10 января, 1891 год
Анна лежала на кровати и в очередной раз со скучающим лицом перелистывала «Историю магии». Хоть она и не посещала занятия в Хогвартсе, руководство все-таки пошло ей на встречу, решив, что она может сдать С.О.В. в конце пятого курса, чтобы проклятие не до конца разрушило ее жизнь. Анна с этого только смеялась, ведь вряд ли она сможет пойти работать после школы, но, тем не менее, пыталась учиться и готовиться к экзаменам. По большей части ради спокойствия Себастьяна и дяди Соломона, которые упорно не хотели верить в то, что она долго не проживет. Перелистнув еще страницу, она перекатилась на спину, подняв книгу над собой, и услышала стук в окно. Лениво переведя взгляд в сторону и заметив за стеклом чужую сову, она подскочила с кровати, уронив на пол учебник. Ее сердце ринулось галопом как скаковая лошадь, когда она подбежала к окну и распахнула его, впуская птицу в комнату. Она посмотрела вниз на задний двор, где последние пару часов возился дядя Соломон, и увидела, как он заворачивает за угол дома, направляясь, очевидно, внутрь. Конечно же, она поняла, что он видел сову. Пара десятков лет работы мракоборцем дали свои плоды, поэтому дядя был очень внимателен ко всему, что происходит вокруг него, всегда настороже и мимо него действительно не могла и мышь пробежать незамеченной. Ее пальцы принялись судорожно разматывать бечевку, благо, письмо было примотано не слишком тщательно. Она сразу же узнала почерк Себастьяна. Чернила были слегка размазаны, будто им не дали окончательно высохнуть, а сами буквы плясали в разные стороны, выдавая спешку и волнение писавшего. Она быстро заскользила взглядом по строчкам: «Анна, мы знаем, где реликвия. Я уверен, что она снимет проклятие. Ты должна сбежать от дяди и прийти завтра в полночь к западному входу в Фелдкрофт. Используй Ревелио. Когда ты вернешься домой исцеленной, он точно забудет все обиды, простит нас и все снова будет хорошо, вот увидишь. Уничтожь записку как только прочитаешь, не дай ему прочитать ее. Люблю тебя, Себастьян». На ступеньках, ведущих в ее комнату, послышались торопливые грузные шаги. «Палочка, палочка, где палочка?» — Анна в панике заметалась по комнате, ища волшебную палочку, чтобы сжечь записку до того, как дядя Соломон откроет дверь в комнату. От волнения она не могла вдохнуть, сердце истошно вопило от перенапряжения, глаза бегали от одного угла к другому, внимательно обшаривая все поверхности, но будто бы ничего не видя от застилающей их пелены тревоги. Когда шаги были уже у самой двери, она начала лихорадочно рвать записку и уже побежала к окну, чтобы выкинуть туда обрывки, как вдруг услышала, как дверь в комнату с силой ударилась об стену, распахнувшись настежь, а затем последовал грозный голос: — Анна, стой! — он мгновенно уловил ее намерения и взмахнул палочкой, направив ее на окно, — Коллопортус! Окно с грохотом закрылось, чуть не прижав хвост выскользнувшей в последнюю минуту сове. Дядя Соломон смотрел на Анну со смесью разочарования и раздражения на лице. От быстрого подъема по лестнице он запыхался и тяжело дышал, глядя на обомлевшую от растерянности племянницу, державшую разорванную записку за спиной. «Себастьян, ну зачем ты отправил ее сейчас? Неужели нельзя было подождать пару дней, пока я сама напишу тебе?» — думала она и ее нижняя губа начала подрагивать, а горло заныло от подступающей обиды и на дядю, который точно не даст осуществиться планам брата, и на Себастьяна, который не соизволил хоть немного подумать и, как обычно, сгоряча натворил глупостей. Она медленно отступала к окну, умоляюще глядя на дядю и водя головой из стороны в сторону, до последнего надеясь, что он все-таки расстроенно вздохнет, махнет рукой, развернется и уйдет. Но он только молча протянул руку, чтобы она вложила в нее остатки письма. — Пожалуйста, дядя… — негромко произнесла она, продолжая стоять на месте, не двигаясь. — Анна, если это просто обычное письмо от Себастьяна, вам обоим нечего бояться. Я же не совсем зверь и все понимаю. Себастьяну нужно было это наказание, чтобы понять, что он может потерять, если будет и дальше изучать темные искусства. Но навсегда изолировать вас друг от друга я не планировал. А теперь дай сюда записку, чтобы я убедился, что в ней нет ничего опасного, — дядя сделал шаг вперед, продолжая требовательно держать перед собой раскрытую руку. Лицо Анны поморщилось и она молча высыпала ему на ладонь обрывки бумаги. «Репаро!» — произнес Соломон и кусочки письма закружились, вновь соединяясь воедино. Анна с досадой наблюдала за этим, сжимая пальцы и стиснув зубы. Она переживала вовсе не о том, что дядя разозлится на нее, что будет контролировать еще больше, а о том, что она не сможет сообщить о произошедшем Себастьяну, который будет ждать ее, который наверняка вляпается в неприятности из-за всего этого. Дядя медленно провел взглядом по строчкам, потом снова, еще медленнее. Нахмурился и глубоко огорченно вздохнул, отдав записку обратно Анне. Она прижала листок к себе, чуть ли не плача, уперевшись поясницей в подоконник, будто желая вылететь в окно вслед за совой. — Я знаю не так много реликвий, способных снимать темные проклятия… И ни одна из них не рождена светлой магией… — медленно бормотал дядя, размышляя. — Дядя, я никуда не пойду, обещаю. Только ты тоже не иди, пожалуйста. Давай просто проигнорируем эту записку. Себастьян бросит эту затею, если я не приду, — быстро просяще заговорила Анна, сжав руки на груди. Она вся дрожала как нежный свежий листок на безжалостном холодном ветру, горячие слезы медленно потекли из глаз, но она не замечала их. Она должна была успокоить дядю, убедить его просто ничего не делать. Он был таким же вспыльчивым, таким же нетерпеливым и несдержанным, как и Себастьян. Они были так похожи характерами и так различны в своих взглядах на жизнь. — Бросит эту затею? — горько усмехнулся Соломон, — он не бросил занятия темной магией даже когда ваша связь была поставлена на кон! Его нужно кому-то остановить, пусть даже придется использовать самые негуманные методы! Он не сможет заниматься темными искусствами, если навсегда отобрать у него палочку! — Дядя, послушай меня, пожалуйста! Не нужно этого делать! Давай я поговорю с ним, он послушает меня. Пожалуйста… — Анна взяла дядю за руки, пытаясь заглянуть ему в глаза, прочесть в них хоть немного сомнения в принятом решении. Но оно, кажется, было принято им задолго до этого дня и только ждало своего часа. Соломон вырвал свои руки из ладоней Анны, вышел за дверь и хлопнул ею так, что с потолка посыпалась штукатурка. Анна обессиленно опустилась на пол и дала волю слезам. Сквозь них она услышала, как дядя наложил на ее комнату запирающие чары, и заплакала еще сильнее. «Пусть Себастьян догадается, что что-то пошло не так, пожалуйста» — взмолилась Анна кому-то невидимому, сложив руки на груди. Она чувствовала себя виноватой во всем происходящем, ведь если бы тогда именно она не сунулась туда, куда не нужно, убежала бы, едва завидев гоблинов, все было бы как прежде. В ее голове мелькали мысли о том, что чем раньше ее одолеет проклятие, тем лучше будет для всех. От этого было очень больно, ведь она была совсем юной девушкой, жаждущей жить не меньше, чем миллионы других таких же. Неужели и этим простым естественным желанием она все испортила? Записка в ее руках совсем размокла и начала разваливаться на сырые грязные комки, пачкая ее ладони чернилами. В сердце болезненно закололо и Анна застонала, пытаясь встать и лечь в постель. Легкие будто бы наполнились мутной соленой водой и она тяжело закашляла, рухнув на подушки. Когда приступ кашля успокоился, Анна незаметно для себя уснула, поддавшись нахлынувшей внезапно слабости, прокручивая в голове план побега из-под надзора дяди. Ей снились прекрасные сны, в которых она была снова здорова, родители были живы, а их неразлучная троица радостно улыбалась, встречая конец очередного учебного года.***
Запыхавшийся Себастьян с одержимой сияющей улыбкой на лице влетел в крипту, неся за собой запах залежавшихся перьев и морозного воздуха. В совятне он следил за отправленной птицей до тех пор, пока она не уменьшилась до совсем уж крохотной неразличимой точки, а его пальцы и щеки не превратились в красные онемевшие льдинки. Оминис молча сидел в дальнем углу, даже не обернувшись на звук. Его губы были плотно сжаты, подбородок приподнят и отвернут в сторону от двери. Он знал, что эти детские игры в «я с тобой не разговариваю» — глупая затея, но он действительно не знал, что сказать, не знал, какие еще предпринять попытки достучаться до Себастьяна. Хоть запирай его где-то и не давай выходить из комнаты. И еще он чувствовал беспокойство. Нарастающее с каждой минутой, оно ядовитым змеем извивалось внутри него, не давая думать ни о чем другом. Злость. Ее он тоже ощущал. Злость на себя за неспособность что-то предпринять, за невольное потакание желаниям Себастьяна. Он ведь мог просто взять и уйти еще тогда у скриптория, отказаться помогать ему? Наверное, мог. Злость на Себастьяна за его абсолютную глухоту и зашкаливающую самоуверенность. Как можно настолько не думать о последствиях? Оминис тихо вздохнул. Услышал приближающиеся шаги. Себастьян опустился рядом. И тут его ледяные пальцы молниеносным движением забрались к Оминису под рубашку. От неожиданности он завопил, попытался вскочить на ноги, но, наступив пяткой на собственную мантию, рухнул обратно и ему оставалось только отбиваться и брыкаться, лежа на полу. Себастьян громко засмеялся, продолжая пропихивать руки все дальше, пока Оминис не заехал ему локтем в ребра. Тогда он охнул и упал рядом, продолжая посмеиваться. Обнял Оминиса и притянул поближе к себе, глядя ему прямо в нарочито недовольное лицо, видя, как он изо всех сил пытается не дать прорваться улыбке. — Я специально подержал руки в снегу, чтобы донести их до тебя в таком виде, — гордо сказал Себастьян, касаясь скул своего друга уже чуть остывшими пальцами. Теплая кожа Оминиса казалась ему обжигающей. — И почему это все происходит? — прозвучал риторический вопрос, касавшийся всего и ничего одновременно. Оминис поднес руку к лицу Себастьяна, в очередной раз своим способом любуясь его чертами. С этим невозможно бороться, как бы он ни пытался. Противостоять в чем-либо Себастьяну возможно только до тех пор, пока он к тебе не прикасается, пока не мурлычет что-то своим вкрадчивым шепотом. — Что именно? — Себастьян приблизил свое лицо к лицу Оминиса так близко, что между ними почти не осталось пространства. — Все это. Ты со своей темной магией, со своим упрямством, со своими… поцелуями и прочим, — Оминис порывисто прильнул к Себастьяну, чтобы тот не увидел, как задрожали его губы. Обвил его руками, закинул ногу ему на талию и уткнулся лицом в плечо, что-то бормоча. — Оминис, все будет хорошо. Мы исцелим Анну и я брошу все эти темные дела, я обещаю тебе. И мы с тобой всегда будем вместе, — Себастьян покрепче поуютнее прижал его к себе. — Хотелось бы, чтобы все было именно так, — тихо пробормотал Оминис, зарываясь лицом в его мантию. — Ты что-то сказал? — спросил Себастьян, на что тот только помотал головой. Себастьян бережно гладил волосы Оминиса, который постепенно проваливался в сон, слушая ритмичное сердцебиение в груди друга и спокойное успокаивающее дыхание. «Было бы прекрасно лежать сейчас в мягкой постели, а не на холодном полу» — было последней связной мыслью, промелькнувшей у него в голове. Себастьяну же было совершенно не до сна. В его голове сплелись сотни мыслей о правильности принятого им решения, о справедливости того, что он хотел совершить. «Для успешного проведения ритуала потребуется принести темную жертву, что значит насильственную смерть одного из участников действа» — гласил текст рукописей. Когда Себастьян впервые увидел эти строки, он чуть не взвыл от отчаяния, решив, что все кончено, что последняя надежда рухнула в тот миг. Но возвращаясь к ним изо дня в день, прокручивая эти слова в голове раз за разом, думая о возможной скорой смерти Анны, если он ничего не предпримет, он пытался найти хоть какой-то выход, хоть какое-то решение, способное помочь обойти это условие. А что, если попробовать принести в жертву животное? Или попробовать использовать прах уже умершего человека? Может быть, привлечь призрака умершего насильственной смертью? Каждая из теорий разбивалась о строгие бескомпромиссные строки: «Жертва должна быть принесена во время проведения ритуала, в присутствии страдающего от проклятия и исполнителя». Тянущиеся друг за другом дни, наполненные невыносимой мукой от невозможности поговорить об этом хоть с кем-нибудь, ведь рассказать об этом условии значило полностью перечеркнуть хоть какую-то хрупкую поддержку со стороны Оминиса и Анны, внезапно прервались явившимся ему однажды ночью ужасным планом: принести в жертву Соломона Сэллоу. Себастьяну было очень страшно даже немного приоткрыть эту мрачную, подернутую паутиной дверь собственного сознания, из-за которой так настойчиво доносились звуки возможного выхода из ситуации. Но ради Анны он позволил этой двери постепенно открыться и впустил в свою душу таящуюся за ней тьму, ведь это могло подарить сестре долгую счастливую жизнь. Страх и сомнения терзали его, он убеждал себя, что жизнь Анны стоит намного дороже жизни их дяди, приводя тысячи аргументов в свою пользу. В конце концов, оставив внутри огромную незаживающую рану, сочащуюся черной кровью и гноем, решение окончательно поселилось внутри него. Он сделает это ради своей любимой сестры-близнеца, ради ее счастливого будущего, пусть это и лишит его сна и спокойствия до конца жизни. Себастьян понимал, что он не сможет отрыто убить дядю Соломона в присутствии Анны, что она никогда не позволит этому произойти, даже если он каким-то образом сможет затащить его в подземелье. Но он может сделать так, чтобы дядя сам пришел в нужное место, приведя за собой Анну, которая непременно последует за ним, беспокоясь о брате. Себастьян спровоцирует его, все будет обставлено так, будто он защищался. Да, сестра его в любом случае никогда не простит, даже если убийство будет «случайным», но благодаря внезапности он хотя бы сможет довести дело до конца, сможет сделать для нее то, что должен. Оминис… Несмотря на безумную близость, он не мог предсказать реакцию своего лучшего друга, продолжит ли тот испытывать хоть что-то, кроме отвращения и презрения, когда Себастьян совершит задуманное. Но одно он знал точно: никто не должен узнать о том, что Соломон Сэллоу будет убит намеренно. Себастьян прижал к себе мирно сопящего Оминиса, коснулся губами его волос, думая о том, что, возможно, делает это в последний раз. Глубоко вдохнул их запах, прошептав что-то на выдохе, стараясь запомнить этот момент во всех деталях. Одинокая слеза соскользнула с его ресниц. Жаль, что он вряд ли сможет еще хоть раз поговорить по душам с Анной, хоть раз обнять ее и рассмешить. Стоило ли это того? Уничтожить себя, свою жизнь, которая вся была заключена в этих двух дорогих сердцу людях. Он ненавидел себя за это решение, за то, какую боль причинит Анне и Оминису, как далеко оттолкнет их от себя, но, возможно, им и не стоит находиться рядом с таким животным, как он. Себастьян горько усмехнулся. Как же чертовски больно. Как же чертовски страшно. И как же чертовски жаль. Он неуверенно, но верно идет туда, откуда выхода назад точно нет. Вдруг его жизнь, а не жизнь дяди, будет главной жертвой на этом празднике? Он был не в силах дальше думать об этом. Решение было принято. Он должен исцелить сестру во что бы то ни стало.