***
В зале по смешанным единоборствам с утра никого не было, только Витя отрабатывал удары по груше. Сегодня должна была состояться встреча, в следствие которой все в «Атлетико» будет запатентовано. Лицо Пчёлкина казалось равнодушным, только во взгляде проскальзывали то ли обида, то ли разочарование, то ли усталость. Он ощутил свое состояние только тогда, когда крепление груши жалобно звякнуло. Обида… Обида и странная, неприятная боль ослепили парня, что он на несколько мгновений перестал себя контролировать. Истинная причина подобного, конечно, Женька. Свежая рана, которую она нанесла ему на сердце всего сутки назад, подмывала провести вечер с уже знакомой и приятной компанией – бутылкой, хорошей закуской и телевизором. Но предстоящие серьезные планы сегодня грозились пойти крахом, встань Пчёла с утра в привычном для него уже как месяц состоянии. Поэтому девать ярость куда-то было нужно. Чем клуб не лучшее место? Женька-Женька-Женька… Она будто видела в друге детства какого-то идиота, не умеющего говорить о чувствах искренне. А это здорово обижало. Потому что Витя старался! И чем больше она отталкивала его, тем больше он хотел быть рядом с ней. Что бы он ни делал, Филатова всегда давала отпор. И это, признаться, Пчёлкину всегда нравилось в ней, хоть и раздражало до чертиков. Она не ныла и не вела себя как сопливая мямлящая девка. Просто отвечала ему тем же. Могла оскорбить, да, ударить, пойти на пакость. С юности, признаться, ничего особо и не поменялось: Пчёла радовался каждый раз, когда ему удавалось задеть Женьку и вызвать эмоции. Объяснение было простым: он не хотел быть для нее пустым местом. А сейчас хотел стать самым важным человеком в ее жизни. Стоило давно признать, что Витя очень любил Женьку. Сам не помнил, когда это произошло, в какой момент ее присутствие в его жизни стало необходимым. В один момент по щелчку или же постепенно, крадущейся черной кошкой в полной темноте, эта любовь ударила по всем жизненно важным органам. Так или иначе без Филатовой было тяжело. Дышать. Думать. Нельзя отрицать, что любовь – это болезнь. Нельзя отрицать, что любовь – самая страшная сила. Нельзя отрицать, что любовь – двигатель всего. Так или иначе благодаря ей мы существуем. Человек, не познавший любви, не может считаться по-настоящему живым. Понимаем мы любовь тоже не сразу. Наиболее отчётливо – когда человека, из-за которого сердце и разум пускаются в совместный безумный танец, нет больше рядом. Мы пытаемся найти его частичку в любой мелочи, в том, к чему он прикасался, что носил, что говорил... Слова обладают великой силой. Но самой сильной памятью обладают наши руки. Сколько там на кончиках пальцев запечатлено событий, людей... Пчёлкин остановил грушу обеими руками и, прислонившись спиной к стене, взглянул на свои ладони. Эти руки Женьку отталкивали, притягивали, касались, обнимали, ласкали… Несомненно, любовь – прекрасное чувство. В сопливых романчиках ее приход сопровождается хором ангелочков, взрывом долбанных салютов и запахом ванили. Но здесь все было по-другому. Тогда, на даче Царёвых, разбив костяшки о кафельную стену в ванной, сунув голову под холодную воду, усевшись на крыльце в этой аквалангисткой маске и выдыхая через трубку горький табачный дым, Пчёлкин понял простую вещь и мысленно озвучил ее у себя в голове: «Я ее люблю». Витя Пчёлкин любит. Он проклинал Женьку за несдержанность и наивность, себя за рациональность и грубость, весь тот год, который перевернул их жизни с ног на голову, потому что не полезь Белый туда, куда на хрен не стоило, все могло бы быть иначе. А нахрена он полез-то? Ах, да… Из-за любви. Все из-за чертовой любви. С этими мыслями последний год Витя просыпался и засыпал. Он любил. Он хотел. Хотел обнимать ее, касаться. Просто хотел ее. И эти желания не отпускали его почти никогда. Сейчас, вновь ударяя по груше, Пчёлкин вспоминал их кредо с детства: никогда не оставлять Женьку в беде. Всегда защищать, любить, оберегать, потому что сестра. И он эту заповедь соблюдал. Придурки со двора, мудак-одноклассник, Слон в Котельниках… Витя всегда защищал Женьку. Котельники… Ночью после этого инцидента Филатова ему снилась – лежала на своей кровати в родительском доме, вся такая беззащитная и маленькая, а он стоял и любовался ею. А сегодня этот сон повторился, только Пчёла не был сторонним наблюдателем, а целовал ее… Целовал, потом прижимал крепко и шептал: «Я не хочу тебя отпускать. Не хочу. Не буду. Поняла?». Когда же сегодня утром парень проснулся, то понял, что обнимал подушку. – Салют! – прогромыхало сзади. Витя, тяжело дыша, развернулся через плечо. Самара бросил на маты свою спортивную сумку и двинулся к бригадиру с протянутой рукой. Пчёлкин пожал ладонь, шмыгнул носом и кивнул. – Ты чего это в такую рань? – Так… – Пчёлкин неопределенно пожал плечами, поиграл лопатками. – Накатило что-то. Решил размяться. – Случилось чего? – Самарин будто сканировал начальство, словно рентген. Потому что за все время существования клуба Пчёла ранними визитами никогда похвастаться не мог. Тот отрицательно покачал головой. Лев хмыкнул, присел на маты и стянул с себя футболку, поглядывая на Витю. Покусал нижнюю губу. – Слушай, я наши условия помню… Но в казне наверняка есть пара сотен. Мне позарез надо. – Всем надо, Самар, – хмыкнул Пчёла, но тут же осекся – слишком холодно и предвзято прозвучал его тон. В последнее время парень что-то часто стал свою манеру общения анализировать. Поэтому вздохнул и уточнил: – проблемы? – Сыну обещал кое-что. А я, знаешь, привык слово держать. Особенно – отцовское. Витя удивленно выгнул бровь. – У тебя сын? – Три года уж как, – улыбнулся Самара. – А что тебя смутило? Пчёлкин неопределенно качнул головой, так и не понимая самого себя же – то ли смутило, то ли наоборот. О личной жизни своих «коллег по цеху» он никогда особо и не спрашивал. Но тут вдруг стало интересно. Самарин, насколько Витя помнил, был всего на два года старше его с пацанами. За плечами полтора года Афгана, как и у Активиста, но вот у того, кроме сестры, никого, а у Льва, оказывается, все, как у простых смертных – жена-красавица и сын. Удивительно, как с такой бешеной жизнью и послужным списком ужасов за спиной у него получалось сохранять баланс. – Бабки будут, – кивнул Пчёлкин и вдруг предложил: – Встанешь со мной? – Да без проблем, – нисколько не удивился Лев, подскочил на ноги, хлопнул себя по коленям и кивнул на противоположный угол зала. – Драка с утра пораньше – отличная альтернатива зарядке. – Ты в этом деле гуру, – хохотнул Витя, принимая стойку, – так что руководи. – Мы поменялись ролями, командир? Всё это казалось самой обычной тренировкой: Самара встал в стойку напротив него, держа блоки и бросая вскользь пару советов. Пчёлкин, снова погрузившись в свои мрачные думы, принялся бить по боксерским перчаткам парня, вкладывая туда все оставшиеся негативные чувства. Лев его силу ощущал, но молчал, продолжал держать блок. Спустя полчаса Витины силы закончились вместе с тренировкой. Тело было в физическом шоке, потому что после операции Пчёлкин ничего, по факту, тяжелее пистолета не поднимал, а в последнее время – тяжелее бутылки. – Кого на моем месте-то представлял? – видя его состояние, проговорил Самара. – С таким остервенением дубасил… Хотя тело Пчёлкина было точно мертвое, внутренний пожар еще не иссяк. – Да есть один чебурек, – тихо ответил он. – Да я так и понял… – Самара стянул перчатки, бросил их в сторону своей сумки и рухнул на маты. Витя, крутя шеей, присел рядом и спросил вдруг: – А ты с женой где познакомился? – В школе еще, учились в старших классах вместе. Так, дружили, общались… У нас класс вообще дружный был. Сам уже не помню, как все конкретно закрутилось, но у нее в десятом классе, прямо перед экзаменами, мама умерла. А я был рядом… Помогал ей, поддерживал, это все и сблизило еще больше. А потом меня призвали. Провожало полкласса, и Полька, само собой, в том числе. Подошла, обняла меня и вдруг сказала: «Я тебя дождусь». Ну, слово сдержала, письма-то особо в моем положении написать не получалось… Вернулся, ее в охапку и в загс. В этот же год у нас Тёмка появился… – Не боялся? – абсолютно не фильтруя поток мыслей, спросил Пчёлкин. – А чего? – пожал тот плечами. – Что не справишься, надежд не оправдаешь… Облажаешься, короче, как спутник по жизни. Ты ж не ангелочек, в таком дерьме после возвращения варился, сами ж с Кирюхой говорили… Самара скрестил руки на груди, уставился в одну точку на противоположной стене, но вместо белой штукатурки представлял, что после каждой заварушки, в которую он попадал, он возвращался в любящие и любимые руки. У него был стимул вернуться. – Знаешь, Вить, мы примыкаем к этой страшной жизни, пожимаем руку дьяволу принудительно или добровольно, так или иначе… Но единственное, что нас может очистить – это семья. Надо знать, ради чего ты дерешься. Все это парень говорил открыто и от чистого сердца, и Пчёлкин, скосив на него взгляд, хмыкнул. Он был прав. А Самара, будто окончательно просканировав его, уже готов был вынести программу лечения после ознакомления с результатами. – Если она – единственная, что может спасти твою душу, то борись за нее. Вот так просто, не говоря больше никаких лишних слов. И повисло бы неловкое молчание, потому что Пчёлкину действительно сделалось неловко – говорить о своих чувствах он не привык. Вовремя отвлек появившийся в зале Фил. – Я тебя везде брожу ищу, а ты маты жопой просиживаешь. – Вообще-то он отдыхает, – хохотнул Самара, – тренировался человек. – Пчёлкин, ты че, заболел? Ага. Давно. Года так три назад, и, увы, неизлечимо. Витя фыркнул, сразу переводя стрелки на друга, вернее, на его внешний вид. Выглядел Валера сегодня максимально непривычно – в костюме и в белой рубашке он будто бы был не он. – А ты че при таком параде? – Красавец, скажи? – хохотнул Фил. – Да ладно, сам себя клоуном ощущаю. Но Женьке обещал, понимаешь. – Ходить теперь в клуб, как на свадьбу? Фил поморщился, отмахнувшись. – Сегодня у ее мужика день рождения. Я приглашен. Будем знакомиться, все такое… – Могу тебе дать резюме, будет проще, – мрачно отозвался Пчёлкин. – Двухметровая глиста в докторском халате, интеллигент сраный. А, еще ему за тридцатник, ну, так, навскидку. Может, и больше, просто спит в формалине. Валера, сунув руки в карманы брюк, удивленно вскинул брови. Таких подробностей он не ожидал. Особенно таким тоном и от Пчёлы. – А он тебе понравился, я смотрю, да? – Писаюсь кипятком каждый раз, когда вспоминаю, – буркнул Витя. – Короче, на смотрины собрался? – Типа того. Ну, обещается все цивильно, в «Метрополе». – Хуя-я-ясе, – протянул Пчёлкин. – Откуда у среднестатистического хирургишки бабки на «Метрополь»? – Пчёл, ты че заведенный такой? – не понимал Фил. Самара, ощущая себя явно третьим лишним в начавшихся откровениях, откашлялся демонстративно, поднялся с матов и кивнул на выход: – Я на перекур. Проводив его сосредоточенным взглядом и прокрутив, как пластинку, последние слова Льва в голове, Витя фыркнул: – Не нравится мне этот хуй старый. – Ну а Жеке нравится, – пожал плечами Филатов, – прояви смирение, Пчёлкин. – Смирение в словаре между сифилисом и сранью. Да ладно, Фил, ты серьезно настроен потакать каждому ее выбору? – Витя сам не замечал, как снова начинал закипать, хотя казалось, что после тренировки у него уже не останется сил на сильные эмоции. – Ты просто не знаешь, что она творила тут, пока тебя не было. – Что же? – Что пятая нога захочет… – Может, это ты такой хреновый воспитатель тогда? Знаешь, как сказал однажды один хороший тренер мне? Какой спрос с херового бойца, если его тренер забил на него и его выходки огромный болт? Ты же отвечал за нее, не так разве? Пчёлкин полоснул по другу взглядом, поднялся, сжимая руки в кулаки, саданул по несчастной груше и развернулся на каблуках ботинок. – Ты, мне кажется, знаешь ее не хуже меня, – спокойно продолжил Фил, проигнорировав его вспышку агрессии. – Напором на напор не получится. – Поэтому ты выбрал тактику с ней во всем соглашаться и спокойно отреагировал на то, что ее хахаль ей в бати почти годится? – А что я должен был сделать, умник? – было видно, что Валере этот разговор ни капли не нравился. Потому что он в глубине души прекрасно понимал, что с какой-то стороны подобные неравные отношения его сестры со столь взрослым человеком – не самые правильные, но ведь он брат, у них и так не клеилось последний год, и только невообразимая тоска друг по другу примирила Филатовых. Снова таранить Женьку своими нравоучениями не хотелось. Стоило быть все же чуточку мягче. – Она бы ненавидела меня до конца жизни за это. – То есть, для тебя важнее не ее дальнейшая судьба, а ее к тебе отношение? Это довольно тупо, Фил, не находишь? Не надо так на меня смотреть, – покачал головой Пчёла. — Надо было настоять и огородить ее от этого старикана. Да, она бы обиделась, как обычно, но потом поняла бы, что это для ее же блага. – Пчёлкин… При всей моей безграничной привязанности к вам, пацанам, и Ольге Николаевне, Женька – мой единственный родной человек в этом мире. Она любит его и хочет быть с этим человеком. Как я, твою налево, должен в это вмешаться?.. И потом не замуж же она за него собралась, в конце концов! – О, в этом я как раз не сомневаюсь. Тем более твоя сестра уже имела неосторожность сказать эту чушь. – То есть? – не понял сначала Валера, а потом по одному изгибу бровей друга кивнул – осознал. – Короче… Если он окажется нормальным человеком, я им мешать не стану. И ты не лезь. Пусть живет своей жизнью, понял? Она и так хлебнула, если забыл. Витя только кротко и судорожно закивал. Хлебнула, это факт. Хочет жить своей жизнью и быть счастливой – тоже факт. А как быть ему, Пчёлкину, который хотел того же? – Действительно, чё это я, – отмахнулся он, – в конечном счете какое мне дело, да? Да. Поведение Пчёлы Фил до конца понять не мог. Вполне логично, что он руководствовался заботой и искренним переживанием за Женьку, как за друга детства, как за всех бригадиров. Но то остервенение, с которым Витя реагировал на выбор девчонки, та злость, с которой он произносил каждое слово в адрес хирурга, наталкивали на мысль, что с другом творится что-то не то. Может, он испытывал к ней что-то в самом деле когда-то, и эти чувства двигали сейчас им? Пчёлкин натянул на плечи пиджак, нашарил в кармане пачку «Самца» и двинулся на выход, похлопав Валеру по плечу. Фил, еще буравя взглядом боксерскую грушу, перехватил друга за запястье, заставляя остановиться. – Пчёл, все, о чем прошу – не сбивай ее с панталыку. При всем нашем братстве я не хочу для нее… – Меня, да? – так же не глядя на него, догадался парень. Филатов отпустил его, сунул руки в карманы брюк, перекатываясь с пяток на носок, и сдержанно кивнул. – Не парься, брат, – Витя стукнул кулаком по его крепкому плечу. – Ты все равно все не так понял. Вытащил зубами сигарету из пачки и стремительно пошел на выход из зала. Тренировка не помогла. Ничего не помогло. Он толкнул дверь черного хода и примостился на перилах ступеней. Пчёла находился в таком состоянии впервые. Его постоянно мотало, как на американских горках, чаши его внутренних весов постоянно соревновались – какая перевесит? От состояния порядка к ожесточенному противостоянию, от любви к ненависти, от мира до войны всегда один шаг. Ему казалось, что он сделал все, что мог. Наступал себе на горло несколько раз. Трижды объяснялся этой дурочке. Как она могла вообще довести его до такого – Витя понять не мог. Наверное, работала установка переть до победного конца. Но победой здесь вообще не пахло. Вчерашнее Женькино «нет» ударило хуже серпа по яйцам. И на этом можно было поставить точку. Потому что уязвленное самолюбие буквально орало: «хватит унижений!». Еще что-то подмывало Пчёлкина испортить сегодняшний вечер этой сладкой парочке, но здравый смысл уверял – хватит выглядеть идиотом. Разве может мужчина так пресмыкаться, тем более из-за женщины, тем более если ему четко дали понять? Идиотизм всего происходящего был запредельный, от внутренних ощущений у Вити все вокруг начинало мерцать и дробиться на разрозненные фрагменты, осколки ледяного космоса. И он боялся, что все-таки от Женьки его закоротило навсегда. Зато теперь парень знал, как легко можно было вызвать расстройство личности: постоянная критика и недостаток любви. Мобильник ожил в кармане. – Слушаю. – Виктор Павлович? Я по поводу вашего патента. Александр Николаевич посвятил меня в курс дела. Удобно ли вам будет подъехать и обсудить все в неформальной обстановке сегодня вечером? – Без проблем, – согласился, выдыхая дым, Пчёлкин. Только сейчас осознал, что окурок горчит и жжет пальцы. Нервно стряхнул пепел и отшвырнул бычок на мокрый асфальт. – Тогда буду ждать вас сегодня в половину восьмого вечера в «Метрополе». Твою. Мать.***
Рабочий день Малиновского начался без затей. Получив еще у стойки регистрации поздравления и фирменные обнимашки от регистратора Лизы, он вошел в ординаторскую. Сквозь клубы табачного дыма нашарил взглядом таящихся по углам коллег в количестве трех штук. Коллеги лихорадочно строчили что-то в историях болезни и лениво переругивались по поводу того, кому идти «сдаваться» на пятиминутку к главному. Отвлекло только появление Вадима, который на поздравления отреагировал обычно – нечего строить из этого событие, проведите лучше жеребьевку. Выпало Михайлину. Он обреченно вздохнул, ухватил подмышкой «книгу судеб» и отправился пред начальственные очи представлять собой славное хирургическое отделение. Засыпая на ходу, вошел реаниматолог. Обошел с рукопожатием личный состав, задержался около Малиновского, отметив, что тому сегодня несказанно везло – уйти из этого дурдома пораньше. – Так, пока тишь да гладь – давайте чаю, что ли, за здравие нашего гуру бахнем, – предложил он. – Ой, Михалыч, не каркай, – хохотнул Вадим. – Не, у меня сегодня чуечка работает как надо. Успеем! Но вопреки всем ожиданиям дверь в ординаторскую распахнулась, и влетела Лиза. – Юрич, там суицид. Море крови, давайте по коням, срочно! – Вот я че говорил, а, Михалыч? – Чуечка твоя – говно, – кивнула в такт его словам Вероника. – Стартуйте, господа. Малиновский выскочил в коридор. Следом с грацией груженого самосвала несся Михалыч, увлекая за собой сестричку Машу и чемодан с реанимационным набором. – Ниче, Вадя, тебе за спасенную жизнь сегодня воздастся, плюс один балл к карме! С дружным топотом они пронеслись через живой коридор из больных, испуганно жавшихся к стенам соседней кардиологии, и ворвались в лифт. Приемное отделение встретило воплями, доносящимися из смотровой. «Орет – значит, дышит… по крайней мере, выдыхает», - промелькнула мысль. Вопли были выразительны по интонациям и похабны по содержанию. И удивительно знакомы… Вадим оказался прав, едва взглянув на кушетку с возлежащим на ней телом. Тело принадлежало Коновалову и орало. Коновалова знала вся больница: каждые два-три месяца этот сорокалетний юноша предпринимал попытку покончить с собой на почве очередной несчастной любви. Как можно догадаться, до сих пор эти попытки успеха не имели. Вот и теперь, судя по окровавленной левой руке, этот Казанова тщетно пытался вскрыть себе вены. Но, поскольку это процесс все-таки болезненный, все свелось к десятку неглубоких царапин. Неэстетичный вид крови Коновалова огорчил, и он знакомой тропой помчался в больницу. – И кого тут реанимировать? – мрачно поинтересовался Вадим у Лизы. – Меня! – вместо коллеги ответил умирающий Коновалов и улегся поудобнее. Малиновский скрестил руки на груди и надул губы: – Коновалов, она тебя бросила? – Бросила, Юрич… сука такая. А я ей даже стихи писал… два! Хочешь, прочитаю? – В другой раз. Бросила, значит. А ты, стало быть, опять себя порешить захотел? – А зачем мне теперь жить? – резонно удивился неудавшийся суицидник. – И в самом деле. А скажи мне, Коновалов, как ты себя убивал в этот раз? – Ну, взял я на кухне ножик… Раз резанул, два резанул. Больно, блять! Водочки выпил, чтоб не так болело. Еще порезал немного. Гляжу, крови набежало. Ну, я еще водочки… Потом она кончилась, я оделся – и к вам. – К нам-то зачем? Ты ж помереть хотел, а мы ведь не дадим! Коновалов задумался, рассматривая исцарапанную руку. – Рука болит. Полечите. Все равно ничего не вышло. – Слышь, Коновальный, – встрял в их душевную беседу Михалыч, – совет хочешь? – Хочу! – всхлипнул тот. Михалыч навис над ним и провел пальцем по боковой поверхности его шеи: – Ты в следующий раз вот тут режь! И ножичек все же наточи… Вадим не удержался – весело фыркнул. Коновалов с минуту переваривал полученную информацию, а потом начал вопить. Он вопил о том, как не любят его женщины и врачи-хирурги. О том, как суров и несправедлив к нему этот гребаный мир. О том, как омерзительно и трудно резать себя тупым кухонным ножом… и как никто в этом мире не ценит его стараний. О том, как содрогнутся все, узнав о его кончине, и зарыдают в голос, и будут кусать себе локти, но будет поздно. О том, как болит его рука и надо бы перевязать, и где тут у них сортир… Последнюю фразу врачи услышали уже из лифта. – Есть примета: с утра встретишь Коновалова – сутки наперекосяк, – ни к кому не обращаясь, вынес вердикт Вадим. – Угу, – мрачно согласился Михалыч. – Ну, к тебе, может, судьбинушка сегодня будет благосклонна. – Твои пророчества сегодня терпят фиаско. Лучше уж захлопнись. Филатовы подъехали к ресторану около семи вечера. Изученная за год вдоль и поперек машина Вадима уже была на парковке. Женька потянулась к заднему сидению, забрала подарок, откинула солнцезащитный козырек, оглядела себя в маленькое зеркальце. Фил покосился на сестру и улыбнулся. Сегодня девушка выглядела совсем непривычно – подвела и без того огромные карие глаза, подкрасила пушистые реснички и даже губы, чем никогда еще на его памяти не баловалась. Бесспорно, Женька была сегодня особенно красива. И весь ее образ наталкивал старшего брата только на одну грустную и одновременно приятную мысль – как она повзрослела. – Ну что, готова? – Валерк… – Женька облизала нижнюю губу. Волновалась немного, будто ощущая какое-то вероятное напряжение. – Мы ведь договорились с тобой, да? – Все будет в порядке, Женёк. Когда я тебя подводил? – Просто я не хочу ему испортить такой день. – Да один твой вид его украсит, – подмигнул брат и кивнул на ресторан. – Бежим, не будем заставлять именинника ждать. – Добрый вечер, – хостес приветливо улыбнулся, учтиво открывая перед Филатовыми дверь. – У вас заказано? – Да, в малом зале, второй столик, – вешая плащ на вешалку, ответила Женька. – Прошу, пройдемте за мной, – мужчина во фраке двинулся в зал. Здесь было очень уютно и богато на вид. Стены были отделаны в мягких светло-коричневых и бежевых тонах, по середине, образуя широкий квадрат, возвышались белые колонны с витиеватыми узорами наверху, на потолках горели красивые люстры, распространяя теплый желтоватый свет, а пол был устлан начищенным до блеска паркетом. Вадим, завидев девушку, открыто улыбнулся, поднялся из-за стола, поправляя пиджак. – Тетя Женя! – радостно заулюлюкала Машка, восседавшая в огромном мягком кресле, как принцесса. – Это его дочь? – немного волнуясь, уточнил тихо Фил у сестры. – Племянница. Маринина дочка. Сейчас познакомлю вас. Хостес подвел их к нужному столику и пожелал приятного отдыха. Фил протянул ладонь Малиновскому, кивая. – Поздравляю. – Благодарю. – Так, давайте я всех вас познакомлю, – Женька опустила ладошки на подголовник кресла Маши, чтобы скрыть волнение, – это мой старший брат Валера. Валера, это… мой Вадим. Это его младшая сестра Марина, а это очаровательное чудо – Мария Петровна. – Очень приятно, – снова кивнул Филатов, пожимая руки. – Можно же на «ты»? – Мы не такие уж старые, уважаемый Валера, – мягко улыбнулась Марина, поправляя подушку под пятой точкой дочери. – А вот с этой мадемуазель – как она пожелает. – Можно просто Маша, – кивнула девчушка. За столом прошелестел легкий всеобщий смешок. Фил помог усесться сестре, сел сам, оценивающим взглядом изучая чету Малиновских. Вадим не вызывал в нем отталкивающих чувств. От мужчины буквально исходила спокойная сила и уверенность. Они были знакомы несколько минут, но никакой скрытой угрозы по отношению к сестре Фил от него не почувствовал. Подтянутый, никакой не старик. Тем явнее становились Валерины подозрения относительно реакции Пчёлкина. Этот дурень просто ревновал. Хрен бы с ним, хоть и друг, но такой дурака кусок… – Я все-таки не до конца верила, что тебя отпустят пораньше, – улыбнулась Женька Малиновскому. – Ты была права, меня не отпускали благодарные больные. Ну, просто вцепились посиневшими скрюченными пальцами в одежду и умоляли: «Ну полечите же, полечите нас еще!». Порвали халат и дрались за лоскуты. А я сбежал. – Твои больные – фетишисты? – хохотнул Фил. – И это лишь вершина айсберга. Вечер протекал спокойно и душевно. Валера невольно подмечал каждую деталь в общении и отношении Вадима с его сестрой. Видел мимолетное прикосновение к ее нежной руке, видел тепло и ласку в его глазах. И впервые за долгие годы Фил готов был принять тот факт, что его сердце за Женьку спокойно. Она была теперь такой легкой на подъем, счастливой, нежной, как зефирка, и, казалось, таяла от нежности, как пломбир на солнцепеке. Валера помнил все, какой сестренка была. Как превращалась из ребенка в юную девушку, как формировалась, как вела себя. Нередко, исподволь любуясь Женькой, он задавался тревожным вопросом – что будет, когда в этой загадочной, наглухо закрытой для всех душе пробудится женственность, хотя бы в чем-то равная облику? Первая ее влюбленность в Пчёлкина, по правде сказать, хоть и сделала ее такой же как всех – уязвимой перед сильными чувствами, не принесла девчонке радости. Фил помнил, что каждый ее с Витей спор тяжело отпечатывался у нее внутри. Хотелось поддержать, успокоить каждый раз, но Женька была такая упрямая, не говорила ничего, не соглашалась и огрызалась маленьким хищным зверьком, защищая то, что заставляло ее страдать, то, существование которого она не хотела признавать. Хотя каждый день все больше вязла в том, что отрицала. Сейчас же, сидя рука об руку с Вадимом, Женька цвела. Взрослела. Была абсолютно счастлива. Кто, как ни родной брат, мог за нее искренно порадоваться? Пчёлкин расхаживал около входа в «Метрополь» уже минут десять, куря сигарету одну за другой. Машины Малиновского и Активиста, которую на сегодняшний вечер забрал в свое пользование Фил, стояли почти рядом друг с другом, давая понять, что мероприятие в честь хирурга уже давно шло полным ходом. Наконец рядом материализовался невысокий мужичок со смешной, непослушной шевелюрой и в круглых очках с толстыми линзами. Он был спецом по международному праву и последнее время все более охотно оказывал услуги Белову и его команде. Уж больно хорошо платили. Причем налом, иногда даже валютой. Космос, когда прознал о деятельности своего соседа по квартире, которую снимал, заявился к мужичку домой и попросил помочь с оформлением документов. Юрист сразу, без раздумий и разговоров, согласился. Но, начав работать на Космоса и Белова, он скоро сообразил, во что вляпался. Но в таких случаях, как говорится, вход – рубль, выход – два. Для него главная проблема заключалась поначалу в том, чтобы найти моральное оправдание своей новой деятельности. Куда было деваться? Он его нашел. И успокоился. Теперь все так работают, страна такая – ничего здесь не попишешь! Не без труда, но он вывел для себя эту формулу. Поравнявшись с Витей, мужичок указательным пальцем поправил очки и протянул ему ладонь. – Виктор Павлович, я Михаил Николаевич. – Рад, – пожал его руку Пчёла. – Что ж, идемте. Поправив шарф и переложив папку с документами из руки в руку, Михаил вошел в ресторан следом за Пчёлкиным. Хостес повел их в малый зал, где еще оставалась пара свободных столиков. – Нам бы тот, где потише, – бросил хостесу в спину бригадир. – Все сейчас организуем, господа, – миролюбиво отозвался тот, – не извольте беспокоиться. Не беспокоиться? Смешно, смешно. Витя ощущал, как в конечности воткнулись сотни маленьких иголочек, потому что где-то здесь была Женька. Противоречивые чувства затопили грудь – хотелось увидеть ее, урвать хотя бы частичку ее образа, и в тот же момент не дай бог бы столкнуться, потому что… – Прошу, – столик действительно оказался около стены, здесь царил приглушенный свет, и было гораздо тише, чем в центре. – Официант подойдет к вам через минуту. – Спасибо, – учтиво кивнул хостесу Михаил. Мужчины уселись за стол, и Витя, пока юрист распаковывал свою папку, уперся локтем в подлокотник кресла и в задумчивости потер подбородок пальцами, вглядываясь в каждого присутствующего. – Итак, Виктор Павлович… Александр Николаевич в общих чертах объяснил, что вы хотите открыть счет и зарегистрировать несколько патентов. Пока Михаил внимательно перебирал документы, затем неспешно осматривал каждый из них, доставал несколько бланков, Витя вдруг застыл. Глаза остановились прямо на середине зала. Именно там, в окружении таких же столиков, полных гостей ресторана, он разглядел знакомый профиль. Малиновский. – Вам нужно заполнить вот эти бумаги, – отвлек его от созерцания своего противника юрист. Пчёлкин, прикладывая чуть ли не физическое усилие отвести глаза, неспешно стал заполнять несколько бланков. – Теперь, Виктор Павлович, в любом отделении банка «Империал» вы сможете беспрепятственно снять или положить деньги, а также узнать о их количестве. Давайте теперь займемся вашим патентом. Пчёла потянулся во внутренний карман своего пиджака, открыл конверт и выложил листок с планом их клуба и схемой расстановки всех оборудований, в том числе – клетки для боев. Все это, конечно, было для вида, но Михаил действительно внимательно их рассматривал. Все это тянулось так медленно, что у Пчёлкина спина начала зудеть. Хотелось рявкнуть на этого очкарика, чтобы быстрее заполнял всю необходимую документацию, и Витя имел шанс быстрее свалить из этого чертового «Метрополя». А юрист продолжал бросать на него заинтересованные взгляды поверх листков со схемами. Пчёла же сидел с невозмутимым видом, стараясь не выдать своего состояния. Но взгляд был направлен в центр зала. Он увидел, как вдруг за столом поднялся Вадим, а за ним Филатова. От одного вида, как этот хирург обнял девчонку за талию, Вите сделалось дурно. Да держи ты себя в руках, идиот! Но вместо этого он лишь еще лучше прислушался. – …Я бы хотел сказать кое-что важное, – Малиновский повернул голову к Женьке, ловя на себе ее теплый взгляд и такую же улыбку. – Вчера я сделал предложение Жене… Пару секунд переглядок Фила с Мариной, осознание того, где же в самом деле была Филатова этой ночью… – Сегодня я его приняла, – закончила за ним фразу Женька. – Хотелось бы быть джентльменом до конца и соблюсти все каноны, – Вадим открыто смотрел в глаза Валеры, – так как за столом присутствует старший брат... Валера, я официально прошу руки твоей сестры. Фил на мгновение растерялся, открыл рот, но еще не издал ни звука, только шевелил губами, как рыба. Женька – и замуж? В без малого двадцать лет? Первая, получается, из всех них? В голове не укладывалось. Но карие родные глаза выжидающе смотрели на него. В них плескалось столько всего, что Валера ничего не мог возразить. Он расправил плечи, несколько волнительно поправляя отвороты пиджака. – Я, в общем-то… Его на полу-фразе оборвали внезапные ленивые, но очень громкие хлопки за спиной сестры. Женька повернулась на аплодисменты и застыла каменным изваянием. Витя только уже после этого понял, что, так боясь совершить большую ошибку, он совершал мелкие, но более трагичные. Таковой сейчас и являлось его появление около их столика. – Какое событие! Поздравляю! – он склонил голову в знак приветствия, поймав на себе разнообразные взгляды – от удивленных, заинтересованных до абсолютно растерянных и злостных. Галантно склонился к Марине, затем к Маше. – Мое почтение. Женька, казалось, задохнулась от накатившей ярости. Нет, не только на выросшего будто из-под земли у нее за спиной Пчёлу, но и на родного брата. – Твои штучки?! – Жек… – Валера тут же поднялся из-за стола, выставив вперед руки в усмиряющем жесте. – Ты же обещал мне! – Я ничего не говорил, – сохраняя спокойствие, отчеканил Фил. Огляделся. Громкий голос сестры заставил гостей «Метрополя» странно покоситься на их столик. – Успокойся. – Да? А как бы он узнал? Ситуацию, испорченную самим собой же, Витя принялся спасать. Фил ведь действительно был ни при чем. – О, Жека, это, знаешь, повороты судьбы. Видишь ли, у меня здесь была очень важная встреча. Могу догнать достопочтенного господина по имени Михаил, и он все подтвердит. Женька, хрустнув костяшками, прищурилась: – Прямо здесь и сегодня? – Прямо здесь и сегодня. Вадим кожей ощущал напряжение и назревающую бурю между этими двумя. Положение это ему не нравилось. Нет, не так. Раздражало. Готово было вывести из строя его устоявшееся равновесие. Выпустить на волю того самого Малиновского, острый язык и категоричность которого когда-то убивали и вымораживали ту же Женьку. Хамить нельзя. Даже и не объяснишь же Марине и маленькой Машке, что происходит. Маша же в свою очередь уже трясла Филатову за руку, испуганно глядя на нее такую. – Теть Жень… Теть Жень? – Можете присесть к нам, Виктор Павлович, – ровным, ничуть якобы не смущенным голосом предложил Пчёлкину Вадим. – О, нет-нет, Вадим Забыл-отчествович, вы уж тут сами. Тем более нарушать такую идиллию не посмею, боюсь, не сдержусь и расплачусь от радости. Женька сцепила зубы, выдыхая сквозь них порционно воздух, сжимая кулачки, пытаясь совладать со своими гневными мыслями. Получалось из рук вон плохо. – Пчёлкин… – Витя на ее обращение вскинул вопросительно брови, изображая на своем лице искреннюю безобидность. – Сделай одолжение для всего человечества: вот выбери любую стену и расшибись об нее головой. Хорошо? – получив его утвердительный кивок, оглядела всех присутствующих за столом: – Простите, я на минуту. И быстро, чуть ли не переходя на бег трусцой, направилась в сторону туалетов. – Никогда не видела Женю такой, – сказала Марина, с тревогой провожая взглядом исчезающую за поворотом спину Филатовой. – А я видел, – мрачно откликнулся Малиновский. Его синие глаза заледенели и буравили виновника нарушения спокойствия. Витя царапнул зубами нижнюю губу, глядя на Валеру. Руки потряхивало, и парень спешно скрыл их в карманах брюк. Фил же в свою очередь, как вечный примиритель конфликтов, постарался улыбнуться, но вышло это не особо удачно, даже неловко. – Не обращайте внимания, это их типичные семейные разборки. Они так с детства. – Я, знаете, подумала немного не о том… – честно призналась Марина. Женский глаз профессионально уловил в диалоге Пчёлкина и Женьки отголоски любовных обид. Фил нервно усмехнулся: – Витя у нас ссориться и с теми, с кем даже не спал. Правда, Пчёл? – Да, я душка, – нацепил ослепительную улыбку Пчёлкин. – Ладно, пойду извинюсь перед нашей обижулькой, что-то неловко мне, сестра ж все-таки. – Виктор, – Вадим чуть ли не перешел на бас, чем заставил парня остановиться и лениво повернуть к нему голову. – Можно на минутку? – Конечно, но придется встать в очередь, – подмигнул ему тот и быстро зашагал по следу Филатовой. Вадим понял, что срывается за ним, когда ощутил крепкую хватку Валеры на предплечье. Не успел сменить в глазах гнев на милость, и Фил получил ножевое по лицу одним лишь его взглядом. – Я это… – Филатов пытался спешно вспомнить слова. – Даю благословение, или как там правильно. Они поравнялись друг с другом, оба ощущая любопытные взгляды людей в округе. – Ты же взрослый человек. Не стоит вступать с ним в стычку. Бесполезно. Пусть извиниться и вернет ее сюда. Не стоит портить себе день, она этого очень не хотела. Вадим отодвинул свое кресло и рухнул на него. Впервые за весь вечер потянулся к бутылке с вином, предназначавшейся для женщин, и плеснул в свой стакан кровавую жидкость. – Что у вас за семейка… веселая, – процедил он сквозь зубы. Фил даже и не думал обидеться. Слишком уж в точку он попал. – У вас с ним какие-то разногласия были? – Ага, – Малиновский сделал большой глоток и поморщился, оттолкнув от себя бокал. – Я спас ему жизнь, теперь он меня ненавидит. Прав он был сегодня. Встретишь с утра Коновалова – день насмарку. Женька стояла около раковины в общей уборной между мужским и женским туалетами, брызгала себе в лицо холодной водой, когда увидела в отражении огромного зеркала Пчёлкина. Он уже приближался, поэтому девчонка набрала в ладошку воды и, развернувшись, плеснула ею ему в лицо. Витя зажмурился, слизав с губ холодные капли, утерев с щек этот бисер. – Слышишь, ты!.. – рыкнула Женька. – Слышу. Не ори. – Какого хрена! – она сжала кулачки и принялась дубасить парня по груди. – Какого хрена ты творишь! Преследуешь меня? Или вы сговорились на пару с Валерой? Тебе че от меня надо, Пчёлкин? – Больно, – низко, в полголоса процедил он сквозь зубы. – Шрам. Филатова тут же осеклась, ослабила руки и отошла от друга на несколько шагов. Переборщила определенно. Но появление Вити было настолько неожиданным, что снова выбило девчонку из колеи. Она и так давно замечала, что ее нервы шалят недуром, прав был на днях Дунаев – лечиться надо. Лицо ее сильнее налилось румянцем, а в носу закололо от бессилия и злости. – Ты не имел права приходить сюда! Женькины щеки горели почти так же ярко, как карие глаза, а дрожащие пальцы сжимались и разжимались. – А, серьезно? – фыркнул Пчёла. – Только никакой таблички «Вите Пчёлкину вход сегодня запрещен» на входе не висело. – Я говорю о том, что ты не имел права встревать в наш разговор и вести себя, как кретин с отсутствующим напрочь чувством уважения к чужому… – Блять, Жень… – от камнепада ее слов у него буквально затрещала голова. – Заткнись, пожалуйста. Никто ни с кем не сговаривался, не строй из себя идиотку, тебе не очень идет, честно. Как ты мне там однажды сказала? Что мир не крутится вокруг меня? Так открою тайну – вокруг тебя тоже! Нахрен мне не сдалось следить за тобой и лишний раз его рожу видеть. Да и твою счастливую тем более. – Хам. Какой же ты хам, Пчёлкин… – От хамки слышу. Привыкла, что твои гребаные словечки сходят тебе с рук? Конечно! В чужом глазу – грязная, мерзкая, зараженная всеми болезнями мира соринка, а в своем – стильное бревно из дерева благородной породы, прекрасно дополняющее образ. Филатова вздернула подбородок, недоумевая, почему его слова с такой силой ударили по ее сознанию. Захотелось сжаться в ком и ударить в ответ, но она знала – это ни к чему хорошему не приведет. Только одно колебание воздуха. – Ну так че, поздравить можно? – в голосе Пчёлы сквозил ничем не прикрытый яд. – Будущую госпожу Малиновскую. – Тебе – нельзя. Как и лезть и портить мою личную жизнь. Вот так выглядит обреченность. Витя буквально ощутил ее на вкус. Ощутил, как она маленькими каплями стекала по его лицу. – Эго у тебя зачесалось, да? – он попытался улыбнуться. – Срать мне на твою личную жизнь, Жень. Я все сказал, ты все решила. У меня есть самолюбие. Еще раз прогибаться под тебя, Филатова, я не посмею. Слишком много чести. Он склонился над раковиной, ополоснул горячее лицо, медленно оттягивая кожу вниз, будто стягивая маску озабоченности и волнения, оставляя привычную – равнодушия. – Идем, че ты замерла? Тебя ж там ждут. Возвращались они молча, не глядя друг на друга. Вадим почувствовал, как напряглась его спина, поднялся с места, а взгляд пытался прочитать эмоции на лице Женьки. Та ему грустно улыбнулась, поджимая губы. Пчёлкин похлопал недоумевающего Фила по плечу, сжав скулы, протянул ладонь Вадиму. Тот, недоверчиво поглядев на нее, помедлил с секунду и все-таки пожал ее. – Совет вам да любовь, – и чуть склонился к нему, понижая голос до того уровня, чтобы было слышно только Малиновскому. – Че, горы ради нее готов свернуть, да? – И шею, – тем же тоном парировал ему Вадим. – Могу показать. – Побереги себя. Твоя шея тебе еще пригодится, когда ее будут тщательно намыливать. – Нихрена себе инициатива, – хохотнул тихо тот и прошептал еще тише: – Иди в задницу. Пчёлкин отстранился от него под напряженные взгляды присутствующих, в особенности Женьки, и вдруг лениво улыбнулся. – Всего доброго, милые дамы. Фил, до завтра. И, больше не оглядываясь, уверенно двинулся на выход из зала. Вадим постарался сиюминутно переключиться на своих близких, приобнял Женьку за плечи, одним этим жестом успокаивая и внушая уверенность и защиту. – Что он тебе сказал?.. – Пожелал долгих лет жизни. А вот твой брат дал свое благословение. – Валерка! – Филатова тут же переключилась, чуть не подскочив на месте и закрывая рот ладошками. – Правда? Фил улыбнулся и кивнул глазами. Витя, нервно одергивая воротник пальто, закусил зубами фильтр сигареты и черным вороном полетел к своей машине. Вереница слов Малиновского и Женьки пульсировали внутри его несчастной головы. Каждое слово будто забивали раскаленным прутом в мозг. Уже в салоне автомобиля, с болезненным усилием приведя хаотичный рой мыслей в порядок и выкурив две папиросы подряд, потянулся к мобильнику. После пяти гудков ему наконец ответили. – Здравствуй, дорогой… Просьба будет к тебе. Пробей одного человечка, всю его подноготную… В долгу не останусь.