12 января, 1891 год
Стук. Тишина. Удар. Тишина. Вздох. Вибрация в висках. Горячая кровь. Холодный пот. Волосы дыбом. Шум в ушах. Сухость в горле. Остановившееся время. Замерший воздух. Туман и дым. Вкус пепла и металла. Запах увядших роз и пыли. Острые камни впиваются в колени. Безумие впивается в мозг. Дрожь. Паника. Недоверие. Искаженная реальность. Страх. Страх. Боль. Ненависть к себе. Ненависть к миру. Крах. Плывущие стены, дрожащая земля. Мерзкий тягучий ужас. Трясущиеся пальцы, бьющееся в конвульсии сознание. Застрявший крик. Тошнота. Озноб. Желание спрятаться, оглохнуть, ослепнуть, исчезнуть. Густые чернила закупорили вены, забили сердце, сочатся сквозь кожу. Тягучая темнота. Крик. Стон. Слезы. Рухнувшая вселенная. Без прошлого и будущего. Момент. Попытка дышать. Рвущийся наружу монстр, ломающий ребра.***
Себастьян упал на колени, отчаянно пытаясь вдохнуть, но его окаменевшие от боли легкие отказывались принимать в себя хоть каплю воздуха. Его глаза заволокло кроваво-красной пеленой, сквозь которую он пытался добраться до тела Анны, лежащего так далеко и казавшегося какой-то ошибкой и обманом. Но она будто с каждым сантиметром его продвижения оказывалась все дальше и дальше. Как так вышло? Почему она вообще додумалась броситься вперед в разгар драки? Почему он не заметил, что она собирается это сделать? В ладони впивались какие-то осколки, замедляя его. В голове раздавался бесконечный крик мандрагоры, заглушавший практически все мысли. Подземелье вокруг клонилось, словно палуба корабля. Локти выгибались в разные стороны, отказываясь поддерживать тело. Колени продолжали упорно скрести по полу, ведь ему нужно было убедиться, что на самом деле с Анной все в порядке. Грохот. Возле ее тела рухнула массивная фигура и издала нечеловеческий тоскливый рев. Себастьян протянул руку, он вот-вот должен был коснуться края ее юбки, но фигура потянула Анну к себе, одновременно с силой ударив его ногой по тянущейся ладони, с отвращением отшвыривая его подальше. Фигура что-то пробормотала, но Себастьян не понимал ее. По его лицу текло что-то горячее, соленое, разъедающее кожу. Он снова протянул теперь уже другую руку и снова ее с силой отшвырнули, громко закричав. Потеряв равновесие и обессилев, Себастьян рухнул на мраморный пол, глубоко вдыхая его холод, цепляясь за осколки рушащегося сознания. Что он натворил? Он убил свою сестру. Свою единственную, самую любимую, самую лучистую, самую улыбчивую и искреннюю. Он делал все, чтобы как можно дольше она оставалась здесь с ним, он шел на любые крайности, лишь бы спасти ее. И в итоге именно его отчаянное стремление изменить судьбу ее убило. Нет, не стремление, а он сам, своими собственными проклятыми руками. Он скорчился на полу, сворачиваясь в клубок. Его лоб с силой уперся в колени, руки отчаянно впились в волосы, будто пытаясь их вырвать. Слезы заливали лицо, не давая дышать. Из горла пытался вырваться крик, но вместо него выходил лишь жалкий скулеж. Хотел бы он тоже сейчас умереть. Похолодевший от ужаса Оминис молча сидел у алтаря, пытаясь осознать произошедшее. Последнее, что он слышал, было произнесенное непростительное заклинание и громкий голос Соломона Сэллоу, отчаянно зовущий по имени Анну, который затем начал все так же громко проклинать Себастьяна. Оминис моментально понял, что произошло, хоть и не мог ничего из этого видеть, хоть и находился максимально далеко от всех троих. Что ему нужно сделать? Что он должен сделать, чтобы хоть что-то исправить? А что тут вообще исправлять? Мертвых нельзя вернуть к жизни. Невыносимая боль потери разрывала его грудь, неконтролируемые слезы щипали глаза, но он пытался думать. Думать о том, что делать дальше. Нужно выбраться отсюда. Нужно вытащить Себастьяна. Нужно спрятать его, ведь Соломон ни за что не даст ему просто уйти. Нужно засунуть подальше свои принципы и свое отношение к темной магии, ведь Себастьян — это единственное, что у него осталось, единственный, кого он любил. Пусть тот и отнял у него второго самого дорогого человека. Крепко сжимая зубы, он все-таки нашарил на полу волшебную палочку и с ее помощью смог найти Себастьяна. Ему нужно увести его как можно дальше отсюда до того, как Соломон придет в себя и что-то предпримет. Он схватил Себастьяна за руку и потянул наверх, но тот взвывшим мешком упал обратно. «Черт! Себастьян, ну помоги мне, помоги себе, ну хоть чуть-чуть» — тихо бормотал Оминис, продолжая совершать безуспешные попытки хоть немного сдвинуть с места своего друга. Он вспотел и тяжело дышал, когда ему наконец удалось хоть как-то закинуть руку друга себе на плечи, из последних сил обхватить его за талию и потащить к выходу из подземелья. Висевший мертвым грузом Себастьян бормотал что-то несвязное, практически не пытаясь переставлять ноги. Когда они вышли во тьму коридора, колени Оминиса подогнулись и он свалился на землю, уронив и Себастьяна. Начав злиться, он с силой ударил друга ладонью по щеке, ругаясь и плача одновременно, призывая того прийти в себя, встать и пройти хоть немного. Тот лишь поднял на него свой тусклый взгляд, не собираясь ничего предпринимать. Оминис снова попытался приподнять Себастьяна, но обессиленно рухнул рядом с ним, прислонившись спиной к холодной стене и задрав голову к потолку, пытаясь заставить затекать обратно горячие слезы. Он тихонько всхлипывал, болезненно сглатывая горечь во рту, пытаясь переплести свои пальцы с абсолютно безжизненными пальцами Себастьяна. Ему было достаточно отказаться открывать скрипторий Салазара Слизерина, чтобы предотвратить все это, достаточно было просто развернуться и уйти, когда он понял, что открыть его можно только с помощью парселтанга. Себастьян был бы обижен до гроба жизни и, возможно, отказался бы от дружбы с ним, но все трое были бы сейчас в относительном порядке. Он закусил губу, пытаясь сдерживать внутри рвущиеся наружу рыдания. Бедная Анна. Она единственная не была виновата ни в чем. И погибла в этом ужасном подземелье от рук собственного брата. Какова ирония. Оминис истерично рассмеялся, закрывая лицо руками, содрогаясь всем телом, не в силах прекратить. Сидящий рядом Себастьян повернулся к нему, будто впервые увидев. Его губы задрожали и он принялся раз за разом повторять слова сожаления, извиняясь перед уже мертвой сестрой.***
Внутри Соломона Сэллоу все пылало. От боли и от ярости. От скорби и от ненависти. Он держал на руках легкое как пушинка тело дорогой сердцу племянницы, прекраснейшего ребенка, напоминание о не так давно погибшем брате. Он не мог поверить. Как он мог допустить, чтобы это произошло? Почему он не натравил министерство на Себастьяна, как только узнал о его пристрастии к темной магии? Его сильные пальцы сдавливали хрупкую бездыханную плоть, которая уже никогда не будет той красивой радостной девушкой, никогда не засмеется, никогда не заплачет, никогда не будет спорить с ним о Себастьяне до посинения. Он очень был привязан к ней и любил так, как, наверное, любил бы собственную дочь. И Себастьяна он тоже любил, вот только эту любовь затмевало бесконечное разочарование и страх, что однажды его увлечения темными искусствами приведут к трагедии, как привели и его родителей. Теперь же в его сердце заполыхала настоящая ненависть и желание во что бы то ни стало наказать Себастьяна за содеянное. Он больше не был тем непослушным мальчиком, которого Соломон когда-то приютил у себя, которого воспитывал на протяжении нескольких лет. И тот монстр, в которого он превратился, должен быть заперт навсегда вдали от людей, дабы не причинить вреда большего, чем уже причинил. Пусть он, конечно же, не хотел убивать собственную сестру, Соломон знал, что он действительно любил ее больше, чем кого бы то ни было, но он произнес то заклинание, которое никто не должен произносить, которое никто не должен даже знать. Нарастающий гнев постепенно заполнял все его существо, начиная вытеснять даже то отчаяние, которое билось внутри него, не давая ни на секунду отвести взгляд от Анны у него на руках. Кровь начала закипать в венах, обжигая все органы и заставляя немедленно ринуться в погоню за беглецами, которые уже успели выскользнуть из зала. «И этот его чертов дружок Мракс, притворяющийся таким хорошим… Наверняка это он надоумил его изучать темную магию. Весь их крысиный род такой» — проносилось в голове Соломона, пока он аккуратно укладывал Анну на ледяной пол. Она сможет подождать здесь какое-то время, пока он отправит Себастьяна под стражу. Он крепко сжал в руках палочку и уверенно направился в сторону выхода.***
Услышав приближающийся стук шагов, Оминис моментально затих и закрыл ладонью рот Себастьяна. Шестеренки в его голове закрутились с максимальной скоростью, пытаясь придумать что-то, что позволит им выкрутиться. Вот было бы здорово, если бы та мантия-невидимка из детской сказки действительно существовала. Оставалось только попробовать обмануть Соломона дезиллюминационным заклинанием. Но Оминис мог наложить его только на себя, а спрятать нужно было в первую очередь Себастьяна, который в полной отключке от реальности продолжал шевелить губами под его рукой. На размышления оставалось буквально несколько секунд, Оминис напряженно закусил губу, но в голову не приходило ничего лучшего, кроме как попробовать снова привести друга в чувство и заставить произнести всего лишь одно волшебное слово, чтобы спрятаться. Он взял в ладони лицо Себастьяна, прижав большие пальцы к его губам, повернул его к себе, приблизился максимально близко и своим самым успокаивающим и мягким голосом тихо заговорил, надеясь, что все-таки сможет до него достучаться. В какой-то момент Себастьян прекратил бормотание и как будто бы даже услышал его, потянувшись за палочкой, которую машинально засунул за пазуху. Но было уже поздно. В прямоугольнике света, льющегося из главного зала, возникла высокая фигура Соломона Сэллоу, держащая на изготовке волшебную палочку. Оминис услышал его тяжелое пыхтящее дыхание и обреченно закрыл глаза. Что бы он ни сделал сейчас, это бы не помогло. Он мог наложить на него оглушающее заклятие, но его действие прошло бы быстрее, чем Оминис успел бы вытащить Себастьяна из подземелья. Если он вступит в бой, то за минуту проиграет бывшему мракоборцу, для которого слепой школьник не мог представлять никакой реальной угрозы. Попробовать поговорить с ним и отвлечь, чтобы выиграть хоть немного времени? — Дядя Соломон, пожалуйста, не делайте того, о чем пожалеете. Себастьян… — начал Оминис, развернувшись к мужчине, пытаясь закрыть своим телом друга, дабы Соломон не решил атаковать моментально. — Нет. Замолчи, змеиное отродье, — Оминис вздрогнул от сочащегося ядом голоса, в сердце болезненно кольнуло. В какой-то момент этот человек стал ему ближе, чем все члены его семьи вместе взятые, он всегда с радостью принимал его в своем доме. Теперь же в нем ощущалось презрение, которого он не чувствовал с тех самых пор, как покинул родительский дом, — думаешь, я не догадываюсь, что именно ты помогал ему изучать темную магию? — Я… — Оминис запнулся. Слова Соломона были правдой. Сколько он ни уговаривал Себастьяна прекратить, сколько ни ругался с ним, он все равно раз за разом шел у него на поводу и только подталкивал ближе к краю бездны. Оминис сжал зубы, не давая себе расплакаться, стук сердца гулко отзывался в ушах. Он тяжело выдохнул, судорожно пытаясь подобрать другие слова, — я никогда не хотел ничего подобного. Я любил и люблю Анну так же, как вы. Я люблю Себастьяна, я старался оградить его от этого, как мог. Пожалуйста, не разрушайте его жизнь, — слова сбивчиво полились из самого истекающего кровью сердца. Соломон громко вздохнул. Ему были неинтересны потуги этого неудачного ребенка Мраксов на что-то повлиять. Ему был интересен только Себастьян. Все его мысли были лишь о том, как он прямо сейчас трансгрессирует к министерству и отдаст под суд этого неблагодарного крысеныша, убившего собственную сестру и покушавшегося на его жизнь. Наказание за это преступление может быть только одно и оно вполне удовлетворяло Соломона. Его сердце снова пронзила звенящая боль, когда он подумал о том, что никакое наказание не вернет ему Анну, не вернет ему прежнего Себастьяна. Он сжал кулаки, гоня прочь это ощущение. Он даст себе предаться скорби вдоволь, когда разберется со всем этим. Годы работы в министерстве научили его тому, что дело прежде всего, эмоции потом. И он совершенно не отдавал себе отчет в том, что нынешнее его дело было завязано исключительно на эмоциях. — Отойди и не мешайся, — приказал он Оминису, махнув рукой в сторону, — я не буду тебя трогать, если ты не будешь мне препятствовать. — Я не могу, — пробормотал Оминис, одной рукой сжав пальцы Себастьяна, а другой неохотно направляя колышущуюся из стороны в сторону палочку в сторону дяди Соломона. — Оминис, прекрати, — услышал он тихий хриплый шепот Себастьяна на спиной, — ты не сможешь ничего с ним сделать, только сам пострадаешь. — Я должен дать ему упечь тебя в Азкабан?! — нервно прокричал Оминис, теряя самообладание, чувствуя, как страх и паника снова волной накрывают все его существо. — Да, мне там самое место, Оминис. Я никогда не говорил тебе, как мне нравится произносить твое имя? — он услышал слабую усмешку в голосе Себастьяна и слезы неуправляемым потоком полились по его лицу. — Себастьян, пожалуйста… — Отойди. Я не хочу, чтобы ты тоже пострадал из-за меня. Я же все-таки тоже люблю тебя, — Себастьян слабо пошевелился, вставая. Голова и сердце Оминиса были готовы вот-вот разорваться от бури самых разных, абсолютно противоположных друг другу чувств. Он вцепился в рукав мантии Себастьяна, не в силах вымолвить больше ни слова. Суставы свело пронзительной болью, но он не мог позволить себе разжать пальцы. Тогда Себастьян, бережно поглаживая их, начал разгибать по одному, что-то тихо успокаивающе шепча. Дойдя до последнего, он прильнул к соленым мокрым губам Оминиса, не обращая внимания на стоящего рядом дядю. — Как отвратительно, — буркнул Соломон, не отводя от них дрожащей от напряжения волшебной палочки. Он готов был пустить ее в ход в любую секунду, стоит только чьей-нибудь руке дернуться в ненужную сторону. Себастьян мягко отстранил Оминиса от себя, провел пальцами по его влажной щеке и отошел к дяде Соломону. Его жизнь была кончена, он был чудовищем, решившим, что может убить человека и продолжить жить как ни в чем не бывало, за что пришлось расплатиться его сестре, за что теперь придется расплачиваться и Оминису с дядей, за что, в конечном итоге, должен расплатиться и он сам. Он протянул дяде Соломону свою волшебную палочку, которую тот спрятал глубоко во внутренний карман, бросил взгляд на вход в злосчастный мраморный зал, где хранилась реликвия, где теперь лежал медленно остывающий труп Анны. Внутри будто бы разорвалось несколько шариков с кислотой, обдав все внутренности кипящей болью. Он все еще не осознал до конца, что Анна ушла, что никогда больше он не поругается с ней из-за своих глупых шуток, никогда не разбудит ее летним утром еще до рассвета, слишком громко обсуждая с Оминисом на соседней кровати результаты матчей по квиддичу. Он перевел взгляд на Оминиса, так одиноко стоявшего у каменной стены с абсолютно непонимающим выражением лица. Сердце сжалось и будто бы пропустило несколько ударов. Столько лет Себастьян был рядом, не оставляя его практически ни на минуту. Теперь Оминису придется учиться жить заново, придется завести новых друзей, придется строить совсем другое будущее. Себастьян жалел, что не поцеловал его раньше, продлив их короткий роман хотя бы на месяц, на два. Он зажмурился и сглотнул ком в горле, пытаясь не дать эмоциям вырваться сейчас. Если Оминис их услышит, ему будет намного тяжелее оставить все произошедшее позади. Себастьян был уверен, что они никогда больше не встретятся, разве что соберутся в одном зале во время суда над ним. Не сказав больше ни слова, он направился к выходу из подземелья под конвоем Соломона Сэллоу, который, в свою очередь, обернулся только на сверкающий светом проем. Идя по коридору, Себастьян различил еле слышный грохот и последовавшее за ним тихое эхо всхлипываний и его сердце снова болезненно сжалось в груди, а ноги стали ватными, затрудняя дальнейшее продвижение. С отчаянием он подумал о том, чтобы ринуться обратно и снова прижать Оминиса к себе, снова поцеловать его, снова ощутить под своими пальцами его тепло. Дядя Соломон с силой толкнул его в спину, заставляя быстрее двигаться вперед. Как только они выйдут из подземелья и трансгрессируют, Себастьян окажется абсолютно один и снова отключит свое травмированное сознание, сейчас же он все еще продолжал ощущать неуловимое присутствие Оминиса, едва-едва гревшее его душу.