Хочу, чтобы ты остался

6

Когда я вошёл в спальню, освещённую мягким светом напольных ламп, Ксавьер сидел в центре кровати с открытым ноутбуком. Я хочу сказать, что, понимаете, по периметру комнаты свет расползался по полу, по темному керамограниту, по ворсистым коврам. Его кровать словно висела над этим светом, плыла, как корабль в невесомости, а вот на него самого свет струился сверху — из окна в потолке, и сбоку от монитора. Ну, просто это было красиво. Он показался мне удивлённым и ощутимо напрягся, когда я зашёл. Хотя, ну, я постучал. Мы расстались минут тридцать назад, он тоже успел принять душ и теперь, наверное, разгребал накопившиеся дела. Они подождут. Вряд ли же они ждали полгода, как я, прежде чем он добрался до них?       — Джейден?       — Ага. Это я, — глупее начала не придумать, но все красивые фразы, которые я честно подготовил, вылетели у меня из головы на пороге комнаты. Я судорожно сглотнул, прикрыл двери и начал снова. — В общем, я хочу тебе сказать, что я… Я замолчал, надеялся, что он мне поможет, но в эту игру с ним играть было бесполезно. Вздохнув я попробовал ещё раз.       — Я всё понимаю. Ты не хочешь отношений. Или не хочешь привязывать меня к себе. Или, чтобы я привязался. Но, в общем, я всё решил. Пусть будет, как будет. Пожалуйста. У меня осталось всего полгода. Если ты не хочешь, пусть это будет не про любовь. И я даже не буду возражать, если ты будешь встречаться с кем-то ещё. Постараюсь не возражать. Я никогда не попрошу, чтобы ты любил меня или что-то такое. Давай, просто: ты и я. Столько, сколько ты посчитаешь нужным. Если ты скажешь «нет» — всё прекратится. Пожалуйста. Не отталкивай меня сейчас. Вот здесь и сейчас, Ксавьер, я говорю тебе «да». Пожалуйста. Это было всё. Всё, что я хотел ему сказать. Почти всё. Ксавьер, такой спокойный, казавшийся равнодушным, всматривался мне прямо в глаза. Только этот взгляд выдавал его: настороженный, жадно внимательный, ищущий малейшее сомнение на моём лице. Я не выдержал первым, опуская ресницы, чувствуя, как волна мучительного томления, смущения, накрывает меня. И тогда как будто это был знак, он приблизился, положил руку мне на грудь. На тонкий хлопок футболки. Прямо над сердцем, бешено бившимся, грозившим проломить рёбра. Провёл, изучая через одежду, по плечам, спустился по мускулам груди к животу, сведенному напряжением, страхом. Желанием. Поддел рукой подбородок, заставляя поднять лицо к нему, чуть наклонившись, коснулся губами уха:       — Открой глаза. Смотри. Хриплый шёпот казался незнакомым. Я не понимал значения произнесенных слов. Этих слов и любых других. Когда его руки стащили с меня футболку, пробежались по коже, касаясь обнаженных нервов, я вообще перестал соображать. Он вел по буквам татуировки на моих рёбрах, изучая её. Накрыл ладонью. По его приказу я открыл глаза, лихорадочно впиваясь взглядом в его лицо. Спокойное, равнодушное. Отстраненное. Опора. Точка равновесия в хаосе моих собственных мыслей и чувств. Строгая линия его губ едва заметно дрогнула, выдавая короткую улыбку. Выдавая напряжение. Воздух наполнился электричеством, короткие разряды кусали обнаженное тело там, где его руки касались меня, моей спины, живота. Я чувствовал, как он расстегнул ремень моих джинсов, слышал истеричный взвизг молнии. Колени ослабели и подогнулись, но он уже удерживал меня. Держал одной рукой, привлекая к себе, накрывая губы поцелуем. Вторая его рука ласкала бедра, перебираясь короткими ласковыми прикосновениями, целуя меня кончиками пальцев. Я прижался к его груди, позволяя его рукам и губам изучать моё тело, чувствуя глухой стук его сердца и бешеный рваный ритм своего собственного пульса. Весь мир был только я и его жадные горячие руки, скользившие по спине, то замирающие, то ускоряющиеся. Танец прикосновений к моему обнаженному телу. Я не пытался раздевать его сам, не был уверен, позволит ли он, и не хотел своими действиями оттолкнуть, остановить это. Остановить то, что сейчас происходит. Честное слово, если бы он оставил меня сейчас так — я бы просто умер. Почувствовав эрекцию, я замер, положил руки на плечи Ксавьера, отвернувшись, смутившись. Ну куда бы я делся отсюда? Из этой комнаты, от него. Голый? А он так и не снял с себя ничего. Позволил мне отстраниться, не удерживал. Я кожей ощущал его взгляд, взгляд человека, который заходит в ледяное озеро и знает, что не сможет найти путь обратно. Просто бросается в прорубь.       — Извини, — это был мой собственный хриплый голос.       — Хватит извиняться, — прошептал Ксавьер снова привлекая меня к себе, касаясь меня.       — Из…вини. — горячая ладонь обхватившая член, сжавшая его, заставила дугой выгнуться тело в судороге наслаждения. Было бы враньём сказать, что эти его прикосновения были нежными или ласковыми. Простыми — да, грубыми — возможно. Не нежными, точно. Мне и не хотелось сейчас, чтобы он был нежным. И Ксавьер понимал это. Я сцепил руки в замок на его затылке, уперся лбом в ключицу. Задыхаясь, вжался в него, растворяясь в жестком ритме, вбирая его запах. Запах леса и дождя. Я был готов кончить, но он не позволил, заставив вскинуть голову, принимая очередной поцелуй, остановил движение, сжав основание члена.       — Подожди, — прошептал Ксавьер, до крови прикусив мою губу. Резкая острая боль, обещание продолжения, его воля — всё это смешалось во мне, голова кружилась. Он перенес меня на кровать, но я только зафиксировал сам момент. Само то, что он наклонился надо мной, а я уже лежу и лопатками ощущаю прохладный лён простыни. Он нависал, дюйм за дюймом изучая моё тело губами, опускаясь всё ниже, пока не оказался между моих колен. Согревая дыханием кожу бедер, провел языком по их внутренней стороне, заставив меня застонать. Я чувствовал, как его губы сужают концентрические круги, пока не захватили меня. Вцепился в его волосы, в напрасной попытке удержать сознание. Во мне не осталось ничего от человека, только инстинкт. Только агония наслаждения. Я метался по простыням и стонал, пока он не позволил мне кончить. И только потом, дав отдышаться, прийти в себя, он хрипло спросил:       — Могу… могу я тебя.? — по тому, как прервалось его дыхание, по тому, что он так и не смог закончить фразу, я понял, что был прав. Ксавьер и вполовину не так спокоен сейчас, как выглядит. Я кивнул, понял, что этого недостаточно и прошептал вслух согласие. Ксавьер расстегнул рубашку, движением плеч сбрасывая её с себя так, как делал это в конюшне тогда. Она соскользнула, открывая его тело. Наконец обнажая его. Узлы мышц, сетка шрамов на лунно-белой коже. Нервно раздувающиеся крылья носа. Взгляд. Он замер, позволяя мне увидеть себя, позволяя смотреть. Расстегнул ремень, избавляясь от остатков одежды. Гибким кошачьим движением скользнул в постель рядом со мной, сливаясь с моей собственной кожей, обнимая, щекоча затылок дыханием, возбуждая поцелуями вдоль позвоночника, заставил развернуться на бок. Я услышал, как он зубами надорвал упаковку презерватива.       — Скажи, если будет нужно. Я остановлюсь. Мысленно я зарекся останавливать его. Я хотел его. Всё равно, что произойдет. Хотел его до последнего кусочка. Хотел, чтобы он был моим. Чтобы он присвоил меня себе. Вслух, конечно, не сказал. Только кивнул и, опомнившись, пообещал: «Да». Он был осторожен, но это не помогло. Сначала боль пронзила меня и, чувствуя моё напряжение, прислушиваясь к моему дыханию, он послушно замирал. Но я так и не остановил его. Потом боль стала терпимой, ещё потом — растворилась в эйфории. Превратилась в многоцветный космос. В фейерверк оргазма. Вспоминая позднее эту первую ночь, я думал, что был скучным, что моя неопытность не возбуждала его, и едва ли он сам испытал хотя бы половину тех эмоций, через которые провел меня. Но после первого проникновения, чуткости Ксавьера хватило на то, чтобы не остановиться. Раз за разом он доводил меня до оргазма иначе, используя другие способы, а потом снова разжигал желание ласками, прикосновениями, жадными поцелуями. И тогда я не понимал, что он делает это не для себя, а для меня. Чтобы я мог забыть боль. Стереть её памятью о бесконечном блаженстве. У него это получилось. Когда он… Нет — когда мы закончили, уже не было никакого меня. Я был опустошен. Я был растворен. Утром я проснулся первым. Мою шею до мурашек согревало его ровное дыхание. Каждым сантиметром, каждой клеточкой, я был прижат к его телу. К его груди. Даже во сне кольцо его рук защищало и оберегало меня. Вокруг наших спаянных объятием обнаженных тел валялись перекрученные простыни. Его простыни. Его комната. Его постель. Он сам. Изрезанные запястья, прижимающие меня к нему. Ксавьер. Я лежал, замерев от одуряющего счастья, слишком огромного и невыносимого. Наверное, он почувствовал изменившийся ритм моего дыхания, потому что через секунду уже поцеловал меня в шею. Потерся носом в затылок, заставив моё тело вздрогнуть от волны возбуждения. Я напрягся, не зная готов ли к продолжению. И не зная, будет ли оно. Закрыл глаза. Я не хотел, чтобы этот момент заканчивался. Пусть именно эта минута будет бесконечной. Пусть мы навсегда останемся вот так. Сонные. Расслабленные. Рядом.       — С добрым утром, Джейден, — поддразнивая, Ксавьер прикусил мочку уха и разомкнул руки, выпуская меня в холодный враждебный мир. Он перекатился на живот, опираясь на локти, и, когда я обернулся, встретился со мной взглядом. Человек, который только что проснулся рядом со мной, и тот, которого я увидел — это были два разных человека. Секунды между пробуждением и этим моментом хватило, чтобы он стал другим. Привычно равнодушным, отстраненным. Протянув руку, Ксавьер зацепил свой телефон и посмотрел на часы. Без десяти шесть. Оглянулся с сомнением на меня.       — Оставайся дома. Если хочешь, здесь. Я в душ и на пробежку. Тай зайдёт. Он встал, удерживая простыню, соскользнувшую с плеч. Бледные сумерки будущего рассвета упали на шрамы.       — Тай? — голосовые связки заржавели и смятение не добавило им силы. — Мне уйти?       — Как хочешь, на решение у тебя есть минуты три, — не обернувшись, он ушел в ванную, и я услышал шум воды. Я замер, бросив загнанный взгляд на разоренную постель, разбросанную одежду. А потом решил остаться. Просто подумал, раз ему всё равно — пусть так и будет. Тай зашёл без стука в тот момент, когда я лихорадочно застегивая ремень, искал футболку. Он небрежно подцепил её с пола и бросил мне.       — Ого, птенчик, смотрю вы засиделись допоздна. Насмешливо-ироничный мурчащий тон не оставлял никаких сомнений, никакой надежды на то, что он на самом деле ничего не понял. Ответить я бы всё равно не смог, чувствуя, как румянец смущения заливает шею.       — Так как? Ты выбрал сторону?       — Нет, — я нырнул в футболку, натягивая ткань. Кивнул в сторону ванной. — Я выбрал его. Тай явно собирался ответить, но его прервало появление Ксавьера. Не глядя на меня, он кивнул Таю и прошел к выходу. Тот ещё секунду смотрел, потом развернулся и ушёл за Ксавьером, догоняя его на лестнице. А я остался. Какое-то время я так и стоял, растерянно рассматривая закрывшуюся дверь. Потом, вздохнув, собрал разбросанные по комнате вещи. Зарылся лицом в мятую белую рубашку Ксавьера, вдыхая его запах. Решительно отнес в корзину для грязного белья: красть и прятать её, пожалуй, было бы слишком мелодраматично. Снял и отправил туда же постельное бельё. Хотел застелить свежее, но постеснялся лазить в ящики кровати или в комод. Пижамы-то я уносил из сушилки. А так, кто знает, что я мог бы в них увидеть? Так грубо врываться в личное пространство Ксавьера не хотелось. Несмотря на то, что почти всю ночь мы не спали, несмотря на мучительную, хотя приятную, боль в теле, я до странного был бодр. И все равно, закончив короткую приборку, открыв в комнате Ксавьера окна, вернулся к себе. Лег поверх заправленной кровати, заглушив хоровод мыслей и надеясь ухватить час-полтора сна. Беспокойный сон прервался утренней суетой просыпавшегося дома: голоса друзей, звон посуды, смех, хлопанье дверей. Полежал, прислушиваясь к звукам, доносившимся с первого этажа, пытаясь различить голоса. Даже на расстоянии ощутил бархатистые обертоны Тайлина и высокий голос Камиллы. Значит, Тай и Ксавьер вернулись с пробежки. Нашарив телефон, выбрал в контактах Ксавьера и написал ему: «Можно, я зайду перед завтраком?» Дожидаться ответа не стал и сразу отправился в душ. В ванной, смывая с себя запах этой ночи, запах тела Ксавьера, проводя пальцами по темнеющим следам его поцелуев на коже, я впервые разрешил себе задуматься: что всё это будет значить? Значит ли вообще что-то? Просто одноразовый секс? Что это может значить для Ксавьера? Как-то Тай сказал, что Ксавьер не разрешает себе сильных положительных эмоций. Не разрешает любить. Вообще-то я сомневаюсь, что любовь можно запретить. Как это сделать? Смог бы, например, я запретить себе любить Ксавьера? Нет. Нет… я не мог отказаться или перестать, не мог представить себе на его месте кого угодно другого. Подставив лицо под струи воды, закрыл глаза. Ещё Тай утверждал, что эмоциональность близнецов одинаковая. Алексис не умеет любить. Она заботится только о своём комфорте, о безопасности. Поступки Ксавьера во многом вписывались в эту схему. Он часто бывал на грани, играя с огнём, но делал это для того, чтобы заставить себя чувствовать. Именно это казалось мне правдой: Ксавьер ходит по лезвию только затем, чтобы чувствовать себя живым. Надо понимать, что и секс со мной вписывается в это. Мог бы вписаться. Наверное, мог бы. Если бы не одно «но». Но: прошлой ночью Ксавьер думал не о себе, не о том, что могло бы доставить удовольствие ему. Он заботился о партнере. Он заботился обо мне. Может быть, просто еще не готов признать? Не готов или боится осознать глубину своей привязанности. Какая разница. Выключив воду, я дотянулся до полотенца. Какая разница? Я готов на что угодно. Готов просто быть рядом. На что угодно, лишь бы оставаться рядом с Ксавьером. Переодевшись, вышел и сразу подошел к телефону, где ожидало короткое «Да». И тут вот стало понятно: я не смогу сейчас взять и войти в его спальню. Не смогу. Перед глазами каруселью завертелись обрывки воспоминаний. Выравнивая дыхание, быстро набрал: «А можно, ты сам зайдёшь?» Бросил телефон на кровать и открыл окно. Через минуту в двери отрывисто постучали и, после приглашения, — вошёл Ксавьер. Чувствуя, что решительность покидает меня, я молчал, дав ему возможность заговорить первым.       — Как ты? Успел поспать? — прервал молчание Ксавьер.       — Да, только проснулся. Я… знаешь, я хотел спросить, но это глупо прозвучит, так ведь?       — Пока не спросишь — я не узнаю, глупо или нет, — Ксавьер равнодушно повёл плечами. — Я всё ещё не читаю мысли.       — Всегда думал, что читаешь. Как минимум — мои. Мы можем продолжить?       — Джейден, — его голос был мягким и показался мне удивленным. — Тебе было хорошо?       — Да… — слова закончились. Воздух в легких закончился тоже. — Можно… можно я… приду сегодня. К тебе.       — Приходи. Если будет нельзя, я скажу тебе. Пойдём завтракать, ребята уже наверняка начали.       — Нам нужно по очереди спуститься, наверное… — рассеянно пробормотал я. И замер, услышав как рассмеялся Ксавьер. Искренне и легко, как смеялся очень редко. Нерешительно улыбаясь, я вышел вслед за ним. Судя по непринуждённой атмосфере завтрака, Тайлин не стал посвящать никого в детали утренней сцены. И это в очередной раз демонстрировало его личную преданность Ксавьеру. Можно не сомневаться: окажись на месте Блэкхёрста кто угодно другой — и конца поддевкам не было бы видно. В обед приехал Алан. Наверное, Ксавьер и Тай были в курсе, потому что ни тот, ни другой не были удивлены. Только Тай, глядя на две машины, припаркованные у дома, задумчиво сказал:       — Кажется, пришло время подумать о гараже побольше. Алан приехал на одной из машин Блэкхёрстов. Красивой белой ауди представительского класса. Наверное, ею когда-то пользовался Этьен Блэкхёрст, хотя я до сих пор не мог понять: зачем семье из троих человек нужны восемь машин. В Ашхаусе мы жили впятером, считая Тэмми, и вшестером, если считать Камиллу. И вот теперь у нас было четыре машины на шестерых. Да уж, автопарк разросся. Я и представить себе не мог полгода назад как изменится моя жизнь. Не мог даже подумать, что на этой дорожке будет припаркована моя машина. О Ксавьере и всём этом — я просто промолчу, ладно? Алана встречал сам хозяин дома, быстро представив его Камилле и Марку, обменявшись парой дежурных фраз, они вдвоем ушли в кабинет Ксавьера. Мне было дико любопытно, но меня-то никто не позвал, так что я решил пытать вопросами Тая.       — А ты в курсе, что происходит?       — Ты о чём, птенчик? — он невинно округлил глаза. — Если ты о том, что я видел нынче утром, то в целом, я в курсе. Хотя, конечно, не отказался бы от подробностей.       — Нет! — я чувствовал, как стремительно краснею. — Я про Алексис.       — Ну, закат моих глаз, можешь спросить об этом у самого Ксавьера. Вы ведь…       — Хватит, Тай! — прервал его я и взмолился. — Прекрати, пожалуйста, ты меня в краску вгоняешь.       — Это едва ли не лучшее из твоих качеств, солнышко. Ты до сих пор смущаешься как школьник в раздевалке старшеклассниц. Долго же вы тянули с этим. Могли бы уже десять раз разбежаться.       — Я бы не хотел разбегаться с ним. Тай по-кошачьи потянулся, прижмурился, глядя на плещущихся в бассейне детей. Когда он снова посмотрел на меня, то стали заметны веселые искорки в глазах.       — Может, у тебя и получится, котёночек. У тебя есть какой-то подход к Блэкхёрстам. По крайней мере к той их части, которая, как бы это сказать… была менее счастлива, чем другая.       — Ты и впрямь думаешь, что кто-то из них, включая Этьена, хоть когда-нибудь был счастлив?       — Счастье просто случается. Состояние, птенчик, а не свойство. По отношению к ним это более верно. Конечно же, каждый из них в той или иной мере, чаще или реже, бывал счастлив. И, что самое главное, каждый из них и из нас, фиксировал эти моменты и стремился вернуться в них.       — А ты? Ты тоже был счастлив тогда?       — Не стоит задавать такие вопросы наркоману, птенчик. Моё состояние счастья с детства всегда зависело от частоты и чистоты дозы.       — Прости. Я не хотел.       — Всё нормально, котенок. Я вполне контролирую это. Теперь.       — Хорошо. Так вот. Я про Алексис. Ты в курсе, что случилось?       — Это же Алексис! Во-первых, она теперь знает, что её брат оплатил смерть отца. Нужно, все-таки, на всю голову быть отбитой, чтобы считать, будто бы Ксавьер, обрывая ногти пытается выцарапать Этьена из тюрьмы, куда сам же его и упек. Но это же Алексис.       — Она правда пыталась покончить с собой?       — О! Я так не думаю. Наглотаться таблеток, которые за ней пересчитывают в четыре руки брат и муж — не лучшая идея. У неё есть доступ к оружию, так что вернее было бы пустить пулю в голову.       — Знаешь, не думаю, что её устроила бы такая смерть. Слишком… грязно. Мне кажется, она даже в аду хотела бы быть красивой.       — Возможно, ты и прав. Она, всё же, чокнутая. После обеда, бросив детей на Камиллу и Тая, я пошел в бассейн. Марк уже дней пять учил меня плавать и довольно успешно. В перерывах мы болтали о пустяках, Марк рассказывал о своей семье, об учебе в колледже. Про учебу — было моей любимой темой. Когда он говорил о лекциях Тайлина, иногда даже вспыхивало сожаление и приходила мысль не слишком ли легко я отказался от идеи обучения. Студенческая жизнь казалось чередой приключений, вечеринок с приятелями, опасных экспериментов и коротких влюбленностей. Временем, когда формируются дружеские отношения, жизненные цели и прочные связи. Всё это казалось и притягательным, и бессмысленным. Словно дети, считавшие себя взрослыми, примеряли на себя маски для карнавала настоящей взрослой жизни и ждали, какая из них сядет лучше, прирастет к их коже. Мир колледжа был игрой в понарошку, репетицией большого спектакля. Он был обманчиво дурашлив. Иллюзорен. Задумавшись об этом, я не сразу заметил, как умолк Марк, смущённый моим молчанием.       — Тебе, наверное, не интересно? Я болтаю всё время о себе…       — Наоборот! Я просто задумался о том, как по-разному люди входят во взрослую жизнь. Кажется, что быть студентом — супервесело.       — Только кажется, я пропустил много скучной учёбы — рассмеявшись, Марк плеснул в меня водой, и мы вернулись к плаванию. У дальнего борта бассейна он снова остановился и кивнул на зону шезлонгов. Посмотрев в ту сторону, я тоже заметил спустившегося Ксавьера, задумчиво стоявшего на кромке скользкой поверхности борта.       — А он не плавает? Тоже не умеет? Вопрос меня сбил с толку. Я-то примерно представлял, почему Ксавьер избегает заплывов в бассейне. Думаю, вряд ли ему хотелось быть мишенью для пересудов и расспросов о шрамах, перечеркивавших спину. Отвечая на мой взгляд, Ксавьер поднял глаза. Затем отступил на два шага от края бассейна, подняв с шезлонга оставленное полотенце. Я улыбнулся и переплыл бассейн обратно. Выбравшись из воды, позволил ему накинуть на плечи полотенце. Жмурясь от солнечных бликов, попытался заглянуть в его глаза, но он смотрел мне за спину. Наверное, на Марка. Вытираясь, я почувствовал, как ладонь Ксавьера жестом собственника легла между лопаток, восхитительно прекрасной тяжестью подчёркивая нашу принадлежность друг другу. Хотя, конечно, может мне так только казалось. Может, я принимал за реальность свои фантазии, дорисовывая ту картину мира, частью которой хотел быть.       — И часто у вас здесь такое? — задумчивый и насмешливый голос заставил меня изумлённо приподнять брови.       — Такое — что? Мне не показалось? Ты ревнуешь, что ли?       — Показалось, — его губы чуть дрогнули в улыбке.       — Мог бы хоть вид сделать, — я рассмеялся. — Мне одеться?       — О, как хочешь. Можешь и дальше плескаться со своим приятелем, — было непривычно и приятно слышать смех в таком обычно холодном и серьёзном голосе. Через секунду Ксавьер добавил. — Так легкомысленно раздетым. Легким толчком в грудь он сбросил меня обратно в воду и рассмеялся, увернувшись от мокрого полотенца. К бесконечному моему удивлению, Алан не остался на ужин. Вообще-то, он уехал почти сразу после разговора с Ксавьером, так что я не успел ни поговорить с ним, ни попрощаться. Не успел заново познакомиться с Аланом в его новом статусе: муж Алексис Блэкхёрст. Интересно, взяла ли она фамилию Алана? Стала ли «миссис Стрейт»? Алексис Мария Блэкхёрст-Стрейт. Имя длиннее, чем моя жизнь, честное слово. И такое же бессмысленное. Бессмысленное, как моя жизнь. И как её собственная. Ксавьер как-то сказал, что он хочет от жизни многого. Он уточнил, что тому, кто многого желает — многое и прощается. Не знаю, имел ли он тогда в виду заказ на своего отца, выгораживание его подельников или разборки с людьми, подобными Энди. Честное слово, я просто старался не думать об этом! Эти его слова заставляли меня думать о другом. О том, чего, собственно говоря, хочу я сам? Я хотел лишь одного: быть с ним. Засыпать и просыпаться рядом с ним. Любить его. Много это? Или мало? Заслужу ли я прощение, перейдя через какую-то из незримых красных линий? Думаю, что это гораздо меньше того, что он сам имел в виду. И думаю, что это примерно то же самое, чего хотела Алексис. Не то, чтобы я мог заподозрить ее в желании засыпать и просыпаться рядом с братом, нет. Но она хотела, чтобы он был неотделим от неё. Принадлежал только ей. Говорил и заботился только о ней. Она хотела быть центром его сияющей странной вселенной. Хотела знать, что она важна для него. Важнее всего и всех. Как же так получилось? Как я оказался её противником в гонке, о которой она сама, возможно, даже не подозревает? Нелепое, чудовищное противостояние в котором на моей стороне была Тэм, а на её… на стороне Алексис были двадцать лет, проведенные неотрывно от брата. Их общее детство. Одни на двоих воспоминания. Одна боль. И не важно, кто из нас победит, потому что среди проигравших, в любом случае, окажется и Ксавьер. Он потеряет одну из сестер. А я потеряю его. Нельзя ставить ультиматум и надеяться на долго и счастливо, навязывая, удобное только одной из сторон, решение. Нельзя привязать к себе человека, просто поставив его перед неразрешимым выбором. Я и не хотел заставлять его выбирать. Я хотел, чтобы он просто выбрал меня. Если выбрав меня и Тэмми, он откажется от Алексис, боюсь, что Ксавьер не простит этого мне. И себе не простит тоже. С Тэмми, понятное дело, спрос не велик: ей всего-то пять лет. И выбирать-то он будет между ними двумя: между Алексис и Тэм, своими сестрами. А я… я — так. Бонус.