Тени среди ветвей

      Талон замер.       — А ты не знаешь? Правда? Ни за что бы не поверил!       Но по его взгляду было ясно — не знает.       Он ничего не знает. Или думает, что не знает. События далёкого прошлого, произошедшие всего двадцать лет назад — это же такая мелочь.       Особенно когда не видел их лично.       — Ах вот оно что…       Кажется, кровавая ухмылка его всё же напугала.       — Теперь понимаю… Ты не понял, почему я здесь. И не можешь понять, для чего. Теперь мне понятен твой интерес… Ну что ж…       Даркин удобно лёг в руку. Лёгкий взмах — и можно бить.       — Когда-то давно, как и сейчас, впрочем, Ноксус использовал на войне детей. Правда, не в качестве воинов, а просто чтобы враги сдавались. Ведь никто не будет убивать шестилеток, да? Ты бы смог убить ребёнка? Скажи мне, скажи мне честно, ассасин. И скажи это себе, пока обдумываешь что-нибудь языительное в ответ.       Он не обдумывал ничего язвительного.       Действительно, армию обучали, и часто с 12-13 лет. Но шестилеток там парень никогда не видел. Слышал о подобном, конечно, но считал лишь болтовнёй противников императора.       — Так вот это не болтовня, умник. Это совсем не болтовня…       Ближе. Приблизить взгляд. Пусть он посмотрит на ярость. Ярость в красном пылающем и голубом отточнном льдом глазу.       Талон выдержал этот взгляд.       Неплохо.       — Ты когда-нибудь… — почти шёпотом, чтобы тот нервно сглотнул, -… когда-нибудь видел, как мальчики шести-семи лет пытаются драться мечом, который едва могут поднять? Когда-нибудь слышал их истошные вопли, когда их тонкие тела пронзают пики и из их глаз течёт кровь?.. А я видел! — рявкнул Каин. — А я видел… Как их пальцы судорожно сжимают меч… пытаются вытащить клинок из и без того смертельной раны… А потом их пальцы безвольно разжимаются, и пустой взгляд смотрит в дождливое ионийское небо… Не отводи взгляд, мальчишка! — рявкнул ассасин, резко повернув голову Талона и заставив снова посмотреть в глаза. Должно быть, смешение ярости и боли его напугало куда больше, чем кровь на собственном лице. — А потом ты идёшь сам… Зная, что не выживешь. Зная, что никогда не увидишь друзей… Хотя, почему никогда?.. Увидишь, конечно. Вот они — лежат рядом, цепляясь за ногу и просят добить. Хотя их боль уже давно убила тебя, не так ли? А разве может кто-то мёртвый помочь живым?       Парень сглотнул.       — Я — живая легенда, мальчик. Я — один из тех, кто выжил. И научился убивать, как вы сами просили. Убивать детей, женщин и всех ваших крыс, которых вы зовёте «гражданами». Понты и бесфкусная помпезность — приправленные кровью изрезанных детей в чужой земле… И я пришёл отомстить, ассасинчик. И если ты хочешь умереть — я готов драться с тобой. Потому что я умирать не намерен, — чеканка слов была куда болезненнее, чем удары мечом. — Потому что я выжил не для того, чтобы такие крысы, как вы, убили меня. Я пришёл убить вас. И если ты надеешься, что помешаешь мне…       Смех, терзающий ночную тишину, искусно оттенён светящейся красной рукой, чуть отсвечивающий кровавыми бликами на лицо воина и землю под ним.       — То ты умрёшь.       Тишина была пустой, как водные глубины ночью. Ни звука, ни всплеска, ни блика.       Только одни, мрачные и понимающие глаза изучали другие, кровавые и блестевшие жаждой жить.       — Я не сделаю этого, — сказал наконец Талон. — Я не смогу тебя убить.       — Понял наконец? — зловеще подался вперёд иониец. — Я об этом тебе сразу говорил.       Ноксианец не был готов к такому.       К чему он точно не был готов — так это к столь откровенной и бездушной, но живой и пульсирующей яростью душе, которая решила убить убийцу. И оспаривать это Талон не стал. В нём не было страха — но он понимал, что этот парень не сдастся ни ему, ни кому-либо другому.       — А ещё я понял, почему эта штука… эта кусторезка, скажем так, тебя не победила.       «ЧТО?!»       — Хмпф!       «Ты.»       — Рааст, тебя только что назвали кусторезкой, — ироничное и весьма обидное замечание. — Так и вижу: «Рааст — самая лучшая газонокосилка в мире! Косит и головы, и кусты! Два в одном!»       «Я ТЕБЯ УБЬЮ!!!»       — Не посмеешь. Ни ты, ни он, — тычок в сторону ноксинаца, — Ни кто-либо другой.