Хочу, чтобы ты остался

7

Вечером я разыскал Ксавьера не в кабинете, а в спальне. Он устроился на широком подоконнике, положив на колени ноутбук. Кивнул мне, не отводя взгляд от экрана, и я прошел в комнату. Перетащив ближе к окну кресло, свернулся в нем клубочком, глядя на его сосредоточенное лицо. Хотел, чтобы каждая минута наедине отпечаталась в моей памяти навсегда. Каждую чёрточку хотел запомнить. Тонкий прямой нос, горбинку у переносицы, ямочку над мягкой линией рта. Пушистые ресницы, которые даже на расстоянии щекотали мне сердце. Пройдет десять, двадцать, сто лет — я буду помнить его и таким тоже. Погруженным в свои мысли, занятым. До последнего волоска, до последнего мускула — своим, родным. Пусть даже он и не принадлежал мне. Следил за птицами узких рук, за проворными длинными пальцами, клюющими кнопки клавиатуры. За упрямой прядью волос над виском, постоянно падавшей на строгое лицо. Вздохнув, Ксавьер закрыл ноутбук.       — Ты опять смотришь, Джейден.       — Прости. Тебе мешает?       — Не совсем. Это немного смущает.       — Не думал, что могу смутить тебя.       — Как видишь, я полон сюрпризов.       — Вижу, — я улыбнулся ему, получив в ответ короткую улыбку. — Какие у тебя планы на будущее?       — На будущее? — крылья бровей надломились, сходясь к переносице.       — Ну, не на совсем далёкое. А вообще. Просто я хотел знать… ну, об этом, — неопределенный жест ладони объединил меня и его.       — Об «этом», — иронично подчеркнул Ксавьер. — Об «этом», Джейден никаких особенных планов на будущее у меня нет. До Хэллоуина.       — А что на Хэллоуин?       — На Хэллоуин у Алексис заканчивается курс лечения, и я забираю её.       — Почему ты, а не Алан? Что у вас за отношения теперь?       — С Аланом? Нормальные. Он — муж моей сестры. Какие у меня с ним должны быть отношения, Джейден?       — Ты ревнуешь его к сестре?       — Ты ревнуешь меня к Алексис? — рассмеявшись он соскользнул с подоконника, и пересел на пол, возле кресла. Когда он положил голову на мои колени, сердце пропустило удар, и я растаял. Всё был готов ему простить. — Никого я не ревную. Алексис попросила, чтобы я забрал её.       — А я немного ревную, — «немного» я сказал только потому, что вчера обещал Ксавьеру, что от меня не будет никаких проблем. — Значит, у нас осталось меньше двух месяцев? Так мало. Коснувшись щеки, он провёл пальцами вниз, по шее, потянув за воротник рубашки к себе. И я наклонился, отвечая на поцелуй. Ещё вчера у меня не было и этого «мало». Ну и пусть. Мы продолжали встречаться в его спальне ночь за ночью. Но несмотря на все попытки убедить меня: «это только секс». Несмотря на дистанцию, которую Ксавьер соблюдал за порогом комнаты, несмотря на всё это, я только больше убеждался: кто-то из нас двоих обманывает себя. И этот кто-то не я. Мне приходилось на ощупь, вслепую искать путь к нему настоящему сквозь равнодушие и отчуждение, возведённые для защиты себя от мира или мира от себя. Неукротимая горячая ярость. Ненависть. Разделение на свой и чужой. Мягкая заботливость и требовательность. Где-то за всем этим я чувствовал, скрывается он сам. Настоящий. Как в ворохе пепла на пожарище люди находят уцелевшие памятные безделушки — основу их будущей жизни. Я просеивал золу, склоняя голову ему на грудь. Падая, опустошенный и счастливый, в его объятия. Я больше не задавал вопросов. Не говорил с ним о том, что происходит между нами. Смирился: будь что будет. Ну и надеялся, наверное. Да какого чёрта! Да, надеялся. Думал, если буду ждать достаточно долго, он всё поймет. Сам. Боялся подталкивать его. Боялся, что в ответ — он просто отбросит меня. Отбросит всё это. Прервёт. Просто адски боялся. Не представлял себе, как это будет. Как это быть без него. Я видел, что Ксавьер иногда отстраняется. Замечал эти моменты: когда он не весь целиком был здесь. Иногда процентов на семьдесят. Иногда — на тридцать. И я знал, о чём он думает: о том, что будет потом. И о следующем лете, когда меня с ним уже не будет. Когда я исчезну из его жизни. И что он тогда будет делать? Что я буду делать? Ночь за ночью я приходил к нему. И каждый раз, перед тем как уснуть, рассказывал. Рассказывал о своей жизни. О пьянках Джимбо. О его побоях. О несправедливости. О годах пустоты. О том, как я выжил. Как выживал. Как прятался. Он слушал всегда молча. Не спрашивал ни о чём. И в эти минуты всегда был со мной на сто процентов. И вот эти моменты — они были те самые. Это уже не только секс. Так ведь? Я проговорился только однажды. Через полторы или две недели, в тот момент, когда мы были близки, чувствуя его внутри себя, — в первых волнах экстаза, прошептал «Я люблю тебя». Он замер только на миг, прижался грудью к моей груди и прикусил за мочку. Он сказал: «Ты же знаешь, что во время секса не считается?» Больше мы к этому не возвращались. Но, думаю, он и так всё знал. Иногда с ним было легко. Чаще — сложнее. Он ни разу не причинил мне боли. Ни разу не проявил небрежения во время близости. Я знал границы и послушно соглашался с его, не произнесенными вслух, правилами. Тай перестал заходить утром. Теперь мы встречались с ним внизу, в гостиной. Бегали. Потом я уходил к курам и посадкам, Ксавьер — в душ, а Тай готовил завтрак. Мы вместе завтракали, вместе убирали посуду. Мне не хватало часов для сна. Не хватало долгих разговоров с ним, которых он начал избегать. По вечерам я читал или спал, чтобы позже, когда все уснут, уйти к Ксавьеру. Любить его. Говорить с ним. Быть живым. В конце сентября стало заметно холоднее. По утрам длинные хвосты тумана падали на заиндевевшую траву ранними заморозками. Осень пришла слишком резко и слишком рано, заставляя зелёные листья берёз чернеть и скручиваться. Мне нравилось это время года, оно казалось честным. Не обманывало коротким жарким теплом, не манило обещаниями лета. Осень всегда говорила о том, что бы ни приходило в твою жизнь — итог всегда один. Однажды придет зима. Принесет злые колючие ветра с востока, дыхание далёкого океана. Осенью мне было тревожно, потому что каждый год зима становилась испытанием на прочность, выносливость. Осенью воздух был особенно прозрачен, он пах затяжными дождями, влажной землёй, подернутой хрустким ледком, тянул дымом сожжённой листвы и прелым острым запахом мертвых трав. Леса украшались листьями красного клёна, пятнами расцветавшими на бурой шкуре смешанного леса среди темно-зеленых мрачных елей. В эту осень я был не один, но всё с той же тревогой думал о зиме, которая подходила всё ближе. В последнюю неделю сентября, два дня я посвятил подготовке сада к зимовке, укрывая нежные вейгелы, капризные розы и рододендроны. Утеплил курятник и подготовил зимние гнезда курам. Вычистил и закрыл бассейн. Тэмми и Камилла активно принимали участие, хотя, по совести, больше мешались, но я был рад им. В последнее время я меньше общался с Тэм наедине, словно готовясь к нашему скорому прощанию. Мы по-прежнему часто гуляли вместе, вместе занимались домашними делами или играли, но теперь Камилла заняла место, которое раньше было только моим. Сознавать это было одновременно и грустно, и радостно. Тэмми росла, из маленькой перепуганной птички она превратилась в пятилетнего ребенка. Иногда капризного, иногда смешливого или дурачливого. И ещё она стала очень смелой. Я был бесконечно благодарен Тэм за то, что даже теперь в её крошечном сердечке оставалось место для меня. За искреннюю радость, с которой она откликалась на мой зов или предложение провести время вместе. За её игры и смех. За то, как она бросалась обнимать меня, когда я возвращался домой. Домой. В Ашхаус. Пепельный дом, ставший моим только благодаря ей. Я выполнил свою часть сделки. Предлагая мне остаться в Ашхаусе, Ксавьер хотел, чтобы я привел Тэмми к нему. И теперь по вечерам они сидели вместе в детской, читали книги вслух или придумывали новые сказки. После ужина она иногда засиживалась с нами допоздна, с ним в обнимку, и Ксавьер на руках относил её в детскую. Каждый из этих моментов я запоминал и прятал на дне сердца, как сокровище. Каждый такой момент — был драгоценностью. Семь странных месяцев, ставших самыми счастливыми в моей жизни. И оставался ещё один — последний — месяц. Память о нём неотступной тенью наползала на мою радость каждый раз, когда моя рука ложилась на двери в комнату Ксавьера. Я считал пропущенные удары сердца и дни до Хэллоуина. В Хэллоуин близнецы отмечают двадцать второй день рождения. В Хэллоуин вернётся Алексис. В Хэллоуин всё оборвется. Карета превратится в тыкву, и я останусь один. Снова. Тайлин в августе получил степень доктора английской литературы и заинтересовался криминологией и психиатрией. К началу октября почти всё своё время он делил между преподаванием и обучением по новой специализации. Он всё ещё находил часок по пятницам на болтовню у Эли, а по субботам его кипучей энергии хватало на поездки в клуб с Ксавьером, Дестини и Мэдс. Они всегда возвращались за полночь. Но они возвращались. И я всегда дожидался их возвращения в гостиной. Всегда дожидался, когда вернётся Ксавьер. Только в начале октября, в одну из таких ночей, почувствовав касание тоски, я поднялся в его спальню один. Хотел дождаться его здесь, отогреваясь в тепле его спальни. Прикасаясь к вещам, знавшим тепло его рук. Иногда я сам казался себе такой же вещью, наделённый голосом, разумом, душой. Наделённой жизнью, разбудить которую во мне мог только он. Я не заметил, как заснул, но сквозь сон услышал неуловимый короткий вздох, не проснувшись окончательно, я понял, что это был вздох облегчения.       — Ты думал, что я ушёл, — не задав вопроса, я констатировал факт. Ксавьер прошел в спальню и, не раздеваясь, вытянулся рядом поверх одеяла. Притянул меня ближе.       — Тебя не было внизу и я подумал, что ты обиделся. Или что-то в таком роде. Ты иногда бываешь непредсказуем, Джейден.       — Обиделся? Из-за этих твоих поездок?       — Да. Ты мог бы обидеться. Ты же никогда не спрашиваешь, что было.       — Ну, я обещал тебе, что не буду спрашивать, вот и не… Заканчивать фразу не было смысла. Я потерся носом о ямку между его ключиц, чувствуя, как он чуть сильнее прижимает меня к себе.       — Так нарушь обещание.       — Разрешаешь нарушить обещание, данное тебе же? Продолжая улыбаться, Ксавьер отстранился, лёг на бок, подставив руку под подбородок. Когда он вот так смотрел на меня — я не мог даже представить себе, за что можно злиться на этого человека. На такого человека.       — Ну, я выбрал верить тебе, Ксавьер. Так что я не буду спрашивать. Оставлю за собой право нарушить обещание. Хотя. Может, воспользуюсь им и сегодня.       — Угроза?       — Угрожать тебе? Не имеет смысла! Ты же ничего не боишься!       — С чего ты решил, Джейден? Я человек. Каждый человек чего-то боится. Мне пришлось сесть, чтобы скрыть удивление. Чтобы видеть его нормально и понять, шутит ли он или смеется надо мной.       — Ты боишься? Да ладно!       — Это тебя так удивляет?       — После всего, что я видел. После всего, что ты рассказывал. После историй Тайлина… Чёрт, Ксавьер, да! Удивляет!       — Я боюсь насекомых, — он прикрыл глаза, откидываясь на подушки, — они мне неприятны. Эти ворсистые лапки. Брр. Пауков меньше. А жесткокрылые — просто ужас какой-то.       — Жесткокрылые?       — Неприятно произносить все эти названия. Ограничимся обезличенным именем отряда.       — Что ещё?       — Боюсь не успеть, не суметь защитить тех, кем дорожу, — он открыл глаза, продолжил, глядя мне в лицо. — Боюсь тебя.       — Меня? Меня?! Как ты можешь бояться меня! Почему, Ксавьер?       — Однажды ты можешь увидеть себя таким, каким вижу тебя я. Поймешь, насколько ты удивителен. Поймешь, что заслуживаешь большего. Заслуживаешь того, кто будет тебя любить, и с кем ты будешь счастлив. И тогда я потеряю тебя. В лившемся с потолка свете звезд, в тусклом мерцании луны я видел, как за черным стеклом его глаз клубились одиночество и боль. Пронзительная откровенность, непривычная искренность слов Ксавьера почти ощутимо ранили меня. «Тот, кто будет любить тебя» — сказал он, а то, чего не сказал, и что все равно прозвучало в паузе — «это буду не я». Запрокинув голову к окну, я подождал секунд пятнадцать, пока эхо непроизнесенных слов погаснет в тишине, проглотит выступившие слезы. А потом склонился над ним, пряча лицо, целуя его в шею и медленно, пуговица за пуговицей, освобождая его от одежды. Это ничего. Ничего страшного, что он не любит меня сейчас. Моей любви хватит на нас двоих.