Братья, по-любому. Вернуть всë

Саундтрек: Gene Deer – Midnight Healing       Женька счастливая. Счастливая Женька. Раньше Пчёлкина думала, что счастье – это понятие эфемерное. Очень непостоянное. И, что самое обидное, недолгое. Вот сейчас оно есть, а потом раз – и исчезло. Но прошла свадьба, прошла первая брачная ночь, прошло утро, прошел обед и настал вечер, а она продолжала ощущать непрерывно, как каждая клеточка приятно бурлит, будто горячий сироп. Сладко-тягучее, невероятно приятное ощущение растекалось по венам. Сутки прошли, а состояние – нет. И это казалось Женьке сейчас таким многим, таким долгим, таким, к которому хочется привыкнуть и ощущать так себя каждый день. Каждое мгновение. Просто быть счастливой! Оказывается, не так много для этого нужно. Такой непривычно для Питера огненно-рыжий закат пускал в незашторенные окна волны теплых лучей, в которых утопал сейчас весь зал. В этом же свете утопала и Женька. Она распахнула оконные рамы настежь, установила старенький патефон на подоконник, как завещала когда-то свои пожелания Ольга Николаевна, поставила пластинку, опустила иголочку, и в сопровождении приятного шипения квартиру наполнил блюз. Слишком хороший вечер. Все вокруг прекрасно! Пчёлкина прикрыла глаза, плавно поднимая над головой руки, вытягиваясь стрункой, ощущая себя частичкой музыкального инструмента, исполняющего льющуюся мелодию. Захотелось распустить волосы, накрасить губы помадой, танцевать... Она прокрутилась на месте под плавный такт блюза и шагнула к зеркалу. Взъерошила копну курчавых волос, улыбнулась самой себе. Вооружилась помадой, но как только поднесла ее к губам, в проеме двери замер Витя. Любуясь женой.       – Ты решила накрасить губы? – он улыбнулся, поглядывая на ее отражение в зеркале. – Зачем?       – Не знаю, – честно призналась Женька. – Просто так.       – Дай-ка я? На его просьбу она удивлённо вскинула брови, но протянула ему помаду. Пчëлкин утянул жену на диван, усадил так, чтобы ее лицо полностью подсвечивалось заходящим солнцем, присел напротив нее и с завидной сосредоточенностью принялся прокрашивать ее губы по контуру, буквально любуясь каждым миллиметром ее улыбки, каждой трещинкой на губах. И непреодолимая тяга снова и снова целовать ее взяла вверх. Мазнув помадой в последний раз, мазнул своими губами по ее губам. Будто очень осторожно, неспеша, дразня. Женька весело фыркнула, прикрыла глаза, задержала дыхание, отдаваясь поцелую, запуская руки в Витины волосы. Ей всегда нравились его волнистые волосы, их очень приятно было гладить. Сквозь них нельзя просто провести пальцы, как сквозь прямые. Они сопротивляются, будто они живые, и ужасно приятно было укрощать их. Поцелуй стал более напористым, и Пчёлкин всем своим весом повалил жену на диван, отбрасывая в сторону уже ненужную помаду, но, оказывается, такую приятную, сладковатую, которая только усиливала чувственность Женькиных губ. Женька вдруг засопротивлялась, перевернулась, седлая его, склоняясь к его шее, упиваясь его запахом, легонько прикусила мужа за кончик носа.       – Эй! – поморщился он, фыркая. – Я кусь не заказывал!       – Прости, ничего не могу с собой поделать, – поиграла бровями Женька. – Это синдром гиджил.       – Чего? – засмеялся, потирая нос.       – Непреодолимое желание укусить или ущипнуть из-за переизбытка любви.       – А, вон че! И она захихикала, когда его пальцы на ее ребрах напряглись и он начал щекотать ее.       – Прекрати-и-и! Задохнусь, Витя-я-я! А он, коварно улыбнувшись, сковал ее ребра сильнее:       – Прости, ничего не могу с собой поделать! – а затем снова закрыл её рот поцелуем, лишая возможности дышать. Женька замычала, отбиваясь, оказала сопротивление и выскочила из его рук, отступая в коридор спиной, затем взвизгнула, когда Витя вскочил и побежал за ней, пробежала по коридору, снова оказалась загнана в ловушку, приняла попытки капитуляции:       – Всё-всё-всё, пощади! Он рыкнул, снова забирая жену в плен своих рук, закидывая на плечо и несясь с ней обратно в комнату. Уселся на диван, набросил на себя девушку, потянулся с ней назад. С негромким задушенным писком она мягко плюхнувшись на его грудь. Витя улыбнулся и подтянул Женьку повыше к себе. И чуть прикрыл глаза, когда почувствовал череду легких поцелуев на шее. Сквозь полупрозрачную завесу ресниц наблюдал, как склоняется ее голова, оглаживал подушечками пальцев Женькин подбородок, задерживаясь на этой крышесносной родинке у носогубной складочки. Женька оперлась на его плечи и потянулась к губам.       – И чего ты такая красивая? – прошептал он в ее приоткрытый ротик, вызывая ответную улыбку.       – Сегодня особенно?       – Всегда. Он нежно обхватил ее лицо и приподнял голову, сминая ее губы своим ртом. Смазывая, съедая к чертям последние остатки насыщенно-бордовой помады. Подцепил ее футболку, стянул ненужную преграду. Горящий синим лукавым пламенем взгляд приковался к груди. Как мальчишка, увидевший все это в первый раз. Опять сносило крышу от одного лишь взгляда на ареолы сосков, которые медленно твердели. Кровь горящей пульсацией ударила в голову, а теснота в штанах стала почти болезненной. Пчёлкин рывком сел, впечатываясь новым поцелуем в ее распахнутые губы, крепко обхватил Женьку одной рукой, укладывая ее на бок, второй уже скользя между ног по тонкой преграде трусиков. Целовал с жаром, а ткань отодвигал медленно, будто дразня, создавая такой контраст, что у Женьки в голове мутнело, хотелось рыкнуть, попросить не тянуть. Но держалась. Вся горячая и влажная. Так быстро. От него. Для него. Пчёлкин довольно улыбнулся, когда вынудил ее разорвать поцелуй и запрокинуть голову. Мученически застонать, вцеплясь ноготками в его плечи. Витя наклонился, прихватывая мочку ее уха зубами, глухо рыча, когда она, быстро дыша через рот, потянулась к его ремню. Он помогал ей быстрее избавиться от оставшихся преград, вжимаясь в нее, делая медленные поступательные движения. Кожа к коже. Дразняще, волнующе. Влажно. Пчёлкин низко и коротко простонал, когда ворвался в Женьку, утыкаясь в выемку между ее груди, покрывшуюся росинками мурашек. Ее стоны отзывались во всем его теле. Сложная, чертовски необходимая, обожаемая химия с запахом Женьки, с ее телом, с ее горячими пальцами на его лице. Он хочет выдохнуть тихий стон, но получается, что просто шумно дышит через нос, желая слушать только ее. Свою жену. Ее то чуть хриплый, то чуть громкий, то чуть мучительный стон. Каждый разный. Непохожий почти. И это заводит. Это, твою мать, просто чертовски заводит – видеть, как Женька извивается под ним, как кусает смазанные частички помады на губах, когда Витя закидывает ее ножки на свои плечи, тем самым входя в нее до упора, до самого основания, и тут уже не сдерживается, с его губ слетает тихий стон, который тонет в ее сладком вскрике. Его взгляд чуть более торопливо скользит по ее лицу, по собственной ладони, прижатой к ее губам. Вторая ладонь скользит по ее бедру вверх, оглаживает ножку, сжимает щиколотку, и его губы целуют выпирающую косточку и часто пульсирующую венку около нее. Серия стонов повторяется – на этот раз она не останавливается, потому что темп ускоряется. Быстрее. Чуть жестче. Но ей нравится. Женька мычит в Витину ладонь, вцепляется пальцами в его бедра, будто пытаясь вобрать его в себя до конца. Ноготки впиваются в его кожу, сжимаются. Сжимается внутри и сама девушка. Еще пара толчков. Пчёлкин выдыхает хрипло и прикрывает глаза, ощущая их одновременную пульсацию. Мокрый, сбивчиво дышащий, склоняется над ее лицом, вжимается лбом в ее висок, а Женька срывает каждый его рваный выдох губами, зарывается ладонями в его влажные волосы.       – В душ? – вымученно улыбается Витя, не упуская возможность поцеловать ее родинку на щеке.       – Угу, – мурлычет она, очерчивая носом его подбородок. Мощная струя прохладной воды прибивает взлохмаченные волосы. Женька запрокидывает голову, жмурясь, ощущая, как капли стекают по щекам и губам, а потом ощущая, как Витя слизывает эти росинки с ее губ, снова утягивает в поцелуй, впечатываясь в нее грудью, вжимая ее спину в ледяной кафель на стене. Опять контраст. Женька выгибается, тем самым прижимаясь к мужу впритык, обволакивая руками его шею. А он сжимает ее ягодицы обеими руками, еще крепче, до сладкой боли. Приподнимает девушку, она обвивает ногами его поясницу, сцепляя ступни в замок. А вода из душевой лейки все прибивает, прибивает, прибивает... Патефон уже давно шипел. Женька нанизала на себя футболку, переставила иголочку на пластинке. Потянулась, плавно извиваясь и покручивая бедрами. Руки Пчёлы скользнули по ее талии, она даже вздрогнула, когда он успокаивающе зашептал ей на ухо:       – Ну ты чего? Не буду я щекотать, не буду. Его рука скользнула по её предплечью, ладони переплелись, его губы поцеловали её пальцы. Женька развернулась к его груди, поводила носом по пульсирующей венке на его шее.       – Потанцуем, муж?       – Потанцуем, жена. Шаг, поворот на месте, покачивание на волнах блюза и прохладного вечернего ветра. Поцелуй. Еще шаг. Витя прокрутил Женьку под рукой, затем притянул ее фигурку к себе, вжал в свою грудь сильнее, и она почувствовала, как бьётся его сердце. Как же хорошо. Толика нереальности проскальзывает во всём происходящем, но моменты длятся и длятся, от чего Женькино сердце тает и тает, не может нарадоваться, что всё это реально, всё это её.       – Вы завтра уезжаете, да?       – Угу, – согласно кивает в её висок.       – Надолго?       – Да нет, малыш, пару дней.       – Я скучать буду.       – Это хорошо, – мягко фыркнул он. – Я тоже.

***

       Пока Самара отвлекал Алёнку, давал ей телефон, чтобы та поговорила с братом и наконец успокоила свое сердечко, что Активист уже почти здоров и скоро будет ждать ее дома, бригадиры сидели в гостиной Холмогоровых, выжидающе и почти не мигая глядя, как Юрий Ростиславович крутит диск телефона, набирая номер Чернова. Несколько секунд тишины заставляли сердце каждого клокотать в груди, но нельзя было показывать, как каждый боится провала. Холмогоров-старший, зажимая трубку у уха, строго поглядывал на сына и его друзей, будто знал, что они задумали что-то страшное. Спрашивать он не хотел, потому что правду бы, конечно, не услышал, а искусное вранье заставило бы уже не совсем здоровое сердце истекать кровью. Гудок. Второй. Пятый. Наконец послышался щелчок, и Юрий Ростиславович выпрямился, заставляя бригадиров замереть и выжидать.       – Да, Константин Петрович, это я. Хотел уточнить, все ли у нас в силе?.. Прекрасно. Тогда к вечеру я буду у вас... В восемь? Договорились. До встречи. – мужчина положил трубку, порывисто и тяжело вздохнул. Не глядя на парней, кивнул. – Вы всё слышали. Саша сверился с часами на руке, тоже закивал.       – Можно потихоньку выдвигаться. Спасибо, Юрий Ростиславович.       – Не могу сказать, что рад был помочь, – мрачно отозвался тот. – Ощущать себя причастным к грязным махинациям я на старости лет не готов.       – Бать... – Космос оттолкнулся от подоконника, мягко стукнул кулаком по отцовскому напряженному плечу. – Это не то, о чем ты думаешь. Витя и Белый быстро переглянулись. Ни разу еще за последние годы они не испытывали угрызений совести за то, что делали. А делали ведь они не просто потому, что в каждом из них сидел маньяк Чикатило, жаждущий крови. Вовсе нет. Никто из них в своей жизни не бросался на кого-то первым. Все, что они делали, было лишь ответной реакцией на хамство или посягательство на что-то, дорогое им. Ситуация с Черновым – две беды в одном флаконе. Но взгляд отца близкого друга заставил быстро отвернуться. Родители не должны знать всё. Догадываться им никто не запретит, но догадки – еще не доказательства. Однако Юрий Ростиславович слишком хорошо знал эту жизнь, а еще прекрасно видел, что творится за окном. И что теперь эти знакомые ему с детства мальчишки, которые всегда были для него сорванцами, пусть и безобидными хулиганами, сейчас стали настоящими хищниками, управляющими жизнью там, за этим самым окном, – вот что пугало.       – Не стой над душой, сын, – Холмогоров-старший лениво стянул со своего плеча руку Космоса и кивнул в пространство. – Идите уже. Кос не стал ничего говорить. Да и что тут сказать? Отец и так все понимал. Бригадиры медленно двинулись на выход из зала. Саша замер в коридоре, окликнул Самару:       – Лёва, по матрёшкам! Самарин сунул мобильник в карман штанов, шагнул к выходу. За ним Алёнка. Остановилась в проеме двери, вжалась лбом в прохладную стену, наблюдая, как парни обуваются.       – Когда вы меня заберете?       – Если все дела сложатся удачно, то завтра уже поедем в Питер, – улыбнулся ей Саша. Головина в ответ тоже мягко улыбнулась, кивая. Нравилась ей в Белове его уверенность. Нравилось, что от каждого его слова пылало решительностью и непоколебимостью. В отличие от Гаго, "шефа" Кирилла в Ростове, от маниакального гнета и зверства которого ей пришлось бежать, Белый создавал впечатление абсолютно зрелого человека. Как и все ребята. Несмотря на молодость, они казались настолько надежными, что Алёна нисколько не сомневалась в них.       – Будьте... осторожны, ладно?       – Не дрейфь, сестренка, – подмигнул ей Самара.       – Спи спокойно, цветочек, – мягкая улыбка озарила лицо Космоса, хотя любая позитивная эмоция давалась ему сейчас смертельно тяжело. И он не знал еще, что это будет его последняя улыбка на ближайшее время. Он уже привычно за все это время приобнял девчонку за плечи, клюнул носом в ее макушку. Как всегда делал с Женькой. Алёна на мгновение позволила себе уткнуться в его шею, а затем быстро, почти невесомо поцеловала Холмогорова в щеку. Его это даже несколько смутило, поскольку он опустил голову, откашлялся, поджимая губы в искренней улыбке, моргнул и наконец вышел следом за друзьями.

***

      Особняк Чернова находился в глубине большого лесного массива в тридцати километрах от города. Вела к нему только одна дорога, петлявшая среди высоких сосен. Уже смеркалось, когда к его двухметровой бетонной ограде на большой скорости подкатила машина. Резко затормозив, она остановилась перед стальными воротами особняка. Бригадиры переглянулись.       – Самар, у тебя есть чувство дежавю? – поглядывая напряженно на ворота, пробормотал Космос. Вспомнилась их первая встреча, первое знакомство и первая вылазка, подобная этой. Когда искали людей, убивших Леру Иващенко.       – Ага. Только состав поменялся.       – А проблема та же – бабы, – резонно выдал Пчёла. Они шагнули к багажнику "Мерседеса", откинули тяжелый брезент, оголяя два автомата. Одним вооружился Лев, второй продолжал еще лежать нетронутым.       – Кто возьмет красавца?       – Пусть Белый, – хмыкнул Витя. – Он с такими дружит. Саша, тем временем подойдя к переговорному устройству, нажал на кнопку вызова и на вопрос, кто прибыл, спокойным голосом отозвался:       – Передайте Константину Петровичу, что по поводу купли приехали. Пока Чернову передавали о подъехавшем покупателе, Белый перехватил из рук пацанов второй автомат. Едва ворота дрогнули и медленно принялись отъезжать, Кос выдал:       – Отец предупреждал, что на территории еще есть рабочие. Немного, человек пять. Вы там это...       – Не учи отца, Космосила, – нервно усмехнулся Белов и покосился на Пчёлкина. – Ты это, сзади держись. Витя бровь выгнул.       – Чего это?       – Ну ты у нас молодожён, тебя поберечь надо. Иначе Женька нам не простит. Сидевшие в сторожке охранники только успели тревожно переглянуться, когда увидели совсем не тот контингент, который обещался быть. Один едва успел выскочить из будки, передернув затвор своего "АКС", но тут же был сражен первой очередью. Второй схлопотал пули прямо через окно. Сбоку возникли серые тени, и шарахнула очередь. Пчёлкин резко подтолкнул Космоса в спину, и тот хлопнулся на землю и закатился под близстоящий джип. О безопасности места подумал позже – по соседству с ним располагался бензобак. Чернов, пребывающий в роскошной гостиной особняка, лениво потягивая виски со льдом в ожидании Юрия Ростиславовича, с интересом смотрел по телевизору крутой американский боевик, но, услышав пальбу, сразу вскочил на ноги. Верный пëс Володя метнулся к окну. Щелкнул предохранитель.       – Подстава, а! Ну, суки! Я задержу их, Константин Петрович, линяйте! Отходные пути были. Пару раз, когда почти над головой просвистели пули, Чернову пришлось смачно сматериться. Бригадиры исправно палили с трех точек, и мужчина оценил всю говенность ситуации. Когда стекла в гостиной изрешетила новая очередь, и еще несколько тел верных человек с грузным хлопком свалилось около окон, заливая густой темной кровью светлые ковры, Чернова вдруг неожиданно стошнило. Он весь взмок, как мышь, бежал, на ходу оттягивая с шеи галстук одной рукой, второй нащупывая за пазухой пистолет. Поворот, еще один. Впереди спальня. Балкон. Близко балкон. С его стороны тихо. Пули свистнули и угодили в стену прямо за его спиной. А затем послышался топот. Константин рванул с места, спешно захлопнул дверь. Приближающиеся грохот и скрежет дерева заставил его инстинктивно пригнуться, а ноги сами понесли его на балкон. Оглядываясь на еще невидимых преследователей, которые медленно наступали сзади, Чернов дернул на себя защелку и, скооперировавшись, уже собирался сигануть со второго этажа. Когда неожиданно слева раздался свист. Константин на рефлексе обернулся и в эту же секунду получил удар прикладом. Сознание помутнело за секунду. Как рубильником щелкнули. Раз – и свет перед глазами потух.

***

      Очнулся Чернов от того, что Самара довольно ощутимо ударил его по щеке. Все его тело гудело, к горлу подступала тошнота. Глаза удалось разлепить с огромным трудом: казалось, будто в них песка насыпали. Осмотревшись, бизнесмен понял, что находился он в своем же подвале. Хотел машинально пошевелиться, но понял, что прикован к трубам.       – Тебе же сказали, Костик, что дела мы решаем мирным путем. Всего лишь следовало поделиться, как бог велел. Что же ты, глупый, не послушал? – нарочито приторно произнес Саша, склоняясь над ним. И тут же его правый хук вышиб из губ Чернова струю крови. Апперкот левой в челюсть на миг оглушил. Космос, сидевший напротив на стуле все то время, пока он не очухался, перекидывал из одной руки в другую свой ТТ-шник. Его глаза блуждали по лицу Чернова острым лезвием, и тот будто действительно физически ощущал боль от этого взгляда. Задыхался, потому что его галстук был до невозможности сильно утянут и тоже завязан на трубе, к которой его приковали. Витя расхаживал из угла в угол, похлопывая по ладони тяжелым гладким металлом биты, Самарин щелкал магазином автомата. В грозно повисшей тишине подвала этот звук эхом отражался от стен, нервируя, как капля, методично капающая на темечко, и заставляя трястись поджилки. Это конец. Это определенный конец. Чернов вдруг нервно, почти истерически засмеялся, и из его рта вырвались кровавые слюни, орошая бетонный пол под скрюченными ногами.       – Че, убивать меня пришли? Ну давайте, суки малолетние, давайте!       – Да ты не спеши, родной, чего ты? – оскалился Белый, перебирая в руках кипу бумаг. – Вечно ты спешишь... С любовником жены не разобрался, поспешил. С делами не разобрался, поспешил. И сейчас подохнуть спешишь. Не, так дело не пойдет. Мы же с тобой еще не поговорили толком, – его ледяной взгляд вперился во влажные красные глаза Константина. – Вот интересно узнать для начала, чем тебе клуб-то наш помешал? Чернов молчал. Жевал до боли и без того разбитые губы. Слизывал кровь, глотал вместе с комками соплей. Белов тяжело и устало вздохнул.       – Самар, он не хочет говорить. Что-то с глухим звоном стукнуло. Чернов резко обернулся на звук, в ужасе глаза округляя, когда Лев крепко обхватил его пальцы, вооружившись плоскогубцами.       – Не обижайся, Костик. Так-то он добрейшей души человек. Но сам понимаешь – работа нервозная. На весь подвал разнесся душераздирающий вопль – два ногтя были резко оторваны от мяса. И скинуты прямо около колен Чернова. Боль и вид всего этого скрутили желудок в тугой комок, и Константина снова вырвало. Кроваво-желтые сгустки залили вырванные ногтевые пластины и его брюки. Хотелось реветь белугой и чтобы его уже просто пристрелили. Но весь вид бригадиров уверял – это только начало.       – Да, с психикой тоже беда, как и с речевым аппаратом, – Белов тоскливо промычал, кивнул Пчёле. Тот отставил биту, вооружился ведром с ледяной водой и плеснул все его содержимое в морду Чернова. У того все мышцы лица свело. – Самар, он немного в ахере. Давай, может, чуть гуманнее? Самара шмыгнул носом, равнодушно пожал плечами. Чернов, с трудом разлепив влажные глаза, скривился от предчувствия очередной боли, губы его трусливо выгнулись, задрожали, когда он увидел, как Лев перекатил в зубах длинную швейную иголку, а затем выплюнул ее прямо себе в пальцы. Фейерверк мата и болючего крика снова прогромыхал в ушах бригадиров. Рука Чернова затряслась, затряслись и иголки, всаженные под ногти.       – М-м-мрази... – он гортанно ревел и сыпал проклятиями, сплевывая остатки рвоты с уголков губ. – Эссесовцы ёбаные... Космос ощутил, как его губы изогнулись в улыбке. Он не мог ее контролировать и не хотел. Единственное, что он хотел – это узнать, где Рита. Не подозревая, что он буквально сидит над ней. Саша присел на корточки напротив Чернова, старательно избежав рвотные массы, и поддел его подбородок стволом автомата. Что ж, когда около твоей глотки находится дуло огнестрела, оказывается, и мысль о том, что твои страдания кончатся пулей, вылетевшей из него, тоже страшна.       – Подписывай, сука. Лучше подписывай, пока есть чем. Пчёлкин с хрустом отцепил вторую руку Чернова от наручников, вставил в его пальцы шариковую ручку. Нарочито добро ухмыльнулся.       – Полюбовно, а, Костик? У тебя сейчас есть все шансы даже выжить, если будешь чуточку сговорчивее.       – Ты сегодня сама гуманность, Виктор Палыч, – осклабился Саша.       – Стараюсь. Ну, Костик, – Витя похлопал его по редеющей шевелюре, – давай, шевели культяпками, не задерживай ни нас, ни себя. Чернов сквозь влажную пелену перед глазами разглядел инициалы и фамилию Пчёлы на бумагах и сам не понял, что в нем взыграло – страх, горечь или гнев, но не здравомыслие точно. Потому что он вдруг хрюкнул, набирая воздух, и харкнул вязкой кровавой слюной прямо в лицо Пчёлкина. И вдруг испуганно взглянул на него. Глаза Вити налились кровью, верхняя губа нервно дрогнула. Небрежно смахнув с лица слизь, он рыкнул, и его кулак впечатался в лицо бизнесмена. Послышался хруст. Константину казалось, что по его лицу проехал товарный поезд. Он мучительно застонал. Белый с шумом втянул воздух сквозь зубы, картинно выражая неловкость перед Черновым.       – Пчёлкин у нас как раз невоспитанный. Буйный очень. Ну ты не обижайся. Это я забыл предупредить. Космос, весь этот процесс сидевший молча, не выдержал затянутости представления. Резко вскочил, вытянул из-под себя стул и, успел только Белый отшатнуться, со всего размаха приложился крепким деревом по голове Чернова. Стул хрустнул и рассыпался на две равные половинки. Жаль, что не черепная коробка этой мрази.       – Кос!       – Заебало! – рявкнул он, ощетинившись на своих же пацанов. У него душа горела не за бумажки и не за то, что будет с его бизнесом. Его интересовала Рита. Всего лишь Рита! Он с хрустом переломил ножку стула и подставил зубчатый конец к глазам Чернова. – Где Марго?! Где она, мразь?! У Константина не было сил, однако брови его все же смогли взлететь вверх, а заплывающие глаза отразили спектр удивления и догадки всего за пару секунд.       – А-а-а... – он захрипел, закашлялся. – Так это ты... – и вдруг заржал низко, булькая кровь, глядя на Белого. – Так вот, чью шкуру выгораживал Сашка Николаич. Дружка своего лучшего! А зря... Зря... – его глаза, отдающие лихорадочным блеском, скользнули по рукам Самары, Пчёлкина и Белова. На безымянных пальцах у всех троих в тусклом свете поблескивали обручальные кольца. – Когда ваших женушек трахнут – может быть, даже он – тогда поймете. Все поймете. И сами захотите с этого сученыша шкуру живем снять.       – Заткнись! – проорал в его лицо Холмогоров.       – Что-о? – кажется, крик Космоса только подзадорил Чернова. Он не видел в этом долговязом черном вороне угрозы. Он видел только жалкого осеменителя. – Не присунул еще ни одной? Вот бабе этого, например, – и едва заметно, насколько сил хватило, кивнул на Пчёлу. – А то приглядись, может, во вкус войдешь. Вдруг у тебя фетиш на чужих жен? Витя нервно почесал мизинцем бровь, зашипел от одного лишь упоминания о Женьке, и снова саданул кулаком по расквашенной роже Чернова. Тот только сипло хохотнул. Космос вжал деревяшку в горло бизнесмена, едва держась, чтобы не вонзить щепки со всей силы в дряблую кожу.       – Если не скажешь, где она, я вгоню эту ножку тебе в кадык и раздавлю твою башку, – каждое слово шипучее. Чистый яд. – Не самая красивая смерть, не говоря уж о том, какой позор быть убитым стулом! – тишина в ответ. Тишина, раздражающая каждое нервное окончание. Кулак налился свинцом и наотмашь заехал по щетинистой щеке. – Говори! – удар. – Говори! – удар. – Говори, сука ты старая! Говори!       – Он сейчас вырубится, – сухо констатировал Самара, играясь с пассатижами и поглядывая на состояние Чернова.       – Мне похуй! Говори, блять!       – А тебе... разве не... передали? – балансируя на грани сознания, Чернов позволил себе юродствовать. – Сбежала ведь. С любовником. За бугор.       – Врешь, сука. Бизнесмен обнажил окровавленные зубы.       – Врать хорошо у нашей милой Ритуси выходило. Расстроился? Ха-а, по глазам... по глазам твоим блядским вижу – расстроился. Нашла себе хуй побольше. Такое... бывает. Скажи, а на тебя... она сразу... запрыгнула? Или... поломалась, как целочка еще пару... дней?       – Где. Она? Чернов продолжал безумно ухмыляться, будто уже игнорируя кровь, затекающую в глаза. Космос почувствовал, как его щеки заливает жаром. Хотелось потереть их пальцами. Сумасшествие какое-то. Он выпрямился. Рука его сжала ТТ-шник. Щелкнул предохранитель, палец зажал спусковой крючок. Белый успел что-то гаркнуть ровно в тот момент, когда раздался выстрел.       – Блять, Кос! Космос не мог заставить себя отвернуться, смотрел на полусогнутое простреленное колено Чернова. И упивался его почти агоническим ревом.       – Где Рита? – голос его абсолютно ровный, без эмоций. Чуть глуховатый. Снова щелчок. Белый схватил Холмогорова за плечо, шепча остановиться, но Кос только зло одернул свою руку и снова зажал спусковой крючок, целясь во второе колено бизнесмена.       – Где Рита? Спрашиваю последний раз. Тишина измывающаяся. Витя уже не наблюдал, только закурил, прислоняясь к кирпичной стене, вжимая затылок в камень. Глаза его гуляли по темному потолку и не дрогнули, когда раздался второй выстрел. Судя по крику, не убил. Только прострелил вторую коленную чашечку.       – Я... – на трясущемся вдохе, грозившемся стать последним, прошипел Чернов: – Я исполнил... её последнее желание – остаться... в этом доме. Пчёлкин поймал настороженный взгляд Самары. Казалось, даже было видно, как в его голове сумасшедше быстро закрутились шестеренки. Космос уселся на корточки перед Черновым. Дуло ТТ-шника уперлось прямо в середину его лба. Губы Холмогорова теперь тоже дрогнули в хищном оскале.       – Нет. Не угадал. Это я исполню её последнее желание. Пуля раздробила черепную кость. И лицо Космоса оросила кровь. Он зажмурился, слыша, как резко обвисает вмиг обмякшее тело Чернова. Как сматерился Белый. Желваки его заходили.       – Где она... пацаны? – прошептал он, ощущая, как кровавый сгусток пикирует вниз к его губам. Кос сорвался с места, бросился к одному из наполненных водой вёдер, зачерпнул трясущимися руками ледяную воду и спешно умыл пылающее лицо, стараясь не смотреть, в каком месиве его ладони. Стянул с себя пиджак, насухо утер щеки и только тогда глаза открыл. Бригадиры молча смотрели в них. И ничего здорового и хорошего в его радужках не видели.       – У меня... – Самара прочистил горло, оглядев каменных Пчёлу и Белого. – Есть одно предположение, но я не уверен, что ты... готов. Кос ощущал, как клацает нервно его челюсть. Кости пробрало морозом, хотя в подвале было нестерпимо душно. Душил еще и запах рвоты и крови. Он прислушивался к своему внутреннему голосу и с ужасом понимал, что Рита правда здесь. Но не живая. И от этой мысли подкашивались ноги.       – Говори, – постарался сказать как можно увереннее, но не вышло. Голос его предательски дрогнул, как дрогнул и подбородок. Самара никогда не думал, что говорить о своих предположениях может быть так тяжело. От озвучивания своих домыслов парня отвлек приглушенный рык мотора. Его через секунду расслышали и остальные бригадиры, и, как по команде, сорвались наверх. Лев выбежал на свежий воздух первым и первым же заметил, как их "Мерс" медленно трогается с места. Самарин буквально полетел к воротам, щелкая пистолетом. Затормозил резко, прицеливаясь. Главное, чтобы свезло. Он прищурился, разглядывая округлившиеся глаза того, кто сидел за его рулем. Свист шин смешался с залпом. Лев подбежал к машине, дернул на себя дверь. Володя, верный пес Чернова, стонал, сжимая раскуроченное пулей плечо. В его боку тоже зияла рана. Живучий гад. Схлопотав пулю в гостиной, он едва пришел в себя и едва нашел силы выбраться из дома. Но выбраться за пределы участка так и не получилось. Самара выстрелил филигранно. Когда рядом с ним поравнялись Пчёлкин и Белый, Володя только откинулся головой на мягкий подголовник сидения и с мольбой в глазах посмотрел на Самарина.       – Я все расскажу, только... не добивайте...       – Жена Чернова, – не теряя времени, задал вопрос Белый. Володя понятливо кивнул. – Что с ней?       – Убили...       – Куда спрятали тело? Вопрос им задан жестко – в лоб, и верзила растерялся, не решаясь открыть правду и не зная, как выкрутиться. Но сообразив, что Чернов мертв и бояться ему некого, запинаясь, начал:       – Богом клянусь, я в этом не участвовал! Только стукнул хозяину, что его баба... залетела... Он же ее не пёр давно... Бригадиры спешно переглянулись и тут же оглянулись разом втроем, когда увидели, что Космос стоит прямо в нескольких шагах от автомобиля. Бледный, как мертвец. И оглушенный новостью.       – Чернов ее со своими... Ну... Это они ее... а кто... не видел. Правду вам говорю... Святой истинный крест! Он перекрестился и, не выдержав напряжения, Самара, напустив маску равнодушия, нетерпеливо его перебил:       – Говори, куда спрятали труп!       – Точно не знаю... видел, ее потащили... в подвал. А оттуда... вышли одни... Потрясенные парни встрепенулись.       – Где в подвале?! Говори уж до конца: ты ведь все там знаешь! Амбал мучительно колебался, но все же решил открыть правду:       – Говорю же – я ничего не видел... Но там была... открытая опалубка под компрессор... Туда и закатали, наверно.... Больше некуда... Космос сорвался с места и ломанулся обратно. Белый хлопнул Самару по плечу, указывая ему на убегающего друга, нащупал в кармане сигареты и нервно закурил, с шумом выдыхая сизый дым. Скосил глаза на мрачного Пчёлкина и чуть заметно только для него кивнул: "разберись". Витя даже не знал, что хуже – избавляться от последнего человека Чернова, беря на душу еще один грех, или же находиться в эту секунду рядом с Космосом, который – даже сомневаться не надо было – сейчас метался по подвалу обезумевшим зверем. Когда он наконец осмелился спуститься в подвал, Кос уже долбал бетон отбойным молотком. Самара, скрепя сердце, помогал, а вот Белов, искренне обеспокоенный состоянием лучшего друга, пытался прекратить это безумие. Пнув очередной окурок мыском ноги, он крепко перехватил резонирующие от дробилки плечи Холмогорова и с силой потянул его назад:       – Кос, не надо, – в его тоне здравомыслие. Страх. Ничем не прикрытый. И даже боль. Боль за него. – Остановись, Кос! Пчёл, помоги! Витя только шаг успел сделать, когда Космос прописал Саше по лицу. Не хотел, но так вышло, потому что оттащить его было глупой затеей. Либо он продолбит этот бетон и разнесет от увиденного все вокруг, либо он все равно продолбит и разнесет не только подвал, но и Белова за то, что попал под горячую руку.       – Отвали нахрен, я сказал, блять! Белый только до боли сжал скулы, раздувая ноздри разбитого носа. Пчёла молча протянул ему платок. Не влезал. Мат дрожащим голосом и удары отбойного молотка – вот и все, что было слышно сейчас. Нескончаемо тяжелый вечер перерос в невыносимую ночь, когда общий вздох Холмогорова и Самары возвестил о страшной находке. Лицо Коса исказилось от боли, он громко застонал, схватившись за сердце, и упал на четвереньки, вцепляясь в мертвецки-серую худую руку Риты. И вдруг заорал. Истошно. Жутко. На разрыв аорты. Это был самый страшный крик отчаяния, который остальным бригадирам приходилось слышать в своей жизни. Начав с самой высокой ноты, какую позволило охрипшее горло взять, Космос постепенно спускался все ниже. В этом крике, кажется, было всё. Витя ощутил, как у него заслезились глаза. Он скрыл лицо в похолодевших ладонях, глухо простонал в них. Видеть то, как вечный весельчак и балагур Холмогоров сейчас разрывает связки от боли, глядя на передавленный труп любимой женщины, – было выше каки-либо сил.

***

      Проводить Маргариту Чернову в последний путь пришло всего шесть человек: все бригадиры и одна единственная подруга. Света, когда узнала правду, все дни проходила мумией, только сказала Космосу, что убитую нужно обязательно подзахоронить к ее погибшим родителям. Все дни до самых похорон она не проронила ни слезинки, но зато теперь, возвышаясь над могильным холмиком, утопавшим в цветах, Светлана не могла остановиться. Слезы уже душили ее, но она не могла оторвать глаз от Ритиной фотографии. Держал ее Космос. Или сам держался за нее. Он не понимал. Такой замогильной тишины даже на кладбище никто не слышал никогда. Каждый из присутствующих будто боялся посмотреть другому человеку в глаза. Речей никто не говорил.       – Надо идти, Кос... – в полтона, боясь будто чем-то спугнуть друга, произнес Пчёлкин. – Пожалуйста, идем... Однако Холмогоров продолжал стоять, будто ничего не слыша и не видя, кроме овала с изображением Риты. Его глаза застилали слезы. Светлана погладила парня по предплечью и ласково позвала:       – Космос, идемте. Нельзя вам больше...       – Вы знали? – сухо сглотнув, прошептал он. Света замерла, облизывая пересохшие губы. – Вы знали, что она ждала ребенка? Сказать было невыносимо. Но и молчать – еще хуже. Потому что Светлана винила в произошедшем с лучшей подругой только себя. Это ведь она надоумила Маргариту отказаться от Холмогорова. Наладить отношения с Костей. Выдать беременность от него. В прочем, всех подробностей разговора Черновых и произошедшей трагедии не узнает никто – оба ненавидящих друг друга супруга унесли эту тайну в могилу.       – Я виновата перед вами. Космос тягуче и болезненно простонал, жмурясь. Он царапнул ногтями себя по лицу, зарылся пальцами в волосы.       – Кто виноват – уже наказан... – глухо прошептал сквозь пятерню. Светлана даже не стала переспрашивать и уточнять. Она знала мир этих двух мужчин, с которыми имела связь Рита. Она знала, кто и как здесь наказывает друг друга. Сердце больно заныло. Света сжала грудь, страдальчески замычала.       – Идемте, Космос. Прошу вас. Стоять на месте было больно, смотреть на могилу было больно. Еще больнее было осознавать, что Рита вот тут, перед ним. И всегда будет тут, не сбежит никуда. И ничего больше не скажет никогда. Она навечно останется на этом месте. Похороненная дважды. Похороненная не одна. А с его ребенком. Навсегда. Светлану отвезли до дома в полной тишине. И от ее подъезда уезжали в полной тишине. Космос смотрел в одну точку, потягивая из горла бутылки водку. Даже не жмурился, потому что, кажется, вовсе не чувствовал вкуса и градуса. Рядом сидевший Пчёла боялся даже глядеть на друга. Самара тоже, но ему было куда смотреть – на дорогу. Саша выкурил за всю поездку до клуба целую пачку. Тоже молчал. А что вообще можно было сказать? Обвинять Космоса было теперь глупо и бесполезно абсолютно во всем. Он и так, если и был в чем-то виновен, уже наказан судьбой. И потом упрекать в любви было низко. Особенно – когда любовь умерла. Во всех смыслах. Холмогоров, пошатываясь, вывалился из машины, на негнущихся ногах поплелся следом за парнями. Сегодня им нужно было принять новое здание клуба, в котором теперь предстояло заново открывать спортивный комплекс. Верные и надежные пацаны трудились здесь уже неделю.       – Саш, – на пороге их встретил Руслан, – все пучком. Осталось еще два зала, и в принципе можно звать спецов.       – Отлично, – прохладным тоном отозвался Белый. – Показывайте. Бригадиры шагали за Русланом, кивали, отмечая оперативность своих людей.       – Вот тут только полная задница, – раздосадованно объявил помощник, показывая еще неомытый и неочищенный зал. – Здесь одно говно мышиное...       – И че, мне мышей позвать, чтоб они за собой убрали? – поморщился Белов. – Вызывайте бригаду, пусть обрабатывают... Для Коса все разговоры были белым шумом. Он только черной тенью вышагивал за друзьями, заливая в себя остатки водки. И лишь одно заставило его будто очнуться – когда один из помощников нагнал его и аккуратно протянул Ритину сумочку. Её вместе с её телом люди Чернова кинули в опалубку.       – Космос Юрич, как просили. Холмогоров в ответ всучил пареньку пустую бутылку, легонько отпихнул его от себя и раскрыл сумку. Пусть и перемятую, но еще живую. Внутри помимо разбитого зеркальца, раздавленной губной помады и салфеток лежали сложенные вчетверо бумажки. Пчёла остановился, оглянулся на Коса, потому что тот отстал от их каравана. Неспешно приблизился к другу, сосредоточенно глядя на содержимое бумаг. Договор дарения.       – Чего это? Откуда? Космос глухо промычал, выдыхая с рычанием. Видимо, это единственное, что успела сделать для него Рита. Витя принял из его рук документы, быстро изучил содержимое. Маргарита успела оформить дарственную на Холмогорова. Часть доли в уставном капитале ее бизнеса с Черновым теперь законно принадлежала Космосу.       – Ну... Чернова, – покачал головой Пчёла. Продолжать речь не стал, но на загривке сознания промелькнули уважение и даже благодарность к покойной. Если отбросить состояние и чувства Космоса и взглянуть на произошедшее с холодным разумом, это был Ритин посмертный откуп за все те ужасы, с которыми пришлось столкнуться бригадирам из-за нее. Космос бродил по новому помещению весь оставшийся день. Отвлекался, как мог, даже помогал пацанам расчищать один из залов. Трудотерапия сейчас была необходима, чтобы не сойти с ума. В свою одинокую квартиру он поехать не мог. Ловя себя на страшных мыслях, сам же себя и останавливал, чтобы не сорваться никуда из этого помещения. Пусть это будет его добровольная каторга. Пусть...       – Ну че, скучали, орлы? Дружный одобрительный гул прокатился по залу, заставляя и Космоса, отдыхающего на матах, поднять голову и увидеть в арочном проеме Активиста. Черт возьми, но у Холмогорова, кажется, промелькнула тень улыбки на лице. Он, чуть покачнувшись, встал и двинулся к другу навстречу с раскрытыми объятиями, но Кирилл вдруг прописал ему смачный апперкот. Кос, попробовав языком горечь удара, слизал хлынувшую кровь и мрачно усмехнулся.       – Ладно, за дело. Головин сжал челюсть, ощутив от Холмогорова стойкий запах алкоголя. Он не знал. Он просто не знал, поэтому гневно мерил его взглядом. Ничего за все это время, пока он провалялся на больничной койке из-за как раз-таки Космоса, не поменялось. Друг так же ходил унылее тучи и бухал, как черт, из-за этой стервы.       – Дай угадаю, она опять свалила и... Кос стер рукавом черной рубашки кровь с губы и неопределенно покрутил головой.       – Да... Навсегда. Ее похоронили, Кирюх. Активист окаменел. Молчал. Только вздувшаяся на виске вена говорила о том, что он жалел сейчас о том, что ударил его. И о том, что в привычном пренебрежительном тоне отозвался о Рите. Но он не знал. Никто из парней не успел сказать ему. Как никто из парней еще не знал, что Головин выписался на два дня раньше. А Космос едва заметно качался, будто из последних сил балансируя на грани между реальностью и начинающимся безумством.       – Она беременна была, – его нервная усмешка отозвалась холодком в груди Активиста. – От меня, прикинь?.. Это ведь я... Я б отцом стать мог, Кирюх. А он её... Сейчас, когда Холмогоров говорил эти страшные и болезненные фразы, стоя перед ним с закрытыми глазами, и он видел, как дрожат его губы, Кирилл чувствовал настоящую вину, которая раздирала его изнутри, словно бы там, в животе, в груди, в горле, корчилось от боли какое-то живое, отдельное от него существо, которому он не мог помочь. И он не нашел ничего лучше, как просто крепко обнять друга.       – Прости. Прости, брат. Они оба чувствовали себя виноватыми, хотя вины их в смерти неправильной, но безумно яркой и глубоко несчастной в душе женщины не было, как и не было оправдания жестокости Чернова.       – Поехали, м? – объятие затянулось, но Активист чувствовал, как необходимо это было Космосу. Ему необходимо было за что-то держаться теперь, чтобы не сорваться нахрен в пучину слабости, которой он подвергался уже не первый год. – Давай, приходи в себя, слышишь? – он ободряюще похлопал его по спине.       – Куда... поехали? Зачем? Будто в руках сильного Активиста был не здоровый двадцатитрехлетний мужик, а маленький мальчишка, у которого весь мир рухнул.       – К нам с Алёнкой. Ты что, думал, я тебя кину в таком состоянии? Хрен тебе.