Воспоминания

Если бы кто-то спросил меня, чего из того, что Уэнсдей забыла, я боюсь больше всего, то я без раздумий ответил бы — это Крэкстоун. Пилигрим, что когда-то сломал жизнь тысячам изгоев, стал предводителем мощнейшего истребления. С него в Америке все и началось. До этого людям со сверхспособностями удавалось уживаться с нормисами без разногласий, пока гребаный пилигрим не решил навести свои порядки. Я искренне верил, день битвы — будет последним, что Уэнсдей вспомнит. А лучше и вовсе бы не вспоминала. Но кого я хотел обмануть, Шапиро ведь предупредил меня, что день мощнейшего психического изменения рано или поздно всплывет в ее памяти. Что ж, теперь мне некуда отступать. — Кто. Он. Такой? После каждого слова она делает паузу на тяжелый выдох, как после пробежки. Я мысленно подбираю подходящую характеристику для пилигрима и вспоминаю о главной причине нашего нахождения в Израиле. Конечно, причиной тому является чертов Крэкстоун. Предсказание о его восстании в дневниках «Беладонны» было совсем не единственным. Скоро Джерико исполняется четыреста лет, и именно этот день должен стать очередной точкой возврата. Кровавая луна и магическая дата основания земли, залитой кровью изгоев, может снова возродить из пепла проклятую душу тирана. Спасение от этого есть и оно снова кроется в Уэнсдей. Точнее в Гуди, что обещала больше к ней не приходить, но явилась. Прародительница Аддамс рассказала ей о том, что был человек, который был ей не безразличен. И именно он может стать нашим спасением. Итан Харис, которого мировая история запомнила под совершенно другим именем, увел сотни выживших подальше от смертельной опасности. Почему выбор пал на земли тогдашней Палестины нам неизвестно, но первая сильнейшая волна репатриации на землю Обетованную была на самом деле бегством людей со сверхспособностями из Америки и Европы. Гуди сказала, что Итан носил при себе заговоренный медальон с локоном ее волос. Именно он помог ему остаться в живых и именно он должен стать частью для ритуала против возможного оживления. Если совершить ритуал до злополучной даты, которая состоится через два года, то мы избежим возможного повторения печальных событий. Тело Хариса покоится на одном из древнейших кладбищ, как важного человека в истории еврейского народа. Граничит оно с той самой опасной зоной, в которой и произошел взрыв. В тот день Уэнсдей должна была пробраться в усыпальницу и попробовать раздобыть медальон. Меня она, конечно, с собой не взяла и вообще старалась оградить от всей этой истории. Долгое время скрывала, что видит Гуди, пока однажды не провела в видении больше часа. Я привел ее в чувство и потребовал немедленно мне объяснить. Тогда она и сказала, зачем ей нужно в Израиль. — Из-за него нас и называют изгоями, — сосредотачиваюсь, подбирая слова. — Джозеф Крэкстоун — пилигрим, устроивший истребление людей со сверхспособностями — Он меня убивает, — она смотрит испуганно. — Нож, он всадил в меня… — она округляет глаза и быстро задирает больничную рубашку, смотря на свой живот. — Да, это он, — киваю и приподнимаюсь с кровати. Ее обнаженное тело совсем не способствует моему здравомыслию. — Пожалуйста, отдышись и я попробую тебе объяснить. В палату несмело проходит Ирит, чтобы забрать последнюю капельницу. Уэнсдей кажется мне и, видимо, ей, взбудораженной, поэтому медсестра не может смолчать. — У вас все в порядке? — произносит серьезным тоном. — В полном, — ровно отвечает жена, подставляя руку. — Семейное дело. Ирит в удивлении ведет головой, но вопросов больше не задаёт. Делает все, что планировала и молча уходит. Мое чувство тревоги захлестывает меня новой волной, теперь уже отчетливо прямо сейчас, а не вечером, как обычно. Начинаю подозревать, что это снова отголоски моей темной наследственности, но справляюсь с собой, долго выдыхая. — Ты объяснишь? — в тоне жены я слышу растерянность. — Да, — разворачиваюсь от подоконника и складываю руки. — Больная родственница Крэкстоуна его оживила. Твоя кровь была ключом к этому. После того как он восстал из мертвых, ты оказалась ему не нужна, поэтому он и попытался тебя убить. Если в общих чертах. Скажи, что конкретно ты видела? — Просто безумный взгляд, а потом резкая боль, — она задумывается, опустив глаза. — Ты знаешь… — поднимает взгляд на меня, — Я думала о тебе. — Что? — мне требуется сильно моргнуть, чтобы это осознать. — В момент, когда… — Да, — она перебивает. — Именно в этот момент я подумала, что перед тобой виновата. Очень странное чувство. Я сделала что-то страшное? — Сейчас это уже не особо важно, — растерянно улыбаюсь. — Я давно тебе это простил. Мне хочется не меньше, чем танцевать от радости, оттого что я появился в ее видениях и что она вспомнила первые чувства ко мне. Да, когда-то именно этот день и стал для нее отправной точкой. Именно в момент своей возможной смерти, она поняла, что испытывает ко мне что-то. Призналась в этом она, конечно, не сразу. Это же Уэнсдей Аддамс. Отрицала, билась в торгах, приняла только спустя месяц. Спасибо той ночью в моей комнате она мне сказала именно за то, что я не отступил. Я замечаю, как она тяжело моргает, но силится. Моя упрямая девчонка. Решаю, что нет смысла мучать ее. После капельницы положен сон. — Уэнс, давай ты поспишь, а я после расскажу остальное. — У меня ощущение, что я схожу с ума. И это совсем не весело. — говорит, сверля пустым взглядом стену. — Худшей пытки, чем эти обрывки воспоминаний, невозможно придумать. Почему я вижу только плохое? — Ты ворон, Уэнсдей, — пытаюсь подобрать слова. — Твои видения часто предвестники катастрофы или разгадки к печальным событиям прошлого. Но хорошее ты тоже видишь. — Проясни, — непонимающе прищуривается. — Я могу это контролировать? Я не хочу больше видеть подобное. — Ты можешь менять своего рода полярность энергии. — почесываю лоб, вспоминая всю теорию ее дара. — Из пространства ты можешь брать как положительный, так и отрицательный заряд. Второе тебе легче делать, чем первое, потому что оно было врожденным. Выбирать полярность ты научилась лишь в последние несколько лет. Пока объясняю, замечаю, что она уже едва открывает глаза и с трудом держится полусидя. Даже интересно, когда она сдастся. — Чертова капельница все-таки клонит в сон, — страдальчески выдыхает и спускается спиной по кровати. — Ты мог бы побыть со мной какое-то время? — Разумеется, — я поджимаю губы, чтобы сдержать улыбку. — Подожду, пока ты заснешь, а потом схожу принесу тебе что-нибудь вкусное. — Сладкое, — говорит почти шепотом и кладет раскрытую ладонь на кровати рядом со мной. — Спасибо тебе. — Не благодари, — я беру ее ладонь и сжимаю. — А где весь шоколад, что я приносил? — Ты же видел, как Фестер его уплетает. — хмурит брови уже с закрытыми глазами. — Конечно, ничего не осталось. Я растроганно улыбаюсь, наблюдая, как она постепенно погружается в сон, и ладонь в моей руке расслабляется. Смотреть как она спит — для меня одно из самых больших удовольствий, хотя она всегда раздражается. В целом, мое излишнее внимание ее всегда немного смущало. Но контролировать себя я не мог, как бы ни пытался. Необъяснимым образом она сводила меня с ума одним лишь своим присутствием. Опускаю ее руку на простыню и стараюсь тихо подняться со стула. Голова слегка кружится и я вспоминаю, что даже не завтракал из-за того, что поставил себе цель нарисовать кубок По во что бы то ни стало. Обстоятельства складываются в мою пользу. Перекушу и заодно куплю для Уэнс что-то сладкое. В столовой должно быть много вариантов. Пока я иду в свою комнату, чтобы взять бумажник, уже привычное чувство тревоги трансформируется в нечто иное. Почти забытое чувство агрессии. Жгучей боли до ломоты в пальцах. У нас с Уэнсдей всегда была связь, мы пока не нашли ей объяснения. Но что в школе мы видели продолжение видений друг друга, что после оставались связаны этой незримой нитью. Видимо, сейчас из-за возвращения к ней ее дара, мой тоже дал знать о себе. Но почему с темной стороны? Вопрос без ответа. Подхожу к двери комнаты, еле совладая с собой, чтобы не снести ее с петель ударом ноги. Нужно срочно избавиться от эмоций. Раньше меня спасали пробежки и рисование. За годы после школы темных сил во сне почти не осталось. До слепоты светлое чувство к моей жене выместило весь негатив. Иногда я чувствовал раздражение, когда мы ссорились, но оно исчезало так же быстро, как приходило. Стоило взять в руки краски, нарисовать очередной портрет моей хмурой тучки и тут же идти к ней с извинениями. Она хлопала дверью моей квартиры после скандала, а я всегда стучал в ее дверь через какое-то время. Так было все восемь лет. Ведь мы так и не съехались… Рывком сажусь на кровать и сжимаю кулаки, что есть силы. Зажмуриваю глаза, тяжело дышу. Рисовать я не могу. Просто не могу даже думать о том, чтобы взять карандаш. Меня до скрипа зубов раздражает то, что в последнее время рисунки ни черта не выходят. Концентрируюсь, пытаясь понять источник своих эмоций. Почему меня сорвало, что стало причиной? Прокручивая все в голове, считаю вслух до десяти, как когда-то учила Кинботт. Делаю глубокий вдох на три коротких выдоха. Все напрасно. Когда сердце начало ударяться о ребра, подобно выстрелам автомата, а кровь зашумела в ушах, я понимаю, что чека сорвана. Дальше мне станет хуже, если я никуда это не выпущу. Беру ту тетрадку, что недавно стала хранителем моих эмоций. Отдам это словам, раз привычным способом я не в состоянии. Моя хмурая тучка, я хочу признаться, что я себя ненавижу. Ненавижу за то, что не понимаю, почему снова оказался слабым. Не понимаю, как чертова темная сила проникла в мой разум и заставляет сейчас с ней бороться. Я стараюсь спокойно выдохнуть и поймать чувство, от которого мне становится дьявольски плохо. Но становится только хуже, и я стискиваю зубы от осознания. Я злюсь на себя, Уэнсдей. За то, что я, кажется, тебе врал все это время. Когда сказал, что готов мириться с тем, что у нас не будет семьи. Когда отмахивался от разговора о том, что хочу общий дом, детей и поездки на салют в день праздника урожая. Я правда думал, что смог смириться. И, кажется, только сейчас понимаю, что нет. Когда чуть тебя не потерял и когда вновь обрел после нашего поцелуя. Знаешь, а я ведь когда-то поклялся тебе не врать… До сих пор помню, как по позвоночнику пробежали мурашки испуга, когда ты сказала «Больше нам не о чем говорить». Чертов ворон на фреске во дворе школы мог стать тем, что разрушит наши только что зародившиеся отношения. Твоя страсть знать ответы на все вопросы, не могла пройти мимо этого рисунка. Истинной причины почему я изобразил его не знал никто, кроме Кинботт. Уимс я сказал, что это дань памяти Эдгару Алану По, и легенда прижилась, вопросов ни от кого не было. Но ты не была бы собой, если бы не чувствовала, что это не так. Чертов ворон был вымещением моей боли. Горя утраты своего счастливого детства. На подоконнике в комнате моей матери жил такой же угольно-черный пернатый. И он улетел, когда она умерла. Валери предположила, что чем больше рисунок, тем проще избавиться от негативных эмоций. Почти помогло, если бы не одно но. Сказать сразу правду показалось мне признаком слабости. И ты все поняла. Коснулась стены и впервые осознанно спровоцировала видение. А после ушла, сказав лишь одну фразу. Не говорить с тобой я не мог. Поэтому приходил каждый вечер на балкон Офелия-холл и подолгу извинялся. Рассказывал все, что для меня важно и надеялся, что ты когда-нибудь выйдешь ко мне. Я боялся потерять тебя почти так же, как совсем недавно. Я уже тогда не представлял, как смогу дальше жить. На пятый день, когда ты наконец вышла и тихо сказала «Не ври мне больше никогда», я думал, что жизнь дала мне еще один шанс. Но я им не воспользовался. Жизнь отомстила за это месяц назад. Когда ты забыла меня. Забыла все, что нас связывало. Оставив меня одного со всеми теми горами воспоминаний событий, что мы пережили. Я не могу их с тобой разделить. Надеюсь, только пока. Но того времени точно хватит на то, чтобы я смог все исправить. Не повторить своих же ошибок. И я скажу тебе, моя хмурая тучка. Я все тебе расскажу. Пока ты не вспомнишь сама, объясню все, что было. И однажды смогу сказать главное. Что хочу, чтобы ты была моей женой по-настоящему. Что хочу общий дом. А когда-нибудь даже детей. Я не знаю, согласишься ли ты. Скорее всего, снова нет. Но я попробую. Я просто должен сказать это вслух. После письма мне становится немного лучше. Но дрожь в пальцах продолжает оставаться со мной. Я ставлю точку, с силой надавливая на карандаш, и грифель со скрипом ломается. Плевать. У меня есть еще с десяток других. Тяжело выдыхаю, скатываясь в тихий вой. Голову все также дурманит, и я понимаю, что нужно попробовать пойти на побежку. В школе я всегда бегал по вечерам. Это помогало мне не задохнуться от эмоций посреди ночи, когда я просыпался ото сна, в котором кого-то снова растерзали. Меняю футболку, разыскиваю на дне чемодана кеды и покидаю комнату как можно быстрее. На улице изнуряюще душно. Воздуха не хватает уже на первых минутах. Где-то сбоку начинает колоть, но я продолжаю бежать. Делаю большой круг вдоль сквера больницы, замечаю рядом со скамейками трех мертвых птиц. Фестер и Вещь сегодня ушли разрушать городскую легенду, которую им рассказал Довид. К моему сожалению, вернутся они только к вечеру, возможно с трофеем. Меня теперь это мало волнует, потому что лучше бы они были с Уэнсдей. Показываться ей в таком состоянии я не хочу. Теряю счет времени, делаю кажется уже больше десяти кругов. Голени гудят от боли, мышцы будто стали железными. Замедляю бег и постепенно, полностью останавливаясь, опираюсь ладонью на спинку ближайшей лавочки. Пот стекает по лбу, застилая глаза, когда я опускаю голову чтобы отдышаться. Горло жжет болью, как при изжоге. Воздух, который я жадно вдыхаю ртом, похож на кипяток. Но мне легче. Правда легче. Сердце еще сжимается в легкой волне беспокойства, но гнев отступил. Обхожу лавочку и, шатаясь, присаживаюсь. Стираю ладонями пот с лица, щурясь от рези в глазах. То ли солнце, то ли соль разъедают мои роговицы, и я зажмуриваюсь. Потираю глаза кулаками, зарываюсь пальцами в волосы, натягивая их до самой макушки. Выдыхаю. Меня отпустило. Резко шмыгаю носом и поднимаюсь. Ты справился, Торп. Приступ купирован. Пока стою под струями душа, прикидываю, как рассказать Уэнсдей всю историю про Крэкстоуна от самого начала и до ближайших грядущих событий. В голове будто каша, которую я пытаюсь разложить по разным горшкам. А потом подсознание рисует весы. На одной чаше которых шанс спокойно уехать обратно в Америку, ничего ей не рассказывая пока, а на второй — честность, в которой я когда-то клялся. Вся эта затея окончательного изгнания в ад души Крэкстоуна очень опасна. Начиная поиском медальона, заканчивая самим ритуалом, который нужно провести на месте старой молельни в лесу Кобхэм. Исход любого из вариантов непредсказуем. Я чувствую, как голова начинает гудеть. Я просто смертельно устал от этого переизбытка эмоций. Мне нужен совет. И я знаю, у кого его попросить. Наспех вытираюсь и одеваюсь. Я должен поторопиться, потому что скоро она проснется. Вызываю номер горячими клавишами и жду. — Йоу, бро, — доносится из трубки спустя три гудка. — Я просто спрошу, а ты просто ответишь. Ничего не уточняя, окей? — выпаливаю вместо приветствия. — Договорились, — без раздумий отвечает Аякс. — В чем вопрос? — Если бы Энид пришлось еще раз сражаться с Хайдом, ты бы ей позволил? — я не могу рассказать всего, что сейчас со мной происходит. Когда-нибудь позже под бутылку хорошего рома. Я знаю, Аякс не обидится. — Что? — голос звучит на октаву выше обычного. — Ксав, ты рехнулся? — Отвечай на вопрос, ты обещал. — Нет! — громко восклицает. — Я бы попытался ее остановить. Только это бы ни черта не изменило. Мы с тобой выбрали женщин, которых никогда не получится сдерживать. — Не жалеешь об этом? — Никогда, — смеется. — Вчера сын стащил с меня шапку, и я случайно превратил Энид в камень на пару часов. Так что небольшой шанс ее сдерживать у меня все-таки есть. — Жаль, я не горгона. — ухмыляюсь. — Ладно, я должен идти. Передавай привет Энид. — Друг, — Петрополус меня останавливает. — Если тебе нужна помощь, просто скажи. Я всегда готов, ты это знаешь. — Пока справляюсь — улыбаюсь в голос. — Не волнуйся, бро. На заднем плане слышится громкий детский плач, и Аякс спешно прощается. К чему семье Петрополусов сейчас еще и мои проблемы. Они спят-то пока по очереди. После разговора с другом сомнения окончательно исчезают. Я решаю, что пора прекратить быть нерешительным. Главное в жизни Уэнсдей — это правда. И я готов ей ее рассказать. Быстро спускаюсь в столовую. На обед времени нет. Беру два чая с бергамотом и сладкие булки. Ругелах она все-таки должна попробовать. Почему-то я забыл о нем за прошедшие три недели. Когда я возвращаюсь в палату, Уэнсдей переплетает косы. За этим действием она обычно анализирует что-то важное. После школы она сменила причёску, поддавшись аргументу Синклер, что знаменитый писатель должен выглядеть старше своего возраста, а две косы этому никак не способствовали. Но привычка переплетать их в раздумьях осталась. Когда я заставал ее за этим занятием раньше, во мне рождался просто огромный комок теплоты. Как будто напоминающий мне, что сколько бы лет не прошло, а со мной рядом вся та же упрямая девчонка с характером серийного убийцы. — Я принёс тебе ругелах. — пытаюсь говорить собрано, хотя хочется просто любоваться ею. — Пахнет недостаточно мерзко. Это точно сладкое? — Уэнс быстро оборачивает резинкой кончик косы и двигается к краю кровати. — Да-да, — усмехаюсь. — Тебе должно понравиться. Чай с бергамотом, как ты любишь. Уэнс сосредоточенно хмурит брови и прикусывает губу, будто сомневаясь. — Что-то не так? — я стою перед ней и всматриваюсь. — Насчет поцелуя, — спускает ноги с кровати и кивком головы указывает на место рядом. — Что насчет поцелуя? — я ставлю все что принёс на прикроватную тумбу и присаживаюсь рядом с ней. — Я понимаю, что мы женаты и все такое, — начинает она. — Но мне наверное нужно время, чтобы привыкнуть. — Уэнс, подожди, — я поднимаюсь с места. — Ты ничего не должна объяснять. Я готов еще раз пройти наше сближение. Время, чтобы привыкнуть я уже проходил. Отрицание чувств ко мне, торги с собой после сцен страсти и бесконечно долгое принятие. Я пройду это и дважды, и трижды еще. Лишь бы все снова было так, как месяц назад. Я тепло улыбаюсь ей и коротко сжимаю ладонь. Она хмурится, но не отстраняется. Это уже хорошо. Пришло время для главного. — Усаживайся поудобнее, история будет длинной — с усмешкой говорю я и двигаю к кровати столик для приема пищи. Уэнс усаживается, собрав ноги под себя, и с предвкушением смотрит на коробку с булками, которую я ставлю перед ней рядом со стаканчиком чая. — Это пакетированный или… — открывает толстую крышку стаканчика и заглядывает в него. — Пакетированный. — Тучка, это больница, — смеюсь и усаживаюсь на кровать напротив нее. — В ресторан сходим, когда тебя выпишут. — Тучка? — она удивляется, слегка улыбаясь, а я понимаю, что впервые назвал ее так вслух с момента пробуждения. — Если тебе некомфортно, могу этого пока не говорить. — я не хочу смотреть ей в глаза, поэтому перемещаю внимание на распаковку коробки с булками. — Я подумаю об этом, — говорит слегка с издевкой. — Давай свою длинную историю. И булку. — Так, с чего начнём... — потираю переносицу, пытаясь собраться. — Кубок По. Ваша команда — «Черная кошка» — тогда победила. У склепа Крэкстоуна ты увидела одно из сильнейших своих видений. — Мертвые во плоти, как это вкусно! — восклицает, жуя ругелах. — Прости, что за видение? А твоя команда — это «Амонтильядо»? — Да, были еще «Золотые жуки» и… — осекаюсь. — Это к делу не относится пока. Дай мне перейти к сути. Уэнсдей жует, сосредоточенно слушая меня, и я наконец вижу перед собой ее привычную. Заинтересованную в деталях, уточняющую каждую мелочь, которая обычному человеку может показаться несущественной. Пересказываю ей все, что она мне говорила о тех событиях. О видении с Гуди, о воскрешении в склепе и ее спасении, объясняю, что приехали мы ради заколдованного медальона. Все, что касается пилигрима выкладываю перед ней. Все, кроме упоминаний о Галпине. Потому что это не так важно. — Из всего того, что я услышала... — Уэнс делает глоток чая и задумывается. — Наверное, вывод один: мы должны найти этот медальон — Ну, другого я и не ожидал услышать, — вздыхаю и опускаю глаза. — Это может быть очень опасно, Уэнс, помни это. А у тебя рана на голове едва затянулась. — Если я смогла выжить дважды, полагаю в этом есть некий смысл — голос звучит так убедительно, что сказать в ответ мне просто нечего. — Я пойду туда с тобой, — я все-таки знаю, что ответить. — Чтобы в случае чего мы погибли вместе? — ухмыляется — Будет глупо — Знаешь, еще чего я не сказал? — я осторожно касаюсь ее плеча. — Вот этот шрам. Она машинально дергает ворот рубашки и проводит пальцами по крохотной полоске под ключицей. — Ты спасла меня тогда от стрелы, — легко касаюсь ее предплечья. — Закрыла меня собой. Я мог умереть. — Это уже походит на традицию, — она в смущении отводит глаза. — Может быть, — улыбаюсь в ответ и беру в руки оставшуюся булку. — Такая странная семейная традиция у нас. Очень в нашем духе, кстати. Она едва заметно улыбается и медленно поднимает свой чай, смотря на то, как я поедаю булку. Я как будто смотрю на это всё со стороны и не могу не улыбаться. Это мы. С нами такое всегда. Я болтаю с набитыми щеками, а она слушает и мысленно делает ставки через какое время я подавлюсь. Дольше трех минут еще не проходило. — Расскажи еще что-нибудь. — несмело нарушает тишину через пару минут. — Только сначала прожуй. — Что угодно, — доедаю и запиваю остывшим чаем. — Назови год и месяц. Ну, или любое интересующее событие. — Хм, — она задумывается, повернувшись к окну. — Давай первый скандал. — возвращает пристальный взгляд на меня. — Ты вообще кричишь? Или всегда такой спокойный? — Обычно я мщу тебе другим способом, знаешь ли — против воли отпускаю смешок. — Мы к этому однажды вернёмся. А скандал, ну… — Давай вернёмся, — она перебивает. — Что? — я хмурюсь от неожиданности. — В каком смысле? — Мы вместе восемь лет, так? — она ставит стакан и медленно спускается с кровати. — Если я рядом с тобой так долго, полагаю, мне это нравилось. Тем более, когда я могла умереть, я вспомнила именно о тебе. — Что ты хочешь этим сказать? — я сглатываю от возбуждения, когда она встает между моих ног. — Ты всегда так медленно соображаешь? — она прищуривается и опускает ладони на мои плечи. — Ты же сказала, что тебе нужно время, — смотрю на нее, чуть подняв голову и скорее всего в моих глазах читается: «умоляю, не передумай». — Я не предлагаю тебе сразу переходить к чему-то большему, — она хмурится, чуть наклонив голову. — Но я хочу провести что-то вроде эксперимента. — Ты пока не помнишь, но я всегда за твои эксперименты, — мягко кладу ладони на ее талию и всматриваюсь в темные омуты ее глаз. Она какое-то время смотрит на меня не моргая, затем переводит взгляд на мои губы и медленно поднимает обратно. Продолжает молчать, и только коротко вздернутая бровь дает мне понять, что путь открыт. Тянусь к ней и целую. Заигрывая, как она любит. То глубоко, то едва касаясь. Медленно. Растягивая удовольствие. Она отвечает. Внимательно и аккуратно. Морщит нос, усмехаясь. Она забыла правила этой игры. Она вспомнит. Я готов проходить этот эксперимент до конца жизни. — Мазаль тов! Голос Фестера заставляет нас оторваться друг от друга. Уэнс резко хватает халат для улицы и набрасывает на себя. — Перестань уже пытаться казаться евреем, дядя, — строго говорит жена. — Аддамсы на том свете точно недовольны тобой. — Моя протеже не в духе? — удивляется Фестер. — Есть важное дело, — она почти налету надевает тапочки и идет к выходу из палаты. — Ксавье? — Да, иду — мне требуется время чтобы успокоить выплеснувшиеся в кровь гормоны. Мы идем все вместе на улицу. Вещь гордо восседает на плече жены. Персонал все еще шарахается от этой картины, но мне кажется, что Уэнс от этого все так же испытывает своеобразное удовольствие. Мы с дядей присаживаемся на лавочку, моя упрямая девчонка неспешно ходит перед нами из стороны в сторону какое-то время, пока наконец не останавливается и начинает: — Ты знаешь, где усыпальница Итана Хариса? — спрашивает она, сверля Фестера сосредоточенным взглядом. — Того, кого считают первым проповедником земли Обетованной? — хитро уточняет дядя. — Естественно, я бывал там дважды, а что? — Нам нужно попасть туда и отыскать его медальон, — командным тоном сообщает жена. — Прошлая моя вылазка, очевидно, оказалась не удачной. Нужно тщательнее подготовиться. — У меня есть идея получше. — Фестер задумывается и постукивает пальцами раскрытых ладоней друг о друга. Искры меня никогда не перестанут пугать. — Поделись, — Уэнс вскидывает бровь. — Дорогая племянница, — прищурившись, говорит он. — Ты очень смелая, но мы тебя чуть не потеряли совсем недавно. Поэтому… — Даже не хочу это слушать, — перебивает жена, закатив глаза. — Нет, все же дослушай! — настаивает. — Я предлагаю нам с Вещью проникнуть в усыпальницу. Придаток сможет вскрыть ее без лишнего шума, а я имею иммунитет к возможной взрывной волне в силу своих способностей. — Еще скажи, что был в Бермудском треугольнике и сумел выбраться. — устало вздыхает Уэнс, видимо понимая, что аргументов против не подобрать — Именно! — победно улыбается дядя. — К тому же я стар и одинок. Если со мной что и случится, никто не расстроится. А подвергать опасности вас двоих… — окидывает меня взглядом. — Гомес еще рассчитывает понянчить внуков. — Предлагаю следующее, — я вклиниваюсь в разговор. — Мы все продумаем. Завтра заселимся в отель и пробудем здесь до того момента, пока дядя Фестер и Вещь не провернут свою затею. Полетим обратно, поживем немного в особняке Аддамсов, а когда ты полностью восстановишься, то мы вместе завершим начатое. — Согласен, только я с вами не полечу. — кивает Фестер. — Возьмете с собой Вещь, а мне нужно будет оказаться совсем в другом месте. Уэнс соглашается не без сомнений. Никакая амнезия не способна изменить ее упрямый характер, я это уже говорил. Но все ее аргументы против мы вместе с дядей успешно парируем. Вещь нам поддакивает, за что оказывается в шляпе Фестера в наказание. Жена нахмурена и рассержена. Хмурая тучка, которую я так люблю. Скрестила на груди руки и надула свои прекрасные губы. — Уэнс, так правда будет надежнее, — я наклоняю голову, стараясь запомнить ее такой, чтобы потом нарисовать. — Фестер был там дважды, а ты в прошлый раз даже не успела добраться. — Ладно! — она вскидывает голову и тяжело выдыхает. — Ладно, давай попробуем этот план. Но ты возьмешь телефон. — серьезно смотрит на дядю. — Без проблем, но он просто не будет работать, — усмехается в ответ он. — Устройство очень удобное, я полагаю, но в моих руках оно просто перегорит. — За какие грехи дьявол послал мне вас обоих? — рычит жена, а я не могу не улыбнуться. Фестер прихватывает в карман крупную тушку какой-то редкой птицы и прощается с нами до завтра. Вещь мешкает, не зная с кем ему остаться, но после недолгих раздумий и переглядок с Уэнс, смиряется и идет вслед за дядей. — Ты снова к нему слишком строга. — подхожу к ней сзади, пока она провожает уходящих немигающим взглядом и кладу одну руку на талию. Не могу не отметить, как меня радует, что я снова могу без опасений к ней прикасаться. Моя тактильность сводила ее с ума поначалу, но позже она научилась ее принимать. Надеюсь, научится снова, пока будет все вспоминать. — Он заслужил, — отвечает серьезным тоном. — Предателей надо наказывать. Я бы и тебя с ними отправила, но хочу вместе поужинать. — Это свидание? — я громко радуюсь и аккуратно разворачиваю ее к себе. — Какую кухню ты предпочитаешь? Хотя, прости, выбор здесь небольшой. — Я хочу узнать еще что-то о прошлом. — она отводит глаза. — Мне не нравится то, что сейчас происходит с памятью. У меня будто кусочки пазла в голове, которые никак не сложатся. А ты кажется, единственный, кто знает все обо мне. — Больше меня точно никто не знает, — улыбаюсь и медленно отстраняюсь. — Пойдем, еду должны скоро принести. Мы идем обратно в здание. Попутно заходим в столовую, чтобы взять ужин для меня. Уэнсдей долго сверлит взглядом витрину с хумусом, и без слов покупаю его тоже, попутно прихватывая еще и лепешку. Кажется, ее здесь называют маца. Мы поднимаемся к ней в палату и приступаем к ужину. Пока Уэнс ест лепешку с хумусом, ожидая свой основной ужин, я рассказываю ей больше о Неверморе. О директрисе Уимс, что приглядывала за ней первое время и умерла за спасение школы, о Торнхилл и о том, как она обвела вокруг пальца всех, включая мэра Уокера, который знал ее с детства. Вспоминаю про «Беладонну». Историю ее создания и возрождения исконных традиций закрытого общества благодаря вступлению Уэнс в наши ряды. Она комментирует почти каждую реплику, уточняя подробности. В палату приносят еду, и мы какое-то время молча едим. Мне кажется, это лучший наш вечер за последнее время. И точно это странное блюдо под названием чолнт останется в моей памяти навсегда, как знак начала новой главы нашей жизни. — Знаешь, я не уверена, — задумавшись начинает Уэнс. — Но мне кажется, ты самый терпеливый человек из тех, что я знаю. — Пожалуй, — соглашаюсь с улыбкой. — Разве что твой отец более терпеливый, чем я. — Мне кажется, я по нему скучаю. — она ковыряет остатки еды вилкой. — Из того, что я вспомнила, у нас очень теплые отношения. — Да, он любит твой скверный характер гораздо дольше, чем я, — смеюсь, опустив голову — Ты хотел сказать терпит? — Нет, именно любит, — долго смотрю ей в глаза, поджав губы. — Мы все тебя любим. В том числе за характер. Она отводит кажущийся смущенным взгляд, и я понимаю, что мне пора бы заткнуться. Все и так буквально за один день сдвинулось с мертвой точки прошедших трех с лишним недель и унеслось в стратосферу. Мы сидим вместе до позднего вечера. Истории льются из меня одна за одной. Пересказываю ей весь наш последний год в школе. Кубок По, на котором она позволила Бьянке выиграть, потому что, вероятнее всего, Барклай подозревала, что у нас отношения. Эту историю я никогда не пойму. Женщины очень странно относятся друг к другу, когда находятся в статусах бывшей и настоящей. Уэнсдей не отреагировала вслух, но кажется что-то внутри для себя поняла. Пересказываю разные истории с вечеринок, где мы появлялись раздельно и так же поодиночке уходили. Закрывались после в моей комнате и познавали друг друга. Об этом я попробую рассказать ей чуть позже. — Однако, у нас была веселая юность — Уэнс ложится на подушку и накрывается одеялом. — Не без моих уговоров она такой стала, — смеюсь. — Если бы ты могла, то писала бы свои романы с утра до вечера. — Я думаю об этом, — она смотрит с досадой. — Почему-то пока мне не хочется ничего писать. — Дай себе время, — я поглаживаю ее ладонь. — Доброй ночи, приду к тебе утром. Она прикрывает глаза, а я целую ее в висок, поправив волосы. Этот день был прекрасен — хочу произнести это вслух, но вовремя останавливаюсь. Ухожу к себе и долго ворочаюсь, пока стараюсь заснуть. Странно, но тревоги, что преследовала меня эти дни, будто нет. Вместо нее я чувствую трепет. Я счастлив, что все начинает возвращаться туда, где оборвалось. От радости хочется кричать в голос и я понимаю, что уснуть мне удастся не скоро. Переизбыток эмоций в моем случае может сыграть злую шутку, поэтому я поднимаюсь с кровати и снова беру тетрадку. Моя хмурая тучка, я люблю тебя. Люблю, как умалишенный. Как смертник, цепляющийся за возможность спасения. Спасибо тебе за шанс, что ты нам дала. Он точно поможет тебе вспомнить быстрее. Я сделаю для этого все, что смогу. Буду давать тебе то, что ты так любила. Свою заботу, нежность и теплоту. Главное, чтобы мне хватило сил не сорваться и не утопить тебя в своей любви. Но я постараюсь. Сколько смогу, буду держаться, чтобы ты постепенно начала вспоминать. Ты лучшее, что есть в моей жизни, Уэнсдей. Ты моя жизнь. Люблю тебя и безумно скучаю. Откладываю тетрадку и наконец чувствую себя спокойно. Нужно постараться уснуть, завтра предстоит сложный день. Если все сложится хорошо и видение никак не отразится на состоянии Уэнсдей, то к вечеру ее должны выписать. Нужно будет утром поискать отель, предыдущий, где мы жили, ей сильно не нравился. Следующий день проходит весьма напряженно. Уэнс таскают по кабинетам, проверяя ее состояние на всех имеющихся в больнице аппаратах. Она раздражается, но стоически переносит новое приглашение на очередное обследование. Шапиро то и дело хмурится, посматривая результаты на стойке медперсонала. Просит Ирит проверить все трижды. Сотрудница вздыхает, но соглашается. Я сижу здесь, сверля взглядом часы на стене с самого утра. Жену отправляют поспать, я иду на обед. Возвращаюсь, когда ее снова ведут в кабинет компьютерной томографии. Стараюсь отвлечься, подыскивая нам отель. Выбор падает на милое заведение в старом городе под названием «Глория». Я знаю, что одно из значений этого имени — счастье. Он довольно старый и темный, все как любит жена. Интерьер не высшего класса, но я выбираю номер с пометкой «люкс» и бронирую. Вечером мы должны оказаться там. Под конец дня к нам приходят Фестер и Вещь. Мы обсуждаем детали плана их проникновения в усыпальницу Хариса. Всеми подробностями они с нами, конечно не делятся, но обещают совершить это завтра ночью. Уэнс сокрушается от затянутости выполнения задуманного, но Фестер убеждает ее, что торопиться нельзя. Шапиро приходит в палату уже почти на закате. Мы томимся в ожидании его слов и почти потеряли терпение. — Ваша выписка, мисс Аддамс, — раздраженно говорит он, протягивая бумагу Уэнсдей. — Рекомендации по восстановлению и часть препаратов занесет Ирит. — Доктор, что-то не так? — я не могу не уточнить. — Мистер Торп, я хотел бы поговорить с вами отдельно. — бросает сосредоточенный взгляд доктор и разворачивается к выходу Уэнс раздраженно подкатывает глаза, но кивком головы указывает мне идти вслед за врачом. Я подчиняюсь и выхожу из палаты. — Ее состояние полностью в норме, — начинает Шапиро. — Но профессиональная интуиция подсказывает мне, что вскоре возможен сильный откат. — Уточните, что это значит? — я свожу брови и внимательно слушаю. — Пока нет поводов для опасений, — поясняет. — Просто будьте внимательны. Малейшие изменения ее состояния могут спровоцировать что угодно. Ее психологический фон еще нестабилен. Поэтому следует с осторожностью погружать ее в прежнюю жизнь. Не давите, спрашивайте, насколько она готова. — Я понял, — киваю. — Нам нужно вернуться к вам перед отлетом? — Запишите мой телефон. — хмурит брови. — Случай вашей жены уникальный, и я бы хотел быть в курсе ее состояния, если позволите. — Да, разумеется, — я тут же соглашаюсь и достаю мобильный, чтобы записать номер. Шапиро медленно диктует цифры, будто о чем-то раздумывая. Стоит отметить, что он уже не кажется мне таким уж раздражающим, как в первое время. Характер у него явно не из простых, но не признать то, что ему удалось вернуть жену к жизни, я не могу. Доктор просит меня совершить вызов по сохраненному номеру, и мы прощаемся. Его слова оставляют слегка неприятный осадок. Опасений у меня было и так слишком много, а теперь становится только страшнее. Но я уверен, что это все лишь осторожность. Уэнсдей сильнее, чем многим кажется и точно сможет справиться с возможным откатом. Я ей помогу. А скоро и вся семья Аддамс придет мне на помощь. Поехать в старый особняк мне кажется самым правильным из возможных решений. Возвращаться в Нью-Йорк совсем не логично. У нас разные квартиры, а ей нужна моя помощь. Хотя может и не нужна, а просто я сам боюсь оставлять ее без присмотра. В любом случае, Мортише и Гомесу просто необходима встреча с дочерью. А Уэнсдей будет полезно оказаться в доме, где она выросла. Нейронные связи, как сказал Шапиро, сформированные еще в детстве, должны помочь ей продвинуться в своих воспоминаниях. Мы собираем все вещи. Ирит приходит с бумагами и упаковками препаратов. Грустно улыбается, желает нам счастья, смущенно отводит взгляд от жадно изучающего ее Фестера и покидает палату. Я загружаю в такси три больших чемодана, что хранились в кладовке сестринской. Уэнс стоит сомневаясь, и то и дело дергает рукава черного платья. Ей окончательно сняли повязку, рана после операции зажила успешно. Неприятным для нее оказалось то, что часть волос чуть выше затылка убрали, но женщины всегда находят выход из ситуации, продолжая оставаться красивыми. Уэнс заплела какую-то причудливую косу, кажется английская, если я правильно понял. С такой прической, если точно не знать, что не так давно ее теменной шов черепа был вскрыт, то никогда и не подумаешь. Сообщаю Фестеру адрес отеля, и мы прощаемся, пожелав им удачи с реализацией плана. Договариваемся встретиться сразу с утра после того, как они все провернут. Искренне верю, что все пройдёт без каких-либо сложностей. По дороге в отель мы молчим. Я не рискую начинать разговор, попутно раздумывая над словами Шапиро. Наше столь резкое сближение на первый взгляд не вызвало в ней изменений. Она привычно собрана и сосредоточенно обдумывает ближайшие планы. Продолжаю себя убеждать, что все это просто классические врачебные предупреждения. Просто чтобы людям не было мучительно больно от неожиданности. Жаль, что докторам не приходит в голову, что ожидание этого может травмировать гораздо сильнее. Уже подъезжая, жена начинает разговор мимо темы. Рассказывает, что ей вспомнилось из истории старой части города и хвалит архитектуру. Я поддерживаю беседу, которая кажется почти светской. Иногда мы так делали раньше. Правда обычно так она избегала какой-то неприятной темы, а я просто не давил. Не давлю и сейчас. Уверен, если ее что-то беспокоит, она расскажет мне, когда будет готова. Так было всегда. Мы поднимаемся в номер в сопровождении хозяйки отеля и кажется ее сына, который с трудом несёт один из больших чемоданов. Укладываю два других, что я нес на пол и устало разминаю спину. Хозяйка рассказывает нам о правилах, жена коротко кивает и выпроваживает ее за дверь. — Иди в душ, а я пока разберу вещи, — сообщает мне почти командным тоном. Всматриваюсь в нее, пока ищу полотенце в шкафу и не замечаю ничего подозрительного. Все почти как обычно, почти как я привык. Решительность во взгляде, чуть сведенные брови и, кажется, даже искра в глазах. Только задумчивость кажется мне незнакомой. Но, предполагаю, что она просто в процессе принятия всех обстоятельств своей новой жизни. Быстро принимаю душ, желая только одного — свалиться в мягкую постель и заснуть до утра. Месяц сна на жесткой больничной кровати меня измотал до предела. Все тело ломит и по возвращению домой я точно обращусь к костоправу. Выхожу в комнату и почти сталкиваюсь с женой на пороге. Она успела почти все разобрать по полочкам, скорость наведения порядка в ней так же сохранилась. В душе мне тепло от этого осознания. Я будто чувствую облегчение. Что-то похожее было, когда меня наконец покинули сны об убийствах. Сейчас тоже кажется, будто началась новая жизнь. Задумавшись, я открываю окно и смотрю на черепичные крыши домов. За окном полнолуние, оно так красиво освещает площадь старого города. Я бы нарисовал, если бы мог. Но не хочется, совершенно. Пальцы ломит от нежелания, как только я думаю о том, чтобы взять карандаш. Пожалуй, я просто устал. Нужно выспаться. Уэнс возвращается довольно быстро. Громко хлопает дверью ванной, и я оборачиваюсь. Мы оба в пушистых белых халатах, как молодожены во время медового месяца. У нас его не было, кстати, о чем я жалею. Жена быстро шагает в мою сторону и я замираю от удивления. Она подходит на расстоянии шага и резко дергает пояс халата на мне. Я округляю глаза от испуга или предвкушения. Скорее всего от второго, но нужно все прояснить. — Уэнс? — я всматриваюсь в ее глаза вопросительно. — Что это значит? — Новый опыт нашего эксперимента. — говорит, прищурившись, и толкает махровую ткань с моих плеч. — Ты уверена? — мой голос начинает слегка хрипеть. — Абсолютно, — не раздумывая, отвечает. Она касается меня, провоцируя возбуждение. Но мне не нужно много, достаточно лишь запаха ее кожи непозволительно близко. Она сбрасывает с себя халат, и я теряю рассудок. Когда-нибудь она перестанет вызывать во мне бушующую страсть. Может быть, но точно не в этой жизни. Отвожу назад ее влажные волосы, глубоко и нежно целую, проходясь пальцами по шейным позвонкам. Сползаю ладонью с шеи на ключицы и ниже. Рвано вдыхаю от нарастающего восхищения происходящей прямо сейчас ситуацией. Меня пробирает до самых костей. Я ждал этого невозможно. Уэнс так сладко для меня выдыхает, когда я касаюсь ее языком. Завожу ее прикосновениями. Завидую сам себе от того, что делаю с ней. Чувствую ее вкус и медленно схожу с ума. — Давай начнём, пока я не передумала. — шепотом говорит она, и я не могу не подчиниться. Разворачиваю ее спиной, я хочу сделать это медленно, наслаждаясь. Целую волнующие изгибы тела. Утопаю пальцами в бархате ее кожи. Я больше не могу сдерживаться, я слишком скучал по ней. Она издает тихий вздох. Я вслушиваюсь. Боюсь все испортить. Волна возбуждения подстегивает все сильнее, и я притягиваю ее к себе. Погружаюсь в глубину своего безумия. Двигаюсь неспеша, ощущая, как по позвоночнику пробегают мурашки от удовольствия. Уэнсдей не торопится. Слегка напрягается внутри и закусывает губу. — Все в порядке? — я пытаюсь перевести дыхание, которое сдавливает от предвкушения. — Да, продолжай, — она прикрывает глаза и концентрируется на ощущениях. Я продолжаю двигаться чуть быстрее. Прохожусь пальцами по привычному маршруту, провоцирующему в ней удовольствие. Целую страстно и с упоением. Шепчу, как в бреду, борясь с желанием сорваться прямо сейчас. Но чувствую, что все иначе. Не вижу того, что обычно. Ее будто нет прямо здесь. Уэнсдей отсутствует в нашей постели. Сосредоточенная, задумавшаяся. Она почти не издает звуков, хотя обычно стоны ее наслаждения звучат так громко, что я теряю голову. Пытаюсь бороться с нарастающим чувством досады, продолжаю стараться доставить ей удовольствие. Ускоряюсь, усиливаю хватку ладоней. Но ничего не меняется. Она прижимается спиной к моему телу, но ни намека на то нетерпение, что я обычно чувствую. Она будто холодная. Будто чужая. Договариваюсь с собой, что она просто забыла. Прогоняю прочь навязчивые и тоскливые мысли. Уэнсдей издает рваный вздох, и я отчетливо слышу в нем усталость, смешанную с разочарованием. Волна возбуждения отступает. Я продолжаю двигаться в ней, но осознаю, что это бессмысленно. Больше я не в состоянии удовлетворить ее. Наша близость впервые имеет подобный финал. — Что такое? — она непонимающе оборачивается через плечо. — Не стоило этого делать, — сдавленно говорю я и медленно отстраняюсь. — Что произошло? — она разворачивается ко мне и смотрит, нахмурившись. — Уэнс, давай не будем, — я подхватываю с пола наши халаты и протягиваю ей один. — Это из-за меня? — она спешно набрасывает халат. — Я… Что я не так сделала? — Все в порядке, правда — я пытаюсь собраться и нервно сглатываю, надевая халат. — Просто я перенервничал. Ты обычно ведешь себя немного иначе в постели. — Я не… — она теряется. — Я не знаю, как я веду себя обычно, ясно? — Пожалуйста, давай не будем, — пытаюсь ее успокоить. — Мы просто поторопились. — Да к черту! — рявкает и быстро уходит в ванную. Она громко хлопает дверью, а я медленно присаживаюсь на кровать. Внутри отчетливо скребет разочарование. Скорее всего, в себе самом. Ставлю локти на бедра и опускаю голову, зарываясь пальцами в волосы. Чего я ждал, не знаю. Думал, что все само собой произойдет. Что она вспомнит, как мы это делали раньше. Уныние бьет с новой силой. Мне просто невыносимо больно осознавать, что мы потеряли связь. Да, воспоминания прошлого утеряны после взрыва, но я почему-то думал, что наши тела должны помнить друг друга. Прокручиваю в голове только что произошедшее и хочется взвыть. Даже представить себе не мог, что тяжелее осознавать не то, что она меня просто не помнит, а то что больше не чувствует ко мне желания. Это же просто эксперимент, она этого не хотела в действительности. Договариваюсь с собой, чтобы не свалиться в отчаяние. Просто мы правда поторопились. Все еще можно исправить. Наверное. Но верится сильно с трудом. Честно скажу, что я сломлен морально. Не думал, что это когда-нибудь произойдет. Поднимаю голову и с силой тру глаза, которые отчего-то стало предательски резать. Нельзя давать волю своим эмоциям, иначе я снова почувствую приступ своей темной силы. Сжимаю кулаки и собираюсь с мыслями. Нужно поговорить с ней. Сказать, что она не виновата. Едва поднимаюсь с кровати, как слышу звон стекла за дверью ванной. Сердце в испуге пропускает удар.