Февраль, 1891 год
— Нам нужно поговорить, да? — тихо прошептал Себастьян, убирая влажную прядь волос с лица Оминиса. Тот кивнул в ответ и его светлое лицо медленно помрачнело, а брови тревожно нахмурились. Он вновь вспомнил, где и почему они находятся, и захотел снова это забыть. Они оба не знали, с чего начать, поэтому Себастьян, легко поцеловав Оминиса в лоб, встал и отвернулся к окну, чтобы привести в порядок себя и свои мысли. Он услышал тихую возню за спиной: Оминис поспешно натягивал обратно одежду. Ему нужно еще раз извиниться перед ним или это бессмысленно? Никакие извинения никогда не загладят произошедшее, но ему все равно хотелось умолять своего друга простить его, хотелось услышать, как тот скажет ему в ответ, что все равно любит. Почему вообще это было так важно? Он вот-вот угодит в Азкабан и ничего не будет иметь значения. Наоборот, будет прекрасно, если прощание с Оминисом будет таким, как эта ночь. Его сердце гулким эхом отзывалось в висках, а пустота внутри, ненадолго заполненная безграничной любовью, начала вновь расширяться. — Себастьян, нам нужно сбежать, — раздалось за его спиной и он вздрогнул. Он боялся услышать эти слова и одновременно боялся, что Оминис так и не произнесет их. Он хотел бы сбежать, но знал, что не может. Не только из-за отсутствия плана, времени и прочего, но еще и из-за того, что он до сих пор скрывал от Оминиса все обстоятельства произошедшего и догадывался, какой будет на это реакция его друга. Себастьян не хотел говорить ему, что ему прекрасно известен приговор, который ему вынесут. Дядя Соломон постарался, чтобы ничто не повлияло на исход судебного заседания, а сыворотка правды, под которой Себастьян сознался в четком намерении убить дядю, забила последний гвоздь в крышку его гроба. Неважно, появится там Оминис в качестве свидетеля или нет, неважно, что он скажет, приговор не будет даже смягчен. Он горько усмехнулся и решил, что должен рассказать Оминису абсолютно всю правду, даже если она разобьет его сердце, до того, как он услышит ее в суде. — Оминис, — начал Себастьян, садясь рядом с ним на кровать и проводя пальцами по его лицу, чувствуя, как эти прикосновения отзываются болью где-то внутри, — я убийца. — Я знаю, но… — начал было Оминис. — Помолчи, — Сэллоу положил пальцы на его губы и мягко надавил. Сделал глубокий вдох и шумно выдохнул, — я планировал убить дядю Соломона с самого начала. Принести его в жертву темной реликвии, чтобы Анна забрала себе его жизнь и проклятие спало. Да, я знал об этом условии еще до того, как узнал местонахождение артефакта. Об этом было написано чуть ли не на первой странице рукописей Слизерина. Вначале я растерялся и хотел рассказать тебе, но… Я смотрел на тебя, я видел твою улыбку, я видел твою надежду на то, что идея с реликвией не сработает, я видел, как наша близость делает тебя счастливее и не хотел это испортить очередной ссорой. Тем более, что эта ссора наверняка разделила бы нас, потому что я бы не отступился от этой идеи, а ты никогда не согласился бы убить человека. Я… Просто не мог и все. Я тянул время и думал, кто мог бы стать жертвой. И этот план появился в моей голове достаточно быстро. Да, даже убийство во время самообороны не сошло бы мне с рук. Но, во-первых, дяди уже не было бы и никто не мог бы повлиять на судей, во-вторых, я питал слабую надежду, что вы с Анной не станете сдавать меня так быстро, как это сделал Соломон. Черт, вслух это звучит еще ужаснее, — он горько усмехнулся, смотря куда-то сквозь Оминиса, — но я должен был помочь Анне даже такой ценой! Она из-за меня убежала тогда из дома и оказалась возле этих чертовых руин. Да, и она, и ты, и дядя говорите, что это чушь и я не должен винить себя, но я не могу. Я думал о том, может ли одна жизнь быть дороже другой. И решил, что в этом случае может. Потому что Соломон со всеми его знаниями, со всеми его связями даже не пытался найти лекарство! Так пусть бы он сам стал этим лекарством! — его голос сорвался на крик, но тут же снова затих практически до шепота, — я злился, я был в отчаянии, но я был уверен, что именно так и надо поступить. И поступил. Я и в самых страшных вариантах развития событий не мог предположить, что в момент убийства Анна окажется между нами. Мне так больно, Оминис… Я никогда не чувствовал ничего подобного… Она просто исчезла. В один миг. За мгновение до того, как я подарил бы ей нормальную жизнь. Почему я не предусмотрел такого развития событий? Почему я не продумал? — он замолчал на несколько секунд, задумавшись над вопросами, ответов на которые не знал, — Жалею ли я, что прибегнул к темной магии? Нет, не жалею. Я жалею, что не смог использовать ее так, как должен был. Голос Себастьяна то затихал до почти неслышного шепота, то становился громким и злым, срывался на отчаянный крик, дрожал и звенел, будто вот-вот рассыплется на мелкие кусочки. Он то импульсивно взмахивал руками, то брал в ладони обмякшую безжизненную кисть Оминиса, то закрывал ими лицо, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы. Из него будто сантиметр за сантиметром вытягивали все внутренности, все напряженные до предела нервы, медленно срывали кожу, обнажая болезненно пульсирующие кровоточащие мышцы. Он замолчал и медленно поднял мрачный взгляд на Оминиса, готовый к любой реакции с его стороны. Сэллоу подавил отчаянное желание поцеловать его и прижать к себе, чтобы заполнить ужасную пропасть внутри, чтобы показать, что все рассказанное не меняет его чувств к нему, чтобы дать понять, что он все тот же, что в нем еще есть что-то человеческое, хотя сам он уже в это не верил. Он только сжал кулаки так, что костяшки побелели, продолжая осторожно смотреть в лицо своего друга. Оминис побледнел как смерть. Его губы были открыты, будто он собирался что-то сказать, но все никак не мог собраться с мыслями. Его глаза расширились так, будто он увидел свой самый большой страх. Его грудь не шевелилась, а пальцы на руках дрожали, сжимая ткань одеяла, лежавшего у него на коленях. В ушах он слышал только шум, напоминавший ему бурное течение горной реки. Он не верил тому, что только что рассказал Себастьян. Он не хотел этому верить. Его друг не мог зайти так далеко, просто не мог. Он не мог планировать убийство. Даже ради сестры. Это не Себастьян. И вообще все это вокруг не реально. Он попал в какой-то бесконечный кошмар и не может проснуться, вот и все. Он сделал глубокий судорожный вдох, почувствовав, что начинает задыхаться. Голова закружилась, тело отяжелело. Он испуганно схватился за колено сидящего рядом Себастьяна, сжимая его до хруста в пальцах, повернул к нему лицо и замотал головой, не в силах озвучить свою просьбу сказать, что это неправда. Его губы задрожали, он прикусил нижнюю, пытаясь вернуть себе контроль над собственным лицом. Слезы безудержно покатились по щекам. Слова Себастьяна бесконечно проигрывались в его голове и казалось, что прошло не несколько минут, а целые годы, прежде чем до него начал доходить весь их смысл. — Как ты… мог? — еле слышно прошептал он, отшатнувшись. Его лицо исказила гримаса боли и глубокого разочарования. Себастьян едва держался, чтобы не отвести взгляд от этих ставших такими некрасивыми черт. И именно он сделал это с ними. Оминис не говорил ничего больше, ему нечего было сказать. Его сердце отчаянно билось в груди и рвалось к Себастьяну, но его тело хотело отодвинуться как можно дальше. Он охотно простил ему все до этого, потому что верил в чистоту души Себастьяна, верил, что он продолжал идти этим путем только потому, что не понимал настоящей опасности темной магии. Но оказалось, что он не просто понимал это, он был не прочь этим воспользоваться в своих целях. Он хотел убить человека своими руками. Оминис почти физически ощутил пропасть, разверзшуюся между ними. И она разрасталась с каждой секундой. Он отвернулся, не желая, чтобы Себастьян видел его слезы, его слабость и скорбь. Он знал, что рано или поздно встанет перед этим выбором, но не думал, что это произойдет так скоро. И он не мог сделать его сейчас. — Оминис, пожалуйста, скажи что-нибудь, — взмолился Себастьян, когда его друг десять минут просидел не шевелясь, отвернувшись от него и отодвинувшись на другой край кровати. Сердце Себастьяна медленно покрывалось мелкими трещинами и вот-вот должно было разлететься на тысячи ранящих осколков. Признаваться в своем преступлении Оминису было в миллион раз тяжелее, чем решаться на его совершение. — Я не знаю, что сказать, — тихо пробормотал Оминис бесцветным голосом. Он понимал, что никогда больше не увидит Себастьяна, что нужно озвучить свое решение сейчас, чтобы освободить и свое, и его сердце. Но он не готов был оттолкнуть единственного близкого человека так быстро. Ну почему у них так мало времени? Он прикоснулся пальцами к своим губам, на которых все еще ощущались поцелуи. Губы скривились и задрожали, — я ненавижу тебя, Себастьян Сэллоу, за то, что ты сделал со мной, — прошипел он сквозь слезы, не поворачиваясь. — Я все равно люблю тебя, Оминис, — шепнул Себастьян, чувствуя, как внутри все обрывается и летит в ту самую пропасть между ними. Он никогда не хотел так сильно прижать Оминиса к себе, как в этот самый миг, когда он так стремительно ускользал от него. Он был единственной опорой, державшей его на ногах до сих пор. Оминис вскочил на ноги и, пошатнувшись, выскочил за ширму и чуть ли не подбежал к двери, нервно застучал по ней, чтобы медсестра открыла и выпустила его раньше условленного времени. Он дрожал всем телом от страха, гнева, разочарования и нежелания быть здесь. Одновременно в его голове стучала навязчивая мысль развернуться и броситься к Себастьяну в объятия и забыть все то, что он рассказал. Но ее сменяли воспоминания об убийстве того магла, о том, как он из-за темной магии отрекся даже от своей семьи, как он пообещал себе никогда не иметь дело с ней и с теми, кто с ней связан. Медсестра все не подходила и он вжался в дверь всем телом, мысленно умоляя, чтобы она наконец открылась. Настолько отвратительно он не чувствовал себя никогда до этого. Даже когда умерла Анна. Тогда он испытывал только один вполне конкретный набор чувств, сейчас же его разрывали чувства настолько противоречивые, что было удивительно, как они могут существовать одновременно в одном человеке. Себастьян уронил лицо в ладони, когда Оминис резко подорвался и сбежал. Его спина начала содрогаться от беззвучных рыданий, его грудь разрывалась от боли. Не было смысла бежать вслед за ним, потому что он уже сделал выбор. И Себастьяну оставалось только принять его. Он услышал, как дверь распахнулась, как Лавиния испуганно поинтересовалась, что случилось, но не услышала ответа, как шаги Оминиса быстро удалялись по коридору. Себастьян упал на кровать и свернулся калачиком, трясясь от внезапного холода, охватившего его. Вот так за несколько минут он потерял последнее, что было ему дорого.***
Прошло несколько дней, которые Оминис безвылазно провел в «Дырявом котле», практически не вставая с кровати, не выходя из своей комнаты, не вылезая из своих собственных мыслей ни на секунду. Он совершенно не ожидал, что это будет так больно. Он не мог, просто не мог быть с таким Себастьяном, который открылся ему в больнице Святого Мунго. С Себастьяном, который мог убить человека по своему собственному желанию, причем даже не случайно подвернувшегося магла, а родного дядю. С Себастьяном, который наверняка скрыл бы истинную суть произошедшего, если бы ему удалось осуществить свой план. Он был честен только потому, что для него все было кончено. Но ужаснее всего во всем этом было то, что Оминиса продолжало тянуть к Сэллоу, он чувствовал, что скучает по его близости, по их разговорам ни о чем, по его смеху и глупым шуткам, по их ссорам и по его поцелуям. Ему нужно было прекратить это, ему нужно было хоть раз в жизни подумать о своем собственном благополучии. Себастьяна все равно запрут в Азкабане, они все равно никогда больше не встретятся и ему будет легче жить, если он оставит в своей душе только разочарование. Но пока что у него ничего не выходило, его сердце ныло каждый раз, когда в мыслях проскальзывал образ Себастьяна. Оминис скрутился в комочек под пропахшим сыростью одеялом, когда услышал стук в дверь. Он мог не отвечать, он знал, что это тот самый дружелюбный разговорчивый бармен в очередной раз пытается принести ему завтрак, беспокоясь о своем юном постояльце. Оминис услышал, как тот поставил у двери поднос и удалился; бармен больше не пытался пожелать ему доброго утра или спросить, что случилось. Но сегодня Оминису придется вылезти из постели, придется принять душ и привести себя в порядок: сегодня будет проходить слушание, на котором ему совершенно не хотелось присутствовать, но закон обязывал явиться. Он заставил себя встать. Голова кружилась и раскалывалась надвое: сказывались последствия нескольких бессонных ночей. Желудок предательски урчал и болел, призывая своего хозяина съесть хоть что-нибудь, поэтому Оминис все-таки осторожно выглянул за дверь и забрал внутрь поднос с еще горячей яичницей. Он ее запаха в первую секунду рот наполнился слюной, но в следующее же мгновение затошнило так сильно, что, бросив поднос на тумбочку, Оминис бегом помчался в уборную. Сидя на холодном влажном полу, он пытался прийти в себя, встать на дрожащие от слабости ноги и включить душ. Ему это удалось и он даже почувствовал себя лучше, хотя притрагиваться к еде больше не стал, выпив только стакан апельсинового сока. Он даже подумал о том, чтобы спуститься в паб на первом этаже, но тут же отмел эту идею, представив, как к нему цепляется бармен с расспросами. До суда оставалась еще пара часов, которые нужно было как-то скоротать и Оминис решил пройтись по Косому переулку, чтобы размять ноги и хоть немного собраться с мыслями.***
Себастьян шел по коридору второго уровня министерства, на котором располагался Визенгамот — верховный суд магов Великобритании. Его пробирал неуютный озноб, так как все здесь кричало о том, что каждый преступник будет наказан. И это, вроде бы, хорошо, но не тогда, когда преступник — это ты. Себастьян мрачно улыбнулся своей шутке в голове и поднял взгляд с пола, когда они с сопровождающим его защитником, назначенным министерством, остановились перед массивной высокой дверью зала номер десять, предназначенного для слушаний дел с особо серьезным статусом. Себастьян и не знал, что его дело отнесли к этой категории, хотя мог бы и догадаться: не каждый день обычные школьники убивают людей с помощью темной магии. Он слышал приглушенный шум голосов за дверью и догадался, что его привели последним. Нервно вздохнув, он вытер вспотевшие ладони об одежду, пытаясь хоть как-то подготовить себя к тому, что будет происходить. Наверняка слушание будет длиться не дольше часа и он практически не волновался об этом, так как его участия почти не требовалось, за него все будет говорить защитник, а ему останется только ответить на небольшое количество вопросов после его выступления. Но он знал, что там будет Оминис. Когда он думал об этом, ему казалось, что его сердце не выдержит и разорвется в тот самый момент, когда он его увидит. Себастьян не мог сказать, что не ожидал подобного резкого осуждения со стороны своего лучшего друга, но оно так болезненно ударило по нему, что он был почти не в силах это вынести. Ему следовало отпустить Оминиса и надеяться, что тот сможет жить дальше, но это было так тяжело, это было просто невыполнимо. Он еще раз вздохнул и вслед за защитником шагнул в огромный зал, вдоль стен которого амфитеатром поднимались ряды кресел, которые были почти полностью заполнены. По количеству зрителей на суде всегда можно судить о том, какой резонанс вызвало дело. За все время нахождения в Мунго Себастьян ни разу не читал газет и ни с кем не обсуждал это, поэтому понятия не имел, известно ли о его преступлении кому-то, кроме тех, кто ведет дело. Оказалось, что известно. Иначе в зале были бы только судьи и прочие работники отдела правопорядка. Он недовольно поморщился, глядя на судейский состав, состоящий аж из пятидесяти членов коллегии. Себастьяну было непонятно, зачем превращать обычную процедуру в какой-то цирк со зрителями и сценой. Его лицо еще больше исказило выражение недовольства, но он даже не хотел пытаться как-то это скрыть. Его взгляд заскользил дальше и он почувствовал, как что-то внутри лопнуло, когда увидел Оминиса, сидящего в зоне для свидетелей рядом с дядей Соломоном. Он показался ему таким маленьким и несчастным, что сердце в его груди задрожало от желания обнять его и прижать к себе, увести отсюда подальше. Его лицо было опущено в пол, он нервно кусал губу и старался не соприкоснуться плечами с Соломоном, который смерил Себастьяна взглядом, полным ненависти. Очевидно, Оминис ощутил какие-то неуловимые движения со стороны соседа, потому что вздрогнул и на секунду поднял голову, но тут же опустил снова. В этот момент Себастьян понял, что не сможет отвести от него взгляд на протяжении всего слушания. Защитник легонько подтолкнул Себастьяна к его месту, которое располагалось в самом центре зала, напротив верховного чародея, ведущего весь процесс. На лице Сэллоу заиграла насмешливая улыбка, когда он увидел цепи, свисающие с подлокотников. Когда он впервые услышал об этих цепях, опутывающих подсудимого по желанию судей, на занятиях по истории магии, он был уверен, что это какая-то шутка, но оказалось, что власть имущие действительно любят подобного рода пафос. Пожилой высокий верховный маг в мантии сливового цвета жестом указал Себастьяну садиться и когда тот послушно опустился в кресло, объявил о начале заседания, зачитав все пункты обвинения и все статьи, которые вменялись подсудимому. Себастьян пытался смотреть на судью и внимательно слушать, но его взгляд постоянно неконтролируемо перемещался влево на сидевшего там Оминиса. Он пытался отследить хоть какие-то изменения на его лице, но Мракс сидел неподвижно как статуя и Себастьян отчетливо представлял себе, как крепко сейчас переплетены и до боли сжаты его пальцы, которые он не мог видеть из-за ограждения. Он почувствовал, как его плеча легонько коснулся защитник, и вздрогнул, переводя взгляд обратно на судью. — Я спрашиваю: вы признаете свою вину, подсудимый? — верховный маг немного опустил голову и сверкнул на него раздраженным взглядом поверх крошечных стекол своих очков. — Да, признаю, — пробормотал Себастьян, даже не пытаясь оправдываться и отпираться. Под сывороткой правды он признался во всем и попытки врать только усугубили бы его положение. Он через плечо посмотрел на своего защитника, непонятно зачем приставленного к нему, с которым познакомился только сегодня утром. Все эти формальности были столь странны. Что будет говорить в его защиту этот человек, который даже не расспрашивал его о случившемся? — В таком случае, мистер Абрамсон, приглашаю вас выступить в защиту подсудимого, — раздражение сошло с лица ведущего судьи и он махнул рукой, предлагая защитнику выйти вперед. Себастьян снова позволил своему мозгу отключиться, а своим глазам — продолжать смотреть на Оминиса, стараясь навсегда запечатлеть в голове его образ. Он с ужасом похолодел и начал задыхаться, когда подумал о том, что даже если он когда-нибудь выйдет из Азкабана, спустя два-три-четыре десятка лет, он никогда не увидит Оминиса таким снова. Судорожно схватив стакан с водой, любезно поставленный на ограждение рядом с ним, Себастьян осушил его почти полностью и закашлялся, подавившись. Он услышал, что мистер Абрамсон замолчал, боковым зрением увидел, как почти все повернули головы в его сторону, но продолжал следить за Оминисом, который, будто почувствовав на себе его взгляд, отвернул лицо в сторону. Уголки его губ были опущены, он шмыгнул носом и быстрым движением вытер глаза. Себастьян перестал кашлять и тихо извинился, после чего его защитник продолжил речь и все головы снова отвернулись. Как Себастьян и предполагал, он почти не принимал участия в процессе, ответив всего на пару вопросов, заданных ему судьями. Он, затаив дыхание, слушал краткие ответы Оминиса на вопросы судей, но они были сухими и односложными, он не пытался ни защитить Себастьяна, ни обвинить. Выступление же Соломона Сэллоу было очень эмоциональным, он пересказал суду всю историю взаимодействия Себастьяна с темной магией, не преминул упомянуть о его мыслях по поводу участия в этом деле Оминиса, но верховный маг осадил его, сказав, что это не касается дела. Но когда он заканчивал говорить, его голос задрожал и осип, чему Себастьян очень удивился. Через пару часов после начала заседания все пятьдесят членов коллегии удалились на совещание, объявив перерыв для остальных участников процесса. Почти все покинули зал, кроме Себастьяна, которому нельзя было выходить даже во время перерыва, Оминиса, которому выходить было незачем, нескольких зрителей, увлеченно что-то обсуждавших, и мистера Абрамсона, который просто хотел посидеть и отдохнуть. Сэллоу вопросительно взглянул на своего защитника, указав в сторону Оминиса и тот кивнул, показывая, что теперь ему можно подойти к свидетелю. До заседания он несколько раз спрашивал у того, можно ли ему увидеться с Оминисом, и мистер Абрамсон, с растущим с каждым повтором вопроса раздражением отвечал, что до выступления всех участников это запрещено. Теперь же, когда судьи удалились для обсуждения приговора, он мог подойти к Оминису. Он глубоко вдохнул и на негнущихся ногах двинулся к зоне свидетелей. Вцепился двумя руками в ограждение, за которым сидел его возлюбленный. Сердце пропустило удар от этого нового слова, возникшего в его голове. Почему только сейчас, когда уже настолько поздно, он осмелился назвать Оминиса своим возлюбленным хотя бы в своих мыслях? Себастьян увидел, как тот напрягся всем телом и вытянулся, но не спешил повернуться к нему или заговорить. В его сердце в очередной раз болезненно закололо и, скривившись, он протянул руку к Оминису. — Оминис, пожалуйста, возьми меня за руку. Дай мне ощутить твое тепло еще раз, — с усилием выдавил он из себя, чувствуя, как ему не хватает дыхания для этих простых коротких слов, — ненавидь меня, презирай, но, пожалуйста, повернись ко мне. Оминис содрогнулся и долгие несколько минут сидел, не шевелясь. Ему хотелось схватиться за грудь и заплакать, хотелось прижаться к Себастьяну и спрятаться в его объятиях от своих собственных чувств, хотелось убежать отсюда подальше и вырвать свое тяжело бьющееся сердце. Он сделал еще несколько вдохов и, развернувшись лицом к Себастьяну, вложил свою руку в его. Внутри все радостно подпрыгнуло и сразу же рухнуло в черную пропасть, пальцы дрогнули, когда Себастьян сжал их и поднес к губам. Но не успел он поцеловать их, как Оминис выдернул их обратно и прижал к груди. Его лицо исказилось от боли, по щеке потекла одинокая слеза, которую он быстро вытер рукавом. — Я не могу так, Себастьян, — прошептал он срывающимся голосом, — я больше не хочу любить тебя, хочу, чтобы все закончилось здесь. Я… я не могу больше бороться за тебя с темной магией. Мне тоже очень больно, Себастьян, и я хочу, чтобы эти раны наконец-то зажили. С тобой они только становятся глубже, — его голос с каждым словом начинал дрожать все сильнее, последние слова Себастьян разобрал с большим трудом. Каждое из них вонзалось в него ржавым копьем и он крепче схватился за уплывающее ограждение, чтобы удержать свое тяжелеющее тело на ногах. — Я все равно люблю тебя, Оминис. Ты единственное, что я все еще могу любить, — слова отозвались эхом в разгоряченном мозгу. Он еще раз посмотрел на Оминиса, который крепко сжимал прижатую к груди кисть и явно не собирался говорить что-нибудь еще. Себастьян ненавидел себя за то, сколько боли он причиняет всем вокруг, но больше всего боли он всегда причинял самому себе. Наверное, он заслуживал быть отвергнутым. Наверное, это справедливо. Он медленно двинулся к своему креслу и как раз в этот момент судьи вернулись и объявили перерыв оконченным.***
Заседания закончилось вполне ожидаемо: Себастьяна приговорили к тридцатилетнему заключению в Азкабане без права на досрочное освобождение. Ни его юный возраст, ни речь защитника не смогли смягчить этого вердикта. На Себастьяна надели наручники и под конвоем вывели из зала. Оминис выбежал за дверь, когда судья еще не успел дочитать приговор, Соломон сверкнул зловещим болезненным оскалом, дослушав его до конца, зал начал перешептываться, споря о том, справедливо ли это. Но Себастьяну Сэллоу было все равно. Он и так уже сидел в самой страшной тюрьме — тюрьме собственного больного разума.