Шанс на спасение

~~~ Ночная дорога в Маньян относительно свободна для пятницы, но на ней, как и везде, с заданными интервалами расположены дежурные посты. К счастью, их никто не останавливает, и они добираются до поворота на городок без происшествий. - Ли Дон…Сик…сси… - Мы уже почти приехали. Джувон ведет себя просто идеально: надежно пристегнутый ремнем безопасности, он мирно спит практически все время в пути. Просто не верится, что именно этот парень с ослиным упрямством не желал покидать набережную, и потребовалось много терпения и даже пара крепких словечек, чтобы заставить его сесть в машину. Сейчас, проснувшись, но, разумеется, не протрезвев, он одной рукой держит бутылку, в которой осталось около трети виски, а другой трет глаза, не заботясь о чистоте пальцев. Может, если не мозги, то хоть его мизофобия отключается под действием алкоголя? Если она вообще есть. Нужно изучить и этот вопрос. - Это – мой автомобиль, - оглядевшись, объявляет Джувон. - Ага. Хорошая машина. Только великовата. Но, несмотря на размеры, маневренность отличная. - Почему я здесь? – недоуменно спрашивает он, очевидно, имея в виду то, что сидит на пассажирском сидении - Потому что ты пьян, - поясняет Донсик и зловеще улыбается, хоть в темноте этого и не видно. - А я тебя похитил. - Ты меня похитил? В контексте вопроса голос слишком спокойный, даже ироничный. - Считай, что так. - Хорошо. - Скоро приедем. Закрой глаза. Джувон послушно кивает, элегантным движением – безупречность во всем - поправляет браслет от наручников на своем запястье, обнимает полупустую бутылку и делает так, как ему сказано. Донсик умильно поглядывает на него всю оставшуюся дорогу. ~~~ Тащить мертвецки пьяного Хан Джувона до его элитных апартаментов, несмотря на лифт, было не просто чисто физически: он выше и куда тяжелее, даже с тем же отнюдь не хилым Чонджэ почему-то бывало полегче. Да и вообще волочить на себе упившееся бессознательное тело - это развлечение на любителя, каковым – откровенно и в самых грубых выражениях ему тогда всю дорогу напоминали спина и ноги – он не является. А вести под руку Хан Джувона, который просто находится в «кондиции», оказывается еще сложнее. Он передвигает ногами самостоятельно, периодически прикладывается к бутылке виски, которую, как и наручники – Донсик уговорил его снять их с руки еще в машине - по-прежнему держит крепко и категорически отказывается отдавать, но периодически спотыкается, опасно кренится то в одну сторону, то в другую, и останавливается перед всем, что кажется ему интересным. То есть практически на каждом шагу. Когда они наконец-то добираются до крыльца, Донсик практически готов спеть во весь голос куплет из единственной молитвы, которую помнит. Даже если такие пьянки не войдут в привычку, нужно уже основательно прибраться в саду и привести здесь все в порядок: Джувон не меньше пяти минут что-то разглядывал на статуе ангела, и хорошо, что старый садовый гном с отколотым носом, так пугавший в детстве Юён, совсем зарос травой. Впрочем, здесь их поджидает новая проблема. Донсик на протяжении нескольких минут тщательно похлопывает себя по карманам, вытаскивает их содержимое и раскладывает перед собой, а по итогу инвентаризации емко заключает: - Блять. Это определенно не было предусмотрено в Плане. - Что-то случилось? – спрашивает Джувон, до того безмолвно наблюдавший за ним. Тени, набежавшие на его лицо в свете тусклого фонаря, причудливо пляшут. - Похоже, я забыл ключи от дома в своей машине, Джувон-а. Мда. Такие промахи он допускал редко. Ой ли? Да ты в последнее время проебываешься почти на каждом шагу. - Ты не помнишь код? - У меня обычный замок. Сейчас, погоди-ка. Джувон несколько секунд сосредоточенно глядит на дверь, словно пытаясь понять, что это такое. Затем, видимо, решив, что оно, чем бы ни было, не заслуживает его внимания, переключается на более важный вопрос. Он оценивающе рассматривает свои игрушки и, наконец, делает между ними непростой выбор: убирает наручники в карман и отдает щедрую дань виски. Тем временем Донсик обходит дом, пробирается к кухонному окну и скептически его оглядывает. Если идти эти путем, то придется тяжеловато. Его бедро вряд ли одобрит такие упражнения, а красавец с длинными натренированными ногами слишком пьян, чтобы поднимать их так высоко, но в принципе, если что-то подставить, как следует подтянуться и сильно постараться, здесь можно пролезть и разбить стекло. В крайнем случае. - А подвал? – с воодушевлением предлагает Джувон, необычайно прытко следующий за ним по пятам. Неужели расстановка приоритетов между двумя заманчивыми занятиями - напиваться и вершить правосудие - его так воодушевила? Нет, все же его тяга к этому месту носит какой-то патологический характер. Как только они закончат со всей этой гребанной неопределенностью, нужно будет вплотную заняться этим вопросом. У Донсика уже имеются кое-какие соображения, которые непременно предусматривают использование оранжевого дивана. Ай, как же удобно там все обустроено, в самый раз для терапии. - Закрыто. По той же причине, что и задняя дверь, которую Донсик сроду прежде не запирал: к соседям, живущим тремя домами выше по улице, приехали дети и внуки, за неполные два дня успевшие продемонстрировать свой активный интерес к его заросшему саду. Не нужно долго искать корни этого интереса. Та семья была одними из тех, кто двадцать лет назад рьяно отстаивали версию его виновности в пропаже Юён. Некоторые не меняют своей точки зрения и слепой убежденности, даже после получения неоспоримого подтверждения ее ошибочности. В иное время Донсик не отказался бы устроить показательное шоу и поразвлечься, но сегодня он с самого утра планировал вернуться не один. Внезапно посетившая его мысль озаряет, как рассветный луч во мраке. Был запасной ключ на какой-нибудь «такой» случай. Мать всегда оставляла этот ключ, как он подозревал, для него, на случай, если он будет поздно возвращаться с гулянки, чтобы не тревожить отца. Родители всегда слишком снисходительно к нему относились. Хорошо, что у них с Юён была настоящая команда: он отвечал за безалаберность, она – за рассудительность, и всего этого с лихвой хватало на двоих. Позже, став хозяином дома, Донсик делал также и после замены замков, словно следуя негласной семейной традиции, хотя ему оставлять ключ было не для кого. Сам он, даже будучи совершенно по-свински пьяным, если не мог осилить крыльцо и лестницу, то всегда заползал в подвал и просто падал на диван. Та же Минджон, которая порой отсыпалась у него, тоже понятия не имела ни о чем таком. Кто бы мог подумать, что заветный ключ пригодится впервые, когда он приведет домой своего парня, пьяного в стельку. Своего? Целиком и полностью. Донсик хмуро обдумывает дерьмовую – и глупейшую - ситуацию. Ключ совершенно точно должен быть где-то здесь. Но он уже много лет не то чтобы им не пользовался, даже не проверял сохранность. Интересно, он совсем проржавел? Где же он, черт подери? Донсик наклоняется и наугад шарит рукой в сухой прошлогодней траве, сбившейся за сложенными у двери грязными досками из оранжереи, а Джувон, поставив рядом бутылку, наблюдает за ним. Небрежно прислонившись плечом к стене, с этим легким любопытством на лице он выглядит весьма элегантно. С первого взгляда и не скажешь, кто из них двоих всего каких-то пару часов назад блевал себе под ноги на набережной. - Что ты делаешь? - Ищу ключ, чтобы обойтись без взлома. - Зачем тебе взламывать дом? - Потому что иначе мы никак не попадем внутрь. Почти распластавшись на крыльце и прижимаясь лицом к мокрым доскам, Донсик просовывает руку настолько глубоко, насколько возможно, и, наконец, нащупывает край полиэтиленового пакета. Есть! Джувон молчит, сосредоточенно осмысливая громко задекларированное преступное намерение. - Это – противозаконно, - грустно заключает он и бряцает наручниками. - Мне придется тебя арест… арестовать. Серьезно? Пьяный инспектор Хан Джувон – это мило и чертовски горячо. Пьяный инспектор Хан Джувон, который пытается исполнять должностные обязанности, - это мило, горячо, забавно, но отвлекающе. - Попробуй, - бормочет Донсик, всецело сосредоточившись на попытках выудить ключ из узкой щели. Но Джувон воспринимает это по-своему, так, как обычно происходит у тех, у кого поток сознания приоткрывается под влиянием спиртного. - Нет, пожалуйста, не делай этого, - почти стонет он, бросается к нему, наваливается сверху, прижимается сзади и обхватывает его руками за плечи. – У меня есть наручники, но… Но я не хочу тебя арестовывать. Я сделаю это вместо тебя. Я все сделаю сам. Я упаду в ад. Но только не снова арестовывать тебя… Пожалуйста… Я не позволю. Никому и никогда не позволю. Ага! Похоже, Голубой Джонни решил взять реванш. Итак, 1:1. Кольцо рук сжимается все сильнее, это уже не объятие, а мертвая хватка питона, душащего добычу. Донсик изворачивается, оказывается лицом к Джувону, и его сердце сдавливают невидимые беспощадные тиски. Джувон пытается казаться серьезным, он поджимает губы и сводит брови, но лицо его искажает гримаса, которую просто нельзя интерпретировать ошибочно. Сколько же в тебе этой боли. - Ащщ, не нужно так волноваться, - успокаивающе говорит Донсик своему принцу и вытирает одинокую слезу, стекающую по его щеке. - Просто выключи на время инспектора Хана. - Выключить инспектора Хана? – недоуменно моргает тот и хмурится. - Но если не он, кто-то другой тебя арестует. Я не допущу этого. В качестве подтверждения Джувон решительно берет его за руки и сводит их вместе. - Не придется, - усмехается Донсик. - Это – мой дом, я могу его взламывать сколько пожелаю. Мыслительный процесс буквально отражается на красивом лице, и ужасно хочется запечатлеть это. Разумеется, чтобы потом дразнить этого умника при каждом удобном случае. Джувон оглядывается, словно только осознав, что находится в знакомом месте. Этот Джонни все же не промах. Не мог же он за год все позабыть? О, нет. Такое не забывается. - Твой? Но почему ты взламываешь свой дом? Потому что кретин. Бля. Хан Джувон, даже будучи пьяным, умудряется его уделать. Что ж, ваше надравшееся высочество, теперь и у нас с тобой счет равный. Хотя днем солнце отрывалось вовсю, по всем признакам ночь обещала быть холодной, даже морозной. Сейчас становится ясно, что народные приметы не врут. Общенациональный метеорологический прогноз, предупреждавший о «значительном потеплении» которую неделю подряд, всерьез воспринимают только полные идиоты. Изо рта идет пар, руки Джувона на ощупь просто ледяные. Несмотря на то, что Донсик сам уже подрагивает от холода, он берет его ладони в свои, растирает и на какое-то время прижимает их к груди. - Ай, ты совсем замерз. Побудешь в машине, пока я разберусь здесь? Джувон вырывается и с силой хватает его за предплечья, будто утопающий – за последнюю надежду на спасение. - Нет. Не прогоняй меня. Это кто кого прогнал. Донсик мрачнеет и качает головой. Не время для приступа меланхолии. Нужно срочно что-то предпринять, если не с помощью запасного ключа, то попытаться каким-то образом пролезть через окно или рассмотреть альтернативные варианты. Он меньше всего хочет, чтобы кто-то видел Джувона в таком состоянии, и дело здесь вовсе не в глупой ревности и даже не в Плане: помешанному на совершенстве и самоконтроле парню будет чертовски некомфортно проснуться в абсолютно незнакомом, чужом месте, зная, что посторонние люди видели его в таком нелицеприятном формате. Блять, да это никому не понравится. Но если выбирать… Джихва вряд ли обрадуется им посреди ночи, но и наверняка не выставит вон, хотя потом беспощадным поддразниваниям не будет конца. А еще есть Джэи, которая возможно – абсолютно точно - будет более любезной. И рассадник городских сплетен - мотель. Но попасть домой все же предпочтительнее. - Джувон-а, здесь становится совсем холодно, - он нетерпеливо изворачивается в стальном захвате своего принца, у которого есть все шансы стать ледяным в прямом смысле этого слова. - Нам очень нужно побыстрее оказаться дома, внутри. Там нас ждет горячий чай и теплая постель. Ты ведь хочешь согреться под одеялом, верно? - Да, - подумав, согласно кивает тот, все еще крепко держа его. – Я могу согреть тебя. Можно… поиграть. Последнее произнесено почти шепотом, даже как будто с опаской. На лице Джувона проступает недовольство и недоумение, а пальцы одной руки касаются губ, словно те своевольно нарушили какой-то запрет, но спустя пару секунд с поистине дьявольским проворством вновь вцепляются в него. Донсик непременно умилился бы, будь здесь для этого чуть потеплее. Знал бы ты, что предлагаешь. Кхм. Нет, вообще-то, он сам предпочел бы именно такой способ. Определенно, ту игру, при которой они оба будут голыми и в одной постели. Но вряд ли в почти наивном предложении подразумевалось именно это. - Я понимаю, что ты не наигрался в детстве, но сейчас не до того. Джувон хмурится пуще прежнего, но удерживает его крепко. Все же для парня, вылакавшего добрую часть бутылки виски, он держится вполне прилично. Даже строго. Неприлично, раздражающе стойко. Ай, если бы погода благоволила, Донсик непременно согласился бы поиграть. О, он вдоволь поразвлекся бы и проверил степень этой выдержки, а на утро – глубину смущения, на которую неизбежно ухнет инспектор Хан Джувон. Интересно, это будет глубже Марианской впадины? - Я не ребенок. Я тебя… Мы с тобой… Мы… Что, уже логический тупик? - Трахались? – весело подсказывает Донсик, рассчитывая вывести его из равновесия и получить свободу, не прибегая к физическому противоборству. – Да, было дело. Глаза Джувона распахиваются, словно он услышал что-то невообразимое. Пока он мучительно придумывает ответ, Донсик освобождается из захвата и легонько треплет его за щеку. - Я найду запасной ключ, а ты пока веди себя хорошо. Будь послушным и постой смирно буквально пару минут, пока я справлюсь с замком, идет? В глубине темных, уже спокойных глаз вспыхивают хулиганские искорки, Джувон прикусывает губу, с вызовом приподнимает подбородок и мотает головой из стороны в сторону так решительно и интенсивно, что его все еще уложенная челка взметается вверх. - Нет. Ты все же напрашиваешься на то, чтобы я тебя отшлепал, Джувон-а. - Ладно. Тогда я тоже буду вести себя плохо, - кивает Донсик, надвигаясь на него с самым угрожающим выражением лица, которое он только может изобразить для этого очаровательного пьяного придурка. Черт с ним, с собачьим холодом, все же с Чонджэ и другими, даже с Хемином не было и вполовину так уморительно. А на случай простуды у него есть рецепт того хитрого авторского средства Нам Санбэ. Джувон моргает, пятится дальше и дальше, пока не упирается спиной в каменную стену. Оказавшись в западне со всех сторон, он ведет себя странно: облизывается и закрывает глаза. - Ты сам напросился, - шепчет Донсик, подходит почти вплотную, берет его голову обеими руками, чуть наклоняет и легонько кусает за кончик носа. Когда он с улыбкой отстраняется, Джувон осторожно приоткрывает один глаз. Бровь скептически изгибается, нижняя губа обиженно выпячивается, совсем слегка, едва заметно, но так и хочется втянуть ее в свой рот и царапнуть зубами. - И это все? Эй, почему этот мальчишка выглядит не испуганным, а недовольным? - Тебе этого мало? А что же еще требуется? - По-настоящему. «Я хочу, чтобы у нас все было по-настоящему». Нет, он же не может иметь в виду… Ладно, шутки в сторону. Донсик мог бы придумать уйму недетских игр, но исключительно с трезвым Хан Джувоном, который будет понимать, что делает, с кем, и не заявит утром, что его заставил Голубой Джонни. Тем временем Джувон, не дождавшись ответа, бросается к нему, сгребает в охапку и неуклюже прижимается губами к его губам. Донсик хочет его оттолкнуть, но, как только ощущает движение губ, понимает, что банально не может этого сделать. Просто не может. И дело не в языке, почти насилующем его рот. И когда он успел там оказаться? Поцелуй с привкусом дорогого алкоголя. Глубокий, жадный, жаркий, невозможно горячий. Такой, о котором Донсик так мечтал. Их первый поцелуй после разлуки. Языки сталкиваются и сплетаются, скользят, трутся друг о друга, и от этого вскипает кровь, а весь холод мгновенно, безнадежно рассеивается. Будь они оба чуть более устойчивыми, поцелуй у них наверняка получился бы более долгим. Но Донсик, внезапно получив то, о чем так долго фантазировал, полностью отдается ощущениям, а Джувон в своем рвении почти наваливается на него, его ноги подкашиваются, и они едва не скатываются с достаточно широкого крыльца. - Эй, давай полегче, - смеется Донсик, цепляясь за стену одной рукой, а другой удерживая своего опасно покачивающегося пьяного инспектора. Неприлично соблазнительного пьяного инспектора. – Поцелуи – это здорово, а вот переломы – совсем не весело. И я не потеряю над собой контроль. Ведь мяч под названием «Ответственность» сейчас на моем поле. У нас и так все слишком сложно. - Ты не хочешь меня целовать? Это правильно. Я… Ведь я… Судя по дрогнувшему голосу, приступ самобичевания вновь опасно близок. Да что за черт? - Ай, Джувон-а, очень хочу. Но когда ты будешь трезвым и не пожалеешь об этом. - Я не пожалею. Несмотря на уверенный тон, Джувон держится на ногах все менее твердо: алкоголь стремительно отбирает контроль над телом. Донсик не позволяет ему сесть – «слишком холодно, ты простудишься» - но помогает опереться о стену и, отойдя назад, чтобы убедиться в его устойчивости, пошатывается сам. - Гляди, что ты со мной делаешь: от одного твоего поцелуя я сам захмелел, - усмехается он. – А прямо сейчас стой смирно, иначе я никогда больше не буду тебя целовать. - Ты лжешь, - надменно вскидывает голову Джувон. Ну и ну, вы только поглядите: эта пьянь еще умудряется с ним спорить. - Проверим? – сухо спрашивает Донсик уже без тени улыбки. На этот раз угроза действует как надо, куда эффективнее нудных и долгих уговоров: Джувон несколько раз кивает и даже отодвигается от заманчивой бутылки. Это и смешно, и хочется сграбастать этого невозможного дурака и зацеловать так, чтобы он запомнил этот поцелуй до конца жизни, хочется сыграть с ним во все детские игры, а затем во все взрослые, но Донсик стойко держит себя в руках. По крайней мере, мы выяснили, что ты очень не против целоваться со мной, инспектор Хан. Ощущения предельно странные: что-то давно забытое или не происходившее с ним вовсе, а лишь подсознательно удостоенное красочного ярлыка с названием, которое страшно произносить даже в самом укромном месте - в своей голове. Донсик трет лоб, пытаясь вернуть себе серьезность, но, увы, от подобных мыслей и разговоров это кажется практически не реальным. А что? Допустим, он сам тоже не наигрался в юности. Неправда. Разве прожившему двадцать лет в аду не дозволительно слегка развлечься, не прибегая к выпивке, траху и фарсу в маске психа? Справедливо. Но ведь дело совсем не в этом, приятель. Воздух вокруг них становится как будто теплее, а мир обретает краски, помимо привычной – как нельзя лучше отражающей положение дел и моральное состояние - палитры серо-черных тонов. И полнейшему идиоту будет ясно, чья это заслуга. Донсик глядит на стоящего перед ним молодого мужчину, умного и смелого – с каких это пор бросаться в адское пекло, очертя голову, и отказываться от своих чувств стало признаком большого ума? - довольно сложного и закрытого – ханжеватые снобы с маниакальным неврозом теперь так именуются? - обалденно красивого и невероятно желанного – ок, вот здесь нечем крыть. Колючий цветок, неприступный, дефективный принц, который, кажется, - неужели, бля, о, Господи Боже! - все же доверяет ему, тянется к нему, желает его. Он запрокидывает голову и смеется, смеется, смеется… Только спустя добрые четверть часа, когда от холода уже не гнутся пальцы, они оказываются за заветной дверью. Общий путь от калитки до спальни занял почти час. Абсолютный рекорд. Даже он сам, порой передвигаясь едва ли не ползком, справлялся куда быстрее. Позволив снять с себя обувь, пальто и забрать бутылку – но не наручники! - Джувон послушно укладывается в кровать и тянет его за руку. Донсик с сожалением оглядывает комнату, которая пробуждает слишком много воспоминаний, как глубоких, так и из относительно недалекого прошлого. А вместе с ними – к черту усталость! – совершенно однозначную реакцию тела, с которой уже почти нет сил бороться. - Лучше для нас обоих будет, если я лягу на диване. Особенно ввиду твоих настроений и того, что от моей выдержки после наших забав на крыльце остались лишь жалкие ошметки. Дрочить в своей ванной на парня, который пьяно посапывает в соседней комнате, ему еще не приходилось, но все бывает впервые. Утешительным бонусом идет растаявшее мороженое. Самое то: им предстоит нелегкий день. ~~~ Джувон глядит на Хан Гихвана, который сидит в изножье кровати. Он точно знает, что это – сон. Отец никогда не садился на его детскую кровать, даже когда заглядывал пожелать спокойной ночи. А сейчас он совсем рядом, в светло-зеленой униформе с порядковым номером на груди, и он повторяет все то, что сказал ему сегодня. Слово в слово. Джувон понимает, что это – сон. Понимает, что это его выдающаяся – хорошо, просто отличная, - память воспроизводит растревожившее его событие, которое он сознательно отказывался обдумывать, но, несмотря на это, внутри все сжимается. «Я был плохим отцом», - сказал тогда Хан Гихван. Даже находясь за толстым прозрачным стеклом, за границей этого мира, в тот момент он выглядел строго, надменно, словно отчитывал провинившегося подчиненного. Или заискивающего просителя. Или сына, недостойного называться таковым. – «Из тебя слишком быстро вышли все те деньги и усилия, что я прикладывал для твоего воспитания, стоило тебе связаться с этим проклятым психом Ли Донсиком. Не думал, что ты так легко попадешь под чужое влияние. Надо было вбивать в тебя почтение к старшим палками». «Я уважал тебя! Я делал все, чтобы заслужить твое чертово одобрение!», - хочется выкрикнуть Джувону, но, как и тогда, он не издает ни звука, и, будто пригвожденный к месту, молча выслушивает закономерные - справедливые? - упреки. То, что одобрял Хан Гихван, шло вразрез с принципами Хан Джувона и, в первую очередь, требованиями закона, представителями которого они оба являлись, и в том, что они оказались по разные стороны, не было его вины, но порой возникала необходимость напоминать себе об этом. Как и о многом другом. Глаза отца чуть мерцают за стеклами очков. Возможно, двойное оптическое искажение? «Синдром хорошего мальчика», как когда-то насмешливо сказал Хёк, был не редкостью и, если вдуматься, не самым плохим качеством, преимущественно доставлявшим проблемы лишь тем, кто им страдал. Но с тех пор, как Джувон обнаружил – признал – в себе это, то какое-то время испытывал почти отвращение к своей личности и оболочке и на протяжении нескольких лет прикладывал к истреблению в себе этой гнусности не меньше усилий, чем, некогда, к взращиванию правильных качеств. «Одна глупая интрижка, и ты повелся на свою похоть, забыв о своем долге. Ты обижен на меня, и погляди, к чему привело твое ребячество». Голос Хан Гихвана ровный, формулировки четкие и беспощадные, как удары хлыста. «Ты все еще обижен». Вот для какой цели предназначались его слова в начале их встречи: вступление, чтобы задать нужный ему настрой. Сценарий был продуман заранее, и от этого понимания тошнота подступает к горлу. Хан Джувон, сосредоточься. Не позволяй сбить себя с толку. Это все пройдено множество раз. Хан Гихван не прав. Но было время – мучительная неделя после того, как Джувон отдал запись Донсику, - когда он думал, что это имеет смысл. Это не так. Он ошибался. Он так рад, что ошибался. Тот момент можно назвать переломным. Моментом правды для него самого, когда он, наконец, смог справиться с тем сомнением, что подтачивало его душу. То, что он сделал, то, какую сторону он выбрал. А был ли вообще возможен этот выбор? А если да? А не перекликалось ли желание справедливости с более низменными мотивами? Не была ли истинной причиной всему месть обиженного, недолюбленного, обделенного вниманием ребенка строгому, требовательному, равнодушному родителю? Или А вдруг отец прав, и над его волей, рассудком и выбором довлели те постыдные, ослабляющие его, принижающие рациональность чувства, что он испытал впервые? Еще со времен обучения в Академии Джувон знал, что большая часть преступлений происходит под влиянием эмоций. Справедливость, мораль и нравственность, растоптанные в угоду безрассудным порывам, – наверное, так выглядел истинный кошмар в его представлении. «Невероятный вздор», - с высокомерием думал он тогда. – «Как вообще возможно разумному, образованному современному человеку не справиться с самим собой? Таких людей нельзя допускать в общество». До тех пор, пока он не осознал и не признал колоссальное – и порой непреодолимое - влияние этих самых презираемых чувств и эмоций на себя самого. Двадцать лет – сложный возраст, когда еще грубо обтесанные, но уже сформировавшиеся идеалы сталкиваются с незнакомой и – ох, как во многом - не соответствующей им реальностью. Порой, анализируя свои действия и ход мыслей, он подозревает, что миновал этот этап взросления не до конца. Эмоциональное потрясение, болезненная привязанность, зависимость от кого-то - худшая кара из всех возможных – обернулась кошмаром наяву. Не таким уж и кошмаром, если вспомнить сладкое волнение и чувственность - давай честно: удовольствие во всех смыслах - их встреч. Ты – обычный человек, Хан Джувон. Смирись с этим и живи дальше. Воистину, Маньян - словно проклятье для их семьи, место смены полюсов, искривления – выпрямления? – оси. Двадцать лет назад Хан Гихван понял – и доказал! – что способен на самое гнусное ради амбиций, отринув человечность. Двенадцать месяцев назад Хан Джувон понял – и подтвердил! – что в плане подверженности влиянию чувств ничем не превосходит других людей. Это открытие самого себя было потрясением, перевернувшим тогда его мир с ног на голову, затем обратно, и так сотню раз, но совершенно не относившимся к тому делу. Хан Гихван дал ему образование и – отчасти - материальное обеспечение, но он действительно был плохим отцом, и Джувон был готов мириться с этим. Но не с тем, что тот являлся убийцей, с такой небрежной легкостью преступивший закон, за соблюдением которого ему следовало рьяно следить по долгу службы. И причина вовсе не в сильнейшем любовном переживании, жестоко перекроившем его самоощущение. Если эту атаку он с легкостью отбивает, то дальше ему остается только смиренно принимать безжалостные удары. Непостижимо, но отец, как и всегда, точно знает, куда бить, даже если конкретно эту свою уязвимость Джувон тщательно скрывал и оберегал. «Ты глуп и беспечен настолько, что оставляешь следы, а мне приходится за тобой убирать». «Стоило мне отвлечься и оставить тебя без присмотра, как ты тут же скомпрометировал себя. Ты в точности такой же, как твоя мать: эмоциональный и безрассудный. Никчемный». О чем, черт возьми, он говорит? Джувон хочет спросить, но его останавливает подозрение, что отец ждет от него именно этого. А следующие слова истребляют почти все мысли. «Тобой умело манипулировали. Я разочарован, что мой сын так легко попался на дешевые уловки». «Ты, видимо, рассчитываешь, что нужен ему? Хочешь быть для него кем-то особенным? Ты ведь всегда этого хотел? Это – правильно, сынок. Ты должен выделяться. Но на сей раз ты ошибся. Он использовал тебя, раскусил сразу же. Должно быть, твои попытки сопротивляться, оставаться безэмоциональным и равнодушным казались ему смешными». «Этот человек воспользовался твоей наивностью и неопытностью, чтобы подобраться ко мне. Ты ведь не думаешь, что представляешь для него какой-то интерес, помимо кровного родства со мной, ты ведь не столь наивен?». Точно в цель. Сердце пронзают сотни ядовитых игл. «Скажи, кого, по-твоему, он видит в тебе? Как считаешь, ему легко будет забыть, что ты – сын того, кто убил его сестру? Того, кого он ненавидит всем своим существом?». Замолчи. «Ли Донсик – отец впервые называет его по имени, и Джувон вздрагивает, словно на его глазах нечестивец попирает святыню, - сильный человек, волевая личность. Ты же в сравнении с ним – слаб и ведом. Ты не сможешь его контролировать, и это день за днем будет сводить тебя с ума. Зачем выбирать таких сложных людей, с которыми ты не в состоянии справиться?». Это - почти сочувствие, и Джувон почти - впервые – опасно близок к тому, чтобы броситься с кулаками на стекло, и плевать, насколько оно прочное. Бить до крови – своей или его – и дальше, пока он голыми руками не уничтожит этого монстра. «Зачем выбирать тех, кто тебя использует?». Это уже предел. «Ты, должно быть, гордишься своими чувствами, но они ему не нужны. Все, что ему от тебя требовалось, - отец красноречивым жестом проводит рукой перед собой - он уже получил». ЗАТКНИСЬ!!! Как и тогда, Джувон больше не в силах слушать. Он проиграл, и отец это видит. Победная улыбка проступает на его лице, но Джувон не хочет этого наблюдать. Ему все равно. Равнодушие к этому человеку должно радовать, но прямо сейчас для него имеет значение лишь ограниченный набор фраз. «Он использовал тебя». «Ты ведь не думаешь, что представляешь для него интерес?». «Он видит в тебе меня». «Он манипулировал тобой». К горлу привычно подступает тошнота, и он напоминает себе, что, предвосхищая такой исход, намеренно не обедал. «Твой отец сломает тебя». «Просто удовольствие». Нет. Довольно. Хан Джувон, это – всего лишь сон. Джувон не может молча встать и уйти, оставив отца в его торжестве, как сделал сегодня в Исправительном центре. Он зажимает уши и закрывает глаза, совсем как в детстве, а когда открывает, видит перед собой Нам Санбэ, стоящего подле кровати. Джувон тяжело, ощутимо даже во сне сглатывает: шеф Нам не пугает, но в нем самом взметается пестрый эмоциональный круговорот впечатлений, ощущений, воспоминаний. Слабый. Никчемный. Просиживавший в удобной глуши, довольствующийся бесславным спокойствием. Намеренно закрывавший глаза на творящиеся под его носом беззакония: начиная от нарушений правил патрулирования и вплоть до… Покрывавший убийцу? Видевший его отца насквозь? Полагавший, что он сам – точно такой же? Амбициозный карьерист, явившийся в маленький городок в погоне за легкой славой и почестями, чтобы арестовать того, кого заочно объявил виновным? Того, кого обвинить было проще всего? «Ли Донсик обведет вас всех вокруг пальца и выставит дураками». Как хорошо, что так и вышло. Человечный. Проницательный. Никогда не заискивавший перед ним - сыном почти-генкомиссара. Посильно стремившийся искупить свои ошибки и предотвратить новую катастрофу. Джувон почти забыл его добродушную улыбку, которая некогда так раздражала. Сейчас при виде нее он не может сдержать слез. Он тянет руку, но не смеет прикоснуться. Он знает, что касаться нечего: перед ним пустота. От Нам Санбэ осталась лишь поминальная табличка, несколько коробок с вещами и дом у озера. И это – твоя вина. Результат твоей жестокой игры. Ты ведь так хотел вновь поднять дело. Так жаждал реванша. Нам Санбэ улыбается тепло и снисходительно, будто непостижимым образом прочитав его мысли, почувствовав – и приняв – его стыд, боль и раскаяние. «Инспектор Хан, я же говорил, что, когда вы с Ли Донсиком сработаетесь, цены вам не будет». Джувон все же пытается схватить шефа, ему так нужно сказать, произнести вслух то, что он, инспектор Хан, во всем ошибался, признаться, как виноват перед ним, как безмерно раскаивается за свою самонадеянность и преступную глупость, но тот делает шаг назад. «Со временем вы станете отличной командой». Нам Санбэ разворачивается, и Джувон задыхается, увидев зияющую дыру у него на затылке, обрамленную слипшимся от темной крови волосами. Совсем как тогда, на пристани, когда его тело погружали в машину коронера. Когда они с Донсиком вслед за ядовитыми укусами, подозрениями, торжеством справедливости и возродившимся противостоянием разделили горе и боль утраты. Неужели платой за их сближение должна была стать чья-то жизнь? Кто же назначил такую цену? Продолжая улыбаться, Нам Санбэ кивает ему через плечо. Губы его не двигаются, но отчетливо слышна песня, которую он частенько фальшиво мурлыкал себе под нос, помешивая горячий чай у себя в кабинете или убирая опавшую листву ранним утром на территории участка. Джувон оглядывается и видит лежащего на кровати Донсика. Он спит почти так же, как в ту ночь, что они впервые провели вместе. Рядом с ним сидит Ли Юён. Она в той же клетчатой рубашке, что он видел на старом фото. В той, которая, по показаниям, была на ней в ночь исчезновения. Она сидит полубоком, так, что лица не видно, она тянет руки к Донсику, и у Джувона обрывается сердце. Не трогай его, он не виноват! Он ведь ни в чем не виноват! Это же я. Это – я! Это сделал мой отец, а я как сын отвечу за все, только оставь его… Джувон открывает рот и пытается прошептать, сказать, крикнуть, но слова по-прежнему звучат лишь в мыслях. Он хочет закрыть, защитить Донсика, но не может пошевелиться. В сковавшем его ужасе он не в силах спасти дорогого человека, и может лишь безмолвно – беспомощно - наблюдать, наблюдать, наблюдать… Именно так, как, наверное, было с ней все двадцать лет. Юён склоняет голову, словно знает его мысли, будто подтверждая его правоту. С ее окровавленных ладоней на Донсика падают посеревшие фаланги пальцев с ярко-красным лаком на ногтях. - Нет! – жалобно шепчет Джувон, но вновь не слышит своего голоса. Это слишком. Джувон крепко зажмуривается, и голову наполняет полный нечеловеческого ужаса крик. Он понимает, что, наконец, проснулся, когда слышит, как открывается дверь, и кто-то вбегает в комнату. Совсем как когда-то в школе он невнятно бормочет жалкие оправдания на ломанном английском. Все в порядке, только не говорите отцу, не сообщайте ему, пожалуйста, не надо. Это не впервой, частенько бывало с ним с детства и далеко не ново, но каждый раз по-своему ужасно, не столько сами сны, сколько пробуждение. Если в такие моменты к нему приходила мать, то сильно трясла его за плечи, чтобы он окончательно проснулся. Она слишком быстро и настойчиво начинала расспрашивать, что ему снилось, а он еще не успевал успокоиться и совсем не хотел все это вспоминать. Она искала потаенный смысл в том, что так его пугало и что ему хотелось быстрее забыть. Когда на его крики приходил отец, он не приближался, стоял в дверях, говорил спокойно и равнодушно, иногда раздосадовано. Нужно успокоиться, Джувон, ты уже большой для таких глупостей, это не нормально. Как правило, дальше следовали ссоры родителей, и он чувствовал себя виноватым. Не нормальным. Не достойным. Поэтому, просыпаясь порой ночью вот так, в окружении неосязаемого кромешного страха, он зажимал себе ладонью рот, чтобы не издать ни звука и ненароком не привлечь внимание. К сожалению, далеко не всегда удавалось с собой совладать. Когда он просыпался так в школе, мальчишки с двух соседних кроватей недовольно бурчали, что он мешает им спать своими криками, но спустя время, уже привыкнув, по крайней мере, не звали дежурного педагога, как в самом начале. Стало немного легче, когда он узнал, что страшные сны снились не ему одному. Это не было поводом для сближения с кем-то из ребят – помня напутствие отца, он сам ни за что не осмелился бы рассказать что-то такое про себя - просто важным для него доказательством, что с ним все не так плохо. Когда он просыпался один, уже живя в своей квартире, это, пожалуй, было лучше всего. Он никому и ничего не был должен, и мог сколько угодно кричать, задыхаться, бить себя кулаком в грудь, включать свет, сидеть подле кровати и накручивать на руку край простыни, опасливо вглядываясь в пугающую и одновременно интригующую темноту, затаившуюся по углам. А на протяжении последнего года – сравнивать эту темноту с Ли Донсиком и громко, горько смеяться. Но сейчас все совсем по-другому: теплые руки крепко, успокаивающе обнимают его, гладят по волосам и лицу, знакомый голос взволнованно спрашивает, все ли в порядке. Он сначала не понимает, что это и зачем, пытается оттолкнуть, укрыться, пресечь недозволительное проникновение за свои внешние барьеры. Но затем, вдохнув знакомый запах, узнав, расслабившись – и доверившись - улыбается и затихает. Спустя какое-то время, после долгих объятий и мягких увещеваний, он уже не помнит, что ему снилось. Все кошмары остались позади как нечто страшное, но абстрактное и предельно далекое. Он точно знает, как поступить, чтобы они не возвращались, оставались в глубоком сумраке подсознания, где им и место. По крайней мере, этой ночью. Он нашаривает на подушке наручники, которые сжимал во сне, застегивает один свободный браслет на запястье Донсика, второй – на своем собственном. Задумка просто гениальная, даже несмотря на возражения, которые не заставляют себя ждать. - И как это понимать, инспектор Хан Джувон? Ты все же меня арестовываешь? - Только на ночь. - Если хочешь пообниматься, так и скажи. - Нет, - возражает Джувон, чрезвычайно гордясь собой. – Я не хочу тебя обнимать. Я хочу спать. - Так будет неудобно. А мне завтра, вернее, уже сегодня, вставать в чертову рань и тащиться в гребаный Мунджу. Понимаешь, о чем я? - Нет. Слова по отдельности кажутся знакомыми, но, соединяясь вместе, почему-то утрачивают свой смысл. - Ладно, чтоб тебя. Мне хотя бы нужно взять одеяло. - Возьми мое. - Я не хочу, чтобы ты замерз. А нам не хватит одного одеяла на двоих. - Заканчивай болтовню, я хочу спать, - недовольно прерывает его Джувон и властно дергает их сцепленные руки. - Да что ты? Отпусти меня, придурок, и мы оба отправимся спать. Где ключ? В пальто? А, черт. Утомленный этой возней, Джувон лишь зевает в ответ. Он не сомневается в мозгах Донсика, тот необычайно, дьявольски умен и проницателен, но сейчас так долго соображает! Неужели не ясно: никуда он его не отпустит. Похоже, все же ясно. Выругавшись, Донсик тянется к ближайшему шкафу, насколько позволяет рука, и спустя какое-то время выуживает из его недр что-то, похожее на плед. Джувон не видит точно, что это, и не хочет знать: его стремительно клонит в сон, тело словно теряет вес под силой гравитации, и он падает на кровать, увлекая громко бранящегося Донсика за собой. Пара-тройка крепких выражений, услышанных впервые, ему даже нравятся. Жаль, не удастся взять их на вооружение. Он даже банально не запомнит их. Лежа с закрытыми глазами, Джувон улыбается, пока Донсик тихонько ворчит, крутясь, ерзая и безуспешно пытаясь высвободить из-под себя одну руку, затем другой подтащить одеяло. Ворчит не зло – Джувон умеет различать оттенки и даже полутона его чарующего голоса – по-доброму, с легкой досадой, скорее показной. И даже… довольно? Джувон не настолько уж пьян, чтобы не соображать, что происходит, но он слишком – совершенно бесстыдно - пьян, чтобы контролировать себя или сгорать со стыда. Все это – утром, а сейчас он просто безбожно хочет спать. Пользуясь своим бесспорным физическим превосходством – либо отсутствием явного сопротивления - он крепко обнимает Донсика, для надежности наваливается сверху и утыкается носом в его волосы. Так, как было каждый раз, когда они вместе спали. Так, как он сможет оградить его и защитить от всего плохого, что есть и в этом, и том мире. И ничего ему больше не снится.