Refrain

~ʘﮦ~ѻ~ﮦ~ѻ~ﮦʘ~ Шерил Рейнсворт нельзя умирать. Она повторяет это как мантру, шепчет сухими губами под аккомпанемент басовитого чтения молитвы соборным священником. Собравшиеся вокруг люди думают, что герцогиня вторит ему, просит об успокоении души дочери, но Шерил не может думать о Шелли. Если подумает — ни за что не сдержит слёз. Но нельзя плакать здесь, под чужими — равнодушными, хищными, сочувствующими, расчётливыми — взглядами. Нельзя показывать слабость придворным падальщикам. Нельзя. Шерил Рейнсворт нельзя умирать. Слишком рано — Шерон ещё слишком мала, Шерон может рыдать, держась за ручку бабушкиного кресла, когда гроб опускается в могилу. Может размазывать слёзы по мокрому и красному лицу. Может всхлипывать, а не молиться. На Шерон пока никто не смотрит. По крайней мере, не так, как на действующую великую герцогиню Рейнсворт, одну из четверых глав Пандоры, придворную даму Её Величества и прочее, прочее, прочее… Так много титулов, так много шелухи, которую Шерил отдала бы без каких-либо раздумий, если бы это вернуло ей дочь, а Шерон мать. Но Шелли уже не вернёт ничто. Кроме, возможно, одного запретного и совершенно ничего не гарантирующего, как показывает маячащий за плечом пример, способа… Но цена этого способа — жизнь. Шерил Рейнсворт нельзя умирать. Она не Кевин Регнард, застывший за её спиной бледным изваянием, она не сможет вернуться. Не выпадет, как когда-то выпал один окровавленный одноглазый человек, из ворот в Бездну. Не оправится, греясь в любви и доброте дочери. Не обретёт новый смысл жизни взамен безвозвратно утраченного старого. Нет, у неё не будет и шанса — её душа разлетится чёрными совиными перьями, обернётся хромым птичьим скелетиком — злой пародией на красавицу-цепь дома Рейнсворт. И не узнает даже: всё получилось, как должно было, или же Шерон осталась круглой сиротой, тринадцатилетней великой герцогиней? Руфус, конечно, не оставит внучку любимой женщины, да и Кевин — Зарксис — будет с названой сестрёнкой до конца. Но всё же, всё же… Шерил Рейнсворт нельзя умирать. А ведь они с Ру ровесники. Им обоим почти шестьдесят — ей пятьдесят семь, ему несколько дней как пятьдесят восемь. Некоторые люди из их класса в Латвидже уже заняли свои законные места в семейных склепах. Кто знает, как всё обернётся, кто уйдёт следующим. Пусть волосы герцога Барма по-прежнему отливают огнём и кровью, а лицо не имеет ни одной морщины — это ничего не значит. Он сам недавно кривился и говорил, что сердце в последнее время то и дело частит, как копыта коня, пустившегося в бешеный галоп. Потом как обычно смеялся и добавлял, что это, несомненно, от любви к ней, единственной и неповторимой. У самой Шерил сердце от этих слов болезненно ныло и дёргало — она знала, что Руфус по-прежнему не шутит. Видела горькую нежность, скрытую за добрым озорством в его глазах. Чувствовала осторожную заботу в каждом жесте. Но не могла, не могла, не могла ответить тем же. Герцог Барма по-прежнему был её самым лучшим другом и только другом. Пережил бы он её смерть, случись что? Кто знает… Шерил Рейнсворт нельзя умирать. От неё слишком многое зависит, она слишком долго была родовым клинком в бархатных ножнах — таким же клинком предстоит стать Шерон. Бабушка научит её всему, что знает сама. Лишь бы времени хватило. Зарксис будет клинком настоящим. Шелли очень постаралась, вытаскивая его с того света и привязывая к себе, к дочери, ко всему роду Рейнсворт. Для Шерон он готов быть хоть отцом, хоть братом, хоть рыцарем-слугой — Шерил на самом деле уже всё равно. Лишь бы защитил, лишь бы сберёг. Руфус… просто будет. Будет рядом, безусловно, безоговорочно на её стороне. На их стороне. Этого достаточно. И они справятся, конечно же. Вопреки выжидающим взглядам придворных. Вопреки начавшемуся дождю — солнечному, весеннему, слепому, ничего не знающему о проходящей под ним церемонии погребения. Вопреки всем правилам, законам и запретам. Всем кроме одного… Шерил Рейнсворт нельзя умирать.