В тени Хогвартса

23 марта, 1898 год

Себастьян скучающе проворачивал в своей руке наполненный горячительным стакан, звеня медленно таявшими кубиками льда. Его равнодушный взгляд сквозь грани стекла следил за дрожащим пламенем, постепенно затухающим в камине. Его разум был практически пуст и он наслаждался этим. Единственным чувством, заботившим его сейчас, была неясная тревога, подступавшая к горлу. Была ли она связана с попытками его воспоминаний всплыть на поверхность? Вряд ли. Они всегда приходили внезапными яркими вспышками, не предупреждая о своем появлении. Он подумал об Оминисе и тревога стала горше. Ему не стоило отпускать его сегодня вечером с Марволо, но что он мог сделать? Запереть его в их собственной комнате? Даже с волшебной палочкой у него вряд ли бы что-то вышло, ведь он уже столько лет не использовал магию. Но его палочка была сломана по решению суда еще когда ему было шестнадцать и вряд ли в ближайшие годы он сможет подобрать себе новую. Чувствовал ли он себя беспомощным? Пожалуй, что да. Отчасти. Его единственной силой сейчас была сила убеждения, но на Оминиса она совершенно не действовала, потому что тот был практически одержим идеей безопасности Себастьяна, даже когда это противоречило здравому смыслу. После того, как Себастьян узнал о том, какие на самом деле отношения между братьями, он попытался убедить Оминиса, что им нельзя оставаться здесь, что Марволо куда более опасен, чем возможные угрозы внешнего мира. Черт, если бы он только был немного внимательнее, он бы давно понял, какой Марволо на самом деле, но он был слишком сосредоточен на самом себе, на попытках вернуть свое прошлое. Он даже не пытался заботиться об Оминисе хотя бы наполовину так, как тот заботился о нем. И если поначалу это можно было оправдать тем, что он воспринимал его как чужака, пусть в нем и пробивались следы узнавания, то когда его сердце начало стучать быстрее в ответ на присутствие Оминиса, в ответ на его случайные прикосновения и на его улыбку, он обязан был начать беспокоиться о нем больше, начать узнавать лучше его настоящего. Но он был погружен в прошлое и от этого упустил нынешнее. Он не знал про нынешнего повзрослевшего Оминиса ничего, он лепил его из историй об их детстве и ничего не спрашивал. Почему? Наверное, потому что боялся узнать, из каких травм и шрамов тот состоит, потому что эти травмы и шрамы были у них на двоих. Себастьян откинул голову на спинку дивана, задрав лицо к потолку и всматриваясь в расплывающийся деревянный орнамент. Как только Оминис вернется, он заставит его сбежать отсюда во что бы то ни стало. Пусть даже им придется скрываться и жить в лесу, как животным, но он не позволит Оминису продолжать жертвовать собой ради него. Он глубоко вздохнул и накрыл глаза ладонью. Оминис вытащил его из Азкабана, спрятал его от преследования в доме, в который никогда не вернулся бы, спасал его от самого себя, находясь рядом практически круглосуточно. И меньшее, чем ему мог отплатить Себастьян, — это вырвать его из когтей Марволо до того, как они проткнут его насквозь. Себастьян надеялся, что еще не слишком поздно для этого, но навязчивая тревога пыталась убедить его, что он опоздал. Он всеми силами старался отпихнуть ее от себя и довериться надежде, но не мог. Ему оставалось только ждать, когда Оминис вернется с этой опасной ночной прогулки. Он встал с дивана, отставив в сторону стакан, и попытался занять себя сбором того небольшого количества необходимых вещей, что у них были. В шкафу от отыскал древний потрепанный саквояж, в который начал складывать пузырьки с рябиновым отваром, запас которых Оминис пополнял после каждого приступа Себастьяна, пачку чая, бутылку виски, два ворсистых колючих пледа. Он понятия не имел, куда они отправятся и что им будет нужно, поэтому старался запихнуть все, что могло влезть. «Мне бы не помешало заклятие незримого расширения» — подумал он, но решил, что сейчас ему важнее просто занять свои руки и голову, а когда вернется Оминис и сотворит чары, они закинут в саквояж все оставшееся и уберутся восвояси. На несколько минут тревога в сердце Себастьяна успокоилась и он даже позволил себе облегченно выдохнуть и поверить в то, что у них все-таки сможет все наладиться. Его воображение начало осторожно подкидывать ему уютные и теплые образы возможного будущего, но он все равно продолжал отметать их, не позволяя надежде укорениться слишком глубоко. Он попытался снова отключить свой разум, когда к реальности его вернул тихий грохот за запертой дверью. Оминис накладывал мощные запирающие чары на дверь и окна их комнаты всякий раз, когда они входили и выходили из нее, и особенно тщательно проверял их надежность, когда ему приходилось хоть на пару минут оставить Себастьяна одного. Эти чары не позволяли не только войти в помещение привычным способом, но и трансгрессировать или использовать здесь заклинания вроде Алохоморы. Поэтому и самому Оминису приходилось тратить какое-то время перед их дверью на снятие чар и на то, чтобы возвести их заново. Иногда на это он тратил больше времени, чем на то дело, ради которого выходил из комнаты. Но он считал всю эту процедуру просто необходимой и Себастьян с ним не спорил, хотя до вчерашнего дня даже и не догадывался, зачем на самом деле она была нужна. И каждый раз, когда Оминис возвращался, он слышал за дверью его тихую возню и иногда даже мог различить его голос, бормочущий контрзаклинания. Но сегодняшний грохот и едва слышный приглушенный стон, последовавший за ним, были совершенно не похожи на привычные звуки. Он обеспокоенно подошел к двери, прислушиваясь и ничего не говоря. Его сердце тревожно заколотилось в груди, ладони вспотели, а пальцы на ногах похолодели. Что-то стряслось. Он чувствовал это. Он услышал еще один тихий стон, тяжелый скрип половиц, глухой стук ладони, упершейся в дверь, чтобы помочь телу держаться на ногах. Себастьян нервно сглотнул и сделал шаг назад, чтобы дверь могла беспрепятственно открыться. До его слуха донеслось несколько магических формул, произнесенных хриплым и будто бы незнакомым шепотом, после чего дверь резко распахнулась и в нее буквально ввалился Оминис. Себастьян порывисто дернулся вперед и подхватил его руками, не давая упасть. Его глаза расширились от ужаса, а из горла едва не вырвался испуганный вскрик. Оминис в его руках был весь в крови, его некогда изящный прямой нос был разбит в лепешку, его всегда идеально приглаженные волосы торчали в разные стороны, несколько прядей были багровыми и затвердевшими от запекшейся крови, одежда была частично разорвана, а одна рука жутко распухла и безвольно болталась вдоль тела. Вопросы застряли в глотке Себастьяна. Он даже не закрыл дверь, когда потащил скривившегося от боли Оминиса к кровати. Он не мог смотреть на него, но не мог и отвести взгляд. Под коркой из крови уже начинали медленно расцветать синяки и кровоподтеки, начавшая схватываться ссадина на брови лопнула, когда лицо Оминиса вновь исказилось, и ярко-красная свежая струйка потекла вниз по его щеке до подбородка. Он пытался выпрямить ноги и помочь Себастьяну донести его до кровати, но они будто отказали, превратившись в две бесполезные палки. Когда Себастьян осторожно посадил Оминиса на кровать, придерживая его за спину, чтобы аккуратно уложить, тот громко болезненно вскрикнул и из его глаз брызнули слезы. Вряд ли он сам даже осознавал это. Себастьян попытался уложить Оминиса, но тот из последних сил сжал сбитыми пальцами здоровой руки его запястье и поднял к нему лицо. Было невозможно прочитать хоть какие-то эмоции на нем, но Себастьян все равно пытался это сделать, не в силах произнести и слова от охватившего его отчаяния. Поздно. Это слово яростно забилось в его голове, с каждым ударом становясь все больше и больше, уничтожая собой все остальное. — Себ… Себастьян… — с неимоверным усилием прохрипел Оминис не своим голосом, его сорванные связки едва трепыхались, издавая эти звуки, — у нас… Нет времени… Нам… Надо уходить… Возьми… Рябиновый отвар… И мы трансгрессируем… Себастьян хотел было что-то ответить, но ни одно слово не могло прорваться сквозь ватный ком отчаяния, стоявший в его горле. Он попятился назад, оторвавшись от Оминиса, ошеломленно кивая, не понимая, что тот этого все равно не видит. Он не мог отвести взгляд от искалеченного сломанного тела своего друга, которое едва держалось за жизнь. Он не хотел даже думать о том, что именно произошло, но его воспаленный мозг раз за разом прокручивал в голове вскрик и слезы Оминиса от мягкого прикосновения постели к его ягодицам и бедрам. Себастьян ощутил жгучую всепоглощающую ярость и желание убить Марволо в ту же секунду, как тот окажется перед ним. Его даже не волновало отсутствие у него волшебной палочки: он был готов разорвать его голыми руками. Но он понимал, что нельзя думать об этом сейчас. Сейчас надо убираться отсюда, сейчас надо позаботиться об Оминисе. Следующей волной, накрывшей его, стало абсолютное чувство вины, затмившее все предыдущее, на секунду ослепившее его физически. Он пошатнулся и его руки задрожали, но он все равно схватил саквояж, вытряхивая на пол все, что успел туда сложить, чтобы добраться до пузырьков с исцеляющим зельем. Где бы они не оказались, они не смогут приготовить его достаточно быстро, поэтому было просто необходимо взять его с собой. Себастьян поспешно распихал пузырьки по карманам, разбив пару из них, но совершенно не обратив на это внимания. — Не так быстро, дорогуши, — услышал он со стороны двери и даже не оборачиваясь узнал зловеще слащавый голос Марволо, — Депульсо! Себастьяна мгновенно отшвырнуло в угол комнаты. Из глаз посыпались искры и на миг все перед ним почернело, прежде чем снова обрести очертания. Удар спиной о стену выбил из его легких весь воздух и несколько следующих секунд он и вовсе не мог вдохнуть снова, беспомощно открывая и закрывая рот. Он медленно поднялся на ноги, откашливаясь. Ярость снова заполонила все его сознание, огненная краснота запульсировала на периферии зрения. Его лицо разрезала широкая безумная ухмылка, когда он, сжимая и разжимая кулаки, двинулся к Марволо, которого в этот момент больше всего занимал Оминис, пытавшийся сесть прямо и поднять дрожащей рукой ставшую неимоверно тяжелой волшебную палочку. — Экспеллиармус! Акцио! — без пауз рыкнул Марв и торжествующе усмехнулся, когда его пальцы крепко сжали волшебную палочку Оминиса. Он собрался было сломать ее и дерево уже заскрипело под давлением, но передумал и убрал ее в карман. Он осторожно прикоснулся большим пальцем к разбитой губе, мягко промокнув кровь, и облизнул его. Пусть Оминис и был практически уничтожен им сегодняшней ночью, но без попыток хоть как-то отбиться и защитить себя он не сдался. Вот только было ли это хорошо или стоило действительно вытерпеть молча все издевательства, не вырываясь? Когда истязания закончились и Оминис пришел в сознание в луже собственной крови, практически без одежды, разваливающийся на части от боли во всех частях тела, он начал понимать, что его сопротивление выйдет боком не только ему, но и Себастьяну. Но он просто не мог управлять своим телом в те ужасные минуты или даже часы, когда Марволо наносил ему увечье за увечьем, когда он вдалбливал его в пол, выворачивая его суставы, когда он говорил ему в ухо такие отвратительные вещи, которые Оминис хотел забыть еще больше, чем испытанную физическую боль. И теперь он не мог смыть с языка ни слюной, ни кровью горечь сожаления о том, что пытался сопротивляться, забыв об угрозах старшего брата, которые тот непременно воплотит в жизнь. Когда он услышал звук, с которым тело Себастьяна ударилось о стену и упало на пол, он сжал зубы и попытался атаковать Марва, но со стороны это выглядело как попытка мертвеца пошевелиться. Когда волшебная палочка с легкостью выпорхнула из его пальцев и оказалась в чужих руках, он сжал зубы и беспомощно съехал на пол вместе с одеялом. Его тут же вырвало, когда в желудке всколыхнулась вся та кровь, что оказалась там сегодня. Он поднял лицо в ту сторону, где стоял Марв. Он практически перестал ощущать боль, он чувствовал только животное желание разорвать и уничтожить своего старшего брата до того, как тот еще хоть раз прикоснется к Себастьяну. Но тот лишь игриво и весело рассмеялся, восхищенно переводя взгляд с одного юноши на другого. Он никогда не был сильным магом, но того десятка заклинаний, что он знал и использовал, а еще огромной физической силы было достаточно, чтобы одерживать верх во многих драках. Непростительные заклинания с его губ слетали с такой же быстротой и легкостью, с какой из уст первокурсника звучит Вингардиум Левиоса. Кажется, он никогда не задумывался о последствиях применения этих заклинаний с тех самых пор, как его старшие кузены научили его им. И он предпочитал думать, что они сидят в Азкабане именно потому, что слишком много внимания уделяют вопросам запрещенной и разрешенной магии. А ведь нужно всего лишь не оставлять никого в живых, чтобы министерство не узнало о том, кто именно снова устроил охоту на маглов. И не иметь в своем близком окружении ни одного волшебника, не согласного с твоими взглядами. Марволо провел языком по нижней губе и снова ухмыльнулся. — Я ведь предупреждал тебя, малыш Оминис, правда? — произнес он тоном, выражающим крайнюю степень довольства тем, что Оминис все-таки этим предупреждениям не внял, — поэтому теперь тебе придется посмотреть, как за тебя отдувается твой прекрасный компаньон. И подумать, стоит ли тебе сопротивляться в следующий раз. Марволо перевел взгляд на Себастьяна ровно в тот момент, когда тому оставалась всего пара шагов до того, чтобы нанести ему удар в челюсть. Ухмылка Марва стала еще шире, когда он заметил дрожащие от ярости кулаки. На мгновение он даже подумал о том, чтобы подпустить Себастьяна поближе и позволить ему ударить себя, но это было бы глупо. У него уже была одна ссадина и он не хотел уродовать себя второй. Он вскинул волшебную палочку и восхищенно открыл рот, когда понял, что применять ее не придется. Себастьян остановился, его глаза расширились и потеряли блеск, он перестал видеть происходящее перед ним сейчас и начал видеть совершенно другую схватку, завершившуюся смертью Анны семь лет назад. Он упал на колени и прижал к лицу ладони, но через несколько секунд его голова запрокинулась назад и он издал крик, наполненный той старой забытой болью, которую его сознание так упорно пыталось подавить. Его тело судорожно задрожало и он обхватил его руками, пытаясь бороться с этим состоянием. Он отчаянно хватался за реальность, но видения прошлого хлестали его, сбивая с ног и отключая от настоящего. Марволо скрестил руки на груди, с интересом наблюдая за происходящим, пытаясь разобрать слова, которые выкрикивал Себастьян. Его глаза засветились нездоровым блеском, когда он увидел, как, морщась от боли и едва переставляя конечности, Оминис пытается добраться до Себастьяна. — Почему ты никогда не рассказывал об этой прелестной особенности твоего друга? Да ему не в Азкабане сидеть нужно, а в Святом Мунго, — довольным и слегка удивленным голосом произнес Марволо. И без того интересный вечер становился для него еще интереснее. Когда Оминис протянул руку к дрожащему в истерике Себастьяну, чтобы схватить его за мантию и прижать к себе, Марволо легко перехватил его запястье своими пальцами и дернул в свою сторону. Казалось, для него тело Оминиса ничего не весило, потому что его мышцы под мантией даже не вздулись от напряжения, когда он одной рукой поднял младшего брата вверх и притянул к себе. Он крепко прижал Оминиса спиной к своей груди, обхватив его одной рукой за талию, надежно прижав его левую руку к телу. Второй рукой он вытащил из кармана волшебную палочку Оминиса и с напускной заботой и нежностью вложил ее в его ладонь, переплетя их пальцы так, чтобы он мог свободно управлять его кистью. На кончике палочки загорелся слабый красноватый огонек, свидетельствующий о том, что теперь Оминис прекрасно все видит. Марволо поднял волшебную палочку в их руках на уровень глаз Оминиса, развернулся и наклонился так, чтобы пытающийся разодрать собственную кожу ногтями Себастьян был прямо перед лицом его младшего брата. — Что с ним случилось, малыш Оминис? Это ты с ним сделал? — ядовито спросил Марволо, крепко сжимая дергающегося из последних сил Оминиса, — а даже если не ты… То именно ты виноват сейчас в том, что не можешь ему помочь. Тебе остается лишь внимательно смотреть. И не вздумай закрыть глаза, иначе пожалеешь об этом. — Марв, пожалуйста, — почти не слышно прохрипел Оминис. Каждый звук, выходивший из его рта, отзывался режущей болью в горле с солоноватым отвратительным привкусом крови. Его снова затошнило, но он судорожно сглотнул, — я сделаю абсолютно все, что ты скажешь. Я не буду сопротивляться и кричать. Дай мне помочь ему. — Нет, Оминис. Ты исчерпал все лимиты и окончательно подорвал мое доверие в тот момент, когда твой крохотный нежный кулачок совсем не нежно заехал мне по лицу, — просюсюкал Марволо обиженным тоном, положив подбородок на плечо Оминиса и надавив на него, — лучше слушайся меня сейчас и тогда, возможно, я позволю кому-то из вас пережить эту ночь. Возможно, даже вам обоим, если ты будешь вести себя очень хорошо. — Марв, он может навредить себе. Он может… Убить себя, — пробормотал Оминис и всхлипнул. Если Марволо понятия не имел, что бормочет Себастьян, что означают те имена и те слова, которые пробиваются через его мучительный вой и плач, то для Оминиса было ясно, что сознание его друга сейчас в том самом подземелье, где рухнула вся их жизнь, где погибла от его собственных рук Анна, его самый дорогой и близкий человек. — Ну-ну, только не плачь… Это все еще будет твоя вина, а не моя, Оминис. Мне плевать на него, а ты не сделал ничего для того, чтобы у тебя была возможность помочь ему сейчас, — довольно протянул Марволо, улыбаясь и железно прижимая к себе Оминиса в этом отвратительном больном объятии. — Пожалуйста… Прошу… — шептал Оминис, но Марв лишь медленно качал головой, продолжая заставлять его смотреть прямо перед собой, прямо на Себастьяна. Себастьян корчился на полу в неконтролируемых судорогах, его мышцы реагировали на тяжелые воспоминания так же резко и болезненно, как и мозг. Он захлебывался криками, перемежающимися воем и скулежом, которые мог издавать лишь раненый умирающий зверь. Он смотрел на тело Анны, лежащее на гладком мраморном полу перед ним, мгновенно окоченевшее и бездыханное, смотрящее перед собой стеклянными пустыми глазами. На эту оболочку, внутри которой в течение таких долгих и одновременно таких безумно коротких шестнадцати лет находилась самая прекрасная и чистая душа из всех. Он перевел взгляд на свои ладони, обагренные кровью, он увидел подол своей мантии, плещущийся в крови, которая медленно поднималась вверх к его щиколоткам. Или это он уходил вниз, в этот пылающий соленый океан? Белоснежный мрамор вокруг тела Анны все так же ярко сиял чистотой и слепил глаза. Ее кожа начала покрываться фиолетовыми и бордовыми пятнами, ее глаза ввалились в череп, ее волосы осыпались. Себастьян с приглушенным плеском упал на колени, сжав руками голову, и снова закричал, пронзительно, скорбно, ужасающе. Потемневшая и иссохшая рука, принадлежавшая раньше его сестре, приподнялась и указала на него пальцем; ее голова медленно развернулась к Себастьяну. Слипшиеся сгнившие губы с трудом раскрылись и хриплый загробный шепот произнес: «Это все твоя вина, Себастьян. Все из-за тебя». Кровь уже добралась до его пояса, она была такой густой и вязкой, что мешала ему двигаться. Он закрыл лицо руками, слыша со всех сторон свой собственный крик, чувствуя боль своего тела, находящегося где-то в другом месте. Он просто хотел, чтобы это наконец-то закончилось. Никто и ничто не могло помочь ему выбраться из этого ада и он знал это. Как бы ни старался Оминис, он никогда не исцелит его душу, он никогда не сможет примирить его с прошлым. А без прошлого Себастьяна Сэллоу не существует, существует только его имитация, его оболочка, способная любить кого-то лишь наполовину. «Я не хочу приносить все эти жертвы, Себастьян» — услышал он знакомый голос и отнял руки от лица. Возле тела Анны стоял Оминис, мертвенно бледный, с выражением абсолютного равнодушия на лице, по которому струилась кровь, сочившаяся из его ледяных глаз. Он резким движением впился пальцами в свою грудь и они мягко, как в бисквитный торт, погрузились в его плоть. «Я уже отдал тебе все, что у меня есть, кроме своего пока еще бьющегося сердца» — он вытащил из груди руку, в которой бился кроваво-красный комок, — «ты хочешь забрать и его? Зачем?». Оминис вопросительно склонил голову набок и кожа на его шее надорвалась, обнажив ярко-красные жилы, переплетенные с синими и алыми сосудами. Себастьян закричал еще громче, его пальцы начали раздирать его собственную кожу, он хотел сбежать отсюда, хотел перестать чувствовать эту боль, хотел перестать видеть тех, кому он причинил вред, хотел перестать испытывать эту захлестывающую вину. Горячая кровь тем временем уже практически добралась до его груди. Марволо продолжал крепко держать Оминиса, заставляя его неотрывно смотреть на Себастьяна, бьющегося в конвульсиях на полу. Оминис одними губами умолял кого-то невидимого прекратить происходящее, но в его груди теплилась надежда, что все обойдется. Сколько раз подобные приступы происходили с Себастьяном в Азкабане можно было только гадать. Ему никто не помогал справиться с ними, никто не залечивал его раны и он выжил. Но смотреть на это все равно было невыносимо больно. Он хотел отвернуться, зажмуриться, но Марволо только крепче сжимал их пальцы на волшебной палочке, и принуждал Оминиса продолжать смотреть. Он до крови закусил губу, пытаясь не издавать ни звука, пытаясь не провоцировать Марва на еще более жестокие безумства. Вдруг они услышали звонкий хруст. Оминис испуганно вздрогнул. Этот хруст был так похож на звук раздавленного рукой Себастьяна стакана. Но он не видел нигде стекла. Через несколько секунд он почувствовал густой травянистый запах рябинового отвара и его глаза приковались к руке Себастьяна, которую он с трудом засунул в карман и вытащил оттуда горсть осколков от пузырьков из-под зелья. Все произошедшее дальше заняло не больше пяти секунд, но Оминису показалось, будто прошло целое столетие. Он будто бы видел каждую кружащуюся в воздухе пылинку, каждую микроскопическую морщинку на коже Себастьяна, каждую бороздку и неровность на волшебной палочке, которую Марв прижал к его щеке. Взгляд Себастьяна прояснился и остановился на лице Оминиса. Он был таким тяжелым и темным, но в его глубине сверкали те самые задорные искорки, плясали те самые бесенята, которых мог узнать каждый, кто знал Себастьяна Сэллоу в школьные годы. Его губы изогнулись в ухмылке, от которой сердце Оминиса рухнуло в пятки. — Нет, Себастьян, пожалуйста, — хрипло пробормотал он, замерев. На этом так сильно любимом им лице он за мгновение прочитал все, чего не мог прочесть за этот долгий месяц. Его глаза наполнились слезами, а губы задрожали, но Себастьян в ответ лишь шире улыбнулся. — Прости меня, Оминис, — абсолютно спокойным тихим голосом произнес Себастьян, снова скорбно дернув уголками губ, — я не хочу, чтобы ты продолжал приносить себя в жертву. Его рука крепче сжала один из крупных хрупких осколков. Она поднималась вверх, казалось, целую вечность и всю эту вечность Себастьян не переставал ухмыляться и смотреть в лицо Оминиса, которое исказилось до неузнаваемости. Он снова начал пытаться вырваться из жесткой хватки брата, но она только становилась крепче. Марволо завороженно не сводил глаз с того, что разворачивалось сейчас перед ним, и даже не думал вмешиваться. Осколок с тихим влажным звуком вонзился в шею Себастьяна с правой стороны, точным выверенным движением проткнув насквозь сонную артерию. Его рука несколько раз рвано дернулась и вытащила его обратно, позволив хлынуть наружу ярко-красной соленой жидкости. Себастьян вдохнул последний раз, прежде чем позволить крови доползти до его макушки и накрыть его с головой. Оминис истошно закричал, когда тело Себастьяна упало в быстро растущую под ним лужу крови. Руки Марволо разжали объятия и Оминис бросился вперед, несмотря на то, что мгновенно перестал видеть комнату вокруг. Он больше не чувствовал боли от издевательств Марва над его телом, он чувствовал только разрывающее его чувство бесконечной любви и такого же бесконечного отчаяния. Он никогда больше не сможет заполнить эту зияющую пустоту внутри себя. Когда он добрался до тела Себастьяна и прижал его к себе, его брюки и подол мантии были насквозь пропитаны кровью. Он, совершенно не отдавая себе отчет о том, что происходит, покачивал тело Себастьяна в своих руках, проводил пальцами по его лицу, оставляя на нем невидимые для него алые полосы. Он шептал Себастьяну все то, что не успел сказать ему, но очень хотел. Он не мог поверить, что единственный человек, которого он так самозабвенно и безоговорочно любил никогда больше не скажет ему ни единого слова, никогда больше не прикоснется к нему, никогда больше не заставит чувствовать что-то, кроме этой бесконечной боли и одиночества. Он едва слышно умолял Себастьяна открыть глаза, захлебываясь и задыхаясь, он прижимал его медленно остывающую руку к своей щеке, целовал ее мокрыми от слез и крови губами. Невозможно. Он не хотел верить, что Себастьяну было настолько тяжело возвращаться к обычной жизни, что он мог и вовсе не хотеть возвращаться сюда. Неужели Оминис и в самом деле не мог помочь ему? Неужели Оминис снова совершил огромную ошибку, которую теперь нельзя даже попытаться исправить? Неужели его жизнь — это всего лишь череда неправильных решений, приведших к смерти самого дорого его сердцу человека? Лучше бы он держался подальше от Себастьяна и Анны с самого начала, лучше бы проигнорировал их приветствия и расспросы еще тогда в Хогвартс-экспрессе. Он же Мракс, а все Мраксы — воплощенное зло, несущее только боль и смерть. Почему он понял это только сейчас? Он еще крепче прижал к себе бездыханное тело самого лучшего существа во вселенной, но слезы больше не катились по его щекам. Его глаза потемнели и нежно-голубой сияющий лед превратился в непроглядную океанскую бездну, лишенную жизни и света. — Ну и ну, что происходит… — протянул Марволо с удивлением и оттенком досады в голосе. Волшебная палочка Оминиса с хрустом переломилась в его руках и он отбросил ее половинки в угол комнаты, но Оминис даже не услышал этого. Развернувшись на пятках, Марволо Мракс поправил мантию и спокойным шагом вышел из комнаты, напоследок бросив на Оминиса оценивающий, без тени сочувствия, взгляд.