***
Петр Иващенко пребывал в своём излюбленном месте – на загородном участке. От ворот метров на пятнадцать в глубь участка тянулась бетонная подъездная дорожка, на которой стояли два забрызганных грязью джипа, а дальше начинался казавшийся нетронутым лес, на фоне которого почти терялись крытый рубероидом посеревший дощатый навес для дров и аккуратная, словно с картинки в модном журнале, печь для барбекю под красным черепичным козырьком. Когда Пчёлкин покосился из окна на тёмную воду, вдоль которой стоял дом Иващенко, в голове невольно всплыла картинка, как в этом самом озере топили виновного в смерти Леры. И сколько таких виновных ушло под эту воду рыб кормить – можно было только догадываться. – Джаба, что там за шум? – стряхнув пепел, обратился к охране Пётр. – К вам двое. Говорят, старые знакомые. – Ну старых знакомых нужно встречать должным образом. Он привычно качнул кончиком сигареты, и через минуту Пчелкин и Самара стояли перед ним, взятые на мушку двумя автоматами. Иващенко прищурился, приглядываясь, и его губы вдруг растянулись в хулиганской улыбке, когда Витя мрачно хмыкнул: – Вы, как всегда, само гостеприимство. – И впрямь старые знакомые. Джаба, – кончик сигареты опустился вниз. И стволы опустились. Пётр подался из плетеного кресла навстречу к бригадирам. – Красавец, а ты возмужал, – с некоторым удовольствием оглядел Пчёлкина. – Все-таки у дочурки моей, царство небесное курве, хороший вкус был. А ты... – пробежался изучающе глазами по Самаре. – Тебя помню. И дружка твоего, который мне в предложении отказал. Кстати, где он? – А он у нас в реанимации с протекшей крышей лежит, – ответил Витя. – И все благодаря вам. – Мне? – Иващенко, казалось, искренне удивился. – Красавец, в данном месте разбрасываться подобными предъявлениями весьма опрометчиво. Аль запамятовал? – С памятью у меня все в порядке. Именно поэтому мы и здесь. Пчелкин выудил из внутреннего кармана сложенное вчетверо распечатанное изображение нападавшего на Активиста. И пока Иващенко, выгибая уголки губ вниз, изучал пиксельное лицо, он уже нашел "кашемирового" глазами. – Как все серьезно. Джамал, как-то ты не фотогенично получился, – фыркнул Пётр. – Так, ну и что мой мальчик натворил? Нарочитую игру в родителя амбалов Пчёлкин оценил нервным смешком. – Ваш мальчик отправил нашего мальчика в больницу и наговорил много-много нехороших слов. Разобраться бы. Иващенко вернулся в своё кресло и коротко пояснил: – Значит, провинился ваш человечек. Понимаете, молодые люди, долг платежом красен. Костя Чернов очень подсобил мне с заграницей, где даже мои связи не могли помочь. Когда он ко мне обратился, я в подробности не вдавался. Выделил людей. С меня взятки гладки, красавцы. Я лицо не заинтересованное. Все вопросы адресуйте лично Чернову. – Это как посмотреть, гладки ли, – ощетинился Самара. – Ваш архаровец, не разобравшись, без суда и следствия нашего брата загасил. В ситуации не разобрался. С Чернова мы спросим, но и вашему Рэмбо ответ держать придется. Наезд-то неоправданный. Еще и сестренку обидели, тоже руку подняли. Так дела не делаются. Иващенко провел языком по внутренней стороне щек, очевидно о чем-то размышляя. Не глядя подозвал к себе жестом Джамала, сохранявшего абсолютно нейтральное лицо, но безоговорочно приблизившегося. Пётр схватил его за шею, продолжая смотреть перед собой: – Когда мы запомним, что девочек обижать не-хо-ро-шо?.. – легким движением руки выудил из-под пиджака "Глок" и спустил курок. "Кашемировый" с тяжелым, глухим стуком свалился рядом с его креслом. Схлопотал пулю прямо в область сердца. Витя, сам того не ожидая, глаза округлил. Лев же сохранил на лице маску равнодушия. – Он давно нарывался... – поднося к губам свою почти совсем истлевшую сигарету, удовлетворенно сказал Иващенко и скучающим взглядом прошелся по бригадирам: – Что-то еще? – Разумеется, – Пчёлкин поразился, насколько циничным тоном это произнес. – Он в одиночку бы с нашим не справился. – Ну, зафиксирован был только он, так? В ситуации не разобрался он, так? Так. Иначе у меня так людей не останется, – нарочито тоскливо протянул Пётр. – Переусердствовал Джамальчик, у него всегда с равновесием проблемы были. Повисла неловкая пауза. Бригадиры переглянулись, Иващенко нетерпеливо вздохнул: – Я сегодня в ударе грозных чувств. Рожайте свои вопросы живее, пока к нему не присоединились, – и кивнул на труп около ног. – Надеюсь, координаты Чернова у вас мозгов хватит не просить. Витя осклабился: – Ну, мы ребята самостоятельные. Пусть те, кто с твоим Джамалом был, "Кольт" вернут, который у девочки забрали.***
Белый выстукивал какой-то марш пальцами по крышке стола. Обстановка накалялась прямо пропорционально нарастанию табачного дыма. Витя развалился в кресле, потирая задумчиво подбородок, Самара к стене привалился, руки скрестив на груди. И все три пары глаз были нацелены на Космоса. Тот сидел на краю дивана и олицетворял собой чисто хулигана-школьника на ковре у директора. Взгляда не поднимал, изучал им свои начищенные ботинки. – Может, сдать ему тебя, а, Кос? – Саша отошел к окну, нервно почесал бровь. – Разок шибанут тебя по башке, мозги на место встанут. – Белый... – хрипло подал голос Холмогоров, но тот резко его перебил: – Че "Белый"? Че, бля, "Белый"?! Ты достал меня, Кос! Понимаешь? Вот тут уже твоя хуетень сидит! – постучал ребром ладони по горлу. – На дела тебе срать, на обязанности срать! Тебя в Душанбе зачем посылали? Наркоту переправлять или жрать? Ты на себя взгляни! Самара? – Лев вскинул бровь. – Зеркало из коридора притащи. – За каким х... – Я сказал: зеркало притащи! Самарин бегло оглядел эмоции на лице Пчёлкина, тот только устало рукой махнул. Снял круглое зеркало из приемной, Белов его стремительно из рук вырвал, Космоса за шею сзади схватил и буквально тыкнул его лицом в холодную зеркальную гладь, как нашкодившего котенка тыкают в лужу мочи. – Ты даже сейчас обдолбанный! Из какой-то потаскухи столько дерьма! Нашего же брата на больничную койку отправили, считай, ты своими блядками с этой Ритой и отправил! Холмогоров резко выкрутился из его рук, пихнул друга в бок, подскакивая. – Заткнись давай, да? Она единственная, кто хотя бы понимал меня! – Слышь ты, сложная натура! Она единственная, кто подставил тебя! Оттрахала и выкинула, как использованный гондон! А у тебя пизда затмила разум, на все во-о-от такую болтяру положил! А тут бизнес, понял?! Наш общий бизнес! И он такой, какой есть! Нравится тебе это или нет, но тащить его нам придется! И чем быстрее твои тупые, закоксованные мозги это усвоят, тем будет лучше для всех нас. И для тебя, между прочим, тоже! А пока ты как ребенок от одного дела к другому бегаешь, поигрался – бросил, поигрался – бросил. Ты в клубе давно появлялся, давно контакты налаживал? С басмачами и то договориться не смог! Кстати... Ты где эти два дня был? – Дома! – Дома? – Саша схватил его за отвороты пиджака. – Дома, да? А вот ребята другую информацию говорят. Знаешь, какую? – Ты че, – Космоса настолько злость обуяла, что нос и губы сморщились в отвращении. – Следить за мной кого-то приставил?! Ты ахуел?! – Заткнись! Кто из нас ахуевший, так это ты! И к тому же смертник, да? Ты поперся к их квартире! Ты полез туда! Она что, все мозги из тебя высосала?! – Заткнитесь уже оба, – вымученно выдохнул Витя. – Обмен любезностями потом проведете. С Черновым решать надо. Друзья злостно переглянулись, но все-таки расселись по местам. Космос опустил подбородок на грудь и задумчиво выводил пальцем невидимые узоры по лакированной поверхности стола. Саша, сцепив пальцы рук в тугой узел, нахмурился, уставился неподвижным взглядом в потолок и сосредоточенно жевал свои губы. – Какие у Активиста прогнозы? – По подсчетам еще недели две проваляться должен, – подал голос Самара. – Но раньше сбежит, че я его, не знаю, что ли... – С сестрой его что? – Пока у нас с Полиной кантуется. – Значит так... – Белый поднялся снова, ощущая неприятный нервный зуд в каждом суставе, оперся кулаками на стол, буквально коршуном нависая над Космосом. – Перестрахуемся. Потому что еще неизвестно, кто в этом сладком треугольнике более отбитый. Ты, – Кос взглянул на него исподлобья, ощутив, как палец друга ужалил его в плечо, – пересидишь в Москве, батю проведаешь. А то обнаглел в конец, какого хера я за тебя отдуваться должен и отмазывать тебя, почему ты даже звонить перестал? Кирюхину сестру с собой, нехер ей тут светиться, да и Активисту спокойнее будет. Завтра Фил на съемки вылетает, вот с ним и помчите. А как свалите, мы к рогатому муженьку наведаемся. И не дай бог, Кос! На меня посмотри! Не дай бог ты попробуешь номер этой набрать... Я тебя сам закопаю! Усек? Холмогорова внутренне трясло. И если бы не произошедшее с Активистом и не осознание того, что в словах Сани зёрен истины до фига, огрызнулся бы или даже втащил по его свирепому лицу, потому что ощущал он себя маленьким мальчиком, которого отчитывал отец родной. Но только нахмурился и кротко кивнул в знак понимания. – В порядок себя приведи. С тобой девчонка молодая едет, ты за нее башкой отвечаешь. И отца пожалей. Не будь обдолбанной мразью.***
Алёнка сидела на диване в приемной, волновалась сильно. Кажется, такого волнения она не испытывала даже тогда, когда несколько лет назад она вынуждено и спешно переезжала из Ростова в Ленинград. Так же суетился Самара, вещи ее таская, так же брат находился в тяжелом состоянии. Сейчас, конечно, грозил не переезд, а временное убежище, но как же Кира? Ей даже не дали к нему заехать, сразу в офис главного бригадира потащили. Саша, поторапливая Холмогорова, присел рядом с девочкой, на столик стеклянный поставил чашку с заваренным чаем и легонько Головину за плечи приобнял. – Все с твоим братом будет нормально, маленькая. Лучших врачей ему нашли, медсестра от него ни на шаг не отходит. С обидчиками вашими мы разберемся сразу, как только ты будешь в безопасности. – К нему... никто не пролезет? – подняла на него влажные глаза Алёна. – Никто. Верь мне. – Мне страшно за него. Он еле выжил в Ростове... Его на свалку выкинули, трупом посчитали... А он очнулся. И пешком до Ленинграда дошел... Белый губы поджал, внутренне поражаясь. Вслух только выдал ободряюще: – Вот видишь, даже из такой передряги выбрался. В одиночку. А сейчас он не один. И ты не одна. Едешь ты с Валерой и Космосом. Дальнейший расклад тебе ребята по дороге расскажут. И... Вот еще что, – Саша бегло осмотрел каждого из друзей в проем двери, вытащил из внутреннего кармана пиджака визитку и вложил ее в пальцы девушки, – если Космос Юрич в Москве как-то... странно себя вести будет или вдруг соберется один куда-нибудь смотаться, ты мне сразу набери. Договорились? Алёнка, быстро обработав информацию, лишних вопросов задавать не стала и только кивнула. Саша подмигнул ей, быстро, даже ласково приобнял ее за голову, потрепал по волосам: – Чай выпей, Витя Палыч старался, – и, поднявшись, направился к пацанам, стуча по циферблату. – Опричники, стартуем! Светлана, лучшая подруга Риты, отпустила такси и зашагала к шлагбауму офиса бригадиров. Поправив резиновую дубинку на правом боку, охранник, не торопясь, сделал пару шагов в ее сторону: – Вы к кому? Света, оглядев охранника, аккуратно упакованного в черную униформу, выдала уверенно: – Мне нужен Космос. Не знаю, главный он у вас здесь или нет. Охранник и без этого понимал, какой Космос ее интересует, но ему еще вчера были даны указания никого без предварительного звонка не пускать. Ни мужчин, ни женщин, особенно тех, кто так яро интересуется одним из бригадиров. Конкретно – Холмогоровым. – Какой Космос вам нужен? – Молодой человек, у меня очень важный разговор. – Все важные разговоры с начальством планируются заранее. Пока Света пыталась нащупать хоть одну ниточку, ведущую ко взаимному пониманию с охраной, Фил, Кос и Алёнка уже шагали по двору к машине. Охранник снова путь Свете перегородил и сам к Холмогорову обратился: – Космос Юрич, тут к вам женщина. Уже пять минут рвется. Кос прищурился, приглядываясь, и двинулся к ней навстречу. Поравнялся со Светой, отметил её помятый вид. Ссадины на лице после удара об стол светились цветами радуги. – Мы знакомы? – Скорее да, чем нет, – девушка даже не пыталась скрыть волнение в голосе. – Меня зовут Светлана, я подруга Риты. Имя любимой любовницы внезапно оказалось настолько масштабным, что захотелось разорвать свою грудную клетку, чтобы выпустить его наружу. Космос закусил губу так, что в глазах начало печь. Сама, получается, сбежала, перекрылась, а теперь подружку решила подослать? Не выйдет. – Если вы по её просьбе решили убедить меня не рвать с ней, то уже поздно, уважаемая Светлана. У неё был шанс. Так что передайте... – Она пропала, – не дала ему договорить Света, наблюдая, как выражения на его лице сменяются одно за другим. – Что? – Она пропала, Космос. Уехала ещё несколько дней назад с мужем в Москву смотреть дом, и больше на связь не выходила. Ведь Чернов был вчера в городе. Получается, Рита могла остаться в Москве под охраной после всего произошедшего? Холмогоров ощутил, как скулы от волнения подрагивают. То же самое происходило и со Светланой. – Что с вашим лицом? – Издержки дружбы с ней. Охрана Кости постаралась. – За что? – Кос! – окликнул Фил. – Ты идешь? Самолёт ждать не будет! – Да погоди! Успеем! – через плечо бросил другу Холмогоров. – Нет – на другом полетим, – и снова оглядел все увечья на женском лице: – Ну? Что от вас хотели люди Чернова? Света замялась. – Космос, я не могу всего рассказать. Не имею права. Просто найдите её, пока не стало поздно. Точнее, не вы конкретно... Вам опасно. Пусть ваши помощники или друзья... – Что за дом они ехали смотреть? – Новый... Точный адрес не скажу, но ориентировочно в Одинцово. Современный коттеджный посёлок. Стройка ещё не закончена, так что найти его не составит труда. – Света глянула на нетерпеливого Фила и поспешила закончить разговор, параллельно достала из кармана старый чек: – Будьте осторожны. Если вам не сложно, позвоните мне, пожалуйста... У вас ручки нет? Космос вынул из кармана пиджака свой "Паркер". Девушка быстро на чеке два номера нацарапала. – Первый домашний, второй рабочий. Позвоните, как что-то станет ясно. – Хорошо. – Спасибо. Всего доброго. – И вы... себя берегите.***
Когда машина подъехала к высотке на Смоленской набережной, облицованной тёмно-желтым камнем, Алёнка задрала голову, пытаясь сосчитать, сколько же этажей в этой громадине. Но Космос, не дав закончить подсчёт, повёл ее к подъезду. – Ты не волнуйся, батя у меня мужик хороший... – А мама? – поправляя на голове газовый платок, Головина едва поспевала за широкими шагами Холмогорова. – Они вообще в курсе, что мы... вот так. Точнее, я. – Мама... Нет мамы. Остальное вообще не важно. После съемного тесного панельного скворечника в Санкт-Петербурге это солидное, монументальное здание казалось Алёне настоящим дворцом. Просторные холлы, широкие лестничные марши, высоченные потолки и коридоры, по которым вполне можно было бы кататься на велосипеде – все это давило на нее своей громадностью, невольно заставляя чувствовать себя беззащитной, слабой и совершенно чужой. Замирая от робости, она приблизилась следом за Космосом к высокой, обтянутой черной кожей двери, на которой тускло посверкивала медная табличка с лаконичной надписью «Холмогоров Ю.Р.». Кос вжал пальцем звонок и, как только дверь распахнулась и показалось лицо Юрия Ростиславовича, первой в квартиру втащил оробевшую Алёнку: – Пап, знакомься, это Алёна. Мы поживём тут недолго, ага? – Здравствуйте, – смущенно улыбнулась девушка. – Здравствуйте... – откашлялся Холмогоров-старший, наблюдая, как сын подталкивает Алёнку внутрь квартиры. Юрий Ростиславович даже представиться не успел - почти выпал в осадок. Проводив взглядом Головину, он резко схватил сына за локоть и, чуть ли не припечатав к стене, прошипел: – Спятил? Она же юная совсем! Космос скривился. – Напомни, сколько было твоей новой жене, когда ты аспирантуру окончил? По-моему, даже ещё не вылупилась. Кстати, надеюсь, она не устроит Армагеддон из-за нашего вторжения? Глаза отца стали ещё мрачнее, но не от того, что сын в очередной раз напомнил ему о том, что Надя всего на семь лет старше родного сына. В них отразилась настоящая тоска. – Она уехала. – Куда на этот раз? На Таити или на Брайтон-Бич? – Смешно, – на лице отца же не дрогнул ни один мускул. – Потом. Там эта твоя... Космос, почуяв будто что-то, смягчился: – Алёна – сестра друга. Попросил приютить, пока он в больнице. Переживает. Юрий Ростиславович только после этого, казалось, смог облегченно выдохнуть. Злости на сына не было, хоть тот и пропал, не звонил и не приезжал уже достаточно давно. И даже не злился, что прискакал тогда, когда хвост прищемило, по всей видимости. Мужчина просто был по-отцовски рад видеть своего мальчика, поэтому опустил глаза и прижался щекой к плечу переросшего его на целую голову Космоса. – Ты помоги девочке с вещами, в гостевой комнате ей постели. Пусть не стесняется. Я пока кофе сделаю. Космос только кивнул, провожая тревожным взглядом отца в сторону кухни. Папа как-то сдал на глазах. Может, это стало видно так отчетливо сейчас из-за того, что не виделись долго, а может, причина была как раз в Наде. Сейчас спрашивать не решался. Как-нибудь чуть позже, когда случай подвернется. Он развернулся на пятках, нацепил ободряющую улыбку на лицо и шагнул к смущенной Алёнке, которая топталась около пианино, установленного в гостиной. Пальчиками Головина аккуратно скользнула по темной полированной крышке, когда в комнату вошел Космос. – Кто у вас играет? – улыбнулась она, косясь на музыкальный инструмент. – Мама играла. Она была аккомпаниатором в нашем театре оперетты. Отец оставил на память, – Кос забрал из ее рук сумку с вещами и кивнул в коридор. – Идем, будем тебя заселять. И расслабься, отец всегда рад гостям. – Мне кажется, мое появление его смутило. – Ну так, все-таки не каждый день такие Аленькие цветочки в холостятскую берлогу заглядывают! Пока ты пианино любовалась, он уже прошел все стадии принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия и согласие. Алёнка не сдержалась и мягко хихикнула. Космос завел ее в небольшую, но уютную комнату. Раньше она частенько принимала гостей: от семейств друзей Юрия Ростиславовича до пацанов самого Коса. Вспомнились быстро и званые ужины, когда Космос еще был подростком и приходилось сидеть за столом и вести себя примерным мальчиком, и шумные посиделки с бригадирами, когда отец уезжал в командировки и вся квартира была полностью в распоряжении юнца. Всего за каких-то лет пять все изменилось. Юрий Ростиславович теперь коротал время один в огромной квартире. И эта комнатка теперь пустовала. – Располагайся, – Кос объял руками масштабы комнаты, распахнул шкаф, – лови! Аленка только успела руки подставить, когда в них полетело чистое постельное белье и полотенце. – Вешалки тут есть, так что разбирай вещички, переодевайся и велкам в гостиную. Батя кофе готовит. Девушка улыбнулась. Конечно, обстоятельства вовсе не радужные, да и с какой-то стороны неправильные, но ей сейчас было так спокойно. Находиться даже в таком положении с Космосом в одной квартире и видеть его, разговаривать с ним, любоваться им, ощущая, что удалось урвать немного внимания, пусть и как к маленькой девочке, коей для него и являлась, и так всего на пару недель, а дальше гори всё огнём... – Молодежь! Космос высунул голову в проем двери, кивая вопросительно. Юрий Ростиславович продемонстрировал бутылку. – А может, пива? – Давай, бать. Алёнка тоже следом голову просунула. – Я за пиво! Кос отвесил ей легкий подзатыльник. Девочка шикнула. Больно же. Он тут же спохватился, вспоминая про удар, и прижал её голову к груди, ласково по волосам погладил. – Прости, малыха. – Не малыха я, мне шестнадцать лет! – возмутилась Головина. – Паспорт получила. – А пиво всё равно не дам. – Ой, сам как будто его первый раз только после совершеннолетия попробовал! – Мне можно, я пацан. – А Женя? – А чего Женька? Ей брат разрешал. – Мне Кира тоже разрешает. – Да? – выгнул бровь Холмогоров. – Я вот позвоню, узнаю. – А он говорить не может, забыл? – Тогда пока телеграмму не пришлёт, не дам. – Зануда ты, Космос. – Цыц, милюзга! Пришлось Алёнке наслаждаться кофе, который был, к слову, отменно сварен. Холмогоровы оказались очень интересными собеседниками. По мере того, как шутил Космос, девчонка еще больше влюблялась. И влюблялась в рассказы Юрия Ростиславовича, когда тот говорил доступным языком о своей профессии. Несмотря на бодрящий напиток, перелет, переживания и дорога сделали свое дело, и Головину под вечер сморило. Она задремала прямо на диванчике в гостиной, Юрий Ростиславович захотел накрыть ее пледом, когда Космос сказал: – Да чего она тут, как дворняжка, зря, что ли, постель стелили. – Ну ты будить ее будешь? – хмыкнул отец. – Зачем... Холмогоров склонился над Алёнкой, аккуратно поднырнул руками под ее спину и колени, легонько приподнял и отнес девушку в комнату. Окна зашторил, оставил в углу только включенным ночник. Головина, не открывая глаз, мягко и счастливо улыбнулась, когда парень закрыл за собой дверь. Он вернулся в гостиную, замечая, что отец, вопреки своему правилу никогда не менять напитки, не смешивать и не пить больше отмеренного, расставил на журнальном столике два снифтера, на середину поставил пузатую бутылку коньяка и тарелку с нарезанным лимоном и темным шоколадом. – У нас продолжение банкета? – улыбнулся сын. Юрий Ростиславович с усталым вздохом опустился в кресло, кивая Космосу на его место. – Вроде того. При девочке обо всем же не поговоришь. Расскажи мне, сын, что у вас там происходит... Но сначала выпьем. Пригубив из бокала, Космос думал, с чего начать. Говорить о проблемах отцу не хотелось. Он бы все равно сейчас не помог, только заработал бы новую головную боль и волнение. – Дядю Севу отыскал в Питере. Мы решили усилия объединить, открыть студию... Про тебя спрашивал. Отец грустно и понимающе улыбнулся. – Пусть заезжает в гости. Столько лет прошло. Может, сможет простить меня. Хотя я сам себя до сих пор не простил... Когда Космосу было восемь лет, Ирина Холмогорова узнала, что снова беременна. Сын частенько болел, муж мотался в частые командировки, а сама она после декретного отпуска едва смогла вернуть свои регалии. Поэтому пошла за советом к своему директору. Та, будучи хоть и женщиной, в плане работы ничуть не уступала сильному полу. Поэтому, возможно, так долго на своем месте и держалась. Выслушав Ирину, женщина плеснула ей воды из графина, напротив села и спокойно надавила на больное: – Дети – это прекрасно, Ирочка. Но ты же сама хотела работать. Сынок у тебя уже имеется, тоже мальчик болезненный, ты частенько больничными балуешься. А здесь снова пропадешь. Выбор, конечно, твой. Но ты ведь талантливая, разве можно такой талант и такую ответственность разменивать? А артисты знаешь как не любят, когда у них меняются концертмейстеры. Ну исчезнешь ты вновь надолго, они все разбегутся. И будешь вон, в клубах пенсионерам аккомпанировать. На носу и Иры Холмогоровой действительно была огромная и ответственная концертная программа. И выбор был сделан не в пользу нового ребенка... Юра узнал поздно. Три дня буквально ночевал с женой в больнице. Космос, оставленный на своего дядю Севу, узнал, что мама умерла от перитонита после неудачного аборта. Он слышал обрывки разговоров взрослых на похоронах, но тогда ему все эти подробности были непонятны и безразличны. Отец винил себя, что не узнал раньше, не остановил любимую жену, не привел ей правильные доводы... А дядя Сева поверил, что он и виноват, что Иришке пришлось аборт делать. И на похоронах обвинил Юрия Ростиславовича в гибели единственной сестры. – Был бы у тебя сейчас младший братец... – боль, казалось, меньше не стала спустя пятнадцать лет. Юрий Ростиславович осушил бокал до конца, морщась явно не от крепости коньяка. – Или сестрёнка... Космос отца понимал. Понимал уже эту боль потери не только как сын, так рано потерявший маму, но теперь и как мужчина, у которого отняли любимую женщину. Поэтому поспешил повернуть атмосферу разговора в более позитивное русло: – У меня Жека есть. И вон, – кивнул на дверь, за которой спала Алёнка. – Тоже ответственность. Отец губы поджал, улыбаясь. – Кстати, как там Женечка? Кос оживился, по карманам брюк постучал. – Хочешь, позвоним? Выходной же. – Да брось, так скажи. Отвлечем ещё. – От чего? – хохотнул Космос. – Тем более от меня она трубку всегда возьмёт. Телефон достал, по контактам пробежался и нажал на вызов "сестрица". Женька с Витей тем временем уединились в кабинете в клубе. Как-то спонтанно все получилось, Филатова не поняла. Однако сегодня все происходило не в пример нежнее и спокойнее, нежели в достопамятный вечер шалого безумия в их квартире. Они любили друг друга медленно, с изощренной неторопливостью людей, знающих, что впереди еще достаточно счастливых дней, месяцев, лет... Тела сливались в слегка приглушенном полупрозрачными шторами свете заходящего солнца, мучительное наслаждение пронизывало каждую клеточку, вытесняя все ненужные мысли. Неторопливо, дразняще лаская самые чувствительные места, чутко контролируя собственное состояние, Пчёлкин доводил до исступления свою любимую девчонку. Женька кусала губы, подавляя звуки – в клубе полно народа, в соседней от кабинета Вити комнате пацаны, по крайней мере, Самара с двумя спортсменами, все им будет слышно. Один за другим приходилось глотать собственные стоны. Только почувствовав, как его Филатова прерывисто дышит и вздрагивает, нетерпеливо притягивая его в себя руками, Пчёла осторожно, плавно, медленно овладел ею и стал двигаться с возрастающей силой, меняя темп и направление, щадя ее и считаясь с ней. И в этот момент ее мобильник, брошенный вместе с рюкзаком на стол, стал надрываться, вибрировать. Женька потянула руку, но Витя её прервал. – Вдруг срочно. – Убью, Филатова. Подождут. Ты сегодня не скорая помощь. Он сам не глядя дотянулся до телефона, судорожно нажал на кнопку, пытаясь сбросить, чтоб не раздражало, но... случайно принял вызов. Кос рот открыл, затем нахмурился, прислушиваясь. Через пару секунд осознание ударило по макушке, и парень закашлялся. Секс по телефону я сегодня не заказывал, мысленно хохотнул он и отключился. Юрий Ростиславович вопросительно кивнул. – Да, ты прав, па. Занята. Скрывая от отца лукавые, но округлившиеся глаза, Космос потянулся к бутылке. Отец пока сигару из ларчика вынул. – Ты в Москве по делам или соскучился? – Всего понемногу. Бать... Разговор будет.***
Дунаев уже сто раз за этот вечер пожалел о том, что обратился к родителям. Но хуже было осознание того, что это был пока единственный вариант. У родителей были связи, были возможности помочь Тоше с лечением. Но стоило ли это все того, что говорил ему Василий Михайлович? Мать стояла около круглого стола, в одной руке сжимая стакан, второй рукой на свету люстры накапывая в него валокордин. Андрей наблюдал за ее движениями, наслаждаясь повисшей на пару минут тишиной в квартире. Отец, выкуривая одну сигарету за другой, полностью игнорировал просьбы супруги перестать курить и протянутое ею лекарство. Тоша же чувствовала себя здесь абсолютно ненужной и лишней. Пелена перед глазами росла и отнюдь не из-за подкативших слез. Она слепла, медленно, не неотвратимо. Несколько раз за день у нее бывали просветы, но как только муть перед глазами снова сгущалась, у нее начиналась истерика. В этой истерике Дунаев вез ее из Петербурга в Москву, в этой истерике он пытался убедить ее, что все они делают правильно и что родители обязательно помогут. Но судя по тому, как их обоих на пороге встретил старший Дунаев, и по тому, как он сейчас метался от праведного гнева по квартире, рассчитывать на поддержку едва ли было можно. – Пропал! Забыл родителей! А хвост прижало – прибежал?! – Тош, побудь на кухне, – потребовал Андрей, обернувшись на девушку. Блондинка судорожно закивала. Жаль, что не видела ясности и могла бы в таком состоянии споткнуться, иначе бы в ту же секунду убежала бы прочь из этого дома. На новый недуг наслаивались еще и прошлые болезненные чувства – громкий бас Василия Михайловича. В голове Антонины всплывали картинки ее отца. Его гнев. Их скандалы. От всего этого хотелось сжаться в ком и рухнуть куда-нибудь в самую глубокую бездну. Наталья Владимировна сама проглотила валокордин, быстренько подхватила Тошу под руку и отвела девушку в кухню. Когда плотно захлопнулась дверь, Дунаев подскочил и подлетел к отцу: – Ладно, впечатление ты произвел колоссальное, молодец, па. Меня ты ненавидишь, но разве помочь больному человеку не наш священный долг? Ты что, шутки ради клятву Гиппократу давал? – Ты мне клятвой тут не спекулируй! – рявкнул отец. – И как у тебя язык повернулся сказать, что я тебя ненавижу? Ненавидь я тебя, я бы тебя даже на порог бы не пустил! Я бы не переживал за все это, если бы мне было безразлично, где третий год ошивается мой сын! – и со скорбью в голосе добавил: – Ты очень наивный. Умчался следом за одной, вернулся с другой... Где та самая твоя Филатова? Ладно, я мог бы понять, если бы у нее беда какая случилась. Мать мне в первый год, как ты уехал, все уши прожужжала, какая Женя хорошая, правильная, что лучше тебя делает, ты хоть за ум в меде взялся. Но что это за девица депрессивная? – Прекрати ты ее так называть. У нее тяжелый период, она слепнет, если ты с первого раза не услышал. – Я спросил кто она? – Мой близкий человек. И ей нужна помощь. Я бы не приехал и не попросил бы тебя ни о чем, если бы не знал, что ты единственный, кто сейчас может помочь! – Ты осознаешь, насколько обидно это звучит? – Василий Михайлович снова к сигарете потянулся. – Андрей, ты думаешь, я не понимаю, как тебе было тяжело идти сюда? Что с каждым месяцем молчания, с каждым месяцем, когда ты возвращал наши деньги обратно, ты отдалялся от нас. И с каждым днем тебе становилось все сложнее поднять трубку и набрать номер своей родной квартиры. И бог его знает, что было бы дальше, если бы этой девчонке не стало плохо. Отец был прав, но почему-то сейчас все внутри Дунаева бунтовало. Ему просто не хотелось признаться, что он облажался. Что он больше не тот. Что не имеет права больше быть хорошим сыном. – Ты до моего отъезда ни разу не разрешал мне распоряжаться своей жизнью. Даже не дал мне права выбрать, что я хочу. Сам решал, что для меня хорошо. Запихнул меня в мед, как же, у нас ведь целое поколение врачей... – Но ведь ты не ушел из меда, Андрей. У тебя было целых три года в чужом городе, чтобы понять, взвесить все и уйти. Но ты это не сделал, – выдохнул Василий Михайлович. – Но самое паршивое знаешь, что? Что ты никогда бы мне не наговорил этих дерзостей, не меняй тебя вот такие близкие люди изнутри. Ты себя в зеркале видел? Дунаев сжал скулы, что желваки заходили. Но сопротивляться не стал, когда отец подвел его к огромному круглому зеркалу, висящему над тахтой в гостиной. – Ты превратился в неврастеника. Из тебя будто все здоровье высосали... И не списывай это на учебу и подработку... Мне не нужно видеть тебя и говорить с тобой, чтобы знать, что в твоей жизни творится. Бред это все, что чувствует только материнское сердце. Отцовское кровью обливается ничуть не меньше. И вот та сцена под окнами... Он ткнул пальцем за окошко. И Андрей невольно обернулся. Вспомнил, что было всего десять минут назад. Как Тоша сопротивлялась, не хотела идти в квартиру. Как плакала, не зная, что делать дальше, а на разумный аргумент, что сейчас все решится, не реагировала. – Вот доказательство, что с тобой творится беда. Твой альтруизм уже перерос в паранойю. Безумные идеи спасти всех и вся, агрессия, намеренное ухудшение отношений с теми, к кому ты пришел за помощью. Тебе же знакомо это? Андрей болезненно поморщился. Ведь прав был отец. Определенно прав. Он просто стал медленно вбирать в себя поведение Тоши. И последняя черта – скандалить с теми, кто помочь тебе может – четко прослеживалась в нем в последнее время. Отец же крепко прижал его к своему плечу, понижая голос: – Как врач я тебе обещаю – отвезем эту девушку к лучшему специалисту, все-таки наша советская медицина до сих пор творит чудеса, хоть никакого совета уже год как нет. Но как отец я тебя заклинаю – рви с ней. Андрей понимал. Прекрасно все понимал. Но врожденное чувство сострадания и отсутствие сучности в характере не давали ему право бросить бедную Тошу на произвол судьбы. Василий Михайлович замолчал, прислушиваясь к тихому плачу на кухне и таким же тихим словам жены, пытающейся девушку успокоить. Вздохнул обреченно, наблюдая за лицом сына. Вернее, за отсутствием этого лица. Шагнул к бару, достал початую бутылку коньяка и плеснул немного янтарной жидкости в две рюмки. – Давай мировую, сын? Они молча чокнулись. Дунаев-старший притянул к себе Андрея, усадил его рядом с собой на тахту и произнес заключительное: – Понимаешь, Андрюш... Тот, кто принимал твои жертвы, не интересовался никогда, насколько они для тебя тяжелы. Нет, она безусловно ахала, благодарила и приходила в приподнятое настроение, как Карл Седьмой. Но ей совершенно безразлично было, чем рискуешь ты. И что отдаешь, – может, последнее? Эгоизм спасенного проявляется в том, как он принимает твои жертвы и нисколько не думает о тебе. Слова благодарности – это хорошо. Но свалить ответственность за свою судьбу на доброго мальчишку – это довольно странно. – Но ты ведь меня воспитывал, пап... – Да, и воспитал достойно. Настоящим мужчиной. Но рядом с настоящим мужчиной должна быть настоящая женщина, которая не только берет, выжимает тебя, как губку, чтобы побольше дерьма снова впитать можно было. А которая понимает, что от нее тоже должна быть отдача. Когда ты спасаешь человека, поддерживаешь его изо всех сил в трудные времена, буквально вытаскиваешь из опасных обстоятельств, жертвуя собой, всегда нужно быть осторожным. Когда спасённый встает на ноги, оперяется и занимает прочное положение, он избавляется от своего спасителя. И помяни мои слова, сынок, когда ей станет лучше, она забудет тебя. Это тот тип людей, которым нужна постоянная подпитка. И если ты продолжишь так яро наполнять ее последними своими крупицами, тебя не станет. То есть... Оболочка будет. Но тебя, нашего хорошего и веселого мальчика, больше не будет никогда. Он снова наполнил рюмки, они снова чокнулись. – Я знаю, о чем говорю, сынок. Был у меня по юности друг... Жил в соседнем доме. Мне его всегда жалко было. Мать у него многодетная была, плодилась и плодилась, кому на радость только – не известно. Друг был старший, как оторванный ломоть вечно. И вот я его за собой таскал. То в астрокружок, то с батей на рыбалку, то приютить оставлял у себя. Помогал. И мне казалось, что у нас настоящая крепкая дружба. Уверен был, что случись у меня беда – он поможет в ответ. Но жизнь показала, что все заслуги спасённый приписывает только себе. Ему неприятно думать, что без чужой помощи он не достиг бы ничего, а может, и вовсе погиб бы. Возникает скрытая зависть, она переходит в неприязнь. И от спасителя избавляются, толкнув его в руки врагов или в грязь. Спасатель не может себя спасти? Ну вот. Теперь очевидно: такой слабый человек никого спасти и прежде не мог. Шарлатан это, а не спаситель! И мужчины, разбогатев, иногда бросают верных и преданных жён, которые жертвовали собой во времена, когда муж был бедным неудачником. Так избавляются и от старых преданных друзей, которые напоминают о плохих временах. И не берут трубку, когда звонит тот, кто спас, вылечил, освободил, завоевал царство… А самые невинные на первый взгляд – самые жестокие, они предают по-настоящему. Как Карл Седьмой… Так что, сынок, сделай правильные выводы. А пока иди, скажи ей, что все будет хорошо. Андрей залпом осушил рюмку, уже более уверенной походкой шагнул на кухню. Когда открылась дверь, мама и Тоша подняли головы. Дунаев весело подмигнул блондинке, крепко сжал ее руку в знак поддержки. Но теперь он точно знал, что, исполнив свое последнее обещание, он уйдет. Навсегда.