17 февраля, 1898 год
Оминис стоял перед массивной дубовой дверью дома, где он рос до одиннадцати лет, нервно покачивая зажатой между двумя пальцами волшебной палочкой. Он кусал губу и думал о том, а не вернуться ли ему обратно прямо сейчас. Самые неприятные воспоминания траурным парадом шагали друг за другом в его голове, заставляя лицо искажаться в гримасах обиды и злости. Не зря ли он вообще все это затеял? За дверью раздались ленивые шаги и Оминис в ужасе замер, пытаясь сглотнуть ком в горле. Сидевший внутри него обиженный напуганный ребенок в панике заметался из стороны в сторону, истошно вопя и плача. Но когда дверь открылась, на его лице царило абсолютно непроницаемое равнодушие. — Ну-ну, малыш Оминис, сколько лет, сколько зим, — услышал он тихий ядовитый голос своего старшего брата. Все внутри похолодело и на секунду ему показалось, что его вывернет прямо под ноги Марволо, но этого не произошло. — Привет, Марв, — ответил Оминис, стараясь придать своему голосу твердости и лишить его эмоций. Перед его внутренним взором встал образ того Марволо, которого он видел в последний раз: пугающе огромного, превосходящего его по силе в несколько раз, с выражением ненависти и агрессии на лице. В его ушах будто бы снова зазвучали его безумные выкрики, его угрозы и вылетевшее вслед за ними «Круцио». — Ну проходи, что ты как неродной, — Оминис услышал как брат сделал шаг назад, пропуская его внутрь. В его голосе сквозила самодовольная ухмылка, не предвещавшая ничего хорошего. Оминис сделал два шага вперед и дверь за ним с грохотом закрылась, отрезая его от внешнего мира. Он сделал глубокий вдох и его внутренности снова задрожали от знакомых до боли ощущений: запах в доме не изменился ни на йоту. Это был все тот же запах сырой земли, гнилого дерева и многовековой пыли, который фигурировал во всех его воспоминаниях об этом месте. Он крепко сжал зубы, толчками выпуская воздух из легких обратно. Все его мышцы неосознанно напряглись, будто бы ожидая, что Марволо набросится на него так же, как в детстве, чтобы избить за какую-нибудь глупость, поэтому он судорожно содрогнулся, когда тот закинул свою тяжелую руку ему на плечо, грубовато похлопывая его. — Итак, теперь мы — твоя последняя надежда, да? — Марв насмешливо хохотнул, ведя Оминиса по длинному пустому холлу. Их шаги заглушал поеденный молью ковер, но вот голоса вздымались высоко вверх и, не находя никаких препятствий на своем пути, многократно усиливались, — у малыша Оминиса большие неприятности с министерством магии… Это так интересно. Жду не дождусь, когда услышу всю историю целиком. Мама была единственной, кто всегда верил, что однажды ты вернешься в семью и вот, пожалуйста, оказалась права. Но что-то ты больно опрятный для беглого преступника, не находишь? — Так я меньше привлекаю внимания в Лондоне, — неопределенно буркнул Оминис, думая, как бы выскользнуть из медвежьей хватки брата. Но тот сжимал его плечо все крепче с каждым шагом, поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как терпеть это. Он не хотел лишний раз провоцировать Марва, который запросто мог вышвырнуть его обратно за дверь, когда он уже попал внутрь, но в его душе кипела буря самых темных эмоций. — Удивительно, — Марволо грубо схватил Оминиса за подбородок и повернул его лицо на себя, внимательно изучая его, — почему я не вижу презрения и ненависти на твоем лице? Ведь именно благодаря мне ты стал беспомощным инвалидом, ущербным калекой… — Поверь, я презираю тебя настолько, насколько это вообще возможно, — прошипел ему в лицо Оминис, отбрасывая в сторону его руку. Внутри него ярость и ненависть боролись с удушающим страхом, от которого он так и не смог избавиться за все эти годы. — Это прекрасно, — Марволо громко рассмеялся, наконец-то отпустив плечо младшего брата. Его смех зловещими раскатами прокатился по холлу, вызвав у Оминиса волну ледяных мурашек по спине, напомнив ему тот самый зловеще веселый смех, раздававшийся каждый раз, когда Марв развлекал себя пытками маглов. Ему вновь захотелось сбежать отсюда. Как же нужно было отчаяться, чтобы бросить себя в клетку с монстром и пытаться с ним договориться? — Где родители? — ровным голосом спросил Оминис, идя чуть позади брата, избегая его нахождения за своей спиной. Он чувствовал, что Марволо стал более уравновешенным с момента их последней встречи, но от этого он мог быть куда опаснее, чем в детстве. Они медленно двинулись вверх по широкой лестнице, Оминис осторожно осматривался по сторонам, держа приподнятой волшебную палочку, но не выпуская из поля видимости фигуру брата. Все здесь казалось ускользающе знакомым, но при этом абсолютно чужим, как бывает в повторяющихся ночных кошмарах. — Да уж, ты образцовый сын, малыш Оминис, — ухмыльнулся Марволо, бросив на него любопытный взгляд через плечо, — мама умерла еще девять лет назад: лишилась рассудка и выбросилась из окна, не вынеся потери дочери. Да-да, у нас с тобой была младшая сестра, хоть она не прожила и года. Отец не то чтобы в добром здравии, но хотя бы мозги большую часть времени работают исправно. Он не смог лично написать тебе ответ, но приглашение исходило именно от него, — Марволо рассказывал это притворно жалобным тоном, но у Оминиса внутри совершенно ничего не екало. Он настолько привык к жизни одинокого сироты, привык избегать упоминаний о родственниках даже в мыслях, что ему приходилось после каждой сказанной братом фразы напоминать себе, что вообще-то он говорит о его семье. Для него все эти люди были плохим сном, из которого он практически смог вырваться. Они в тишине поднялись в большую темную столовую, показавшуюся Оминису еще более неопрятной, чем он помнил. Длинный стол из эбенового дерева со стоявшим в центре него букетом из давно засохших цветов напоминал гротескный гроб для великана. В комнате было пыльно и душно; Оминис снял пальто и повесил его на спинку стула, на который указал Марволо, слева от главы стола. Чувство, что главная опасность миновала, внезапно накрыло его, но он недоверчиво оттолкнул это, подготавливая себя ко встрече с отцом. Не то чтобы он волновался или нервничал, скорее, размышлял, как подобрать слова так, чтобы тот не указал ему на дверь. Оминис понятия не имел, какой его отец: он помнил лишь пару деталей его внешности, терпкий запах табака с алкоголем и хриплый кашель, который еще тринадцать лет назад свидетельствовал о начинающихся проблемах со здоровьем. Из-за сливающейся со стеной двери показался их семейный домовой эльф Твинкл, тихонько толкающий перед собой сервировочный столик. Неслышно, не обращая внимания на хозяев, он расставил по местам тарелки и бокалы и так же, никого не беспокоя, удалился. Марв опустился на стул и принялся бесцеремонно поглощать ужин, не дожидаясь главы семейства. Он пытался задеть Оминиса вопросами или замечаниями, но тот, сжав зубы и глубоко дыша, старался никак на это не реагировать. Его пальцы крепко вцепились в спинку стула под пальто и он тихонько постукивал носком ботинка по полу, чувствуя растущее раздражение в паре все с тем же подавляемым страхом. Он опасался непредсказуемости Марволо даже когда тот сидел безоружный и расслабленный, как опасается собак тот, кому одна из них однажды вцепилась в лодыжку. Створка высокой двери, через которую они с Марвом вошли в комнату несколько минут назад, медленно, с тихим скрежетом открылась. Оминис, направив палочку в ее сторону, с шумом втянул носом воздух и задержал дыхание, увидев сиделку, осторожно толкающую перед собой кресло-каталку, в котором восседал Мракс-старший. Он совершенно не выглядел немощным больным стариком; его подбородок был гордо приподнят, губы сжаты, а одна из бровей дернулась вверх, когда он посмотрел на Оминиса. Тот наконец-то выдохнул. В его голове проносились судорожные мысли о том, нужно ли ему что-то сказать, нужно ли первым его поприветствовать или правильнее будет молча выжидать. Но ни одна из нервных мыслей не отразилась на его лице. Он все так же прямо стоял у своего стула, лишь только его пальцы сжали спинку чуть крепче и побелели. Когда сиделка установила коляску у стола и молча удалилась, Мракс-старший махнул рукой на стул Оминиса и тот, сдержанно кивнув, сел за стол. Какое-то время они провели в полном молчании. Оминис маленькими осторожными глотками пил вино, отметив его недурной вкус, в то время как его отец и брат основательно принялись за ужин, как будто они каждый вечер проводили в его компании и в этом не было абсолютно ничего необычного. Когда через двадцать минут Твинкл забрал пустые тарелки, принес хозяину дома сигару и виски и когда тот от души затянулся и выдохнул облако сизого дыма, он наконец-то заговорил: — Значит, ты решил вернуться? Вернее, тебя вынудили это сделать, не оставив других вариантов? Были бы у тебя другие варианты, ты бы никогда не рассмотрел этот, — отец говорил холодно и без всякого выражения, растягивая слова. Его вопросы были больше похожи на утверждения, поэтому Оминис даже не попытался на них ответить, — я знал, что если ты не мертв, то рано или поздно вернешься, хотя и не говорил об этом твоей матери. Еще ни один Мракс не покидал свою семью навсегда, будучи живым, — он тихо усмехнулся и закашлялся, запивая кашель алкоголем. — За возвращение блудного сына? — Марволо с ухмылкой кивнул на слова отца, бросив многозначительный взгляд на Оминиса и поднимая свой бокал. Никто за столом инициативу не поддержал и он равнодушно сделал несколько глотков в одиночестве. — И что же случилось такого, почему я должен раскрыть перед тобой объятия? — Мракс-старший выжидающе наклонился вперед, уперев локти в край стола. — Мне нужна помощь. А Мраксы никогда не отворачиваются от своей семьи, даже если ненавидят друг друга всем сердцем, — сдавленно пробормотал Оминис, надеясь, что его слова звучат убедительно. Во рту у него пересохло и ужасно хотелось выпить воды, но он продолжал давиться вином, стараясь выглядеть непринужденно и уверенно. Откинувшись на спинку стула, он начал рассказывать свою легенду, суть которой сводилась к тому, что они с Себастьяном промышляли незаконной продажей редких магических реликвий и при добыче одной из них им пришлось убить ее прошлых владельцев. История должна была быть простой и не слишком закрученной, но при этом достаточно криминальной, чтобы отец поверил, что их действительно может активно разыскивать министерство. Во время рассказа Мракс-старший не демонстрировал никаких эмоций, а вот Марволо веселился после каждого третьего слова, выведывая у младшего брата те или иные детали и смеясь еще громче. История о том, что Оминису, несмотря на все его стремление к отречению от темных искусств, пришлось убить нескольких человек из-за какого-то магического артефакта, несказанно забавляла его. — Я же говорил, что тебе придется убивать, малыш Оминис, а ты мне не верил. Оказывается, старший брат может быть прав, — он смахнул выступившие от смеха слезы и залпом допил вино, жестом призывая домашнего эльфа снова наполнить бокал. Оминис заскрипел зубами, но промолчал. — Я дам тебе шанс вернуть мое расположение, Оминис, — тихо произнес отец, подняв руку, заставляя Марва замолчать, — в конце концов, ты не опозорил нашу семью вступлением в ряды мракоборцев или женитьбой на грязнокровке. Я позволю тебе и твоему сообщнику укрыться в нашем доме, но с одним условием: если я хоть на мгновение усомнюсь в том, что ты достоин быть Мраксом, я вышвырну тебя прямо под дверь этого вшивого министерства. Возможно, из тебя еще удастся вылепить хорошего потомка Слизерина, — Мракс-старший благоговейно провел пальцами по висевшему у него на шее медальону с извивающейся на нем змеей в форме буквы С. — О, я могу об этом позаботиться, — зловеще прошипел Марволо, сверкая слегка опьяневшим взглядом в сторону младшего брата. — Спасибо, отец, — Оминис опустил голову, соглашаясь с условиями и полностью игнорируя реплику брата, хотя по его спине и пробежал неприятный холодок. Мысль о том, что он по своей воле согласился вернуться в родовое поместье и жить здесь бок о бок с Марволо, который был его худшим кошмаром все его детство и продолжал сжимать своими призрачными пальцами его глотку даже когда он сбежал, казалась Оминису безумной. Но в его голове пульсировало осознание того, что он готов принести себя в жертву ради их с Себастьяном безопасности, ради того, чтобы наконец-то быть с ним рядом, ради того, чтобы попытаться восстановить эту частичку прошлого. Его сердце затрепетало в груди при мыслях об этом, рука, сжимающая бокал, дрогнула, и он торопливо поставил его на стол, спрятав ладони на коленях. Еще четверть часа они втроем провели практически в полном молчании, лишь пару раз Марволо задал Оминису вопросы о деталях его выдуманной деятельности, удовлетворенно смакуя ответы на них. В конце ужина в столовую снова вернулась сиделка и увезла слегка осунувшегося от усталости Мракса-старшего в его спальню, пожелав братьям приятного вечера. Оминис встал из-за стола в тот самый момент, когда за спиной женщины захлопнулась дверь. Он быстро натянул пальто, не выпуская из пальцев волшебную палочку и направился к выходу. Марволо последовал за ним. — Так забавно, — с хмельной усмешкой в голосе, растягивая слова, начал он, — спустя столько лет малыш Оминис снова в отчем доме, но у меня даже нет желания наподдать тебе как следует. Кажется, твои незаконные дела вызывают во мне подобие уважение. Но ты не обольщайся, — он схватил Оминиса за локоть и развернул к себе, приблизив свое лицо к его. От него неприятно разило вином и тушеным мясом, — в нашем доме тебе придется жить по нашим правилам, братец. А ты их даже толком не знаешь. — Кажется, ты пропустил весь наш разговор с отцом. Я уже согласился на эти условия, — Оминис дернул руку, но хватка Марволо не ослабла ни на йоту. Он издал хрипловатый снисходительный смешок и только через несколько долгих секунд разжал пальцы. Оминис на мгновение скривился, подавив желание потереть локоть, на котором точно к завтрашнему утру проступят фиолетовые синяки, — увидимся завтра, Марв. — С нетерпением буду ждать. Прикажу Твинклу подготовить вам с другом лучшие спальни и украсить их самыми прекрасными цветами из нашего сада, — Марволо весело засмеялся, стоя на пороге и глядя вслед уходящему Оминису. Ухмылка снова прорезала его лицо; теперь скучная жизнь в опустевшем поместье станет куда интереснее.***
Себастьян сидел, скрестив ноги, на холодном твердом полу, высоко задрав подбородок, не сводя глаз с кусочка луны, который был виден в крошечном окошке под потолком его камеры. Далеко не каждую ночь в нем можно было увидеть хоть что-нибудь, кроме непроглядной синеватой тьмы. Этот дрожащий лунный свет заставлял его чувствовать себя спокойнее и безопаснее, поэтому в такие ночи он позволял мыслям пройти по дорожкам смутных воспоминаний чуть дальше обычного. Вернее будет сказать, что в принципе только в такие ночи он и мог позволить себе приоткрыть завесу памяти, потому что в другие он не чувствовал ничего, кроме страха и боли, которые становились совершенно невыносимыми, если не успеть отключиться от реальности. Он медленно и глубоко дышал, игнорируя тихий вой и плач в соседней камере. В отличие от него, его сосед, наоборот, именно в лунные ночи вел себя беспокойнее всего. — О-ми-нис… Ан-на… — Себастьян по слогам произносил эти два имени, пытаясь вспомнить, почему именно они имеют для него какое-то особое значение, ведь оба они причиняли самую невыносимую боль среди всех имен, которые он знал и слышал. Он поднял руку и прикоснулся к своей щеке, к той, к которой вчера прикоснулся тот красивый мужчина с таким же именем, как в его воспоминаниях о прошлом. Это ведь один и тот же человек, да? Оминис из воспоминаний и вчерашний посетитель. Почему он так отчаянно плакал? Себастьян причинил ему боль в прошлом? Но тогда зачем он все равно пришел да еще и пообещал вытащить его отсюда? Голова Себастьяна закружилась от количества вопросов и отсутствия ответов на них. Анна. Кто она? Вчерашний Оминис сказал, что она — сестра Себастьяна, и это казалось логичным, ведь он точно знал, что они очень похожи внешне. Но он ощущал такую всепоглощающую пустоту и скорбь внутри, когда начинал думать о ней. Он сделал ей что-то плохое, о чем сожалеет? Почему Оминис ничего не рассказал о ней вчера? Себастьян приложил пальцы к вискам и с силой надавил на них, пытаясь унять разгоравшуюся головную боль. Наверное, если Оминис и вправду вытащит его отсюда, он сможет все вспомнить. Он вздрогнул от появившегося где-то внутри него страха, прошептавшего: «А ты действительно хочешь вспоминать?». Себастьян не был в этом уверен, но слова Оминиса о том, что у них все будет хорошо и что они будут счастливы, звучали очень убедительно и привлекательно. По крайней мере, ему не придется больше спать на голых камнях в зверском холоде и питаться странно пахнущим месивом. Внезапно, словно молнией, его мозг пронзило видение из прошлого. Как наяву он увидел перед собой пылающих живых мертвецов в длинном темном коридоре, почувствовал запах горелой плоти и пепла, ощутил кожей невыносимый жар от бушующего огня. Его рука крепко сжимала чью-то влажную ладонь. Он бросил быстрый взгляд в сторону и увидел подростка в школьной мантии, так сильно похожего на его вчерашнего посетителя, который прикрывал лицо рукавом, держа перед собой волшебную палочку. Сердце Себастьяна болезненно заколотилось, но он продолжал сидеть, замерев и почти не дыша, внимая каждой детали этого яркого видения. А оно мгновенно рассыпалось искрами, чтобы смениться следующим. Вот он стоит напротив этого белокурого школьника и их руки сжимают странный предмет в виде пирамиды с золотыми гранями, ярко сверкающими в свете свечей. Этот предмет завораживает и привлекает на себя все внимание Себастьяна, но он заставляет себя посмотреть на стоящего перед ним мальчика. Сэллоу до крови закусывает губу, чувствуя, что отчаяние начинает поглощать его и тянуть вниз за собой в пучину боли. Но он должен досмотреть до конца; никогда прежде воспоминания не являлись ему так четко. — Чувствуешь ее силу? — тихо проговорил он одновременно в прошлом и в настоящем. Его рука потянулась вперед, касаясь лица перед ним. Лица Оминиса. На этом лице смешались беспокойство и нежность. Оно было прекрасно. Себастьян задрожал, на его ресницах заблестели слезы. Его сердце сдавили черные щупальца скорби, оно начало медленно трескаться, выпуская болезненными толчками из трещин потоки багровой крови, заставляя Себастьяна кричать и извиваться от боли. Он пытался схватиться за ускользающее воспоминание, но вдруг снова услышал его, этот неприятный голос внутри своей головы: «Тебе нужно выбраться отсюда, нужно отключить свою боль». Он замотал головой, но его руки без его воли потянулись за осколком стекла, который достался ему от предыдущего жильца этой камеры, очевидно, страдавшего похожим недугом. Его крики и пробивавшийся сквозь них смех смешались с воем и плачем его соседа, разносясь по всему коридору и привлекая к ним внимание дементоров. Себастьян дрожал всем телом, когда вонзил осколок себе в лодыжку и, проворачивая его, закричал еще громче. Кровь хлынула сквозь пальцы, согревая окоченевшую конечность. Видение прошлого окончательно растворилось в ней, оставив после себя лишь пульсирующую боль в голове и чувство глубокой потери. Он отполз к стене, судорожно дыша, и прижал ладони к лицу, заглушая тихие всхлипы, окрашивая слезы в красный цвет собственной крови. Он так устал от этой боли, от этой необходимости калечить себя, чтобы не сойти с ума, от отсутствия воспоминаний и от бешеного желания вспомнить. — Пожалуйста, вытащи меня отсюда, — прошептал он сквозь слезы, забиваясь в угол этой неприветливой холодной комнаты, обращаясь к тому прекрасному незнакомцу, сидевшему на коленях перед его камерой, к тому взволнованному мальчику, чьи пальцы были сплетены с пальцами Себастьяна когда-то в прошлом.