7 февраля, 1891 год
Себастьян с трудом разлепил глаза и, громко протяжно застонав, перевернулся лицом в подушку. Эта ужасная настойка с добавлением ложечницы, которая должна была привести его в порядок, давала ужасные побочные эффекты. Тело будто превращалось в бескостный кусок мяса, которым невозможно было управлять, постоянно хотелось спать и периодически накатывала тошнота. Поначалу ему удавалось практически каждый раз выливать лекарство в цветочный горшок или в приоткрытое окно над кроватью и он даже пытался имитировать раздавленное состояние в присутствии лекарей, но каким-то образом они обо всем догадались. Теперь во время приема настойки над ним нависал кто-нибудь из работников и пристально смотрел, как он, глоток за глотком, вливает в себя ужасно горькую, обжигающую жидкость. Себастьян, конечно, не мог не заметить, как голова в самом деле проясняется, как начинает хотеться жить дальше и как мысли об Анне уже не раздирают душу так сильно. Но он не хотел ощущать этот эффект, он считал, что заслуживает тонуть и барахтаться в тягучем мраке мыслей и что никто не должен пытаться вытащить его оттуда. Он в самом деле хотел сойти с ума от горя, ведь невозможность когда-нибудь вернуться к нормальной жизни была бы справедливым наказанием. Себастьян очень плохо помнил, как дядя приволок его в министерство и что там происходило. Он запомнил только, как сидел в огромном фойе на неудобном твердом стуле, вперив взгляд в ковровую дорожку под ногами, и как на него с отвращением поглядывала из-за своего стола секретарша, пока дядя о чем-то с кем-то беседовал в кабинете неподалеку. Запомнил, как уставший мужчина в костюме пытался задавать ему вопросы, вначале мягко и вежливо, потом грубо и угрожающе. Но Себастьян не то что отвечать, он не мог даже понять смысл этих вопросов, не мог даже сфокусировать взгляд на лице этого мужчины. Перед ним все еще бесконечно падало на гладкий сверкающий пол тело Анны. Но и это видение в какой-то момент начало затухать, перед глазами потемнело дочерна и он услышал звук теперь уже своего собственного тела, упавшего на расшитую золотыми фениксами ковровую дорожку. Этих фениксов он запомнил, пожалуй, ярче всего. Даже сейчас он был уверен в том, что министерство ему не приснилось, только потому, что неоднократно получал письма с информацией о том, как продвигается его дело. Дальше следовали вырванные из памяти эпизоды, в которых был слышен только его отчаянный крик, были видны только мельтешащие вокруг люди в зеленых халатах, была только сплошная беспросветная боль. Пришел в себя он уже прикованным к кровати, за тонкой желтоватой ширмой, огораживающей его от других пациентов больницы Святого Мунго. Он не сразу понял, где оказался. Разъяснила ему все милая молодая медсестра, которая проскользнула за ширму как только он начал ворочаться и проверять на прочность свои оковы. Она широко лучезарно улыбалась, рассказывая ему о том, как его доставили в лечебницу: как он кричал и звал Анну, уверяя всех, что она жива и ей нужно помочь; как яростно убеждал всех вокруг, что ему необходимо увидеть Оминиса; как он пытался покончить с собой с помощью вырванной у другого пациента вилки, когда кто-то по глупости решил сказать, что Анна определенно мертва; как он проклинал всех и вся самыми грязными словами, пока его приковывали к постели. Лицо Себастьяна становилось все кислее и кислее с каждым ее словом и в конце концов он попросил ее хотя бы прекратить улыбаться. Ее лицо тут же приняло обычное человеческое выражение и, озабоченно изучив его состояние, она протянула ему стакан с лекарством и ушла восвояси. Спустя пару недель Себастьян запомнил и изучил всех медсестер и целителей, которые занимались его случаем. Ему было запрещено связываться с внешним миром и даже покидать пределы палаты, так как в первую очередь он все-таки был преступником, ожидающим суда. Поэтому было важно понять, кого из работников больницы можно продавить и уговорить отправить письмо Оминису. Беспокойство о его состоянии словно кислотой разъедало Себастьяна изнутри, ведь он как никто другой знал, насколько друг на самом деле привязан к нему, возможно, он знал это даже лучше самого Оминиса. И он понял, что поделиться этим он может только с Лавинией, той самой медсестрой с неестественной улыбкой. Она была совсем юной, доверчивой и мягкосердечной и единственная позволяла себе поговорить с ним на равных, не одаривая его высокомерным взглядом и скривившимся ртом. Он мог надавить ей на жалость, что и делал каждый раз, когда она хотя бы на минуту задерживалась у него за ширмой. Она единственная могла не стоять над ним до упора в ожидании, пока он выпьет горькую настойку, после того, как выяснилось, что он поливает ею петунию на подоконнике. И в один прекрасный день она вздохнула, закатила глаза и принесла ему пергамент, на котором он быстро написал послание. Лавиния даже сумела зачаровать письмо, чтобы оно сработало как громовещатель и прочитало свой текст вслух, когда Оминис его вскроет. Себастьян осыпал ее благодарностями, а внутри у него все дрожало при мысли о том, какой будет реакция Оминиса на записку, которую он получит спустя целый месяц после того, как остался в полном одиночестве и неведении. Ведь наверняка дядя Соломон не напишет ему и даже не ответит, если тот решит ему написать сам. С одной стороны, Себастьян был бы рад узнать, что Оминис решил забыть его и начать новую нормальную жизнь, в которой не будет больше ни темной магии, ни сомнительных мероприятий в подземельях, ни смертей, но с другой, как же, черт возьми, сильно он хотел его увидеть. Хотя бы издалека, хотя бы на одно мгновение. Каким же законченным идиотом он был, когда решил, что план с темной жертвой может сработать! Господи, он же убил собственную сестру вот этими самыми руками, которыми обнимал ее! И вдобавок уничтожил то хрупкое нежное чувство, которое они с Оминисом только-только начали возводить. Себастьян снова что-то невнятно пробормотал в подушку и перекатился обратно на спину. Когда уже его отпустит и он сможет хотя бы сесть? Яркий свет солнца за окном резал глаза, но он не хотел закрывать их, потому что мгновенно провалится в сон, а ему нужно было во что бы то ни стало дождаться Лавинию и поговорить с ней снова. Если Оминис поймет его намек, а он точно его поймет, и решит прибыть сюда, его развернут обратно как только узнают, кого он пришел навестить. И Себастьяну было необходимо заручиться поддержкой дружелюбной медсестры, которая проведет к нему друга. Пока что он не говорил ей ни слова о том, что хочет попросить ее снова воспользоваться своими полномочиями не по назначению, но был абсолютно уверен в том, что и на этот раз она согласится. В конце концов, годы тренировок обаяния и умения красиво говорить на профессорах Хогвартса не прошли бесследно, а она уже давно прониклась к нему симпатией и сочувствием. Глаза снова начали слипаться с удвоенной силой и он уже хотел перестать бороться с этим, как ширма шевельнулась и перед ним возникла Лавиния. — Как ты себя чувствуешь? — ровным профессиональным тоном поинтересовалась она, поправляя одеяло. — Отвратительно. Хочется умереть, если честно — слабо пробормотал Себастьян, пытаясь безуспешно взобраться спиной на подушку. Девушка участливо помогла ему сесть и испытующе посмотрела ему в глаза. — Я вижу, что ты хочешь о чем-то поговорить, — растянула она, присев на край кровати, — когда-нибудь старшая медсестра или кто-то из лекарей обратит внимание на то, что я слишком много времени провожу с тобой. — Надеюсь, что нет. В конце концов, мне осталось совсем немного, — Себастьян усмехнулся, глядя в уставшее лицо медсестры, — я знаю, что и так уже о многом просил, но у меня есть еще одна самая последняя просьба. — Какая? — Лавиния обреченно вздохнула, прекрасно понимая, что Себастьян понимает, что отказа, скорее всего, не услышит. — Если Оминис решит навестить меня, ты могла бы провести его сюда? — Сэллоу выжидающе вперил в нее взгляд, задержав дыхание. Девушка снова глубоко вздохнула, поправила волосы и посмотрела куда-то за спину Себастьяна. — Ты вынудил его сбежать из Хогвартса, чтобы увидеться с тобой? На пятом курсе, когда любой проступок может отразиться на результатах С.О.В.? Человека, который ни разу не путешествовал в одиночку? — брови Лавинии удивленно поползли вверх, а в глазах мелькнуло осуждение, — ты хоть немного подумал перед тем, как сделать это? — Насчет успеваемости Оминиса можно не переживать. Его фамилия имеет некоторое влияние на директора Блэка, он не может завалить С.О.В. даже если захочет, пусть даже ему самому так не кажется. А насчет путешествия… Мне тоже не по себе, но я знаю, что Оминис слишком умен, чтобы не справиться с этим. И у него есть выбор: если он не хочет меня видеть, он и не объявится, — на последних словах голос Себастьяна стал тише и потускнел, — так ты сможешь помочь? — Теоретически могла бы. Но я не смогу провести его днем, когда здесь разгуливают другие посетители и куча работников. А еще мне придется внимательно следить за посетителями, чтобы не упустить момент, когда твоему другу скажут отправляться обратно в Хогвартс, — она воззрилась на него, демонстрируя, что эта просьба не из легких. — Пожалуйста. Если я смогу увидеть его хотя бы на пару минут, я буду вечно твоим должником, — Себастьян сложил в мольбе ослабевшие дрожащие руки. — Я постараюсь, — медсестра встала с кровати, поправила свою форму и, практически исчезнув за ширмой, бросила на своего пациента взгляд через плечо, — ты маленький дьявол, Себастьян Сэллоу. — Мне приходится им быть, — почти неслышно буркнул он колыхающейся занавеске.***
Оминис медленно брел по Косому переулку, полностью погрузившись в свои мысли. Он слишком быстро покинул Хогвартс, не успев толком составить план своего небольшого путешествия. Но он был не в том состоянии, чтобы долго думать и рассматривать разные варианты. Нужно было решаться, а разбираться с последствиями он будет позже. В переулке было довольно мало людей и все они спешили поскорее укрыться от внезапно налетевшей метели, поэтому остановить кого-то и даже просто спросить дорогу было нереально. Оминис и сам окоченел спустя пять минут после того, как выбрался из камина, в который его вынесло Летучим порохом. Из головы не выходили слова Себастьяна о том, что он вот-вот должен получить приглашение на заседание и Оминис начал переживать о том, что письмо придет как раз во время его отсутствия и благополучно отправится обратно в министерство, когда сова не найдет его в Хогвартсе. В голове укреплялась мысль о том, что ему нужно снять комнатку на втором этаже «Дырявого котла», чтобы его почту мог получить его владелец и передать ему, когда он вернется из Святого Мунго. Да уж, без усложнений никак. Но в «Котле» можно будет и отогреться, и найти собеседника, который не будет убегать от него, кутаясь во все шарфы. Интересно, насколько глупо будет выглядеть волшебник, не знающий, как добраться до самой известной магической больницы? Не то чтобы его это сильно волновало, но заставило слабо улыбнуться впервые за последние недели. Он ощущал внутри будоражащее копошение, когда начинал думать о том, что вот-вот увидит Себастьяна, и оно заставляло его ускорять шаг. Наконец-то он, сбив снег с ботинок, вошел в теплый зал «Дырявого котла» и в нос сразу ударил аппетитный запах жареного мяса, смешанный со стойким пивным духом и острым табачным дымом. Он не помнил, когда был здесь в последний раз, так как в целом бывал здесь довольно редко. Наверное, где-нибудь в конце августа, когда они с Себастьяном покупали в переулке принадлежности для пятого курса. Место было странным для того, чтобы сюда приходили школьники, но Оминису здесь нравилось. Неопрятное, грязноватое, но предельно приветливое и дружелюбное. Здесь всегда можно было затеряться в толпе и послушать истории волшебников за соседними столиками, приехавших в Лондон из других городов и даже стран, занимавшихся настолько разной деятельностью, что о некоторой Оминис никогда и не слышал. В «Дырявый котел» стекались все; это был не просто старейший паб в городе, но и звено, соединяющее мир маглов и мир волшебников. Здесь был и проход между Косым переулком и Чаринг-Кросс-Роуд. Оминис, подавив свое привычное желание сесть за самый дальний столик подальше от всех, осторожно расположился за барной стойкой. На минуту его охватило волнение, но пара глубоких вдохов позволила прогнать его и как раз вовремя: напротив него выжидающе остановился бармен, со скрипом полируя кружку. — Мне одно сливочное пиво и комнату на одного на пару ночей, — Оминис сконцентрировал в своем голосе всю уверенность, которая вообще у него была, приготовившись объяснять, зачем ему нужно остановиться в гостинице наверху. — Зачем тебе комната? Тебе, небось, еще и шестнадцати нет? В твоем возрасте надо в школе учиться, а не комнаты в пабах снимать, — ожидаемо прохрипел бармен, откашливаясь и стуча кружками. — Я учусь в Хогвартсе и мне уже есть шестнадцать, — поспешил заверить его Оминис, — я хочу проведать бабушку, она лежит сейчас в больнице Святого Мунго, получила ожог во время работы с драконами. И еще со дня на день я жду важное письмо, поэтому хочу снять комнату. Чтобы сова искала меня здесь и вы могли получить письмо за меня и придержать его у себя, потому что в Хогвартсе никто этого делать не станет. — Интересная женщина ваша бабушка, — хохотнул бармен, со звоном выкладывая на стойку ключи, выуженные откуда-то из недр фартука. Как и ожидал Оминис, бармена куда больше заинтересовала история с бабушкой и драконом и он даже не стал интересоваться, что за важное письмо может прийти пятикурснику, — и чем же она занимается? Оминис добрую четверть часа рассказывал истории про выдуманную им бабушку, ловко переплетая ее с какими-то более правдивыми деталями своей жизни. Бармен очевидно веселился, иногда удивленно вскрикивая на самых неожиданных «фактах». Он даже угостил Оминиса второй порцией сливочного пива за счет заведения. Периодически отходя от Мракса, он возвращался и выдавал ему какую-нибудь реплику относительно своих посетителей. Оминис уже начинал чувствовать измождение, так как совершенно не привык и не любил так много разговаривать с малознакомыми людьми, и хотел уже перейти к тому, ради чего он вообще зашел в «Котел», как бармен внезапно выдал ему то, что заставило его сердце чуть ускориться: — Тот джентльмен в самом краю барной стойки тоже направляется в Мунго. Сказал, что если ты хочешь, он может взять тебя с собой. А трансгрессировать туда будет куда приятнее, чем пытаться добраться своим ходом или, чего доброго, на «Ночном рыцаре». Эта колымага еще не скоро станет нормальным средством передвижения. Вас ведь еще не учили трансгрессии? Интересно, почему Мунго до сих пор не подключились к каминной сети? Неужто боятся, что их сумасшедшие пациенты смогут сбежать? — Нет, не учили. Было бы прекрасно, — Оминис натянул свою самую дружелюбную улыбку и попытался высветить палочкой силуэт того самого джентльмена. Вроде бы, у него получилось, потому что мужчина в конце барной стойки приветственно поднял руку со стаканом и направился к слизеринцу. Он облегченно вздохнул, радуясь невероятной удаче и возможности не объяснять бармену, почему он не знает, как добраться до больницы. Следующие пару часов тянулись невыносимо долго. Бармен и новый попутчик Оминиса — мистер Дэмиэн Сэвидж, сцепились языками так, что Мракс мог позволить себе вообще не разговаривать и это его радовало. Но совершенно не радовало то, что беседа мужчины и бармена никак не подходила к концу. Они перемыли кости всем друзьям и родственникам бармена, половине коллег мистера Сэвиджа и доброй четверти посетителей. Оминис пытался быть включенным в разговор, чтобы продемонстрировать интерес и вежливость, но то и дело отключался и уплывал в свои собственные мысли. По-настоящему его заинтересовал только рассказ Дэмиэна о своей работе мракоборцем, в котором он вскользь упомянул, что у него есть круглосуточный допуск в Азкабан, ведь никогда не знаешь, когда тебе понадобится снова расспросить преступника. Но тот снова сменил тему на более, по его мнению, интересную, и Оминис, подперев голову руками, позволил себе погрузиться в собственные мысли. Когда мужчины наконец решили, что Дэмиэну с Оминисом пора выдвигаться, Мракс не скрывал своей радости, но поспешил заверить, что просто очень соскучился по бабушке. Наверняка ни бармен, ни мракоборец ни на секунду не обиделись бы, скажи он им, что на самом деле рад окончанию их беседы, но рисковать не хотелось. Оминис встал из-за стойки и, неожиданно для самого себя, покачнулся. Видимо, сбиваться со счета, выпивая одну за другой кружки сливочного пива, было ошибкой. Мракоборец засмеялся и дружески шлепнул его ладонью по плечу, отчего Оминису пришлось вцепиться в барную стойку, чтобы не распластаться под ногами у посетителей. Сердечно распрощавшись с барменом, студент Хогвартса и работник министерства двинулись к выходу. Напоследок Оминис бросил бармену напоминание о важном письме и тот энергично заверил его, что все помнит. — Ну что, ты готов? — спросил его Дэмиэн как только они вышли за порог. Снег все еще валил комьями, но хотя бы ветер слегка поутих. Оминис снова испытал радость от того, что встретил этого человека, представляя, как бы ковылял непонятно куда, если бы был один. Он молча кивнул и почувствовал, как крепкая рука сжала его локоть, как в тот же момент пространство вокруг завибрировало и поплыло, он ощутил, что его будто сдавило дьявольскими силками и вдохнуть было практически невозможно. Его ужасно затошнило, когда они наконец-то резко приземлились перед зданием заброшенного универмага, в котором скрывалась от внимания маглов волшебная лечебница. Оминис упал на колени и его шумно вывернуло наизнанку, на лбу выступил холодный пот, тело задрожало как в лихорадке. Не просто так успешная трансгрессия требует огромного опыта, а многие волшебники и вовсе отказываются от этого способа передвижения. Но он был на месте, очертания огромного многоэтажного здания возвышались над ним, заставляя сердце мчаться галопом, но уже не от последствий перемещения. Оминис отказался от дальнейшей помощи мракоборца и подождал, пока за тем захлопнется входная дверь. Продолжая сидеть в снегу, он пытался восстановить дыхание, дрожа всем телом от нахлынувшего на него волнения. Он все-таки сделал это и вот-вот наконец-то встретится со своим лучшим другом. Больше, чем лучшим другом.