***
Фёдор сидел на холодном полу, поджав колени связанных и тяжёлой цепью прикованных к каменной стене ног к груди, когда уловил звук противно скрипнувшей массивной двери, ведущей в его камеру. В проходе показалась высокая тёмная фигура во фраке. Не перестающий грязно ухмыляться мужчина степенно вышел на свет, позволяя разглядеть свои короткие серебристые волосы, чёлкой спадающие с правой стороны на лоб; зоркие, подчёркнутые аккуратными стрелками аметистовые глаза, пылающие надменностью и высокомерием; поблёскивающие в скудном свете ламп элегантные золотые серьги; крупный рубин, украшающий шёлковый чёрный галстук, и изящное серо-фиолетовое одеяние. Неторопливо пробежавшись требовательным оценивающим взглядом по почти лежащему на голом полу Достоевскому, он усмехнулся собственным мыслям и выставил обтянутую белоснежной перчаткой руку в сторону. — Нож, — коротко приказал он стоящему в тени слуге с таким же металлическим ошейником, что и у рыжеволосого юноши, не отрывая глаз от заинтересованно, но с заметным усилием приподнявшего голову Фёдора, и спустя секунду в его ладонь лёг остро наточенный, как бритва, клинок с резной рукоятью, щедро обделанной золотом и изумрудами. — Добро пожаловать в Мафию, — приторно-сладким приветливым тоном протянул он, в один шаг приблизившись к Достоевскому вплотную и присев рядом, почти касаясь чужих бёдер своими. — Меня зовут Эйс, — приблизив кончик ножа к бледному лицу, он надавил им на место под острым подбородком, заставляя запрокинуть голову назад, чтобы не напороться на лезвие, — и сегодня именно я заставлю тебя рыдать от боли и молить о смерти. Фёдор пару секунд тупо смотрел в так и искрящие самоуверенностью серовато-фиолетовые глаза напротив, а после хрипло засмеялся, лукаво глядя на непозволительно близко склонившегося над его лицом Эйса, который вперил взгляд в покрывшуюся тёмно-коричневой корочкой царапину на чужой нижней губе. Внезапно глаза мафиози налились иступлённой яростью, и прохладная рука, скрытая белой тканью, отрывистым движением легла на губы Достоевского и с силой надавила вперёд, заставляя ощутимо приложиться затылком о стену с рельефной каменистой поверхностью. Фёдор судорожно выдохнул через нос и прикрыл слезящиеся глаза длинными чёрными ресницами, чувствуя, как остриё сильнее надавило на тонкую кожу, позволяя нескольким каплям густой крови стечь по красивой вытянувшейся шее, просачиваясь под металлическую полосу ошейника. Взбешённый Эйс, казалось, ещё теснее приблизился к тяжело задышавшему Достоевскому, который до жгучей боли от содранной кожи вжался острыми лопатками в холодную стену. Резким движением Эйс провёл клинком вниз от горла до живота, легко разрезая тугие ремни, опоясывающие худое тело, чем заставил Фёдора вздрогнуть и сдавленно ахнуть в свою ладонь. В некоторых местах лезвие повредило одежду и оставило на чувствительной коже протяжённые царапины, постепенно наливающиеся амарантовым. В глухой тишине камеры Достоевскому был очень хорошо слышен мелодичный перезвон золотых серёжек, когда Эйс совсем близко наклонился к его уху и, не переставая зажимать рот ладонью, сквозь перчатки впившейся ногтями во впалые щёки, обдал его горячим дыханием. Перед сощуренными мутными глазами расплывался тёплый, давящий на глаза скудный свет лампочки на потолке. Смольно-чёрные волосы пленника совсем растрепались, в некоторых местах собравшись в клоки, а несколько отдельных прядей попали под прижимающуюся к тонким губам руку и залезли в рот. Фёдор рвано повёл плечами в болезненно-брезгливом жесте, но Эйс не мог видеть хитрые огоньки, что подобно маленьким бесам плясали в его демонически-лиловых глазах. — Но ты можешь этого избежать, потому что у меня есть для тебя очень интересное предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — почти прошипел он в чужое ухо и не без удовольствия отметил, что фарфоровая кожа на затылке Достоевского покрылась мурашками, а сам он громко сглотнул, превозмогая боль от вцепившегося в горло стального ошейника. Внезапно пытливый взгляд застыл на синевато-красном пятне, расцветшем прямо за ухом и сравнительно свежем. Ошеломлённо приподняв светлую бровь, Эйс опустил глаза чуть ниже и наткнулся на идентичный след на мраморной коже шеи, почти успешно скрываемый стальным ошейником, а после самодовольно усмехнулся. Несколько раз самому себе кивнув головой, он резко отстранился, прекращая зажимать чужой рот, и поднялся с пола, поворачиваясь к своим слугам, что до сих пор покорно стояли в тени, низко склонив головы. — Разве так вас учили обращаться с гостями? Отдайте ему одежду и приготовьте нам стол. Живо! — раздражённо прорычал он и буквально пинком выставил за дверь одного из подчинённых, на что остальные всполошились и торопливо разбежались в разные стороны по длинным коридорам. Как только Эйс, звонко стуча каблуками по каменному полу, скрылся вслед за ними за дверью, Фёдор с абсолютно безразличным видом зарылся прохладными пальцами в волосы, брезгливо убирая их от своих губ и пытаясь пригладить торчащие пряди, насколько это было возможно. Прошло несколько минут перед тем, как один из слуг, сухощавый седой мужчина, принёс сложенные в аккуратную стопку одежду и обувь и оставил их перед Достоевским, успевшим за это время подняться на затёкшие ноги, тяжело опираясь на неровную пыльную стену, и размять скованные спазмом конечности. Застыв в дверях на выходе, слуга, как бы нехотя, повернулся и, пробормотав что-то вроде «вам лучше поторопиться», вышел из камеры, громко захлопнув за собой металлическую, отвратительно скрипящую дверь. Вернулся он как раз тогда, когда Фёдор устраивал на голове привычную белую шапку, устремив взгляд в стену, будто на зеркало, в котором мог увидеть своё отражение, и знаком попросил следовать за ним, показывая рукой на коридор и стараясь не смотреть в пронзительные аметистовые глаза.***
— Видишь ли, я одинокий человек, — вкрадчиво растягивая слова, проговорил Эйс и огладил кончиками пальцев шероховатую поверхность зелёного игрового стола, — мафия мне не доверяет, а я не доверяю ей. Длинные пальцы медленно выдвинули на середину стола несколько высоких стопок фишек разного цвета, а светлые глаза устремились на Достоевского, задумчиво поглядывающего то в свои карты, то на карты соперника. Фёдор по очереди открыл свои пять карт: червонная и пиковая шестёрки, бубновый и червонный валет, дама крести. Две пары — выигрышная комбинация. — Я могу доверять только нескольким вещам: карточным играм, драгоценностям в моём хранилище и личному войску из пятидесяти рабов, — Эйс растянул губы в насмешливой улыбке и раскрыл собственные карты: пять последовательных по рангу карт масти бубны, начиная с девятки, — бубновый стрит-флэш, победа за мной. Эйс поднялся из-за стола и приблизился к Достоевскому, которому, казалось, было без разницы, выиграл он или проиграл, по пути привычным движением откупоривая бутылку дорогого красного вина. Пробка с мягким глухим стуком упала на стол и закатилась в самый его угол по левую руку Фёдора, ударившись о деревянный край стола, который был несколько выше, чем сама поверхность с разметкой для игры. Достоевский внимательно, почти заворожённо смотрел на то, как густое багровое вино толчками выливалось из тонкого горлышка в высокий хрустальный бокал, как мелкие капли окропляли хрупкие стенки и неровными дорожками скатывались вниз, наполняя сосуд. Эйс ненавязчиво придвинул бокал к Фёдору, пристально следя за тем, как тот медленно поднёс его к тонким обескровленным губам с еле заметными трещинками в уголках. Взгляд невольно вновь скользнул на открытую худую шею, зацепляясь за ярко-алый засос под челюстью, и Эйс нетерпеливо сглотнул, прикусывая щёку с внутренней стороны. Достоевский сделал неторопливый глоток, чувствуя, как неприятно горчит сладковатое терпкое вино на языке, обжигая пересохшее горло, и отставил бокал в сторону, скользнув юрким языком по тонким губам и вперив ожидающий взгляд исподлобья на стоящего неоправданно близко Эйса. — И кому ты можешь позволять делать с собой подобное? — спросил Эйс, прикасаясь костяшкой пальца к заметной отметине, — кому-то из своих подчинённых? Ну же, удовлетвори моё любопытство. После нескольких секунд молчания, ушедших на то, чтобы понять суть вопроса, пленник неслышно усмехнулся: — Вы предположили это потому, что сами можете перейти границы в отношениях со своими слугами? Знаете, не всегда стоит судить по себе, — Фёдор слегка прищурил взгляд и лёгким движением оттолкнул чужую руку от своей шеи, изящно приподняв острый подбородок. — Это не ответ. — Мне не понравился вопрос, — Достоевский заметил, как Эйс сильнее сжал пальцы на высоком горлышке бутылки и гневно стиснул челюсти до появления исступлённо бьющейся на виске синеватой жилки. — Я предлагаю тебе присоединиться ко мне, — вкрадчиво, но с заметным усилием к спокойствию проговорил Эйс и почти невесомо, но ощутимо огладил рукой мягкий горностаевый воротник чужого плаща, — поверь, ты займёшь почётное место среди остальных рабов, если согласишься. Я могу быть очень нежен со своими подчинёнными. — Вот вы и ответили на мой вопрос, — отстранённо проговорил в ответ Фёдор и скрестил пальцы аккуратно сложенных на колени рук. Он продолжал сидеть неподвижно, пока не почувствовал, как кончики пальцев облачённой в перчатку руки снова прикоснулись к не скрытой воротником шее, и отшатнулся в сторону, завершая неприступный вид враждебно приподнявшимся, чтобы скрыть уязвимое место, костлявым плечом. Вид явно раздражённо поджавшего губы Эйса, который всем своим видом выказывал сдерживаемое желание разбить остававшуюся в его руках бутылку о голову Достоевского, был одновременно и смешон, и жалок, но Фёдор свёл чёрные брови к переносице и недоверчиво зыркнул в его сторону, придавая себе загнанный вид, чересчур правильно тешащий чужое самолюбие. — Разве у вас не было приказа убить меня? — осведомился Достоевский, скользя взглядом по возвышающейся над ним стройной фигуре. Теперь Эйс стоял достаточно близко, чтобы можно было почувствовать тонкий запах его одеколона с выраженными перечными и цитрусовыми нотами. — Если мы объединимся, этот жалкий докторишка больше никому не сможет приказывать, потому что с твоей помощью я снесу ему голову, — в серовато-фиолетовых глазах ясно читалась жажда скорейшей расправы, как можно более кровавой и болезненной, но резкий тон внезапно сменился приторно-сладким, растягивающим слова, каким только и делать, что склонять на какое-либо сомнительное предприятие, — ведь ты смог обставить даже Гильдию… подобное достойно признания. — Иначе говоря, если я откажусь, то больше не увижу белый свет, я правильно понимаю? — произнёс Достоевский, устремив задумчивый взгляд куда-то в сторону. Глаза невольно зацепились за приоткрытый сундук с ветвистыми резными узорами, стоящий около запертой двери. — Точно, — подтвердил нахально ухмыльнувшийся Эйс, до сих пор бездумно продолжавший поглаживать пряди меха на воротнике. — Похоже, я не в том положении, чтобы отказываться, — Фёдор поднял голову, двумя пальцами огладив свой острый подбородок, — к тому же, у меня при всём желании не получится сбежать из подобной секретной комнаты: из-за моего слабого телосложения я просто не смогу вам сопротивляться. Казалось, последние слова произвели на Эйса, не умеющего сдерживать свои эмоциональные порывы, довольно однозначное впечатление: он усмехнулся, неровно выдохнув, и предвкушающе провёл языком по губам, с упованием прокручивая прозвучавшие слова в голове. «Я не смогу вам сопротивляться», — теперь беспрестанно повторялось в его сознании, которое один за другим подкидывало образы того, как Достоевский тщетно пытается вырваться из его крепкой хватки, оттолкнуть развязно скользящие по худощавому телу руки, не позволить сорвать с себя одежду, силится сдержать болезненный крик и наливающиеся на глаза крупные горячие слёзы. — Так что давайте поступим иначе, — продолжал Фёдор, отчётливо прослеживающий всю гамму эмоций, отразившуюся на чужом лице, — я просто убью вас. В следующее мгновение бутылка, за высокое горло которой продолжал держаться свободной рукой Эйс, разлетелась на сотни зеленоватых осколков, с приглушённым меховой шапкой ударом отскочивших от головы Достоевского. Густое багровое вино безнадёжно пропитало белый убор в считанные секунды и намочило смольно-чёрные волосы, которые вскоре слиплись в отдельные пряди, широкими струями стекло по высокому лбу, беспощадно заливаясь в глаза и оставляя на губах горьковатый привкус. Фёдор успешно сохранил спокойное выражение лица, не выказывая пронзительной головной боли, звона в ушах и почти сразу подступившей к горлу тошноты. Спустя секунду Эйс, грубой хваткой сжав многострадальный воротник, который теперь тоже украшали рубиновые подтёки, сдёрнул не предпринимающего попыток отстраниться дезориентированного Достоевского со стула и спиной впечатал в ближайшую стену. Фёдор рвано выдохнул, ударившись ноющим затылком о твёрдую рельефную поверхность, и расфокусированным помутнённым взглядом посмотрел на настолько близко склонившегося над его лицом Эйса, что липкими от подсыхающего вина губами можно было ощутить его частое сбивчивое дыхание. Разодранные лопатки проехались по холодной стене, принося жгучую боль, и Достоевский на мгновение зажмурил аметистовые глаза, обрамлённые слипшимися чёрными ресницами, неопределённо мотнув головой. Эйс почти машинально вклинил острое колено между чужих подрагивающих бёдер, обтянутых тонкой тканью светлых брюк со светло-фиолетовыми вставками по бокам, ощутимо врезаясь им в пах, на что Фёдор продолжал бездействовать, свободно опустив изящные длинные руки вниз. — Я разочарован, Достоевский, — прошипел Эйс, с наслаждением сжимая пальцы одной руки на вытянувшейся шее, — но не волнуйся, сейчас я поясню тебе твоё положение. Кончики пальцев сильнее впились в бархатную кожу, оставляя на ней заметные следы, а вторая ладонь метнулась в сторону с молчаливой покорностью стоящих у входа слуг. Налитые гневом глаза приняли безумное выражение, и в это мгновение один из мужчин с пронзительным криком смял рукой форменную одежду на груди, с глухим стуком падая на голый пол. — Это моя способность, «Безумие бубнового короля», — проговорил он, позволяя увидеть материализовавшуюся на раскрытой ладони горсть ярко переливающихся на свету драгоценных камней, — способность превращать продолжительность жизни моих подчинённых в драгоценности равной цены. Рука с горла переместилась на подбородок, большим и указательным пальцами с силой надавливая на щёки и заставляя с судорожным выдохом разжать челюсти. Фёдор протестующе замычал, когда Эйс настойчиво затолкал камни, часть которых со звонким стуком рассыпалась по полу, в приоткрывшийся рот и плотно зажал его ладонью, не позволяя их выплюнуть, но и не заставляя глотать. — Я превращаю жизни ничтожеств во что-то значимое. Моя способность милосердна, — требовательным тоном продолжал он, наблюдая за тем, как увлажнившиеся лиловые глаза Достоевского прищурились от ощущения того, как острые грани минералов впиваются в язык и раздирают нёбо и дёсны в кровь. — Ошейник — это знак моих подчинённых, его нельзя надеть без согласия человека. Но, однажды надев, невозможно снять. Эйс резким движением отстранился, победно глядя на осевшего на пол прямо на осколки разбитой бутылки Фёдора, с болезненным кашлем выплёвывающего на пол сверкающие сапфиры, александриты и шпинели, залитые смесью собственной слюны и крови. В лицевую сторону упёршихся в пол ладоней врезались мелкие зеленоватые стёкла. Пропитанный терпко пахнущим вином плащ съехал с худых подрагивающих плеч, пока Достоевский заходился в кашле, костлявыми пальцами оттягивая вниз воротник рубашки, от которой с треском ткани отлетела верхняя серебряная пуговица с вырезанным на ней витиеватым узором. Преодолевая брезгливость, пленник зажмурился и проник израненными пальцами в рот, вытаскивая застрявшие в дёснах мелкие острые камни и откидывая их на пол. Эйс, выпустивший свою ярость, ещё с минуту продолжал наблюдать за скорчившимся в жалкой позе Фёдором, который опустил голову так, чтобы слипшиеся, растрёпанные волосы скрывали его насмехающийся взгляд, пылающий адским огнём Божьего праведного гнева. Внезапно Эйс приблизился к пленному и, подцепив пальцами острый подбородок, заставил посмотреть в свои блёклые глаза. — Если к моменту моего возвращения ты решишь надеть ошейник, то сохранишь жизнь. Мне будет очень жаль видеть муки агонии на твоём милом лице, так что подумай хорошенько, — Эйс пробежался взглядом по наливающимся лиловым синякам, яркой россыпью танзанитов покрывавших бледную шею поверх чужих следов, и, склонившись, прошептал Достоевскому на ухо, — поверь, ты будешь выглядеть в нём великолепно. Не дожидаясь ответа Фёдора, с уголка бледных губ которого стекала тонкая дорожка алой крови, Эйс развернулся и, оправив полы фрака, направился к выходу, громко стуча каблуками лакированных туфель по каменной кладке. — Приведите нашего гостя в порядок, — небрежно бросил он, даже не посмотрев на дрожащих от леденящего ужаса слуг, вынужденных наблюдать за смертью своего товарища, и скрылся в ветвистых коридорах. Достоевский задумчиво стянул с головы грязную шапку и задумчиво повертел её в руках, оставляя рядом с винными разводами сливающиеся с ними кровавые пятна. Отложив убор на стол, он брезгливо прикоснулся пальцами к липкой щеке и попытался стереть кровь с подбородка, не обращая внимания на вошедшего в комнату рыжеволосого мальчишку с влажным полотенцем в руках. Он увлечённо о чём-то говорил, но Фёдор не слушал, погружённый в продумывание деталей своего плана, и просматривал колоду неиспользованных в прошлой игре карт. Когда же смысл наивных юношеских высказываний влился в поток мыслей Достоевского, тот злорадно усмехнулся, больше не скрывая лукавый прищур аметистовых глаз, в своей глубине отражающий огонь спокойной уверенности в собственном превосходстве. — Сдаться? — всё ещё посмеиваясь, переспросил Фёдор, обнажая ровные белоснежные зубы, залитые рубиновой кровью, в натянутой улыбке. Но спустя секунду напряжённая атмосфера развеялась вместе с громким чихом, во время которого Достоевский едва ли успел прикрыть рот. Лицевую сторону ладони окропили несколько алых капель. Мальчишка вздрогнул и широко распахнул светлые глаза, мысленно поражаясь тому, насколько самоуверен этот слабый и болезненный на первый взгляд человек. — Я весь промок и замёрз, — проговорил Фёдор, передёргивая плечами от холода, и сдавленно айкнул, когда юноша, усмехнувшись, принялся с особым усердием вытирать спутанные волосы и липкую кожу, параллельно с этим продолжая говорить о чём-то своём. Пока слуга продолжал свою бессмысленную, но наверняка эмоциональную и чувственную речь, Достоевский, оставшийся с махровым полотенцем на голове, рассматривал разодранные стеклом ладони, а после начал задумчиво отдирать от порезов корочки запёкшейся крови. — Что ты делаешь? — с претензией на возмущённый тон спросил рыжеволосый мальчишка. — Я порезался осколками от бутылки, — отстранённо ответил Фёдор и слегка подул на воспалившиеся царапины. — Ты ведь не слушал, что я говорил, да? — с долей разочарования протянул слуга и со сквозящей в высоком голосе неуверенностью спросил. — Тебе не страшно? — Нет, — спустя небольшую паузу с хитрой улыбкой на губах ответил Достоевский, — эта комната как моя собственная, — Фёдор кинул хитро прищуренный взгляд на стоящие у левой стены высокие механические часы с маятником и вырезанными по дереву вензелями вокруг украшенного рубинами циферблата с ювелирной работы изящными золотыми стрелками.– Всё потому, что моя способность — это управление сознанием и пространством. *** — Игра? — недоверчиво нахмурившись, спросил Эйс, слегка мотнув головой в сторону так, что при этом незначительном движении послышался мелодичный перезвон его золотых серёжек. Платиновые короткие пряди спали на высокий лоб, скрывая подчёркнутые еле заметными стрелками светлые глаза. Постукивая пальцами по столу с шершавой зелёной поверхностью, он смотрел на сидящего напротив Достоевского, который, хитро скрестив пальцы у подбородка, высказал совершенно неожиданное предложение. — Именно, — Фёдор обворожительно улыбнулся, слегка приподняв чёрные брови, и продолжил. — Вы хотите склонить меня на свою сторону, однако, если вам это не удастся, вы должны выпытать из меня информацию о дальнейших действиях моих товарищей и их финансовых возможностях, — лиловые глаза обрели холодность, будто покрывшись тонкой коркой мутного льда, каким покрываются сибирские озёра с первыми холодами, — поэтому вы не можете просто убить меня. Эйс задумчиво прислонил кончики длинных пальцев к подбородку, ничего не отвечая на высказанную пленником дерзость. Он только продолжал пристально наблюдать за каждым изящным движением бледных, израненных рук Достоевского, жадно останавливая взгляд на каждой синеватой венке на запястьях, каждой костяшке длинных паучьих пальцев, каждом отросшем тонком ногте. — Так что, — Фёдор подцепил из собранной колоды игральную карту с причудливыми чёрно-красными вензелями на рубашке и показал сопернику случайно вытянутую карту — туз бубнов, — как насчёт карточной игры? Если выиграете вы, я покорно надену этот ошейник, — он еле заметно кивнул головой на лежащий на середине стола рядом с фишками для ставок железный ошейник, украшенный поблёскивающим в тёплом свете настольной лампы рубином, — если выиграю я, вы даруете мне свободу. После нескольких секунд раздумья, губы Эйса растянулись в насмешливой улыбке, а взгляд, метнувшийся в сторону к застывшим на четверти девятого часам, вспыхнул лиловым азартным огнём. — Хорошо, но правила устанавливаю я, — он взял в руки колоду и начал привычными лёгкими движениями перетасовывать карты. — Это простая игра. Каждый из нас по очереди берёт карту из колоды и угадывает, больше она или меньше предыдущей. Угадываешь — тянешь следующую карту. Если же нет — очередь переходит к противнику, — Эйс положил колоду на середину игрового стола, — когда колода иссякнет — игра закончится. Победитель тот, у кого больше угаданных карт. — В моём положении довольно рискованно играть наудачу, — задумчиво протянул Достоевский, рассматривая первую открытую Эйсом карту: червонная девятка. — В твоём положении лучшее, что ты можешь сделать — довериться удаче, — ответил Эйс, продолжая злорадно улыбаться и уже предчувствуя сладость скорой победы. — Итак, следующая карта больше девятки или меньше? — Карты имеют номинал от одного до тринадцати, значит, вероятность, что выпадет значение меньше девяти, несколько выше, — размышлял вслух Фёдор, проводя костяшкой указательного пальца по нижней губе, и при этом выставил руку так, чтобы оголить тонкое запястье с ветвистым переплетением сине-фиолетовых вен и соблазнительно выпирающей сбоку косточкой. — Меньше. — Верно, — сказал насмешливо хмыкнувший Эйс, перевернув верхнюю карту: четвёрка червей. — Следующая карта больше или меньше? — Меньше, — почти без раздумий ответил Достоевский, вперив пытливый взгляд в недоверчиво прищурившегося Эйса. Следующая карта — тройка треф. — Неплохо, — проговорил Эйс, проводя юрким языком по нижней губе и плотоядно посматривая на принявшего вид полного увлечения игрой Фёдора, который будто бы поверил, что его действительно отпустят, даже в случае победы, — видимо, у тебя действительно хорошая интуиция. — Но, если я ошибусь раньше, чем дойду до половины колоды, вы с вероятностью более девяноста процентов выиграете, — Достоевский медленно провёл пальцами по меховому воротнику, всё еще сохранившему на себе винные разводы, и, задев воротник рубашки, вернул руку в прежнее положение. — Следующая карта меньше. Чем больше карт продолжал угадывать Фёдор, тем разъярённее и кровожаднее становился взгляд соперника. Поражённый тем, с какой небрежностью Достоевский обыгрывал его, под конец игры Эйс, сжимавший челюсть до заигравших желваков, окончательно вышел из себя, во всех подробностях представляя, что и как сделает с пленником, который, казалось, в упор не замечал его гнева, после игры. — О? Уже конец? — Фёдор почти по-детски удивлённо развёл руки в стороны. — Действительно забавная игра. На Эйса его слова подействовали, как кроваво-красная тряпка действует на взбешённого быка, готового насадить то ли бесстрашного, то ли просто безумно глупого тореадора на свои извилистые рога, уже не раз омытые тёплой свежей кровью. Эйс подскочил и рваным, но ловким движением приблизился к запертой двери, яростно надавливая на красную кнопку бесконтактной связи с подчинёнными. — Игры закончены! Отведите этого шулера в пыточную! Пусть познает вкус боли! — проорал он в многострадальный динамик и, не услышав немедленного ответа, разозлился только сильнее прежнего. — Вы все в конец страх потеряли?! — Эйс импульсивными движениями дёргал стальную ручку двери, тщетно пытаясь отпереть её своим ключом. — Вам никто не ответит, — контрастно спокойным тоном проговорил Достоевский, медленно поднимаясь со своего места. — Это заняло несколько больше времени, чем я предполагал, потому что мы находимся под землёй, но я захватил ваших подчинённых снаружи. — Нет, — с потрясающей воображение уверенностью ответил повернувшийся к Фёдору Эйс. — Ты лжёшь. Иначе ты бы знал, что мы находимся не под землёй, а на корабле посреди океана, — огибая широкий игровой стол, он начал неспешными, но уверенными шагами приближаться к Достоевскому, который, в свою очередь, тоже начал обходить стол, чтобы сохранить расстояние между ними. — Не стоит от меня бегать, тебе это не поможет. Думаешь, я не заметил, что с того момента, как я зашёл в комнату, часы остановились? Что мой ключ не может открыть эту дверь? Эйс резко потянулся рукой через стол и успел ухватиться за воротник светлой рубашки Фёдора, дёргая его на себя и заставляя больно врезаться тазовыми косточками в край стола. Из-за отрывистого движения шапка упала с головы, а вслед за ней с плеч соскользнул плащ. Достоевский склонил голову, так что всё ещё в некоторых местах слипшиеся смольно-чёрные пряди скрыли бледное лицо и злорадно загоревшийся лиловый взгляд. — Я навёл справки о твоей способности, — почти прошипел Эйс, до жалобного скрипа ткани стискивая чужую одежду и продолжая тянуть упёршегося подрагивающими руками в край стола Фёдора на себя явно с намерением просто перетащить его на свою сторону, чтобы избежать пустой траты времени на бессмысленную игру в догонялки, — и знаю, что мы находимся в твоём сознании. И только поэтому тебе удалось обыграть меня. — И мы продолжим здесь находиться, пока тело одного из нас не умрёт от голода, — прохрипел Достоевский, смазанным движением хватаясь длинными пальцами за изящное запястье Эйса и устремляя насмешливый взгляд исподлобья прямо в аметистовые глаза напротив. — Я натренирован, а вы? — Тебе это не поможет, — Эйс резко дёрнул его на себя, заставляя сначала приподняться на носки, а после закинуть согнутую в колене ногу на стол, ломкими ногтями вцепляясь в шероховатую поверхность, — потому что мои люди выяснили, как можно отсюда выбраться. Но перед этим мы немного развлечёмся, — Эйс переместил хватку на затылок и, нещадно оттянув волосы, протащил почти не сопротивляющееся тощее тело через стол прямо по аккуратно составленным картам и фишкам, которые со звонким стуком попадали на холодный пол. Эйс подмял дёрнувшегося в сторону Фёдора под себя, заставляя согнуть колени и свесить плотно сведённые вместе длинные ноги с края стола рядом с собственными бёдрами. Одной рукой удерживая оба тонких запястья, Эйс с нажимом провёл ладонью по напряжённому телу и, остановившись на худом бедре, сжал его с силой хватки разъярённого зверя, впиваясь ногтями в кожу сквозь белую ткань. — Знаешь, увидев на тебе засосы, я очень удивился. Никогда бы не подумал, что такой, как ты, может быть чьей-то подстилкой, — он с нескрываемым наслаждением смотрел на непритворно ошеломлённое выражение лица Достоевского, рубашка которого неприлично высоко задралась, обнажая покрытую чужими отметинами мраморную кожу подрагивающего впалого живота с резко выпирающими при каждом глубоком судорожном вдохе рёбрами, — но теперь я вижу, что ты обычная шлюха. Фёдор нервно сглотнул появившуюся во рту солёную кровь от случайно прокушенной щеки и ощутимо, но слишком слабо, чтобы этим себе помочь, дёрнул крепко удерживаемыми запястьями, не отрывая мутного поблёскивающего взгляда от исступлённо горящих глаз напротив. — Сначала я заставлю тебя кричать и задыхаться от боли, а когда ты уже и этого делать не сможешь, — с лёгкой улыбкой на губах шептал переместивший ладонь чуть выше Эйс, надавливая холодной даже через перчатку ладонью на низ живота и обманчиво нежно поглаживая чистую бархатную кожу, — я выберусь отсюда и повторю всё снова. А потом пристрелю, как грязную шавку. И мне плевать, будешь ты в сознании, или нет. — Думаю, если вы так поступите, босс будет вами очень недоволен, — совершенно беззастенчиво подлил масла в и без того беснующийся огонь Достоевский и тут же почувствовал, как его рваным, неосторожным движением перевернули на живот. Фёдор зашипел от тупой боли резко вдавленных в край стола тазовых костей и заломленных за спину рук, а после неслышно усмехнулся, почувствовав, как запястья с краснеющими следами и содранной кожей туго опоясывает кожаный ремень. Достоевский мотнул головой в сторону, чтобы убрать спадающие на лоб крупными прядями волосы. Приподнявшись, насколько это было возможно, он ощутимо ударил чужую голень каблуком высоких сапог и, воспользовавшись ослабившейся хваткой, резко выпрямился, связанными руками отталкивая что-то раздражённо прошипевшего Эйса назад. Тяжело дышащий Фёдор откинул не успевший затянуться на запястьях ремень, развернулся и, встретившись взглядом с опирающимся одной рукой о стену Эйсом, скользнул в сторону двери вдоль массивного стола, подрагивающими пальцами держась за гладкий деревянный край. Гневно стиснувший челюсти Эйс, оттолкнувшись от стены, стремительно приблизился к Достоевскому, не успевшему сделать и двух шагов, и, схватив многострадальный воротник измятой рубашки, с размаху впечатал его лицом в эту же стену. На пол с неслышимым звоном упали пара оторванных пуговиц. Эйс своим телом сильнее вжал слабо дёргающегося Фёдора в каменную поверхность, а после собрал чёрные волосы в кулак, как можно сильнее оттягивая их в сторону, и наклонился к открывшейся длинной шее, щедро усыпанной синяками и багровыми пятнами. Пытающийся оттолкнуться от стены Достоевский вздрогнул, когда зубы жадно вцепились в нежную бледную кожу, и спустя несколько секунд почувствовал, как по плечу на спину и грудь стала стекать багряная горячая кровь, оставляя на белой одежде яркие алые пятна. — Даже не думай, что можешь этого избежать, — прошипел Эйс, окровавленными губами касаясь чужого уха, и свободной рукой схватился за полу рубашки, дёргая её в сторону и отрывая оставшиеся пуговицы, — Но, если будешь послушным, обещаю, я сделаю поблажку. Фёдор, вжимавшийся раздражённо покрасневшей щекой в стену, в ответ на это лишь усмехнулся, чувствуя, как плотная ткань дразняще медленно сползла по костлявым плечам, и, заведя руки назад, сквозь слои одежды впился ногтями в чужой напрягшийся пресс, отталкивая Эйса от себя. Взбешённо прорычав что-то в покрывшуюся мурашками шею, Эйс отстранил Достоевского от стены, но только за тем, чтобы снова небрежным, но сильным движением приложить об неё головой и уже более успешно заломить длинные руки назад. Зажмурившись, Фёдор пытался избавиться от раздвоения в глазах, отстранённо чувствуя властно скользящую вниз по животу холодную ладонь в перчатке и нетерпеливо расстёгивающийся ремень светлых брюк. Стоило ловким пальцам расстегнуть пуговицу и ширинку, как одежда легко сползла вниз по худым бёдрам, собираясь складками над высокими сапогами. Эйс с нескрываемым наслаждением слегка оттянул вниз чёрные слипы, обнажая округлые ягодицы, старательно усыпанные кем-то кроваво-фиолетовыми пятнами, которые продолжались на слегка прогнувшейся пояснице. — Глядя на эти следы, я начинаю думать, что тебе доставляет удовольствие то, что я сейчас делаю, — длинные пальцы с силой надавили на относительно свежие засосы, а губы Эйса растянулись в насмешливой улыбке от вида напрягшихся ягодиц. — Шлюха. Всё еще дезориентированный Достоевский свёл вместе острые колени и судорожно выдохнул, почувствовав обжёгший оголившуюся кожу хлёсткий удар ладони. Эйс снял со своей шеи галстук и, надавив на сомкнутые губы, заставил зажать зубами крупный рубин и завязал концы тугим узлом на затылке, не пощадив несколько вырванных волос. К горлу Фёдора подступила тошнота, и поэтому он только слабо пошатнулся, когда Эйс окончательно стянул с него окровавленную рубашку и, брезгливо отбросив её в сторону, развернул пленного к себе лицом. Нежную кожу обдал пробирающий до костей холод помещения, и она тут же покрылась мурашками. Жадный, торжествующий взгляд сначала застыл на прикрытых длинными чёрными ресницами мутных глазах, опустился на растянутые врезавшейся в них чёрной тканью покрасневшие уголки губ, на длинную шею и острые плечи, по которым продолжала стекать густыми дорожками амарантовая кровь, на узкую грудь, старательно покрытую отметинами вокруг еле заметно припухших тёмных сосков, соблазнительно выпирающие рёбра и милый впалый живот. Скользнув юрким кончиком языка по нижней губе, Эйс взял откинутый на стол ремень и, сжав худое запястье, крепко затянул вокруг него холодную кожаную ткань. Достоевский свободной рукой упёрся в чужую грудь, оставляя на ней царапины от отросших ногтей, но это не помешало Эйсу дёрнуть его в сторону и перекинуть ремень через балку прямо под потолком, заставив Фёдора встать на носки. Оставшейся длиной ремня Эйс перевязал второе запястье и закрепил узел, тогда как Достоевский зацепился за балку кончиками израненных осколками пальцев, но они тотчас соскользнули, заставляя того почти без всякой опоры свободно повиснуть на вытянутых руках. Натянувшийся ремень в кровь раздирал нежную кожу на запястьях, ткань галстука намокла от слюны, а зажатый зубами рубин своими острыми гранями оставлял мелкие царапины на дёснах, снова раскрывая затянувшиеся ранки. Не отрывая взгляда от поблёскивающих, но выражающих лишь отстранённую заинтересованность лиловых глаз, Эйс по-хозяйски огладил ладонью напрягшийся живот, а после впился в чувствительную кожу ногтями, оставляя сквозь перчатки красные следы-полумесяцы. Глаза Эйса с пламенным вожделением впились в напрягшиеся оголённые бёдра. — И этот человек грозился меня убить, — Эйс подцепил пальцами чужой подбородок, большим пальцем поглаживая место, где ткань плотно затянутого галстука впивалась в уголок губ, а после приблизился к лицу Фёдора, и прошептал, обдавая губы горячим дыханием, — ты так слаб. Насмешливо ухмыльнувшись, Эйс, погрязший в своей жажде до того, что уже не замечал отсутствия реакции пленного на свои слова, отстранился, направляясь к одному из сундуков около входной двери. Достоевский метнул взгляд на угол стола, до которого можно было без проблем дотянуться ногой, а после перевёл внимание на внезапно засмеявшегося Эйса, всё ещё стоявшего к нему спиной, но уже державшего что-то в руках. — Знаешь, копировать эту комнату вплоть до мельчайших деталей, — Эйс развернулся, показывая кожаный кнут с витиеватым плетением и намотанным на руку длинным концом, — было твоей ошибкой. В ответ Фёдор лишь слегка наклонил голову в сторону, не обращая внимания на залезшие в раздражённые глаза волосы, на что Эйс показательно размотал кнут и на пробу ударил им об пол, злорадно улыбнувшись, когда от голых стен отлетел громкий хлёсткий звук. Эйс подошёл ближе и, зацепившись взглядом за ярко-алый след прямо над аккуратным пупком, махнул рукой и со звонким шлепком оставил наливающуюся красным тонкую полосу прямо поперёк живота, метко перечеркнув ею чужую отметину. Достоевский на это слегка выгнулся в изящной спине, почувствовав пару жалобно хрустнувших позвонков в районе лопаток, и прищурил лиловые глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами. Эйс в два шага приблизился к Фёдору вплотную, соприкасаясь с ним телами, и пытливо заглянул в спокойное, показывающее лишь насмешливую отстранённость лицо. Длинный хвост кнута коснулся внешней стороны худого бедра, и Эйс замахнулся для удара, пристально продолжая наблюдать за движением каждой мышцы на чужом лице, которое оставалось неподвижно, будто было высечено из мрамора. Так и не увидев со стороны Фёдора никакой реакции, Эйс усмехнулся и отдалился на шаг, касаясь свободной ладонью высокого лба под спадающими на него короткими серебристыми волосами. В следующую секунду кнут со свистом рассёк воздух и обжёг ударом чувствительную кожу бедра. Из длинной багровой полосы начала мелкими каплями сочиться тёплая рубиновая кровь и тонкими струйками стекать вниз по еле заметно дрогнувшей ноге. Достоевский чуть сильнее сжал зубами импровизированный кляп, но продолжил пристально наблюдать за чужими действиями почти оценивающим взглядом, изредка медленно моргая. Отсутствие болезненного выражения лица, казалось, только больше распалило Эйса, поэтому он, отложив кнут на стол, зашёл за спину Фёдора и жадно прижался к ней всем телом, вгрызаясь требовательным кровавым укусом в затылок. Холодные ладони с нажимом огладили бока с выступающими рёбрами, сжали тонкую талию и надавили на ямочки над маняще выпирающими тазовыми косточками, на одной из которых уже красовался алый засос. Достоевский, опустив глаза, наблюдал за чужими руками, свободно скользящими по своему телу, словно со стороны, начиная чувствовать, как из разодранных запястий постепенно сочится кровь, медленно пропитывая чёрный кожаный ремень и стекая вниз по затёкшим рукам. Слегка оттянув вниз чёрную ткань белья, Эйс опустился ниже и, сжав пальцы на мягкой коже бёдер, выдернул из складками собравшихся над высокими сапогами брюк узкий ремень. Эйс перекинул его через голову Фёдора и затянул петлёй на шее, на пробу оттягивая намотанный на кулак длинный конец назад, вырывая сладкий сдавленный хрип из чужого горла. — Знаешь, твоя шея выглядит ещё более привлекательно, когда на ней затянут ремень, — проговорил Эйс, горячим шёпотом обжигая окровавленное плечо Достоевского, глаза которого постепенно начали закатываться от удушья, — уверен, её бы прекрасно украсил мой ошейник. Ещё не поздно согласиться. Фёдор хрипло усмехнулся, насколько ему позволял импровизированный кляп, но Эйс услышал и отпустил ремень, рваным движением хватаясь за отложенный на стол кнут. Импульсивный хлёсткий удар, от которого перехватило дыхание, рассёк изящно прогнувшуюся спину наискось, оставляя на ней длинную полосу, наливающуюся синевато-красным от лопаток до поясницы. Слабо вздрогнувший Достоевский низко опустил голову и непроизвольно сильнее сжал зубами багровый драгоценный камень, чувствуя, как гладкая ткань галстука неумолимо разрезает уголки широких губ. Эйс жадным, вожделенным взглядом смотрел на то, как оставленный им след постепенно начинал кровоточить, и новый удар обжёг самый низ поясницы, с ювелирной точностью перекрывая несколько синевато-красных пятен. Фёдор судорожно выдохнул, безвольно покачиваясь на затёкших руках, и почувствовал, как Эйс отдёрнул всё ещё скрывавшие часть усыпанных засосами ягодиц чёрные слипы вниз, к брюкам, и кнут тут же со звонким шлепком опустился на нежную кожу. Демонически-лиловые тяжёлые глаза помутнели сильнее прежнего, а словно налитые свинцом веки закрылись, погружая Достоевского в блаженную темноту. Эйс продолжал беспорядочно осыпать ударами уже бессознательное тело, которое теперь только и могло, что покачиваться в воздухе, и упивался видом разрезающих бледную кожу кровавых полос и медленно стекающих вниз по болезненно выпирающему позвоночнику рубиновых капель.***
Звонкая пощёчина оставила яркий пунцовый след на бледной щеке и заставила разомкнуть опухшие раздражённые веки, обрамлённые слипшимися чёрными ресницами. Достоевский с трудом сквозь спадающие на лицо слипшиеся чёрные пряди сосредоточил расфокусированный взгляд на находившемся непозволительно близко лице напротив. Эйс тесно прижимался к Фёдору спереди, не позволяя вдохнуть полной грудью, и сжимал одной рукой испещрённое длинными алыми полосами от ударов кнутом бедро. Как только очнувшийся Достоевский сосредоточился на физических ощущениях, то сразу ощутил острую боль от многочисленных кровоточащих ран на спине, а после стиснул челюсти от ощущения двух чужих длинных пальцев, настойчиво растягивающих его глубоко внутри. Эйс, по всей видимости, успел позаботиться над тем, чтобы стащить с пленника высокие сапоги и светлые брюки, и откинул их на пол в сторону смятой окровавленной рубашки и беспорядочно раскиданным драгоценностям, мерцающим в тусклом свете ламп от покрывавшей их вязкой смеси слюны и крови. По длинным худым ногам пробежали мурашки от прохлады каменной кладки, и Фёдор поднялся на носки, чтобы облегчить боль в разодранных в кровь запястьях, отворачивая голову в сторону от пристального взгляда. — Ну что, как спалось? — протянул Эйс приторно-сладким тоном, пальцами свободной руки сжал острый подбородок, впиваясь ногтями во впалые щёки и заставляя Достоевского поднять на себя затуманенные глаза. — Ох, ты же не можешь говорить, какая жалость. Ничего, твоё слово всё равно ничего не решит. Достоевский поднял на него мутный лукавый взгляд и слабо попытался ухмыльнуться, но уголки губ тут же стало неистово щипать. Вязкая слюна, смешанная с кровью от мелких порезов на дёснах, пропитала чёрную гладкую ткань и стала медленно стекать по подбородку. Эйс в ответ раздражённо сжал губы, растягивая их в угрожающее подобие улыбки, и спустя секунду Фёдор почувствовал, как в него туго втиснулся третий палец, натягивая нежные стенки до обжигающе-режущей боли, и рука тут же начала двигаться в быстром беспорядочном темпе. Достоевский невольно дёрнулся, болезненно жмурясь, когда чужие ногти с нажимом проскребли вниз по чувствительным стенкам. Вторая ладонь отпустила подбородок Фёдора и до ярких сапфировых отметин сжала худые ягодицы, оттягивая одну половинку в сторону. — Надеюсь, ты не против, что я позволил себе небольшую вольность, пока ты был без сознания, — язвительно прошептал Эйс, склонившись над вздрогнувшим Достоевским, которому, казалось, уже не хватало сил продолжать стоять на дрожащих ногах, — хотя такая шлюха, как ты, априори не может быть против. Эйс жадно впился зубами в чувствительное место под челюстью, оставляя поверх побледневшего алого засоса синеватый укус, и вместе с этим как можно сильнее раздвинул пальцы внутри практически сухого прохода. Фёдор судорожно выдохнул через нос и машинально напряг впалый живот, сломанными тонкими ногтями впиваясь в усыпанные мелкими порезами ладони. Напоследок оставив на исполосованной рубиновыми отметинами бледной коже ягодиц царапины от своих ногтей, Эйс протиснул ещё два пальца другой руки рядом с остальными и сильно надавил на чувствительные стенки в разные стороны, чувствуя, как натягивается тонкая раздражённая кожа по краям. Достоевский поморщился, брезгливо ощущая, как по виску скатилась мелкая капля пота, а спадающие на лицо волосы прилипли ко лбу. Внезапно Фёдор содрогнулся от пронзительной боли в правой стопе, которую сковало ноющим спазмом от холода, и, поджав хрустнувшие пальцы, из последних сил приподнял дрожащую ногу, окончательно повиснув на костлявых руках. Сильнее сжав зубами крупный рубин, Достоевский в попытке уйти от боли, схожей по ощущениям на пытку испанским сапогом, не почувствовал, как кровь из нёба, вспоротого острыми гранями камня, начала струиться по подбородку. От обилия болезненных ощущений, которые приносили грубые движения пальцев внутри и прошедшая по ногу судорога, из аметистовых глаз почти потекли прозрачные слёзы, комната вновь стала плыть перед глазами, и Фёдор почувствовал, как Эйс усмехнулся куда-то ему в шею, резко вытаскивая пальцы из покрасневшего отверстия и подхватывая уже приподнятую худую ногу под бедро. — Уже не терпится? — самодовольно прошипел Эйс Достоевскому в ухо, обжигая его горячим дыханием, и теснее прижал к себе подрагивающее тело, притираясь натянутой тканью брюк к оголённой промежности. — Даже жаль, что твой ёбырь не увидит, какая ты на самом деле подстилка. В глухой тишине комнаты звук расстегивающейся ширинки мог бы показаться неприлично громким, если бы кому-то из присутствующих было знакомо само слово «приличие». Эйс приспустил брюки ровно настолько, чтобы освободить крепкий эрегированный член, и подхватил Фёдора под второе бедро, заставляя обнять себя трясущимися длинными ногами. Достоевский продолжал безучастно смотреть на раздвоенное засвеченное лицо Эйса сквозь липкие смольно-чёрные пряди и медленно моргать в попытках избавиться от мутной плёнки, застилающей глаза. От каждого лишнего движения затянувшиеся раны на спине и ягодицах раскрывались, позволяя новым кровавым дорожкам нехотя стечь по изящной спине, но вся режущая острая боль теперь сосредоточилась на пояснице, которая по ощущениям была изрезана в мясо. Прислушавшись к свои мыслям, Достоевский кинул усталый взгляд на стол, на котором увидел небрежно отброшенный окровавленный кинжал. Стоило Эйсу заставить Фёдора обвить ногами свою талию, Достоевский почувствовал, как от разошедшихся ран кровь бегло потекла вниз, крупными каплями ударяясь о холодный пол. — Можешь кричать, не стесняйся, — чужая рука внезапно прикоснулась к затылку, в одно движение развязывая тугой узел галстука, и вытащила его из испещрённого кровавыми трещинками рта. Как только галстук с глухим стуком ударившегося о твёрдую поверхность камня небрежно был откинут на стол, с распахнутых влажных губ слетел хриплый вздох, а по подбородку потекла скопившаяся во рту слюна, смешанная с алой кровью. Не успев сделать и пары глубоких вдохов, Фёдор почувствовал, как к его губам смазанным движением прижались растянутые в лукавой ухмылке губы Эйса, который стал настойчиво вылизывать потрескавшуюся кровоточащую кожу, жадно впиваясь пальцами в худые ягодицы и раздвигая их в стороны. Достоевский судорожно выдохнул в чужие губы, не пытаясь уйти от углубившегося поцелуя, когда Эйс увлажнил языком разорванные уголки губ, а после провёл им по разодранным дёснам, скользя возбуждённым членом по ложбинке между ягодиц. Фёдор, который, казалось, не мог пошевелить даже почти онемевшими израненными губами, из последних сил качнулся в сторону, соскальзывая с уже приставленной к раздражённо покрасневшему анусу головки. Гневно нахмурившийся Эйс прорычал что-то в приоткрытый рот Достоевского и дёрнул его на себя, буквально вгрызаясь в чужие губы. Сильнее прежнего удерживая подрагивающее от холода тощее тело, Эйс настойчиво толкнулся внутрь тугого прохода, силясь войти сразу на всю длину, и почувствовал, как тёплая кровь разорванных стенок потекла по обвитым вокруг его талии бёдрам, крупными каплями падая в рубиновую лужицу на полу. Фёдор неровно выдохнул и на мгновение зажмурил влажные глаза, сжимая трясущиеся затёкшие руки в кулаки, а после вернул затуманенный, но такой же пронзительно-демонический лиловый взгляд на расплывающееся лицо Эйса перед собой, который прикусил и слегка оттянул его тонкую нижнюю губу, резким движением буквально насаживая несопротивляющегося Достоевского на себя. Фёдор поджал синеватые пальцы на словно высеченных из мрамора бледных ступнях, ощущая, как чужой член с острой, пронизывающей насквозь болью распирает его изнутри, и это было почти невыносимо. — Что, неужели настолько привык, что тебя берут как последнюю шлюху? — насмешливо прошипел Эйс, со звонким перезвоном серёжек склонившись над чужим ухом, и теснее прижал Достоевского к себе, надавливая ладонью на изодранную кнутом поясницу. — Ты покричишь для меня, если я тебе заплачу? Аккуратные ногти сквозь тонкие перчатки впились в рваные раны в самом низу по-кошачьи выгнувшейся спины, заставляя Фёдора, задержав сбитое дыхание и запрокинув голову назад, распахнуть влажные губы в немом вскрике. Эйс начал набирать темп, с каждым рваным толчком стремясь выбить из худого подрагивающего тела болезненный крик и приходя в ярость от упрямого молчания пленника и презрительного взгляда, устремлённого куда-то в пустоту сквозь его лицо, словно он был пустым местом. Достоевский из последних сил сжимал вокруг чужой талии трясущиеся ноги, чтобы не съехать вниз, сильнее насаживаясь на чужой член. Эйс в исступлённой ярости продолжал вбиваться в худое истекающее кровью тело, прижимая Фёдора к себе до жалобного хруста выпирающих костей, расцарапывая затянувшиеся раны на спине, впиваясь болезненными жадными укусами в беспомощно открытую шею, на которой уже не осталось чистого места, и продолжая хрипло шептать что-то в израненную кожу. При особенно глубоком толчке, который отозвался тупой болью где-то внизу живота, Достоевский крупно вздрогнул и, напоследок сделав машинальную попытку подтянуть колени к груди, безвольной куклой повис на связанных посиневших руках.***
Медленно распахнув слипшиеся глаза, Фёдор обнаружил себя связанным в прежнем положении, но Эйс теперь сидел на своём месте за столом, изящными привычными движениями перетасовывая колоду карт. Внезапно ослабленное тощее тело обдало пронизывающим насквозь холодом, и Достоевский слабо дёрнулся в сторону, поджимая посиневшие губы, на которые вернулся пропитанный слюной и кровью галстук. — Очнулся? Я-то думал, ты уже не проснёшься, а мы ведь только начали веселиться, не правда ли? — стоило Эйсу столкнуться с пренебрежительным взглядом, как насмешливая улыбка сошла с тонких губ. Эйс поднялся со своего кресла, захватив лежащий на столе кинжал, и приблизился к неотрывно следящему за его действиями Фёдору так, что почти соприкоснулся с ним кончиками носа. Лезвие прикоснулось к длинной шее, усыпанной кроваво-фиолетовыми засосами и укусами, оставляя на ней тонкую алую полосу. — Ты последний идиот, если думаешь, что сумел поймать меня в ловушку, — раздражённо прошипел Эйс в бледные, покрытые меленькими ранками губы Достоевского. — Я уже говорил, что мои люди выяснили, как отсюда выбраться. И как только я это сделаю, ты навсегда распрощаешься со своей жалкой жизнью. Эйс резко отстранил кинжал от чужой шеи и одним движением распорол наточенным лезвием собственное горло. Ярко-алая кровь фонтаном хлынула из перерезанной сонной артерии на лицо Фёдора, заливаясь в зажмуренные глаза и затекая в сжатые вокруг галстука губы. Эйс с глухим стуком упал на пол, машинально пытаясь зажать горло рукой, и за считанные секунды истёк кровью. Достоевский сквозь застлавшее глаза багровое марево наблюдал за бьющимся в предсмертных судорогах телом и кровавым ореолом, очертившимся вокруг головы, пока Эйс не застыл, издав последний хриплый вздох и раскинув тяжело ударившиеся о пол руки в стороны. Фёдор ещё несколько секунд смотрел на продолжающую вытекать из пореза кровь, а когда она остановилась, медленно перевёл подёрнутый мутноватой плёнкой взгляд наверх, на собственные связанные руки, которые, казалось, утратили способность двигаться еще несколько часов назад. Посиневшими кончиками дрожащих пальцев поддев тугую петлю ремня и как можно сильнее оттянув её сторону, Достоевский почувствовал, как оковы ослабились. Фёдор из последних сил приподнялся на носки и окончательно вытянул петлю. Спустя мгновение после того, как ремень был развязан, Достоевский, не устояв на слабых затёкших ногах, с отнюдь не изящным грохотом свалился на холодный пол ровно в постепенно расползшуюся в стороны лужу ещё тёплой крови, сорвав с разодранных запястий прилипшие к ремню куски отмершей кожи, и эта боль была почти достойна вскрика. От изменения положения нестерпимо заныло всё тело, и Фёдор тяжело приподнялся на дрожащих руках, осматривая бездыханное тело перед собой. Вырвав несколько длинных волос, он развязал тугой узел на затылке и откинул влажную ткань с сияющим в середине рубином на неподвижную грудь Эйса, пачкая элегантный фиолетовый фрак. Аметистовые глаза на несколько секунд застыли на направленном в потолок стеклянном, уже ничего не видящем трупном взгляде, а после обратились на запертую дверь. Длинные костлявые руки потянулись к откинутой в сторону одежде, пятна вина на которой сливались с потемневшими кровавыми разводами. Достоевский болезненно выдохнул, как только холодная ткань лежавшей на полу рубашки прикоснулась к покрывающим всю спину рубцам. Сжав бледные губы в тонкую полоску, он стал дрожащими цепкими пальцами застёгивать не вырванные Эйсом пуговицы, стараясь не притрагиваться к голой повреждённой коже. Фёдор устало опёрся одной рукой на пол, чувствуя, как ватные, затёкшие ноги покалывает бегущая по ним кровь, а вторую поднёс к своей шее, прикасаясь ледяными кончиками пальцев к ощутимому укусу в месте, где шея переходит в плечо, но тут же отдёрнул её. Тонкие запястья с заметно выпирающей сбоку косточкой выглядели так, словно на них были надеты яркие красные браслеты, рваные по краям. Достоевский, превозмогая ноющую боль в пояснице, опёрся рукой о край стола и поднялся, силясь непослушными руками натянуть брюки на трясущиеся голые ноги. Ещё пару минут Фёдор простоял, приложив тыльную сторону ладони ко лбу склонённой к полу головы и пытаясь преодолеть сильное головокружение. Продолжая опираться на стол, накинувший на плечи плащ и поправляющий на голове шапку Достоевский, подошёл к массивной тяжёлой двери и, худыми пальцами проникнув в замочную скважину, вытащил из неё пробку от недавно разбитой бутылки дорогого вина. Тугая ручка тяжело давалась измождённым рукам, так что пришлось навалиться на неё всем телом прежде, чем дверь с режущим ухо протяжным скрипом открылась, впуская в комнату поток прохладного воздуха из коридора. Вдалеке было слышно эхо торопливых шагов слуг, беспрестанно снующих по нижнему отсеку корабля. Как только тяжёлая дверь закрылась, лампы по стенам загорелись ярко-красным и изо всех динамиков раздалась воющая сигнализация, которая с каждым своим криком ноющей болью отдавалась где-то в районе затылка. Фёдор повернул направо и неспешным шагом направился в сторону расположенного в центре сплетения ветвистых коридоров хранилища, вслушиваясь в приближающиеся шаги как минимум полусотни пар ног и громкие, нервные перекрикивания. От размеренно моргающих ламп зарябило в глазах, и Достоевский остановился, устало опершись подрагивающей рукой о ближайшую стену и прикрывая ладонью раздражённые глаза. — Стоять! — послышался чей-то истошный крик позади, на который Фёдор даже не обернулся, словно не услышал, только загорелись демонически-лиловые глаза. Стоило встревоженным слугам и охранникам достать оружие, как холодные серые стены окрасились в багряный. Густая кровь хлынула из разорванных сонных артерий, а трясущиеся в агонии тела с грохотом попадали друг на друга, захлёбываясь собственной и чужой кровью. Достоевский спокойно сошёл вниз по коридору, слушая, как за его спиной рабы в ошейниках издавали свои последние булькающие хрипы, в панике пытаясь зажать ладонями открытые раны и скребя грубыми сломанными ногтями по полу. Реками разливающаяся во все стороны кровь в свете мигающих ламп казалась почти чёрной, как нефть; она стремительно заполняла собой всё свободное пространство и скоро добралась до сапог уверенно, но неторопливо направлявшегося к хранилищу Фёдора, она словно желала наступить ему на пятки, облизывая невысокие каблуки и оставляя на них рубиновые следы. Спустя несколько секунд задушенные хрипы затихли, но багровая жидкость всё не прекращала фонтаном бить из неподвижных тел. Достоевский свернул направо, уворачиваясь от так и тянущейся к его ногам словно живой карминно-красной субстанции, и, оказавшись напротив высокой массивной двери, достал из потайного кармана плаща потрёпанный мастер-ключ. Он с нажимом провёл потрёпанной картой по разъёму возле дверной ручки, и тут же послышался щелчок открывшегося замка. Сигнализация продолжала неистово завывать, пока Фёдор, не обращая внимания на заполненные разного рода драгоценностями шкафы с толстыми стеклянными дверцами, перебирал лежавшие в сейфе документы в светло-фиолетовых папках с тонкой золотой полоской по боковому краю. Бегло просмотрев содержание увесистого документа с фотографиями и подробным досье всех членов Портовой Мафии, — от босса и глав исполкома до рядового пушечного мяса — Достоевский прижал папку к себе, окровавленными руками пачкая плотную обложку, и стремительно покинул хранилище, ветром ускользая от набежавшей с верхних этажей корабля охраны по запутанным разветвлениям узких коридоров. Фёдор словно не обращал внимания на ломящую боль во всём теле и раскрывающиеся от каждого лишнего движения раны на пояснице, к которым прилипла плотная ткань пропитанной кровью белой рубашки. Тенью проскользнув к выходу на палубу через слепые зоны камер видеонаблюдения, которые были расставлены буквально на каждом шагу, Достоевский спустился к шлюпкам, где его уже ждал свой человек. Как только катер достаточно отдалился от корабля, тот с оглушающим взрывом разлетелся на мелкие щепки вместе со всеми находящимися на нём людьми, безвозвратно утопая в Тихом океане, а подкупленный член экипажа упал замертво, едва Фёдор вновь ступил на японскую землю.