Май 1992-го
Константин Чернов был трусом. Нет, не в те моменты, когда избивал и издевался над покойной женой, он даже не дрогнул, когда слышал, как с хлюпающим звуком его быки швыряют тело Риты в бетон, заливают его... Он был трусом в других аспектах. Он боялся незапланированных, внезапных, нежданных и незваных гостей. А именно такие сейчас следовали к нему. Признаться, после убийства Маргариты он перестал пить. Как отрезало. Поэтому вспоминал частенько, что по пьянке не раз подставлял людей и срывал сделки. И вот сейчас эти неумолимо приближающиеся голоса заставили Чернова нервно сглотнуть, оттянуть галстук и приготовиться. Его словно электрическим током прошило, ладони вмиг вспотели – противно, липко. В коридоре уже слышались деликатно приглушенные, но неотвратимые шаги, направлявшиеся прямехонько к его двери, – видимо, секретарша-дура указала, куда следует идти. Содрогнувшись от брезгливости к собственной панике – словно въехал рукой в чужую соплю на перилах, Чернов все же нашел силы шагнуть к столу, панически, затравленно оглядевшись, схватил толстую, многостраничную газету и бросил ее поверх разобранного пистолета, кусков ваты и протирки. Выпрямился, с ужасом ощущая, что лицо кривится в жалкой, искательной улыбочке. Дверь открылась быстро, даже резко, секретаршу задвинул за себя Самара, а вперед шагнули Саша и Пчёлкин. Вошедшие не выхватывали оружия, не трясли под носом страшными казенными бумагами – Белый осклабился вполне вежливо и даже чуть смущенно, – но Костя все еще торчал посреди своего же кабинета онемевшей статуей. – Доброго полудня, Константин Петрович, – протянул нежданный визитер нейтрально-вежливо. – Не имею чести... – Это мы уже знаем, – скучающим тоном отозвался Витя. – С честью сейчас вообще в стране напряженка. – Да погоди, – хлопнул его в спину Белов. – Я Саша Белый, думаю, слышал. – Чем могу? Белов шагнул вперед, грузно опустился на стул. Его локоть лег аккурат на уголок газеты – и наткнулся на одну из деталек, потому что Белый непроизвольно переместил руку, не глянув. Даже улыбнулся. Сегодня определенно везло. Ни быков Чернова на страже, только слабенькая армия в лице секретарши, и у этого чучела ствол разобранный. Чернов же продолжал стоять, бегать глазами по бесцеремонному Саше, Пчёлкину и Самарину, замерших исполинами около двери. – Вот какая ситуация, Константин Петрович... – начал наконец Белов. – Ты наехал на нашего человека. Который ни при делах твоих амурных. Чернов вдруг заметно расслабился, позволил себе опуститься в рабочее кресло и принять форму абсолютно уверенного в себе человека. Догадался, откуда ноги начали расти. В ситуации с Ритой он мог быть полностью уверенным в своей правоте. Поэтому даже осклабился. – А того кто при делах, дашь мне на съедение? – К моим людям это не имеет никакого отношения. Сучка не захочет – кабель не вскочит, слышал, наверное? – Белый наклонился вперед, щуря глаза. – Личная жизнь тебя и твоей жены – только ваша проблема. Если так каждый рогатый муженек будет мстить любовнику своей неверной благоверной, весь Питер под море крови уйдет. Но ты разобраться как следует не пожелал, подослал людишек, причем чужих. А им ведь по барабану, кого дубасить, так? Так... – Приперлись мне счет за здоровье своего ангелочка выставить? – фыркнул Чернов, хотя в горле пересохло, ладони оставались липкими, по спине под рубашкой поползли теплые капли, словно в кабинете вдруг стало невероятно жарко. – А хамить не надо, мы с тобой культурно разговариваем. Во-первых, не приперлись, а нагрянули с визитом. А во-вторых, да, по поводу счета ты абсолютно прав. Моральную компенсацию выплатить придется. Саша говорил не особенно и громко, с брезгливым превосходством – именно этот тон и возымел должное действие. Чернов медленно поднялся и выпрямился, встав чуть ли не навытяжку. Почувствовал, как его тряхануло. Белов же, прицениваясь, как покупатель на рынке, пощупал обивку кресла, в котором продолжал сидеть: – Хорошая кожа. Как в салоне "БМВ". Ты на чем, Константин Петрович, ездишь? Тот наклонился вперед к Белову и выдохнул ядовито: – А ты выйди, посмотри. Белов изучающе посмотрел на Чернова, а Витя тем временем, как Бельмондо в "Великолепном", развалился в другом кресле, чуть ли не взгромоздив ноги на стол. – Договорились, Констин Петрович, – ласково кивнул Белый. – Только ты сначала посмотри вот сюда. Самара щелкнул замком двери, запирая кабинет изнутри, и шагнул к столу. Чернов едва успел опуститься обратно в кресло, инстинктивно прикрыв лицо ладонью от просвистевшего чуть ли не в сантиметре от его носа огромного тесака. – Че это? – словно удивляясь, взглянул на помощника Саша. – Тесак, – спокойно пожал плечами Лев, – Фил подогнал, отличная вещь! – Зачем? – Резать, Сань, – и Самарин в ту же секунду вновь махнул чудовищным орудием перед лицом оцепеневшего Чернова. И еще раз. И еще. Тесак был из тех, с какими ходят на самую серьезную охоту, готовясь завалить если не медведя, то хотя бы средней руки лося. Любую тушу таким освежевать – дело плевое и даже приятное. Не, сводя глаз с тесака, побледневший Костя недоверчиво усмехнулся: – Вы из какой дурки сбежали, психи?! Пчёле что-то грустно стало – никакого веселья – и огласил свой вопрос: – Слушай, Константин Петрович, а у тебя тут бар есть? – Проверь, – отозвался за Чернова Белый. Пчёлкин встал на ноги и стал блуждать по кабинету. Открыл несколько шкафов – бумаги и папки. Подошел к окну, где обнаружил замаскированный под цвет остальных шкафов маленький холодильник, открыл его и увидел наконец на нижней полке маленькие стеклянные бутылочки с различным спиртным. – Дорогие коллеги, я вас приветствую! Белов между тем почувствовал, что прелюдия завершена. Клиент готов к следующему этапу. Поэтому смахнул газету, подтянул к себе чужой ствол и быстро и ловко собрал его. Дуло пистолета смотрело теперь прямо на перекошенную физиономию Чернова, который только краем глаза мог заметить, как в его небольшом личном баре шерстит второй наглый, рыжий пижон. – Ладно. Ты, Константин Петрович, человек умный, ты ж видишь, это не накат, а реакция на твое поведение. Поскольку мы понимаем, как дорого сейчас время, построим разговор на вопросах и ответах. Согласен? – и не дожидаясь реакции, продолжил: – Мы наслышаны про металлургический комбинат. И нас интересует контрольный пакет акций. Поэтому без лишних слов и манипуляций предлагаю тебе такой расклад: ты вводишь моего человека в состав учредителей. – Костик! Твое здоровье! – махнул ему бутылкой Витя. – Вот его, – кивнул на улыбающегося друга Белый. – Это с какого хрена, ты, сволочь!.. – Чернов побагровел, позабыл про наставленный пистолет и тесак в руках Самары, вскочил, но тут же был опрокинут назад твердыми руками. Тесак без зазрения совести врезался в новейший полированный стол, расщепив гладкое темное дерево. Саша навис над ним, как проклятие, и дуло "глока" уткнулось прямо в сердцевину груди Кости. – А не надо бить по голове моего человека. Еще раз ты свои ручонки потные протянешь не к тем людям, вот он, – кивок головой в сторону Самары, – ампутирует тебе этим тесаком все пальцы. И двадцать первый тоже. Белый отпрянул, чужой пистолет себе за пояс заткнул. – Конфискую пока. День на обдумать, Константин Петрович, в понедельник к тебе подъедет человек документы подписать. Давай обойдемся малой кровью, ага? – улыбнулся Саша, подмигнул Чернову весело и свистнул Вите. – По коням, опричники. Уже около двери он остановился, постучал пальцем по висевшему на стене календарю. – Костик? – тот мрачный взгляд поднял, ощущая себя так, будто его ментально отымели. – Понедельник послезавтра. Чернов остался один на один со своими невеселыми мыслями, что он попал. Как кур во щи. Точнее, в тысячу раз хуже. Встал, подошел к нагло открытому бару. Налил себе виски и выпил медленно, посидел, прикрыв глаза. Понемногу проходило недовольство собой, осталась лишь злоба на молодняк поганый, заставивший пережить приступ дикого страха. – Константин Петрович, – заглянула секретарша, – вам что-нибудь... нужно? Тот безвольным жестом отмахнулся. Буквально за несколько секунд на лице его сменилось несколько противоречивых чувств: растерянность, бешенство и проблески решимости. Голова его, наконец, начала соображать. – Стой, – заметив, как после терпеливого ожидания секретарша стала прикрывать дверь, остановил ее. – Соедини меня срочно с Петром. Он закурил сигарету и чертыхнулся – чуть было не зажег с фильтра. – Сволочь. Вот же сука! Наконец поднял трубку и услышал спокойный голос Иващенко. – Проблемы, дорогой? – Кто этот Белый, знаешь? – без церемоний накинулся на него Чернов. – Что за ком с горы? Пронюхал все со своими псами! Петя, ты забыл, кто тебе бабки выделял? – Я за эти бабки твою прихоть выполнил, и тоже, кстати, пострадал, – ровным тоном парировал Иващенко. – Мокрухой из-за любовных делишек я не занимаюсь. Усеки наконец. – Отказываешь? – Отказываю, Костик. Ты не забывай, что в нашем деле дружба на последнем месте. И не думай, что моя благодарность не имеет границ. Швырнул трубку, связь прервалась. Чернов зарычал, стукнул кулаками по столу. В кожу ладоней впились занозы из рассеченного пролома тесаком. Нет, Белому этот наезд с рук не сойдет. Костя своими силами обойдется, вычислит того мудака, который и Ритку оприходовал. И этим архаровцам не сдобровать. На комбинат замахнулись! Пусть Белый выкусит. Комбинат не только материальная ценность. Выпуская экспортную продукцию высокого спроса, он дает владельцу вес и влияние в международных финансовых кругах, прочное положение. Отдать вымогателям комбинат, приобретенный через законный аукцион, значит подорвать доверие к страховой компании. Это полный финансовый крах. Чернову не позволят компаньоны, люди тоже довольно крутые. Словом, легче пулю себе в лоб пустить! – Да... паленым запахло, – прорычал Чернов и потянулся к мобильнику. – Но кто из нас быстрее прогорит, Саша Белый, – это спорный вопрос.***
Уборщица отдраивала полы с хлоркой в бассейнах, пока Полина готовилась к приходу первого клиента. Времени еще оставалось на кофе и небольшой перекус. Когда за спиной послышались шаги, девушка развернулась со словами: "Вы что-то рано" и вдруг замерла: невысокий коренастый бородач кавказской наружности, сунув пальцы в ремень на брюках, остановился прямо по середине зала, с интересом разглядывая масштабы клуба. – Привет, красавица. – Доброе утро. Вы хотели позаниматься? Весь его внешний вид не внушал Поле особого доверия, и подсознание подсказывало ей, что он заявился не просто так. Но приветливую улыбку с лица было стирать рано, поэтому Самарина зашагала к нему навстречу. – Хотел поговорить с владельцем этого клуба. – У нас их по факту несколько. – Кто из них сейчас на месте? Он обошел Полину сзади, и ей пришлось спешно оглянуться. Он без зазрения совести расхаживал в своих говнодавах по начищенному до блеска полу и насвистывал. – Никого. Я заместитель. Если у вас есть какие-то вопросы, можете проконсультироваться со мной. – С тобой? – бородач сальным взглядом осмотрел ее фигурку, ухмыляясь, как кот при виде сметаны. – Думаю, с тобой у нас могут быть другие разговоры. Полина вздернула подбородок. В спину будто кол вонзили. Такой контингент вызывал только одно желание – врезать по физиономии. Но нарываться на неприятности было нельзя. – Что вам нужно, молодой человек? – Побеседовать о сотрудничестве... Самара вошел с черного входа и повернул в сторону бассейнов. Застыл у поворота в тот момент, когда услышал повышенные нотки голоса своей жены и сплошной мат в ответ. На выручку уже спешил вечно рассеянный амбал-охранник. – Убирайтесь! Сеня, выведи этого нервного господина! Настырный во всех смыслах гость пнул локтями руки Севы. – Не место тебе в таких заведениях, мадам! – и сделал недвусмысленный намек, поводив языком по внутренней стороне щеки. – Руки убрал, сказал! Сам выйду. Лев стремительно шагнул к Полине, замечая, как Сеня все же помогает бородачу покинуть пределы клуба. Сгреб супругу в охапку, заглянул в глаза. – Поль, что? – Хамло, – трясясь от гнева и чувствуя, как пылают щеки, процедила Полина. – Заявился, про владельцев спрашивал, потом права начал качать. Обошел тут все, будто вынюхивал что-то. Когда его тактично послать хотела, он... Запнулась, чем заставила мужа напрячься. Того, что кавказец руки к ней протянул, Лев не успел увидеть, а самой Полине провоцировать Самару не хотелось. – Я разберусь. – Лёв, не надо! – Нормально все будет. Ему ж владельцы нужны были, – Самарин подмигнул жене и метнулся обратно через задний ход, закурил нервно и стремительно зашагал к парковке. Кавказец уехать не успел, что сыграло Льву на руку. Машина его не заводилась, и к тому моменту, когда Самара поравнялся с ним, он уже успел залезть в капот. – Помочь? – окликнул его Самарин. – А что, шаришь? – без особого энтузиазма поинтересовался тот, но затем все же смягчился. В машинах он сам особо никогда не разбирался. Самара, нервно хмыкнув, кивнул. – Прикуриватель притащи. – Зачем? – Доверься профессионалу, – и нервно подмигнул. И когда в его руках оказался прикуриватель, Самара наклонился к начинке автомобиля, заставляя наклониться и кавказца, и со всей дури защемил его шею крышкой капота. Бородач взывал, замахал кулаками, пытаясь отпихнуть эту каменную глыбу от себя, но Лев только с силой надавливал еще больше. – Запомни, дядя, девочками хамить не-хо-ро-шо. Особенно тем, кто моя жена. На, пососи, – Самара воткнул в его орущий рот прикуриватель и с силой сжал колючую челюсть, не давай мужику ни шанса выплюнуть то, что уже обожгло нежную слизистую. – Не ори, не так глубоко уж и вставил. А завтра утречком купишь сто белых роз, позовешь Полину Сергеевну Самарину и принесешь ей свои глубоча-а-айшие извинения. И это... Масочку надень, не надо людей своим прокаженным видом пугать. Свободен.***
– Я не понимаю... – Василий Михайлович скинул очки на стол и потер переносицу, выдыхая устало. – Прохоров говорил, операция прошла успешно. И Ромашов подтвердил, что успешно... Андрей сидел в кресле напротив отца, методично раскачиваясь на спинке и бездумно гипнотизируя листы с заключением. Операция Тоше не помогла, как бы врачи не старались. Конечно, были просветы, несколько раз в день девушка могла видеть ясно и четко, но радость эта длилась недолго – все снова начинало мутнеть, стоило только моргнуть. Месяц впустую. – Попробуем еще раз, – твердо решил Дунаев-старший. – Она не согласится, – пробормотал сын. – А слепой и никому не нужной ходить согласится? – фыркнул Василий Михайлович. – Слишком много ты ей позволял свой характер показывать, я заметил. Если ты не сможешь объяснить ей, что это не тот случай, когда стоит капризничать, я сделаю это сам. И ты меня знаешь – церемониться я не стану. Да, страшно, да, первый результат не порадовал... Но это не повод опускать руки. Я повторю: как врач я сделаю все, Андрюш. И чем скорее это удастся сделать, тем быстрее ты скинешь эти оковы. – А если и в этот раз не выйдет? – Как говорил Остап Бендер: заграница нам поможет. Правда, с этим будет в разы сложнее... – Как посмотреть, – хмыкнул Андрей, которому вдруг в голову закралась одна мысль. Здравая ли? Вряд ли. Но попытка не пытка. Он поднялся, крепко пожимая отцовскую руку. – Я сейчас поговорю с ней. Тошу он обнаружил в вестибюле. Она изо всех сил тренировалась разглядывать что-то хотя бы вблизи. Но тщетно. При малейшем усилии и напряжении глаза начинали болеть, и блондинка жмурилась, выдавливая слезы. Рука, мягко развернувшая ее, заставила поднять мокрые синие глаза на Дунаева. Выдохнув и улыбнувшись, она вжалась в его грудь, завозила носом по пропитанной его теплом футболке. – Тош... – сохраняя остатки самообладания, Андрей погладил ее по худой спине. – Нужно будет делать операцию повторно. Отказы твои ни я, ни врачи не примут. Так надо. И ты это знаешь. Ее последующей реакции следовало ожидать. Тоша отпрянула от него, сжала трясущиеся скулы. – А ты бы сам полежал лысый с распиленным черепом в палате на десять человек без туалета? И чтоб башка у тебя болела так, как будто из нее топор торчит... А потом бы прошел антибиотиков курсов пять, чтобы блевать круглосуточно даже от воды!.. Вот я бы на тебя посмотрела! – Лучше ослепнуть? – рявкнул Дунаев. – Лучше! – выпалила она, и оба тут же отвернулись друг от друга. Тоша не была дурочкой и не считала себя кровопийцей, прекрасно чувствовала, когда нервы любимого человека накалены до предела. Она понимала, что Дунаев держится из последних сил, из последних сил ищет слова для нее, и понимала, что пропасть между ними неотвратимо растет, как бы близко он сейчас от нее не стоял, и как бы она не пыталась каждый раз взять его за руку. Сейчас, это точно, было все из жалости. Но если раньше Тоша кричала об этом при любом удобном случае, то сейчас даже боялась пикнуть. Потому что Дунаев мог уйти совсем, несмотря на ее тяжелое положение. – Слушай... Есть еще вариант. Заграницей. Я знаю, там точно пройдет все успешно... – Ты мне тоже тут обещал успешно... А вышло? Андрей замычал, чуть не переходя на рык, и Тоша спохватилась. Вцепилась в его плечо, вжалась лбом. – Я переживаю о том, сколько это будет стоить. – А ты не о том переживай. Есть вещи и пострашнее, – безымоционально отозвался он. – Пусть это будет моим подарком... Прощальным. Чуть не вырвалось.***
– Осторожно, еще одна ступенька, – тихо произнес на ухо Женьке Витя, придерживая девушку за талию. На ее глазах плотно сидела повязка весь путь, пока пара медленно поднималась вверх по лестнице, на тринадцатый этаж огромного здания. Всю дорогу до этого дома Пчёлкин отвлекал Женьку от просмотра обстановки за окнами автомобиля, и ей еле-еле удалось разглядеть множество высоток, в вышине которых играли лучи заходящего солнца. – Может быть, скажешь, куда мы все-таки приехали? – не оставляла попыток поинтересоваться местоположением Филатова. – Подожди пару минут и все сама увидишь, – улыбнулся Пчёла, минуя очередной пролет. Наконец, толкнув вперед тяжелую железную дверь, мужчина вывел возлюбленную на крышу высотки и подвел к высокому ограждению. Он дернул за узелок, и ткань соскользнула с лица Женьки. Прохладный ветер взъерошил ее волосы. – Смотри, – его голос вызвал волну приятной дрожи, и девушка послушно распахнула глаза. Там, перед ней, распростерлись яркие улицы, проспекты и переулки. И вся эта гамма огней улиц – от блестящих окон до гудящего трамвайного шума – впечаталась своим обликом в Женькино сознание. Город смотрел на нее скульптурами с крыш, каждодневно встречающими своей неподвижной аурой, застывшие как будто в секундном кадре киноленты. Но самое интересное ждало девчонку в самом низу – около входа в здание, на крыше которого они сейчас с Пчёлкиным находились – девятнадцать человек сначала помахали ей руками, в которых были зажаты светящиеся огоньки, а затем синхронно задвигались, и не успела Женька опомниться, как они построились в форме сердца, пронзенного стрелой. Послышался какой-то треск, а затем полилась любимая Женькина песня из старого фильма. Нанятые Витей танцоры выполняли незамысловатые движения, двигаясь в такт мелодии, льющейся, казалось бы, со всех сторон, но это нисколько не умаляло всей прелести происходящего. – Тебе нравится? – отвлек Филатову от созерцания голос Пчёлкина. Он ловил каждый поворот ее головы, движение уголков губ, блеск в глазах. И ей действительно нравилось. Вечный чертенок Женька Филатова уже давно стала преображаться на глазах, превращаться в прекрасного лебедя, утонченного, женственного. И в который раз Пчёла убедился, сколько в его малышке нерастраченной нежности, ласки, целого коктейля чего-то невообразимо прекрасного. Ей нравится чувствовать себя любимой и желанной, ей нравится быть просто любимой девушкой. – Это просто потрясающе! – с восхищением вздохнула она, прислоняясь ближе к парню. – Ты волшебник, Вить. – Я пока всего лишь учусь, – выдал улыбку он, сжимая девушку в объятиях. – Потанцуем? Он прокрутил ловко Женьку под рукой, привлекая к себе, вжимая, накрывая ее губы поцелуем. Пчёлкин настолько закрутился с этими разборками и делами, что ему было просто мало Женьки, ему постоянно хотелось целовать ее, прижимать к груди, скрывать от всех в своих объятиях, упиваться ею... Его. Его. Только его. Вся такая нежная и податливая, вся пылающая теплом и светом, которого так не хватает в этой грязи, в которой приходится возиться каждый божий день. – Так же синей ночью звезды в небе кружат, – подпевал он в ее губы, чувствуя, как они растягиваются в искренней улыбке. – Так же утром солнце светит с вышины!.. – Только для чего он и кому он нужен мир, в котором люди друг другу не нужны? – подхватила Женька, прикрывая глаза, крепче держась за его плечо одной рукой, а второй зарываясь в его волосы. Питер погружался в бархат вечера, всюду зажигались огни, освещая переулки, проспекты и улицы. Нева отражала утопающий в огнях город, а ветер шелестел в кронах деревьев и несильно трепал волосы. Витя скользил губами по вискам и лбу Женьки, не спеша, обводя взглядом некрупные, аккуратные черты её лица. Этот взгляд был мягче и красноречивее прикосновений. – Знаешь, кто-то когда-то сказал мне, что одним взглядом невозможно ничего добиться, никому ничего внушить, – мягким голосом произнес он, – но говорящий был не знаком с тобой... По-моему, до этого я еще ни разу не забывал, что хотел сказать... – А не надо ничего говорить, – Филатова улыбнулась, проведя рукой по его подбородку, а затем скользнула подвижными тонкими пальчиками по мягкой ткани воротника его рубашки. Ей нужно было ощутить этот контраст, чтобы полнее осознать свое положение во времени и пространстве, запомнить мгновение, детали, прежде чем еще что-то произнести. Вместо лишних слов она просто запечатала на губах любимого мужчины очередной нежный поцелуй. И глубокий вдох и выдох совместно с легким ветром отправил эти ощущения и чувства куда-то в сердце. – Надо, малыш. Очень-очень надо. Ты это... Не перебивай только, очень прошу. Женька скользнула по его лицу заинтересованным взглядом. – Ты знаешь, всегда, когда наступал ответственный момент, – сказать тост родителям в годовщину о том, как я их ценю и люблю, или пацанам искренне от души, без всяких приколов, или любимой учительнице слова благодарности за то, что терпела меня много лет – красивые слова у меня из головы пропадали... Может, потому что когда говоришь от души, всем сердцем, весь пафос и прочая мишура отпадает, и всё звучит не так привлекательно... И вот сейчас я снова не могу найти красивых слов, Женька... Но слова нужны. Он волновался. Нечасто Женьке приходилось видеть его таким всерьез и по-доброму обеспокоенным, и если раньше она отмечала это шутливым смехом, то теперь у нее замирало сердце. Потому что видеть такого Пчёлкина для нее дорогого стоило. – В общем... Я люблю, когда ты полтора часа тратишь на то, чтобы собраться. Люблю эту морщинку, что появляется у тебя на переносице, когда ты смотришь на меня так, как будто я псих. Люблю, что в конце дня от моего костюма до сих пор пахнет твоими духами. Люблю даже, когда перед сном ты рассказываешь мне о своих больных на практике и об их геморрое... Я люблю тебя всю. Я безумно тебя люблю! Пчёлкин каким-то волшебным взмахом руки (или это только Женьке показалось, потому что заслушалась) продемонстрировал ей тоненькое, как серебряная ниточка, колечко с небольшим, но очень симпатичным камушком. И оно через пару секунд красиво обрамляло безымянный пальчик девушки. – Я знаю, что ты не думала об этом больше всерьез и, может, не восприняла тогда мои слова. Но я прошу тебя, Филатова, будь ты моей женой. Ну всего-то до конца жизни! Женька облизала пересохшие напрочь губы, словно пробуя свои мысли на вкус. А в мыслях ни одного сомнения почему-то больше. Ни одного табу. – Могу добавить "пожалуйста", но будет звучать уже не так красиво... Хотя да, пожалуйста, давай состаримся вместе, чтобы как две старые перечницы, смеющиеся над тем, как разваливаются их тела. – Да я согласна, Вить... – прошептала, чуть дыша, она. – Я буду твоей женой. Она вскрикнула, когда Пчёлкин радостно загоготал, стискивая ее в объятиях, поднимая на руках, мыча счастливо в ее живот. Склонился вниз, к тем, кто продолжал переключать песни специально для них и танцевать, и закричал: – Народ! Она сказала "да-а-а"!***
Женька перевернулась на другой бок, чуть жмурясь от солнечных бликов, и вперилась взглядом в спину Пчёлкина, облаченную в темную рубашку. Любовалась, как перекатываются лопатки под гладкой тканью, как он застегивает пуговицы на манжетах. Почувствовав ее взгляд, Витя обернулся через плечо и улыбнулся. – Не спишь, подглядываешь? – В кой-то веке удалось тебя застать рано утром дома. – Мне правда уже пора, малыш, – он присел с ней рядом, поправляя одеяло, коснулся поцелуем мягких губ. – А тебе пора заниматься, сессия на носу. – То как куда-нибудь тебе приспичит съездить, так "Женёк, бросай свою учебу, погнали", а тут вдруг заволновался? – Я тебе уже неоднократно говорил, что мне без разницы, будет у тебя корочка специалиста или нет, я смогу устроить тебе любую работу. Да хоть клинику открыть, почему нет? Кстати, нужно об этом всерьез подумать. – А я уже говорила, что я буду учиться столько, сколько нужно, но купленных дипломов я никогда не потерплю. – Вот и учись, – он снова наградил ее поцелуем, ласково по волосам проводя, – а я погнал, – и выпрямившись, вдруг тут же хитро прищурился: – Дунаев че, примчит? – Он же с Тошей... Уехал еще неделю назад по каким-то делам, и ни слуху, ни духу. Даже не сказал, что происходит... – Может, она убила его своим нытьем, – пожав плечами, предположил Витя. Женька продолжила нежиться в постели, а Дунаев даже после ухода Пчёлкина думы не покидал. Сначала мысленно немного пожурила его за то, что не отзвонился, не поставил в известность, а потом смягчилась, потому что видела, что любимый друг весь ходил сам не свой. На его шее как будто висел невидимый огромный, почти неприподъемный булыжник, который неотвратимо тянул его вниз, на дно, желая потонуть вместе. Трель звонка заставила Филатову подняться на локтях и прислушаться. Звонили в дверь. Мельком глянув на часы на прикроватной тумбочке, Женька пожала губами, не осознавая, кто мог заявиться так рано. Натягивая на ходу футболку, девчонка повернула замок и замерла. Вспомнишь солнце – вот и любимый лучик. – Доброго полудня, кареглазая, – небрежно взъерошив копну волос, кивнул ей Дунаев и протянул маленького плюшевого медвежонка в Женькины руки. – Это тебе. Пройду? – Время девять утра, Дунаев, – хихикнула она, с улыбкой принимая игрушку. – Чай, кофе? – Такая жарища на улице, какой чай... – Проходи на кухню, – Женька подтолкнула друга в спину вперед, – завтракать со мной будешь? – А что у нас на завтрак? – Яичница с помидорами. – Изыски кулинарии! – Как же я скучала по твоим комментариям! – фыркнула Филатова, устанавливая мягкую игрушку рядом с собой на кухонную тумбу и включая конфорки. – Только утром про тебя с Витей вспоминали, я уже хотела... Она обернулась на него и вдруг осеклась. Дунаев сидел, уперевшись локтями в столешницу, скрывая в руках окаменевший подбородок. Только глаза и покрасневший вдруг кончик носа выдавали его полностью убитое состояние. Женька молча плеснула в стакан прохладной воды, поставила напротив Андрея, рядом присела, запястье его одной ладошкой обхватила. – Кареглазая... Такой вопрос дебильный. Номер Малиновского у тебя ещё остался? Филатова, кажется, настолько удивилась, что даже сама не почувствовала, что еще чуть-чуть и ее брови улетели бы выше лба. – Зачем тебе? – Да я... – он тяжело вздохнул, ощущая, как эмоциональная боль от постоянного напряжения и усталости перерастает в физическую. Грудь давит. – Я что уезжал-то... Тоша слепнет. Операции у отца в больнице не помогли. Нужно пробовать заграницу. – И ты молчал... Дунаев вяло отмахнулся. – Да куда тебе ещё мои проблемы?.. – Дунаев, ты всегда был рядом, когда проблемы были у меня. Сейчас у меня проблем нет, но даже если бы были, ты что, чужой для меня? Не обижай меня такими словами! Ее родное доброе лицо, огромные глаза, излучающие желание безгранично помочь и поддержать, и солнце за окном, пускающее теплые острые лучики по всей кухне, – все это вдруг заставило сросшийся сгусток страданий в глотке забиться. Комок горечи путешествовал по горлу, кололся, вызывал дурноту. Губы приходилось кусать изнутри, чтобы сдержать такой желаемый скулëж. Горячее, неприятное "что-то" било по рёбрам. Эмоции плескались под кожей лица, кусали щеки, заставляя закусывать их, щипали глаза, заставляя жмуриться. – Я так устал, кареглазая. Я так устал. Я не могу больше. Я хочу жить... Честно жить. А я заврался, я потонул в этом вранье постоянном, что ей, что себе... Кажется, это было невозможным. Но здесь, в их с Витей квартире, когда Андрей Дунаев прижал к себе Женьку, по его щеке потекла слеза. Она почувствовала это, но не подала вида. – Я рядом. Ты не один, Андрюш... Назвала Андрюшей. Что, снова дело плохо? – Ты что это, жалеешь меня? На Андрюшу перешла. – Не бухти. Чего тебе не нравится? – От тебя это всегда звучит подозрительно. – Даже если и жалею, то что? Не говори, что тебе этого не нужно... Он вымученно улыбнулся. – Нужно, кареглазая... Очень-очень нужно. И прижал крепче, жмурясь. А Женька сама почти давилась слезами. Как в нём ещё были силы, она не понимала. Так и скрывали друг от друга лица, оба зная, что у них слезы в глазах. – Я тебе всем помогу, Дунаев. Всем, чем захочешь. Обещаю. Даже этот треклятый номер найду... Андрей уткнуться носом в Женькину макушку, блуждая влажным взглядом по сжимающей его плечо ладошке. Кареглазая никогда не носила украшений – мешали. И вдруг весело фыркнул, заметив, что она изменила своим принципам. – Красивое колечко. У Пчëлкина есть вкус. Филатова смутилась. – Да... Он мне предложение сделал... Дунаев, кажется, вообще не был удивлен. – Я же говорю, вкус у него есть... И как? Ты согласилась? – Да... Но мне все еще немного страшно. Андрей спешно протер лицо, сгонял налёт обреченности, и подмигнул любимой подруге: – Кареглазая, не боятся только дураки. Помнишь, что я сказал тебе на новый год? Пчëла... Он... Короче, я впервые за долгое время сохранил своё мнение. Я ему доверяю. – Дунаев, ты меня поражаешь... – и это было чисто правдой. Она прижалась к нему снова, вздернула голову, чтобы видеть его профиль. – На свадьбу придешь? – А куда я денусь? – нервно хохотнул он. – Ну... У тебя же Тоша... Она почувствовала, как его грудь стремительно набирает воздух и также стремительно выпускает из лёгких. Тяжело-тяжело. – Я, наверное, поражу тебя ещё больше, кареглазая... Но как же плевать!.. Мне важнее быть с тобой в такой день, чем как дурак проторчать в стенах больницы и слушать миллионы жалоб и видеть миллионы слез.***
Пожар Пчёлкин увидел еще издалека, когда свернул на нужную улицу, а весь клуб "Атлетико" уже был в огне. Пламя распространялось быстро. Люди уже столпились около пожарных машин. Пожарники обильно заливали горящее здание пеной. Витя вышел из автомобиля и приблизился к точке. – Виктор Палыч! – к нему уже нёсся вышибала Сеня. Костюм на нём покрылся слоем сажи, лицо – испуганное и виноватое – тоже в тёмных хаотичных пятнах. – Мы... Мы вообще не знаем, как... – Угомонись, – процедил Пчёла, глядя, как чёрные клубы дыма взвиваются в небо. – Где Самара? Сева кивнул себе за спину, куда-то в пространство. – Там с клиентами общается. Да вы прикиньте, только залы открыли, и... Всё под чистую... Витя отодвинул его, как отмахивают назойливую муху, и стремительно направился в гущу событий. Самара вместе с женой улаживали разгорающийся конфликт с несколькими посетителями клуба. Завсегдатые и уже не первый год посещающие спорткомплекс клиенты сидели спокойно, кого-то осматривала "скорая помощь", кто-то отделался легким шоком и шушукался, ужасаясь, как такая красивая, уже знаменитая махина полыхает. А вот новые клиенты клялись и божились даже подать в суд, чтобы владельцы "Атлетико" возместили им моральный ущерб. Пчёлкин, видимо, оттолкнул от Льва одного из таких страдальцев, пробираясь к другу. – Вы и за это ответите! – воскликнул клиент. – В раздевалке остались мои вещи, вы знаете, на какую сумму!.. – Любезный, тон убавь! – рявкнул на него Пчёла. – Да я вас всех! Да я вас засужу к чертовой матери!.. – Давай-давай, номер судьи подкинуть?! – проводив клиента мрачным взглядом, Витя наконец смог взглянуть на Самару, который продолжал тяжело дышать, прижимая к себе дрожащую Полю, и держал себя в руках из последних сил. – Что произошло? Полина развернулась к Пчёлкину лицом, и он увидел в ее руках уцелевшие бутоны белых роз. Бригадир непонимающе взглянул на Самариных, а Лев поспешил объяснить: – Я знаю, откуда ноги растут.