10 января, 1891 год
Очередная мучительная бессонная ночь, когда сон не приходит, сколько его не зови, сколько не пытайся крепко закрыть глаза, не двигаться и считать овец. Возбужденный мозг отказывается верить, что ситуация безопасная и можно расслабиться, и продолжает каждую минуту посылать в конечности нервные импульсы, заставляющие ворочаться и устало вздыхать. Обмануть его, думая о чем угодно другом, невозможно: замечая подвох, он тут же выкидывает тебя на поверхность, снова наваливая сверху те мысли, от которых ты не ощущаешь себя собой. В твоей жизни никогда не происходило ничего подобного, таких эмоций в ней никогда не было, так твоя ли она теперь? Оминис в, пожалуй, тысячный раз перевернулся на другой бок. Простынь под ним была влажной и сбилась в плотный, неудобно впивающийся в ребра комок. Одеяло было то ужасно жарким и его приходилось откидывать в сторону, то ужасно тонким, не способным унять дрожь и стук зубов. Попытки рационально осмыслить случившееся между ними и сказанные после этого слова Себастьяна спутывались с будто бы не принадлежащими Оминису эмоциями и страстным желанием как можно скорее повторить это снова. Дребезжащие осколки возбуждения нежно царапали его изнутри, заставляя во всех деталях вспоминать свои ощущения, представлять, как это выглядело со стороны, проигрывать в голове раз за разом одни и те же прикосновения. Он не хотел, чтобы наступало утро, потому что утром нужно будет думать о чем-то другом, нужно будет что-то делать и о чем-то разговаривать. Но, конечно же, ночь неумолимо заканчивалась и он пытался мыслями растянуть ее настолько, насколько мог. Себастьян, закинув руки за голову, с удовлетворенной улыбкой смотрел в потолок и слушал звуки, доносящиеся с соседней кровати. Он мог бы шепнуть Оминису что-то успокаивающее, поговорить с ним о чем-то, чтобы тот перестал так нервничать, мог даже залезть к нему под одеяло, потому что лично его не волновало, если кто-то увидит их вместе. Но он хотел насладиться этим трепетным волнением, которое подарила Оминису их близость; ему нравилось думать, что именно он стал причиной, по которой его друг не может спать по ночам, по которой он стал таким легковозбудимым и чувствительным. Может быть, на самом деле он всегда был таким, а Себастьяну только сейчас удалось подобраться к этой сладкой сердцевинке. Он посмотрел в сторону Оминиса и его грудь начала вздыматься чуть выше, когда перед глазами замелькали так хорошо запечатлившиеся в его памяти разные ракурсы этой ночи. Вот милый и сонный Оминис в пижаме стоит у лестницы, не решаясь подойти, а вот он уже под ним — развращенный сорванный цветок с дрожащими влажными лепестками. Он облизнул пересохшие губы и они снова растянулись в довольную ухмылку. Когда первые рассветные лучи упали Себастьяну на лицо, заставив поморщиться и отвернуться, он решил, что теперь уж точно нет смысла пытаться поспать до обеда, как это наверняка будут делать все их соседи по комнате. Он ведь так и не докопался вчера до местоположения реликвии, так почему бы не заняться этим утром вместо того, чтобы пытаться приманить неуловимый сон. Потянувшись во всю длину кровати, он сбросил на пол ступни, собираясь с силами, чтобы поднять за ними все тело. Резким рывком он сел, потер ладонями лицо, широко зевнул и, прищурившись, оглядел постепенно заливающуюся светом спальню, задерживая взгляд на спящих однокурсниках. Да, точно спят. Крепко и надолго. Тогда он тихо пересел на кровать Оминиса, наклонился над ним и провел пальцами по его щеке, любуясь подрагивающими сомкнутыми ресницами. — Я знаю, что ты не спишь, Оминис. Пошли со мной в душ, — прошептал он, продолжая наблюдать за лицом друга. — В душ? С тобой? Зачем? — залепетал Оминис, перевернувшись на спину и пытаясь сесть. Но нависший над ним Себастьян мешал это сделать. — А тебе разве не надо помыться после вчерашнего, м? — насмешливым вкрадчивым голосом произнес Себастьян, наклонившись еще ближе. Грудь Оминиса начала вздыматься и опускаться быстрее, на щеках проступила розовизна, — я подожду тебя там. Себастьян встал с кровати, вытащил из комода полотенце и молча направился в ванную комнату. Там он начал нарочито медленно раздеваться, аккуратно складывать одежду (чего вообще никогда не делал), рассматривать себя в зеркале, прислушиваясь, не доносятся ли звуки шагов из спальни. Он удовлетворенно задрал подбородок и улыбнулся своему отражению, услышав тихую возню за дверью. Включил душ, встал под горячие струи и закрыл глаза. У него больше не было ощущения, что вода может смыть с него следы от поцелуев и прикосновений Оминиса, потому что теперь эти поцелуи и прикосновения по-настоящему принадлежали ему, теперь сам Оминис принадлежал ему. Осознание этого кружило голову не хуже смородинового рома. Это прекрасное существо, самое дорогое во всем мире, этот скромный неразговорчивый мальчик, так быстро ставший его лучшим другом, эта травмированная больная душа, так долго боявшаяся открыться, теперь его. Сердце Себастьяна забилось чаще, когда его мысли повернули в другую сторону, задав вопрос: «А не принадлежишь ли ты ему тоже?». Себастьян мгновенно вернулся в реальность, услышав звук закрывшейся двери. Не открывая глаз вслушался в тихие неуверенные шлепки босых ног по холодной влажной плитке. Украдкой посмотрел через плечо на Оминиса, который начал стягивать с себя пижаму, аккуратно складывая ее рядом с вещами Себастьяна. В каждом его движении было столько изящества, будто он не просто не был слепым, но еще и регулярно посещал балы, где танцевал лучше любого взрослого джентльмена. Себастьян неотрывно следил за ним, как дикая рысь следит за ничего не подозревающим кроликом. Он протянул руку, резко, но ласково схватил подходящего к нему Оминиса за локоть и втащил под льющуюся с потолка воду. Ненасытно прильнул к его губам, прижимая к себе его прекрасное тело, водя ладонями по его гладкой как мрамор коже. Но уже через пару секунд Оминис отстранился и выплюнул воду, которая попала ему в рот, когда он так неожиданно оказался под ее потоками. Они оба тихонько захихикали, не выпуская друг друга из объятий. Подумав, что они намокли достаточно, Себастьян выключил воду и начал намыливать волосы Оминиса, бережно убирая пену, попадавшую ему на лицо. Они вполголоса переговаривались, обсуждая какие-то отстраненные дела, осторожно обходя волнующие темы. Руки Себастьяна заскользили по телу Оминиса, распространяя пену дальше и ниже. Он аккуратно развернул его спиной к себе, натирая плечи и спину. Оминис почувствовал, как Себастьян опустился на корточки и сжал руками его влажные бедра, мягко прикоснулся к ним губами и языком. В ответ он томно вздохнул и тут же подпрыгнул от неожиданного укуса за ягодицу. — Ай, Себастьян! Ты что делаешь?! — Оминис возмущенно развернулся к задорно смеющемуся другу. — Твоя задница выглядит слишком аппетитно, — продолжал посмеиваться Себастьян, забирая с Оминиса пену и размазывая по себе. — Вот дурак, — улыбаясь, буркнул Оминис. Он незаметно нащупал краны, прижался к стене и резко включил холодную воду. Себастьян с криком выскочил из душа, громко ругаясь, растирая себя руками и смеясь.***
— Себастьян, я принес нам сэндвичи и тыквенный сок. Нельзя же весь день игнорировать и завтрак, и обед, — произнес Оминис, пролезая в крипту наперевес с едой. — Спасибо. Что бы я делал без тебя, — улыбнулся Себастьян, не отрывая взгляда от книги, лежащей перед ним. Оминис тихо грустно вздохнул, ставя поднос на пол и усаживаясь поближе к Себастьяну. Его друг с таким рвением с головой погружался в темные искусства, будто искал там не только способ спасти Анну, и это очень удручало. Как вытащить его из этого омута, Оминис не знал, как не знал и того, что будет делать, если Себастьян станет настоящим темным магом. Возможно, стоит использовать не «если», а «когда», ведь его друг шел по этой дорожке все дальше и увереннее и с каждым шагом вернуться назад становилось все сложнее. Неужели ему придется примкнуть ко злу, от которого он всю жизнь старался сбежать? Или Себастьян — это другое зло? И вообще, может ли зло быть разным, может ли оно быть не таким жестоким и разрушающим? Если Себастьян способен на что-то доброе и светлое, вроде любви и заботы об Анне, вроде того, что происходит сейчас между ним и Оминисом, способен ли он на настоящее зло? Эти и десятки других вопросов роились в голове Оминиса словно больно жалящие пчелы. Он не хотел на них отвечать. И не хотел, чтобы на них ответил кто-то другой, потому что ответы вряд ли бы его порадовали. Его голова медленно опустилась на плечо сидящего рядом Себастьяна, дыхание замедлилось, веки опустились. Прохладный воздух крипты больше не пах сыростью, он пах свежими распустившимися цветами в летнем Фелдкрофте. Во сне Оминис видел, как они втроем снова беззаботно проводят лето в гостях у дяди Соломона, который тогда еще не превратился в вечно недовольного брюзгу. Как рано утром с веселыми криками выгоняют гномов с огорода, как пьют ледяной чай на заднем дворе, как препираются, решая, кто сегодня будет спать на полу, потому что кроватей в комнате было всего две. Его сон резко прервался, когда Себастьян внезапно возбужденно подорвался, бесцеремонно сбросив с плеча голову Оминиса, но будто бы даже этого не заметив. Оминис раздосадованно хмыкнул, уперся спиной в стену и вслушался в звук быстрых нервных шагов, то приближающихся, то опять отдаляющихся. Себастьян что-то тихо бормотал себе под нос, шуршал бумагой. Снова сел на пол рядом с Оминисом и он услышал скрип пера и тяжелое напряженное пыхтение. Оминис заволновался. Себастьян будто бы вовсе забыл о том, что он тоже здесь находится, он словно был один в комнате, не считая нужным обратить внимание на недоумение друга и объяснить ему, что случилось. Оминис глубоко вдохнул, стараясь унять подступающую тревогу, и осторожно мягко дотронулся до бедра Себастьяна, будто бы пытаясь спокойным движением унять и его, и свое волнение. — Что-то случилось? — настороженно спросил он, проводя пальцами по натянувшейся ткани брюк. — Я такой идиот, Оминис. Все оказалось так просто. Если бы я был чуть внимательнее, мы бы уже давно нашли реликвию Слизерина, — начал сокрушаться Себастьян, машинально накрыв руку Оминиса своей, — она все это время была у нас под носом, представляешь? Совсем недалеко от Фелдкрофта. Можем хоть сейчас туда-обратно сходить. Надо срочно написать Анне. Мы вот-вот сможем ее вылечить, ты понимаешь? Себастьян говорил без умолку, нервно перебирая пальцы Оминиса. Его голос то запинался в самых неподходящих местах, то вновь принимался бешено бежать, будто с пригорка вниз. Его сердце колотилось в самом горле, его дыхания не хватало, чтобы поспевать словами за мыслями, все его мышцы были напряжены и подрагивали от желания прямо сейчас очертя броситься вон из Хогвартса, чтобы как можно скорее заполучить такую долгожданную надежду, взять ее в руки, рассмотреть поближе и наконец-то использовать. Он будто бы горел в лихорадке, пытаясь осознать, что то, к чему он так долго стремился, тот единственный шанс, в который он по-настоящему верил, теперь настолько близок. Его взгляд, будто бы уже бывший за стенами крипты, в том, другом подземелье, был направлен на невидимый артефакт перед ним, а улыбка на лице сделалась полубезумной. Он повернулся к Оминису, немного грубовато взял его лицо в ладони, и прошептал: — Мы почти сделали это, Оминис. Совсем скоро все будет как раньше. Даже лучше. Оминис вздрогнул, испугавшись нового темного оттенка, проступившего в голосе Себастьяна. Оттенка помешательства. Страх отразился на его лице и Себастьян не мог не заметить этого. Он начал успокаивающе гладить щеку Оминиса и горячо убеждать его, что ритуал с артефактом вряд ли будет опаснее их приключения в скриптории. — Себастьян, я боюсь не ритуала, я боюсь того, что это все делает с тобой и какой опасности ты подвергаешь не только себя, но и свою сестру. Ты слышишь себя? Где твой рассудок? Ты хочешь затащить Анну в неизвестность. В этом подземелье могут быть ловушки, опасности, что угодно. Сама реликвия может причинить вред, пока ты не узнаешь, как с ней обращаться, — попытался увещевать друга Оминис, но тот будто не слушал, продолжая твердить, что у них нет времени ждать, что сообщить об этом Анне следует незамедлительно. Когда Себастьян вытащил чистый лист пергамента, чтобы начать писать письмо, Оминис издал отчаянный стон, схватившись за голову и отойдя в другой конец крипты. Он усердно думал о том, как остановить Себастьяна, как заставить его понять, что нельзя бросаться за этой реликвией, не зная о ней ничего больше, кроме того, что она может забирать темные проклятия. Это могло обернуться чем угодно. В подземелье их банально могут подстерегать какие-нибудь ужасно опасные твари, ведь такая вещь точно не может храниться без охраны. Стоя в раздумьях, он слушал, как перо Себастьяна торопливо шуршит по бумаге. — Зачем отправлять письмо сейчас? Тебе же придется взять школьную сову, она точно привлечет внимание в Фелдкрофте, Соломон может обратить на нее внимание. Подожди, пока Анна сама тебе напишет, тогда отправь ей ответ с их совой. Пожалуйста, Себастьян, послушай, — нервно заговорил Оминис, пытаясь воззвать к разуму друга последними имеющимися у него доводами. Говорить об опасности подземелья и самой реликвии было бессмысленно, а вот попытка воздействовать через риск, исходящий от отправки другой совы вместо семейной, могла сработать. — Оминис, дядя не такой тупой, он наверняка и так знает, что мы обмениваемся письмами, возможно, даже в курсе, что иногда видимся. Он просто позволяет этому происходить, потому что совсем изолировать нас с Анной друг от друга невозможно, — Себастьян самоуверенно и раздраженно помахал пером, будто намекая, что его другу лучше замолчать и дать дописать послание. — Дело не в этом. Дело в подозрительной срочности. Ты никогда не отправлял Анне внеплановые письма чужими совами, только ответы на ее. Как раз потому, что Соломон не тупой, он что-то заподозрит. И тебе останется благодарить всех богов, если он решит не вскрывать письмо, — продолжал увещевать Оминис, чувствуя как внутри закипает отчаяние и злость на самого себя за то, что он не сможет просто так взять и заставить Себастьяна прислушаться к нему. А Себастьян под влиянием эмоций мало того, что никого никогда не слушает, так еще и не способен сам проанализировать свои поступки, видимо, надеясь на свою удачу, которой он, конечно, не обделен. Себастьян равнодушно проигнорировал слова Оминиса, перечитывая написанное. Он был полон решимости как можно скорее отправиться за реликвией, поэтому ему было категорически необходимо сообщить обо всем Анне и назначить ей встречу. Убедившись, что все написано понятно, он свернул листок и перевязал его кусочком бечевки. Бросил взгляд на стоящего возле дальней стены, наигранно равнодушно отвернувшегося от него Оминиса. Театрально вздохнул и вплотную подошел к нему, уперев ладонь в стену у самого его лица. Наклонился ближе, прислушиваясь к участившемуся дыханию друга. Тот как будто старался отвернуться еще сильнее, хотя шея уже физически не могла повернуться дальше. В его лице читалась обида и раздражение, тревога и злость. Губы были недовольно искривлены и он не собирался больше ничего говорить. Тогда Себастьян нежно прильнул к его шее, медленно двигаясь по ней вниз, заставляя Оминиса хоть немного расслабиться. — Ну прости меня. Я постоянно совершаю необдуманные опрометчивые поступки. Но ведь это одна из причин, почему я тебе нравлюсь, — шептал в его кожу Себастьян, мягко касаясь ее губами. — Чертов идиот, тебе не передо мной извиняться нужно и не обо мне думать. А о себе и об Анне, о вашем будущем, которого не будет, если Соломон прознает о твоих планах. В этот раз это не закончится запретом появляться у него на пороге, — хрипловатым тихим голосом ответил Оминис, стараясь держать открытыми опускающиеся от удовольствия веки. — Тебе пора перестать оскорблять меня, Оминис. Уже второй раз за сегодня, — Себастьян крепко взял его за подбородок и развернул его лицо к себе, — все пройдет хорошо, вот увидишь. — Ага, как же. В тот раз ты говорил то же самое, — Оминис запнулся, его голос предательски задрожал, — я не хочу потерять тебя, Себастьян. А ты делаешь все, чтобы попасть в передрягу, из которой не выберешься. — Обещаю, что выберусь. Даже не так. Обещаю, что не попаду, — Себастьян медленно отстранился, провел пальцами по щеке Оминиса, — подожди меня здесь. Я только отправлю сову и сразу же вернусь. Себастьян порывисто чмокнул Оминиса в губы, не давая ему ничего ответить, и бегом выскочил из крипты, умчавшись в совятню. Оминис прикоснулся пальцами к губам, к шее и еще больше разозлился на себя за то, что снова поддался этим дьявольским чарам и не попытался хотя бы пойти следом.***
Соломон Сэллоу занимался своими делами на заднем дворе, расслабленно насвистывая какую-то легкую мелодию и периодически растирая замерзавшие на морозе ладони, когда заметил приближающуюся к их дому сову. Поднявшись, он приставил руку к глазам, чтобы слепящее солнце не мешало получше разглядеть ее. Он не ждал никаких писем, более того, даже их семейная сова была дома, не доставляя Анне очередных ответов на записки от ее «подружек из Хогвартса». Соломон догадывался, что если не все, то многие из этих записок посылает Себастьян, но ему оставалось только ворчливо вздыхать, позволяя Анне читать их и снова что-то отправлять через несколько дней. В конце концов, они были родными братом и сестрой, а эти узы что-то да значат, поэтому совсем разрушать их связь он все-таки не хотел, притворяясь, что верит в истории о подружках. Но сегодняшняя сова была неожиданной. Встрепанная, с на скорую руку примотанным к лапке письмом, которое чудом не потерялось по дороге, отправленная в тот день, когда Соломон всегда находится дома. Эта сова явно было срочной и незапланированной. Когда она опустилась на подоконник окна в комнате Анны и постучала клювом по стеклу, Соломон насторожился, ведь если Анна ждала письмо, она всегда оставляла окно приоткрытым, чтобы он ничего не услышал. «Как у него хватает наглости вот так открыто нарушать мой запрет? Решил, что раз уж я закрываю глаза на их «тайные» переписки, можно совсем на голову сесть? Здесь явно что-то не так» — возмутился про себя Соломон, почесывая бороду. Нахмурившись и начиная злиться, он направился в дом, желая во что бы то ни стало узнать, что написано в этом письме.