и откинули крышки. Хохол поставил свой кейс на другую сторону стола, но открывать его не торопился, а кивнул веселому бугаю, который и встречал гостей. Тот приблизился к столу, откуда-то из глубины своих безразмерных штанов выудил перочинный нож. Внимательно оглядел три маленьких ампулы, достал одну и, осторожно вскрыв миниатюрную крышечку, капнул мизерную каплю в подготовленную клетку с мышью. Процесс наблюдения за смертью грызуна продолжался в полном молчании примерно пару секунд. Наконец, перевел взгляд на Гогена и кивнул. Затем на хохла. И вновь кивнул. «Глухонемой, что ли», – подумал Витя. Хохол громко щелкнул замками, открыл крышку и раздвинул свой кейс в сторону продавцов: – Считайте. Пчёла сначала пересчитал количество пачек в банковской упаковке. Затем, наугад вскрыв одну, пересчитал и ее. Купюры так и мелькали в его ловких пальцах, будто всю жизнь кассиром проработал. Подражая бугаю, он молча кивнул и Космосу, и Лере. – Ну что, все отлично? – сверкнула глазками брюнетка. Гоген, блеснув золотыми зубами, приобнял ее за плечи. – Бай! – Уходим, мальчики, – задержав взгляд на покупателе, Лера кивнула в сторону выхода. Бугай, по-прежнему улыбаясь, вышел первым. Он шел разболтанной походкой, помахивая длиннющими ручищами. Следом за ним продвигался Космос, внимательно поглядывая по сторонам. Рядом с ним – Витя с дипломатом в руке. Миленьким таким дипломатом. Тяжеленьким. Завершала процессию Лера. «Как-то все слишком… просто», – безостановочно кружилось у Пчёлкина в голове, мысленно закручиваясь в спираль. В ту самую, красную, победную, с золотыми вкраплениями. Между идущими дистанция составляла примерно в метр. Было совсем тихо. Только от тяжелых шагов мерно подрагивал деревянный дощатый пол. И вот – последний поворот. Веселый бугай уже за ним скрылся. И в этот момент произошло что-то необъяснимое. Витя упал первым. Космос не упал вовсе, хотя и споткнулся о кейс, который выронил друг. Еще не поняв до конца, в чем дело, он на автопилоте потянулся к нему. Но тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Прямо ему в лоб уставился черный глазок глушителя. Глушитель, а равно и пистолет, на который он был навернут принадлежал неизвестному. – Пчёл!.. Пчёла! – заорал не своим голосом Холмогоров. Свет падал откуда-то слева от далекой тусклой лампочки. Но выхватывал стремительно вырастающий багряный ручеек под упавшим ничком Пчёлкиным. Остальное происходило как в тумане. Появился веселый бугай и забрал дипломат. – Нет! – вскрикнула Лера. – Вы же обещали просто припу… Космос не успел понять, охренеть и ужаснуться. Зажмурился, когда раздался выстрел. Только спустя секунду он услышал, что сзади упало тело. Лерино тело. А он, Кос, вроде был цел. Бугай спокойно перешагнул через Витю и согнувшегося перед ним на четвереньках друга, и его шаги заглохли где-то в конце коридора. – Пчёлкин! – Космос поспешил перевернуть его, тут же вляпался пальцами в горячую вязкость на светлой Витиной рубашке. – Лера! Сука… Кровь в лужах закручивалась в спирали и темнела прямо на глазах. Золотых мазков, впрочем, не наблюдалось…