Все зависит о того, что мы увидим. А что мы
увидим, зависит от того, что вы нам покажете
Стивен Кинг «Волки
Кальи»
Тело меняется тяжело и больно, как при первом обращении. Это дает Питеру шанс ненадолго вернуться в сознание. Боль отрезвляет, но не позволяет перехватить контроль. Волк слишком долго сидел на цепи, слишком долго был покорным, он не согласится снова отойти в сторону. Пиджак трещит и расходится по швам, спина выгибается, приходят в движения и ломаются кости от неправильной, быстрой и грубой трансформации. Волку не нужна одежда, как не нужна и более слабая мелкая форма. Питер кричит, но из горла вырывается только опасное рычание. Сквозь красную пелену ярости он видит, как Скотт подхватывает Стайлза и закидывает на плечо. Тащит за ворот куртки Киру, застывшую в ступоре. Сам Питер еще соображает. Еще отделяет тех, кому нельзя причинять вред от прочих живых существ, чьи теплые тела и бьющиеся сердца охватывает многократно расширившийся диапазон его чутья. Но волк уже нет. Он хочет только одного – выместить всю накопленную за годы бездействия ярость. Для него все виновны. Дверь! Закройте дверь! Единственная возможность позволить волку сорваться, никого не покалечив и не убив. Мысль размывается, бессмысленная и ненужная. Красная пелена застилает глаза, и ощущение обретенной свободы будоражит. Но я хочу убивать. Хочу вонзить когти в плоть и рвать ее, чтобы горячая кровь струилась по клыкам. Чтобы видеть, как корчится в агонии и затухает жизнь в их глазах. Чтобы слышать, как сердца перестают биться и навеки замирают. Чтобы к ним пришла смерть и забрала их. Как забрала и мое дорогое, бесценное... Никогда не будет достаточно. Нельзя восполнить или заменить. Можно только убить. Только так забыть об этом. Волк движется к выходу из каменного мешка, за которым скрылись другие живые. Они думают, что смогут уйти от него, скрыться. Они думают, что могут забрать его человека и остаться безнаказанными. Их четкий след ведет наверх, в город, полный добычи, на которой так хорошо будет сорвать злость. Две движущиеся неприкаянные души с бешено колотящимися сердцами удаляются, унося с собой другую, которую волк чувствует, как яркую вспышку, как росчерк падающей звезды в черном безлунном небе. Это мое. Там сила. Там то, что волку необходимо. Обращение почти закончено, когда волк с удивлением отмечает, что одна из душ возвращается. Когда две другие тем временем начинают удаляться столь стремительно, что грозят исчезнуть из внутреннего поля зрения. Этого нельзя допустить. Волк поднимается во весь рост, более не скованный глупыми мыслями и чувствами человека. Наконец человек так мал, что почти теряется в животном естестве. И хорошо, не будет мешать. Не посмеет запрещать и удерживать. Можно ли совсем от него избавиться?.. Истинный альфа приходит, чтобы встать у него на пути. Он силен и заявляет свое право на территорию. Как он смеет? Его стая мала, а сам он ни разу не доходил до полного оборота, боится своей силы, не дает свободы своему волку. Это не противник. Это не мой альфа. Но волк знает, его альфа идет. Она близко. Их связь все еще зудит на границе сознания, и она не могла не почувствовать возвращения волка. И с ней нехороший человек, жестокий человек. Тот, кто уже причинял волку вред. Проклятый мерзкий друид. Значит, я убью его. Но сначала надо разобраться с помехой. Истинный альфа движется по дуге, обходит осторожно, не хочет нападать. Но волк знает, что это не страх. И чувствует очень много глупого упрямства, ненужного добра и напористого стремления к идеалу, которого не существует. Человек желает диалога, обращается к тому другому, что сейчас заперт и не имеет власти и доступа к контролю над волком. А волку не нужны слова. Он бросается стремительно, в одном прыжке обрушиваясь на соперника. С яростным удовольствием смыкает клыки на беззащитном плече. Руки человека мешают ему подобраться к шее и перекусить главную артерию, чтобы забрать его жизнь и его силу. Которой еще достаточно много, чтобы разозлить волка. Ответное рычание превращается в крик боли и перетекает в задыхающийся хрип. Этого мало. Под напором сопротивляющиеся руки слабнут, красный блеск в глазах становится тусклым. Когда он погаснет, волк заберет это себе. И тогда сила станет абсолютной. Нет, Питер. Волк неохотно ослабляет хватку, почти отпускает жертву. Кто-то не хочет, чтобы он забрал жизнь истинного альфы. Бестелесная, но ощутимая ладонь опускается ему на загривок. Волк огрызается на нее, ему нужно вернуться к добыче. Но рука держит. Пожалуйста, иначе мне придется... Волк недовольно прижимает уши и скалится. Человек, обездвиженный им на полу, скоро исцелится. Он нападет опять. Почему он так важен? Почему нельзя забрать его жизнь? Нельзя. Волк отступает, но истинный альфа больше не пытается противостоять ему. Напротив, он медленно отползает к выходу. Хорошо, ему стоило сразу понять, что глупо пытаться остановить волка. Его человек далеко, но найти его по запаху не составит труда. Волк не ожидает, что его опять обманут, просто дает истинному альфе уйти. Однако каменная плита сдвигается и закрывает выход, прежде чем он успевает проскочить в сужающийся проем. Ярость переполняет его, и он бьется об окружившую его каменную преграду. Его гнев так велик, что он не замечает боли, отгораживается от нее плотной завесой безумия. Питер. Волк отскакивает и снова врезается в стену. Каменное крошево разлетается и оседает на шерсти. Питер! Камень можно сломить. Но голос не дает ему сосредоточиться, отвлекает. Хочет вытащить из него человека. Внезапно каменная плита снова приходит в движение. В открывшемся проеме волк видит свою альфу. Она требует склониться, ее рык властен и всеобъемлющ. Но даже тогда волк не подчиняется. Человек рядом с альфой, вот его цель. И волк кидается к нему. Нельзя позволить ему сделать это снова. Опять забрать свободу и искалечить. Друид должен умереть. Он думает, что сможет провернуть свой трюк, и альфа позволит ему. Но волк быстрее. Сначала он сбивает альфу с ног, выигрывая себе время. Она этого не ожидала, была слишком расслаблена. Слишком уверена в себе. И волк успевает добраться до друида прежде, чем тот воспользовался бы амулетом. С наслаждением он впивается в руку и треплет ее, довольный испуганными криками. Потом он хотел бы перегрызть бедренную артерию, а уже после разодрать грудь, чтобы добраться до трепещущего в ужасе сердца... Нет. Хватит. Слова звучат в сознании громко и гулко, расходятся как эхо по своду пещеры. Волк чувствует легкость и пустоту. И понимает, что рука, сжавшаяся на его загривке что-то сделала. Все исчезает... Волк спокоен, потому что вдруг чувствует своего человека рядом. Ярость покидает его, словно выпущенная на волю вода. Стекает по невидимому желобу и исчезает. Руки его человека родные и обжигающие. Они гладят и дают желанную любовь. Они могут заставить волка сделать все, что угодно. Но предпочитают лишь отдавать. Волк никогда еще не был к нему так близко. Не получал этого напрямую. Не был так счастлив. Он мог почувствовать эту нежность со стороны, мог согреться ее светом. Но теперь он действительно ощущает ее на себе. Волк приподнимает голову, чтобы посмотреть на своего человека и с удивлением читает в его глазах, во всем его естестве, странную иррациональную печаль. Ее здесь не должно быть, но она есть. Здесь в таком спокойном, уединенном ото всего, месте. Где нет ничего, что могло бы потревожить. Где можно спокойно устроить голову на коленях человека и получать его ласку. И быть благодарным. Волк хочет донести ему главное. Что, человек принадлежит ему, что только он важен. Только он нужен. Только он имеет значение. Да, Питер. Не позволяй мне об этом забыть. *** Питер приходит в себя медленно, все тело болит, будто его провернули через мясорубку. Вслушиваясь в возвращающиеся звуки реальности, он постепенно вспоминает, как здесь оказался. И почему помимо него в хранилище присутствуют люди, которых прежде здесь не было. А иные – отсутствуют... И ужас подбирается к нему и захватывает все его существо. Но также быстро стихает под недовольное ворчание волка на периферии сознания. Он ощущается иначе, Питер не может припомнить, чтобы чувствовал с ним такое единение. Возможно когда-то давно, в совсем раннем возрасте, когда еще не отделял его личности от своей, не воспринимал свою личность двусторонней. И животное начало было в ней таким же естественным, как и человеческое. А теперь Стайлз снова подарил ему эту возможность. Словно отмотал время назад и исправил все, что казалось неисправимым. Вернул то, что казалось утерянным навсегда. Фантомное ощущение его обжигающей и лечащей руки на спине до сих пор бродит по коже. Будто и на самом Питере осталась метка принадлежности. Невидимая, но оттого не менее реальная. Пол под ним холодный и грязный, усеянный каменной крошкой, и какой-то крупный кусок впивается в ногу чуть выше колена. Питер опирается на руки, чтобы избавиться от него и затуманенным взором окидывает хранилище. Всякая мелочь попадала с полок, но особо ценные экземпляры, закрытые в шкафах, остались невредимы. Пострадали только стены в основном. Он встречается взглядом с Талией, которая держит руку Дитона и забирает его боль, пока Скотт перевязывает рану. И чувствует в ней что-то отчаянное, несчастное. Питер не понимает, друид жив-здоров, и она должна знать, что в здравом уме он никогда бы не совершил подобного. Не напал бы на члена стаи, не пытался бы прикончить Скотта. Проклятый демон открыл все потайные двери и выпустил монстра, который был надежно заперт. Так почему теперь этот взгляд такой острый, такой болезненный. Что еще я сделал, помимо очевидного? Питер садится на полу, приваливается к стене. Ему не холодно и отсутствие одежды совсем его не смущает. Где-то среди наваленного тут и там хлама должен быть его портсигар. Все, что он знает абсолютно точно, так это то, что не отказался бы закурить. - Скотт, проводи Алана к машине и принеси Питеру запасной комплект одежды, - Талия встает, нехотя отпускает руку друида и прохаживается по хранилищу в поисках того, что осталось от одежды Питера. С удивительной легкостью отыскивает ключи среди клочков ткани, бывшей совсем недавно дорогим пиджаком, передает их МакКоллу. – Идите, вы же видите, он уже не опасен, - в ее взгляде, провожающем их, скользит печальная нежность. А потом она поворачивается к Питеру и смотрит на него как на предателя. – Ты мог сказать мне. - Что сказать? – Питер пытается протереть лицо, но руки в пыли вперемежку с кровью, не самая лучшая затея. – Что демон вселился в Стайлза? Привести его прямо к тебе? Что ты ожидала услышать? - Что ты больше не хочешь быть в стае, Питер, - жестко чеканит она и уводит взгляд, смотрит вверх, на приглушенные покачивающиеся светильники. – Я звала тебя, но ты не отозвался. Я использовала свою силу альфы, но ты не подчинился. И я ощутила тебя совсем чужим. Отдельным, - боль в ее голосе ранит. – Я думала, по прошествии времени ты все понял. Думала, в твоем сердце не осталось зла на нас. Но видимо я ошибалась. Как я только могла пропустить это, не заметить... - Перестань, это неправда. Я был не в себе, ты это знаешь, - Питер поднимается и подходит к тому месту, где она нашла ключи. Роется в обрывках собственной одежды и наконец находит портсигар. – Ты так злишься, что я напал на твоего друида, что готова выгнать меня? - Питер, ты сейчас будешь испытывать мое терпение и разыгрывать драму? – она вздыхает, складывает руки на груди и смотрит привычным взглядом старшей сестры. Не осуждающем, но уже и не покровительственным. – Я не выгоняю тебя. Но ты сам не хочешь остаться. Если ты считаешь иначе, то просто обманываешь себя. Я принимала твое поведение за отстраненность из-за того, что случилось в пожаре. И думала, что это нормально, как ты отгородился ото всех. И не лезла к тебе все это время, чтобы ты не оттолкнул меня окончательно. Не обвинил в ее смерти, в бездействии по отношению к охотникам. В том, что я оставила тебя в «Доме Эха». В чем угодно еще, что ты мне приписываешь и думаешь, что, если этого не озвучивать, то не придется обсуждать и возвращаться к своему прошлому, которое легче отрицать, чем вынести... – она посматривает на дверь, прислушивается. Скотт уже возвращается. – А потом ты встретил этого мальчика, и я подумала, что ты наконец сможешь успокоиться. Что получишь свою счастливую жизнь после стольких лет одиночества. Но тебе нужно не это... Тебе нужна независимость от меня. Что ж, ты можешь пойти и поискать ее где угодно еще. Скажи мне, и я договорюсь с любой стаей, чтобы тебя приняли. У тебя большие амбиции, возможно я не выделяю тебе достаточно свободы, чтобы удовлетворить их. - Не то время для подобных разговоров. Я сутки на ногах, и не считая того, что произошло за эту ночь, я и так не в состоянии обсуждать настолько глобальные вопросы, - Питер добирается до закатившейся под шкаф зажигалки и прикуривает. – И я не собираюсь покидать Бикон Хиллс. Если ты решила, что мне не место в стае, то я вполне могу существовать отдельно. Даже у такого недоумка как Джексон это получается, выйдет и у меня. Талия всплескивает руками и недовольно поджимает губы. Ей никогда не удавалось переспорить Питера. Постепенно склонить на свою сторону хитростью – да, но не переубедить в режиме реального времени. И, как и всегда в таких случаях, она предпочитает уйти. Что она сейчас пыталась доказать? Чего добивалась? Чтобы он упал ей в ноги и просился назад, признавая ее и только ее полноправной альфой? Питер не собирается искать другого над собой. Ему нужна собственная стая. Но говорить об этом он пока не готов. И вряд ли будет, если не получит свое. А там уже и разговаривать будет не о чем. Талия все еще воспринимает его как младшего, того, кого она привыкла поучать. Тут помогло бы только переиграть всю жизнь и родиться вперед нее. К сожалению, - или к счастью, - такими возможностями не обладает ни один друид. И даже сам Неметон не имеет права корректировать реальность. Иначе черт знает, как бы мы жили... Питер лениво докуривает сигару и поворачивается к Скотту, который уже какое-то время стоит в дверях и не решается подойти. Вид у МакКолла потрепанный и недоверчивый. - Не волнуйся, я не собираюсь нападать на тебя снова, - но тогда сила истинного альфы была очень и очень заманчивой. - Я думал, ты всех нас поубиваешь, - Скотт протягивает пакет с одеждой. - Я тоже так думал... – задумчиво тянет Питер. – Где Стайлз? - Кира отвезла его в больницу на всякий случай, хотя по моим ощущениям, он просто спит. Он выглядел переутомленным, но вполне здоровым. Но я позвонил Дженнифер, она просила сообщить, если он вдруг начнет странно себя вести. Что-то мне подсказывает, что это уже запоздалый звонок, - он почесывает затылок, оглядывает беспорядок в хранилище. – Хорошо, что он был без сознания и не видел этого. Но он видел. Каким-то образом Стайлз умудрился влезть в это даже из сна. И Питер понимает, что действительно не смог сдержать слово. Он обещал, что Стайлз никогда не увидит его таким. Не столкнется с тем монстром, которого выловил из чужих воспоминаний и был в ужасе уже от обрывочных неясных видений прошлого. Что он скажет, когда придет в сознание? Не решит ли, что это слишком для него... Почему он был таким грустным там во сне? Питер пытается убедить себя, что если уж его уже приняли, зная всю его подноготную, то лишняя внеплановая демонстрация ничего не изменит. Но внутренне опасается, что посмотрит в глаза Стайлза и увидит там сомнение. Или хуже того – страх. Наблюдать это воочию совсем не то, что заглядывать в тени воспоминаний. Пока нет. Но заплатит. Слова демона эхом проносятся в памяти, и Питер думает, не был ли этот счет уже оплачен. И какова цена... Быстро одевшись, он забегает в уборную школы, чтобы умыться и немного привести себя в божеский вид. Скоро здесь начнется новый учебный, а для кого-то и рабочий день. Не хотелось бы столкнуться с какой-нибудь ранней пташкой и объяснять, кто он такой, и что тут делает. Поэтому Питер с грустью провожает взглядом душевые и отправляется к выходу. Скотт уже ждет его в машине, переодетый в одну из запасных футболок. - За каким чертом ты притащил Киру? – находится Питер, пристегиваясь. – В следующий раз бери Айзека, не прогадаешь. - Она проснулась от звонка Дитона, ну и я просто не смог ей запре... – Скотт осекается под тяжелым взглядом. – Это не то, что ты думаешь. - А что я думаю? Надо было перегрызть тебе горло, вот что я думаю, - Питер выезжает на главную дорогу, встречные фары на мгновение ослепляют его. – Она несовершеннолетняя, Скотт! Господи! Я отвечаю за нее! Мне сейчас сделать внеплановую остановку в полицейском участке? - Я ничего не сделал! – у него такое комично испуганное лицо, что Питер только устало закатывает глаза. – Ты же предлагал мне потренировать ее. Когда я вернулся ночью, она спала в моей комнате. Мама сказала, что она может меня подождать, она и уснула. - Потренировать? Ночью? – Питер смеется от непонимания во всем его облике. – Скотт, ты совсем тупой? Или прикидываешься? Кира влюблена в тебя, об этом знают буквально все. Не хочет она, чтобы ты ее тренировал. Дай угадаю, уснула она конечно же в твоей постели. Осмелюсь предположить, что она даже разделась. - Было темно... - Ну да, рассказывай. Только попробуй, Скотт, и я шкуру с тебя спущу, ты понял? Разберись со своим дерьмом и оставь ребенка в покое. - Что-то мне это напоминает, - Скотт улыбается и откидывается на спинку сиденья. – Кажется подобный разговор в твоей машине после дикой ночи у нас уже был... - Просто захлопнись, мать твою. Питеру не до того. Не до вдалбливания в баранью голову Скотта, что он ведет себя не как альфа. Но как мечущийся мальчишка в пылу подростковых гормонов. Убегает от собственных проблем, вместо того, чтобы их решать. Попутно утягивая за собой непричастных людей. Которых конечно же ранит своей твердолобостью. Предпочитает создавать ненужные отношения, лишь бы не пришлось разбираться в незаконченной истории с Эллисон. Ведь тогда слишком велика вероятность поставить в ней точку. Питера раздражает, как ясно и отчетливо видит он это со стороны. Он не хочет копаться в чужих делах и совать свой нос в чужую личную жизнь. Даже если это жизнь его дочери. Малия все равно не стала бы его слушать. Но наблюдать, как она все ждет, что ее рассмотрят и оценят по достоинству, чертовски разочаровывает. Скотт МакКолл не единственный, и по мнению Питера не самый хороший кандидат. И есть тот, кто понимает ее гораздо лучше, кто позаботился бы о ней по-настоящему. Хотя для Питера конечно и он не достоин. Однако лицезреть эту бесконечную мыльную оперу утомляет. Крутятся как белки в колесе, каждый в своем. Когда машина останавливается возле больницы, уже совсем светло. Питер поднимается по лестнице, устало отгоняя от себя иррационально нарастающее волнение. Дежавю. На этот раз правда нет толпы его родственников, только шериф с заспанным слегка обеспокоенным лицом. Он оборачивается к Питеру, приподнимает уголки губ в подобии улыбки. Которая как бы говорит, что он к этому привык. И Питера ждет та же участь, если он собирается и дальше участвовать в жизни Стайлза. Дверь открывается, и Дженнифер выходит в коридор вместе с одной из безликих медсестер, что, надевая белый халат, ставятся все на одно лицо. Обычно недовольное и немного надменное. Питер так измотан, что готов зарезервировать здесь койку и согласиться на больничную еду. Дженнифер цепко и профессионально оглядывает его, качает головой. - Ох, Питер... – в одном ее тоне читается все, что она могла бы высказать. Все справедливые претензии и нравоучения. Но он слишком устал, чтобы выслушивать их. – Мне напомнить тебе... - Молчи, я знаю, - он выставляет руки, будто сдаваясь. Пальцы подрагивают, и Питер прячет ладони под мышки. – Ты предупреждала. Я идиот. Давай по делу. - Я могу разбудить его, это просто наведенный сон, ничего страшного. Думаю, если даже не делать ничего, то часов через пять-шесть он сам придет в себя, но... – это но слетает с ее губ и в воображении Питера вырастает до пугающих размеров. – Есть кое-что, что меня смущает. Когда демон вторгся в сознание Мейсона, тот не был к этому готов, и все мы знаем последствия. Подобное варварское подселение исказило его разум. Но Стайлз, по всей видимости, дал согласие... – и это уже нехорошо, неправильно. Зачем бы ему соглашаться. – И несмотря на это я не смогла преодолеть завесу и добраться до его воспоминаний об этом. Звучит, как будто это что-то значит. Питер не может понять, что именно, но странные нотки в голосе Дженнифер настораживают. Стилински хмурится и переводит взгляд от нее к Питеру, Кира привстает со своего места, а Скотт сзади отчего-то нервничает. Картинка никак не складывается, теряется среди общей мешанины в голове. Среди все еще подавляемых эмоций, которые Питер испытал ранее посредством возвращения волка. И которые он усиленно отказывается испытывать. Годы тренировок в обездвиженном теле, но есть вещи сильнее отточенного самоконтроля. Поэтому Питер просто заходит в палату вслед за Дженнифер и терпеливо ждет, когда Стайлз откроет глаза, чтобы прояснить это для него. Действительно всего лишь сон, глубокий и размеренный. Сердцебиение нечастое, но ничего критичного. Стайлз выглядит и ощущается спокойным. Достаточно истощенным, чтобы пробыть в этой палате больше шести часов. Его лицо бледное, но не больше, чем обычно в последнее время от недостатка сна. Тени под глазами хочется зацеловать и попросить прощения. Но когда Стайлз после нехитрых манипуляций Дженнифер все же просыпается, в его взгляде чего-то не хватает. Он смотрит сначала непонимающе, а потом радостно. Крепко обнимает отца, который тут же оказывается возле него и принимается тревожно ощупывать. Их связь такая крепкая, надежная, как многолетняя корневая система. Но не удушающая, очень правильная. Стилински убеждается, что его сыну ничего не угрожает, и уступает место Скотту. А после... Питер медлит. Все, что он хотел бы сказать и сделать, не предполагает свидетелей. Стайлз смущенно улыбается ему и виновато вжимает голову в плечи. И этот жест кажется лишним, сбивает Питера с толку. Зарождает в нем неприятное сомнение. - Что последнее ты помнишь? – как бы невзначай интересуется Дженнифер. - Все так туманно, - он закусывает губу и взгляд его уходит вглубь. Туда, где в бесконечном потоке мыслей можно было бы выловить и выставить на свет нужную. – Я был в лесу, Кейт выстрелила мне в спину... Эллисон... – дальше Питер на какое-то время перестает слышать. Его уши заполоняет белый шум. Неприятный холодок в груди нарастает. Когда у Питера наконец выходит совладать с собой, губы Стайлза уже неподвижны. Тонкая морщинка рядом с левой бровью говорит о его крайнем недоумении. – Чего вы все так смотрите? Погодите, я не чувствую... Я пропустил рождество? - Сынок, сейчас весна, - аккуратно говорит шериф. Его голос в образовавшейся тишине звучит внезапно и гулко, как первый удар церковного колокола. - Вот дерьмо... – Стайлз впивается взглядом в Питера, покусывает губы. – Ты очень злишься, да? Слушай, я клянусь, больше никогда и никуда не пойду один, ладно? Питер... Получается, я был в отключке все это время? Спина вроде не болит. Вот чего недоставало в его взгляде. Он смотрит, будто не было той рождественской ночи на крыше. Не было и другой ночи, когда Стайлз пришел к нему такой волнительно прекрасный в своем намерении отдаться. Не было и прочих других ночей. И дней, и всего их такого недолгого времени под одной крышей. Для Стайлза ничего из этого еще не было. Он еще не высмеивал плейлист Питера и не переделывал гостевую комнату в свою собственную. Не решался на переезд. Не сидел разморенный в куче одеял и подушек, ленясь идти в душ. Столько не... Питер не может соврать ему, но правду говорить не готов. Не сейчас, не при всех. Если обрушить это на него так, когда он истощен присутствием демона и отсутствием сна. Если оставить его с этим. Питер наивно полагал, что все неровности уже позади. Сгладились за их общим. Тем, что они начали выстраивать. Что это есть у них, и никто не отнимет как уже свершенное. Он был уверен в этом уже тогда, сразу, позволив себе все взять и отдать. Был уверен с первой секунды, как вонзил зубы в запястье и оставил метку. Надолго. До этого самого момента, когда уверенность пошатнулась и покатилась вниз, стремительно набирая скорость... Питер беспомощно оглядывается на Стилински и отмечает его молчаливое участие. Кира непонимающе хлопает глазами. Дженнифер смотрит в окно, словно там кино показывают. Но кино показывают не там. И внезапно из всех них, только Скотт может уловить и правильно оценить ситуацию. Для него существует его друг, и то, что может расстроить его друга. Поэтому здесь у него не возникает сомнений в правильности своих действий. Моральные нормы сдвигаются под натиском других, которые он определил для себя уже давно. Чтобы защищать, что дорого. Здесь можно поступиться принципами. - Да, ты довольно долго отсутствовал, - нарочито непринужденно говорит Скотт. Насколько долго? Мысль больная и жестокая. Но Питер не уходит вместе со всеми, ему нужно сохранить видимость обыденности ситуации. Не быть подозрительным. Не вызывать преждевременных вопросов. Он еще не решил, как ему поступить. И видит в глазах Стайлза ожидание. И желание более тесной близости, которую Питер пока не может дать. Пересказывая события, произошедшие «без Стайлза», он почти заставляет себя быть скупым на эмоции. И чувствует осуждение, идущее от волка. Тот стремится снова получить ласку от своего человека и не понимает, что может этому воспрепятствовать. По какой такой причине он лишается нежности и любви, которых так желает. Как и всегда, для него все просто. Человек принадлежит ему, человек хочет к нему прикоснуться. Но тогда он увидит. Питер сидит на краешке кровати и чувствует исходящее от Стайлза тепло. Оно такое родное, такое нужное. Если лишь чуть-чуть сдвинуть руку, то можно коснуться его обжигающей ладони. Поэтому он смотрит в сторону, на тумбочку со стаканом воды. Сквозь стекло мир выглядит расплывчатым и зыбким. Таким же, как состояние Питера. Не так много новостей, которыми он мог бы поделиться, чтобы не пришлось юлить. Кейт мертва, а Джерард в бегах. Мейсона выпустили из «Дома Эха» под ответственность Скотта. Итан проходит обучение, чтобы попытаться попасть в штат полиции и быть поближе к Дэнни. У Тео любовная драма, а Кира приступила к плану «соблазнение Скотта МакКолла», что конечно незаконно, но предсказуемо. Питер рассказывает про зверя, перебравшегося в канализацию и безрезультатный план наблюдения за цербером. Это все безопасная территория. Но Питер опасается свернуть с нее на кривую дорожку, и она может привести в пункт назначения, из которого не будет возврата. И Стайлз это чувствует, даже не прикасаясь. Он не делает попыток, словно тоже неосознанно боится. Но недопонимания, отчуждения он боится больше. Слишком долго он запрещал себе все, что только мог. Слишком долго сидел в своем колодце. Питер отчетливо чувствует его решимость и перекладывает портсигар из одной руки в другую. Смотрит на свое усталое отражение на стальной крышке. - Питер, мы можем нормально поговорить? – он потягивается в кровати, зевает, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Волнуется и пытается это скрыть. – Почему ты все время смотришь мимо? Ты в той стадии негодования, когда становишься совершенно спокоен? У тебя есть такая стадия?.. Давай уже, поругай меня. - Потом, дорогуша. Отдыхай, - Питер оглаживает простыню рядом с его рукой и встает. – Длинная ночь, мне тоже не мешало бы поспать. - Кстати, что вы все делали тут в такое время?.. – закравшееся подозрение в тоне быстро сменяется непонятно чем вызванным восторгом. – Я слышу тебя, как... только тебя. Но волк здесь... – он вскидывается и едва не падает с кровати. – Ты все-таки изменил свое мнение. - Мне пришлось, - уклончиво отвечает Питер, незаметно отступая к двери. – Вечером заберу тебя и все спросишь. - Ясно, пытался скрыть это от меня, чтобы избежать моего любопытства? – он хитро прищуривается, одновременно пытаясь дотянуться до раны на спине и обследовать ее на предмет заживления. – Ты должен простить меня, я столько времени был без сознания, и оно накопилось. Слышал что-нибудь о закипающих чайниках с подпрыгивающими крышечками? - Сжалься и на время погаси огонь под этим чайником. Видеть, как он тянется, всем телом желает прикосновения, просто невыносимо. Но стоит ему дотронуться, как он узнает. Провалится в их общее прошлое, которого не помнит. Или которое было таковым только для Питера. Демон забрал у него это. Просто взял и стер все счастливое время, как будто оно было лишь сном. От которого Стайлз проснулся и забыл, а Питер остался наедине со своим сомнением. И теперь погружается в него все глубже и глубже. Знает, что лучшим решением будет поехать домой и дать своему телу отдохнуть, перестроиться, адаптироваться. Дать эмоциям утихнуть, не позволить им спровоцировать очередной приступ ярости. Но вместо этого, Питер просто выходит и садится на скамейку возле больничного крыльца. Волк снова при нем, а значит – можно травиться сигарами в свое удовольствие. Только вот ни удовольствия, ни успокоения нет. - Тебе придется ему рассказать, - шериф появляется из ниоткуда, хотя скорее всего из патрульной машины, припаркованной неподалеку. Усаживается рядом и похлопывает Питера по спине. – Рано или поздно он поймет, что что-то не так. Заметит какую-то деталь, найдет в своем столе вещь, которую туда не клал. Обнаружит, что в шкафу поубавилось одежды. Что угодно. Думаешь он обрадуется, если узнает все сам? - Как я могу рассказать ему, что все это время мы... Как я могу, если не знаю наверняка, был ли я с ним или с тем другим? Что выглядел как он, говорил как он. И... – любил меня как он. Ты не почувствуешь разницы. Вот в чем дело. Питер хотел бы сказать, что на сто процентов уверен. Что не спутал бы Стайлза ни с кем на этом свете, потому что другого такого нет. Но правда в том, что он не уверен. Не было ли это с самого начала игрой демона. Насмешкой. Ему не с чем сравнивать, хоть он и провел со Стайлзом довольно много времени до. Он не видел его таким, не знал его таким. И теперь его мозг подвергает сомнению каждый проведенный вместе час, каждую минуту. Выискивает несоответствия. Не находит. Однако их не было до самого момента, пока демон не решил показать себя. *** - Скотт! – Стайлз вглядывается в темноту, разрезаемую тусклым светом фонарика. Судя по тому, как он мерцает, есть вероятность остаться в полной темноте и провести здесь ночь. Чего Стайлз конечно совершенно не хотел бы. Отец и так написал тысячу сообщений, пока связь еще была. – Чувак, вылезай оттуда! Завтра вернемся и найдем твой ингалятор! Ты ведь уже нормально дышишь? Господи, скажи, что ты вообще дышишь! Ты там или тебя утащили лесные духи? Хватит придуриваться, я начинаю волноваться, что тебя подкараулил этот маньяк! А чем больше я волнуюсь, тем больше разговариваю! Ты хочешь, чтобы за мной выехала полиция тишины как в библиотеке? Вот бы Лидия за мной выехала... Я должен выглядеть круто, если она вдруг появится. А я не могу выглядеть круто в почти полной темноте среди леса, в котором видели труп! Стайлз оглядывается на гниющую тушу несчастного оленя. В темноте ему кажется, что остекленевшие глаза следят за ним. Не может же это быть олень-зомби? Были бы жертвы, такое невозможно скрыть. И в представлении Стайлза зомби-апокалипсис не мог начаться с оленя, это просто смешно! Там должен быть какой-то вирус или на крайний случай злой колдун. Или и то, и другое, как у Стивена Кинга*. Но одна жертва была, кого-то же здесь убили. Воровато оглядываясь и пятясь полу-боком, стараясь не выпускать из виду темнеющую вонючую тушу, Стайлз продолжает взывать к Скотту, который все еще шуршит листьями внизу и ругается последними словами. Можно подумать, это последний ингалятор на планете, других не будет, технология утрачена... Чем дольше Стайлз остается наедине с мертвым оленем, тем больше ужас закрадывается в его сердце. Помимо всего шума, что создает его друг там внизу, ему мерещится еще что-то. Будто осторожная мягкая поступь шагов. Крадущаяся. Стайлз наводит луч фонарика на оленя, тот все еще мертв и неподвижен, если не считать личинок, копошащихся в его обглоданном брюхе. Мерзость. Хруст ветки за спиной заставляет его вздрогнуть. Мгновенно околев от страха, Стайлз медленно разворачивается и встречается взглядом с волком. Огромным мать его черным волком. Наверно, он вдвое больше обычного, но страх и юное воображение позволяют ему вырасти до размеров небольшого дома. Стайлз в ужасе пытается отлепить от стиснутых зубов онемевший язык. Кто-то жрал того оленя, возможно, как раз этот здоровый шерстяной хороший мальчик. Очень здоровый, и с очень осмысленным, но абсолютно безумным взглядом. И теперь он думает, что на его территорию пробрались два глупых мальчишки. Два куска мяса. Волк приближается неторопливо, почти вальяжно. Его пасть приоткрывается, обнажая белые острые клыки. Когда он принимается деловито обнюхивать Стайлза, оцепенение слегка отступает. Голова начинает судорожно работать в попытке отыскать выход из положения. Кажется, у него в кармане осталось немного печенья со школьного обеда, может быть волк примет подношение. Съест печенье и раздумает есть Стайлза. Он просовывает руку в карман, стараясь не делать резких движений. Достает помятую пачку с парой сырных крекеров и боязливо протягивает. Волк обнюхивает их и фыркает, бодает Стайлза в руку. Не понравилось. Тем временем Скотт кричит снизу, что нашел проклятый ингалятор. Очень вовремя! Волк вздергивает уши, но свое занятие не прекращает. - Послушай, мистер волк, во мне почти нет мяса. Уверяю тебя, я питаюсь только чипсами и мармеладом, так что подобный ужин будет хренового качества. После такого даже несварение можно заработать, - волк поднимает на него глаза, и странное ощущение, будто он отлично понимает человеческую речь, настигает Стайлза. А Скотт тем временем, судя по звукам, пытается забраться обратно. Тогда волк пообедает ими обоими... – Скотт... Ско-отт, у нас тут небольшая проблема. Лучше подожди внизу... Эй, мистер волк, ты можешь дальше есть своего оленя. Клянусь, он нам не нужен. Мы сейчас же... – волк скалится и облизывает его ладонь. И в этот момент макушка Скотта показывается из-за края обрыва. – Скотт, тут огромный волк! Спускайся обратно и прячься! – слышится испуганный хрип, и макушка исчезает. А, к черту! Стайлз размахивается фонариком и бросает его в сторону оленя, надеясь на наличие собачьих рефлексов у волка. Но тот лишь дергает ушами и, - наверно это уже игра воображения, - закатывает глаза. Ни за какой палкой он бежать не собирается. А все также тянет к Стайлзу свой нос, упирается им в живот, поднимается выше и останавливается на шее. Его шумное дыхание щекочет кожу, а близость зубов заставляет сердце подскочить. Сейчас он разинет пасть и вцепится! Стайлз не собирается помирать так тупо. Ему еще нет четырнадцати, и он ни разу не трогал женскую грудь! А это важное событие в жизни мальчика, он не намерен отказываться от прелестей пубертатного периода из-за проклятого волка. Стайлз отталкивает от себя его морду и пускается бежать. И бежит так быстро, как только может. Финсток взял бы его в команду по лакроссу, если бы увидел этот забег с препятствиями в полной темноте. Правда в конце концов удача отворачивается от Стайлза, а гребаная коряга подворачивается под ногу. Удар почти на уровне колена, и он такой сильный, что слезы брызжут из глаз. А сам Стайлз падает и катится куда-то вниз, загребая рукавами листья вместе с землей. Падение кажется ему вечностью, и даже очутившись на ровной поверхности, он продолжает перебирать руками. Потом боль от удара все же настигает его, и Стайлз подтягивает к груди пострадавшую ногу. Надеюсь, это не перелом. Отец с удовольствием приобретет для него костыли в наказание за эту ночную вылазку в поисках трупа. И даже думать не хочется, какая жизнь в школе ждет его в таком случае. И какие новые унизительные прозвища придумает для него Джексон. Стайлз осторожно поднимается, волка нигде не видно. Так что, либо он действительно бежал как спринтер, либо в нем настолько мало мяса, что тот поленился преследовать. Надеюсь он не пошел жрать Скотти, там мяса побольше. Стайлз хочет подсветить себе, но вспоминает, как бездумно избавился от фонарика. Достает телефон, который каким-то чудом не потерялся и остался цел. Судя по всему, он упал в ту же низину, где его друг потерял ингалятор. Стайлз зовет, но ответа нет. Он собирается пойти в обратную сторону, но вдруг замечает нечто такое, что забывает и про волка, и про Скотта, и про больную ногу. - Господи, да он просто огромный. Сегодня что, ночь всего огромного? А рыцари будут*? – Стайлз произносит это вслух, внутренне опасаясь, что ему могут и ответить. Тишина, однако, стоит такая, что лучше бы со Стайлзом заговорило привидение. Она кажется объемной и... зовущей. Приближаясь к пню, он чувствует его чужеродность, но не может остановиться. Хотя все внутри него сигнализирует уносить отсюда свой охочий до приключений зад. Странный гул заглушает сирену воздушной тревоги в его голове, и Стайлз кладет руку на гладкую поверхность сруба. Она приятная наощупь и чуть теплая. Запах свежести леса окутывает и вызывает легкое головокружение. Стайлзу мерещатся голоса, или один многослойный голос, который исходит прямо из пня. Он недоверчиво прищуривается, прислоняется ухом. Голос нашептывает ему неразборчиво, он будто зовет, но и отталкивает. Словно Стайлз пришел слишком рано, но и вовремя. Гудящая вибрация пронзает его тело. Ее так много, что кажется она сломит, раздробит его на мелкие кусочки. Волна приходит и накрывает его целиком, а потом откатывается. Но не вся. Не вся. Остается тянущее опасное чувство. Как будто что-то поместили внутрь него. Просунули руку прямо в его грудь и оставили там свое, чужеродное. Маленькое зернышко. Оно вырастет вместе с ним и вырвется на свободу... Стайлз обнаруживает себя в полумраке коридора с множеством дверей. Идет и дергает ручки одну за другой, все они заперты. И лишь последняя приоткрыта, холодный свет стелется по полу. Почти добравшись до нее, Стайлз чувствует, что ноги подкашиваются, а головокружение усиливается. И тут он вспоминает. Я же был в лесу... Ветер вырывается из приоткрытой двери и подхватывает его как перышко. Уносит обратно к корням странного большого пня. И к Скотту, который склонился над ним и с испуганным лицом зовет его по имени. - Слава богу! – орет он, когда Стайлз начинает вяло отбиваться от тормошащих его рук. – Ты не приходил в себя, я не знал, что делать! - Поэтому решил орать на весь лес? - Ты видел это? – Скотт показывает пальцем на пень. – Ему наверно лет сто! Или даже тысяча... В жизни не встречал ничего подобного! - Можно посчитать по годичным кольцам, если тебе не лень. Недоумевающий взгляд друга говорит ему о том, что Скотт за столько лет не особо поумнел. Нет, тогда он был намного младше, они оба. Это сон. Стайлз смотрит на Неметон, не обращая внимания на болтовню смешного маленького Скотти. Зачем ты мне это показываешь? Хочешь, чтобы я знал, как все началось? Как оба мы получили силу, которой не просили? Видение прошлого замыливается, и Стайлз оказывается в густой плотной тьме. Когда она рассеивается, дневной свет слепит ему глаза. Он идет по полю, сплошь заросшему подсолнухами. Их желтые головы с крупными темными сердцевинами незрелых семян гордо подняты вверх. Стайлз старается не потревожить их. У него здесь есть какая-то цель, и он движется к ней. Ему надо узнать... Не то чтобы он уже не узнал достаточно. Как получил силу, как она зрела в нем, постепенно прорастая во все его существо. Как он на самом деле впервые встретил Питера. Насколько хорошо волки запоминают запахи? Например, запах ушедшей из-под носа добычи. Стайлз спрашивает, но не об этом. Шум поднимающегося ветра заглушает его голос. Ветра, который срывает слова с губ и заставляет забыть о них. Ветра, который опять унесет его и не позволит рассмотреть правду прежде назначенного времени. Просыпаясь, он плачет, и не может вспомнить, о чем. Кровать кажется холодной и неуютной, оставаться в ней дальше нет никакого желания. Стайлз вытаскивает из-под подушки телефон, смотрит на вспыхнувший экран. Только половина восьмого, а он уже ненавидит этот день. Все вокруг какое-то неправильное. С того самого момента, как он открыл глаза в больнице, что-то переменилось. И дело не в том, что Питер злится и не идет на контакт. Когда-нибудь он остынет и разрешит снова к себе прикоснуться. Нет, дело в тупом новом телефоне, в странном отце, в чужой своей комнате. В Скотте, который научился врать. В пустоте, на месте которой, Стайлз точно знает, что-то было.