Чужие

Два дня мы были в перестрелке. Что толку в этакой безделке? Мы ждали третий день. Бородино М.Лермонтов Два дня идем по территории долины Белоны. Это шестая долина, как считают имперцы. Пятая – Малая или Старая Инлу, как и Перайн, сразу согласилась на договор и легион пропустила без боя. Эти же решили воевать. «Два дня мы были в перестрелке» - сказать, значит соврать. Это белонцы нас два дня обстреливали из засад и укрытий и отступали, отступали, отступали. Все с нетерпением ждут третий день, когда легион должен выйти к главному поселению долины, и уж на этот раз будет или большая битва, или переговоры. Присутствовать на еще одном избиении, типа Инлунского, ни у меня, ни у Сэна желания нет. Но тут уж воля не наша. Куда поставят там и стоять будем, соблюдая незыблемые имперские порядки. Ретийцы, вообще, и их рациональный крейт, в частности, любят все упорядочивать и приводить в систему. Все лучшее, самое большое, высокое, широкое, дорогое или качественное у них называется первым. Всему похожему найдено общее название и посчитано поштучно. Одинаковое сравнено с похожим и описаны сходства и различия. Вот например, десять долин Скалистого. Да мы и не знали, что у нас их десять, пока имперцы не пришли. То есть долин, долинок, проходов и ущелий намного больше! На данный момент на полуострове проживают больше десятка крупных родов, контролирующих одну или большее количество долин, перевалов, пастбищ. Общей чертой выделенных имперцами родов является владение долиной, имеющей удобный выход к океану или Тибестийскому заливу, или доступную сухопутную дорогу. Голоса Старших Матерей этих родов имеют наибольший вес при заключении торговых сделок, разрешении конфликтов или планировании хоть каких-то совместных действий. Всех родов намного больше, как и долин. Но имперцы их в расчет не принимают – они выделили тех, с которыми будут воевать и договариваться, а все остальные вне их классификаций. Вот так и стала родина Сэна Первой долиной, а мы первым заложником Скалистого полуострова. Я ехидничаю. Делаю я это про себя, или надо говорить сам с собой? А что мне еще остается? Единственным моим постоянным собеседником стал Сэн. Пятый заложник такой же как Рей - непримиримый мальчишка. Хорошо хоть остальные сами ему объяснили, что демонстративно убивать меня не надо, чтобы его роду мой мстить не принялся. Но вот если имперцы меня сами прибьют, никто из уважаемых им клефтов не пострадает, он додумался сам и Рея просветил. Теперь юные мстители разрабатывают планы, как бы меня подставить, а в идеале еще и парочку, другую имперцев убить. Они ими так увлечены, что даже не замечают, как вокруг них ретийцы вьются со всякими нескромными предложениями. Похоже, языковой барьер спасал их от ясного понимания ситуации, в которой все мы очутились. Мальчишки просто не понимают половину цветистых комплиментов и предложений, а на то, что поняли, отвечают возмущенным отказом и считают, что этого достаточно. Можно подумать, что Вешка сам на имперцев вешался и только потом ему стыдно стало. Крейт некоторое время прилюдно не демонстрировал свой интерес ко мне. И кое-кто из ретийцев решил, что теперь их очередь наложить свои волосатые руки на наше юное тельце. В основном усердствовала имперская молодежь. На марше заниматься глупостями никому не позволялось. А на привалах, как оказалось, отбиваться, прятаться или убегать, мне никто не запрещал. Слава всем богам, за малые милости! Только на трапезы к первому столу надо было являться обязательно и за охранный периметр не выбегать. И благо, что обычно ретийцам гордость не позволяла толпой за одним мной охотиться или загонять друг на друга. Если кто-то начинал очередные догонялки, все остальные подбадривали и высмеивали, но помогать не пытались, даже подножек не ставили. Вот только желающих повеселиться, было так много, что охота очень быстро стала круглосуточной. Воздыхатели мечтали застать нас крепко спящим, чтобы не страдать от наших кулаков и коленок. Но не судьба им! Выяснилась странная вещь. Теперь наше тело могло очень долго не спать, отдых часов на 5-6 конечно требовался. Но если мы с Сэни поочередно были в сознании, а тело спокойно лежало или сидело свои шесть часов отдыха в сутки, можно и кусочками по нескольку часов в разброс, то никакие симптомы бессонной ночи позже не проявлялись. Новую нашу способность обнаружили совершенно случайно, можно сказать путем эксперимента над собой. Сэни, хоть и слышал о вселившихся демонах, но не помнил легенд о союзе демона и хозяина тела. О неспящих демонах даже побасенок не рассказывали. Спать по очереди я предложил на вторую ночь побегушек от отчаянья. Желающие нас не успокаивались, предпринимая попытки добиться своего и утром, и вечером, и ночью. Сэн еще одного изнасилования бы не выдержал, он все еще не мог понять, как такие отношения могут считаться нормальными. Почему их не запрещают, а всячески поощряют. От этого непонимания и постоянного душевного разлада он почти постоянно был в депрессии. И все становилось намного хуже стоило малышу увидеть очередной брезгливый взгляд своих свободных соплеменников. Слава Вышним Силам, свободные клефты не часто появлялось в лагере. Оскорбления малолетних заложников он старательно игнорировал, а на оскорбления имперцев пацаненок обычно клал с прибором. Вернее он бы тоже расстроился, если бы имперцы знали, как его оскорбить. Пока все, что хулители считали оскорбительным, северянина просто не задевало. Но иногда от совершенно невинного слова или жеста он опять чувствовал себя грязью под ногами достойных людей. Теперь в ночной тишине, пока нас не потревожил очередной визитер, я вспоминал разные знания или умения которые могли бы нам помочь в будущем. Строил планы. На следующую ночь бдел Сэн. Он любил устроиться так, что бы незаметно слушать окружающих, если была возможность. Разведчик и есть разведчик. Оказалось, что кто бы ни руководил телом во время тренировки, мышечная память нарабатывалась, и в будущем мы могли пользоваться отработанным умением оба. Например, немного потренировавшись, теперь я мог так же виртуозно выпотрошить любую дичь тем стареньким кинжалом из мягкого железа, который позволили оставить Сэну. Думаю, я мог бы так же снайперски стрелять как Сэн, если бы нам разрешили лук в руки взять. А вот делать карточные фокусы сейчас не мог ни я, ни, тем более, Сэн, тело не помнило такой мелкой моторики. Чтобы преодолеть грозные симптомы депрессии, я любую свободную минуту занимал Сэна, если не физическими упражнениями, то умственными задачками. На полную ставку работал психологом и антидепрессантом для мальчишки и постоянно держал сам себя за шкирку, чтобы самому не сорваться на сожаления о безвозвратно потерянном. С этой точки зрения длинные марши с грузом на плече и вечерне-ночные догонялки были и Сэну, и мне только на пользу. Мы выматывались физически так, что уже не до переживаний было. Гордость тешила и наша хорошая физическая форма, позволяющая если и не побеждать в каждом поединке, то успешно сбегать и прятаться от преследователей на очень ограниченной площади лагеря, что тоже не каждый умеет. Вот только накапливающаяся усталость и недосып могли привести к ошибкам и поражению. Все хитрости бывалого разведчика и охотника, а также вся доступная магическая сила, чуть ли не впервые в полном объеме тратящаяся только на себя, не могли помочь в ежедневных гонках без надежды на передышку. А к тому, что кто-то его скрутит и вылюбит, мальчишка сейчас совсем не был готов. К счастью, идиотский на первый взгляд эксперимент привел к открытию новой способности. Очень быстро все заинтересованные лица узнали о нашем «очень чутком сне» и способности моментально ввязываться в драку из любого положения. В этих бесконечных стычках мы отрабатывали совместные знания о самообороне без оружия. Все, что мы оба знали раньше, доводили до совершенства. А потом начали экспериментировать, пытаясь вспомнить и применить все, что когда-либо видели, или только слышали, о разных эффективных приемах. Днем мы обычно бодрствовали вместе. Смотрели в четыре глаза, слушали в четыре уха, анализировали каждый в меру своего опыта. А если смотреть и слушать было нечего, я расспрашивал Сэни обо всем, что он знал, видел, слышал и догадывался. Что там писали о информационном голоде, косившем попаданцев в доиндустриальную эпоху? Мне такой, благодаря нашей волшебной памяти, точно не грозил. Стоило спросить о каком-то конкретном событии, которому мальчик был свидетель, и получал картинку с полным эффектом присутствия – мог видеть, слышать и ощущать все, что видел, слышал и ощущал Сэни, запросто просматривать несколько раз подряд, подмечая то, что уловил, но не осознал клефт. Сэни обычно просматривал эпизоды вместе со мной и потом с удивлением озвучивал какие-то моменты, на которые он раньше не обратил внимание или понял неправильно. Иногда Сэн пересказывал своими словами мифы и легенды Севера, которые считал историей своего народа. Было интересно после его рассказов смотреть эпизоды, где эти же истории рассказывают разные, как правило, более старшие люди. И улавливать, как от рассказчика к рассказчику чуть-чуть меняются интерпретации и акценты. Андрат дээр Айн потерпел такие разрушительные догонялки четыре дня. Я только-только уговорил мальчишку, что надо среди толпы ретийцев кого повменяемее выбрать в покровители и позволить себя догнать. Но грозный крейт как рявкнул не по делу, что все уразумели - гневается великий не на плохое качество доспехов. И все от нас разом отстали. Вот ведь собака на сене! И сам не ам, и другим не дам. Не то что я стремлюсь к нему на ложе. Нет, его постоянным любовником стать врагу бы не пожелал. Педант ехидный и солдафон. Но он же и всех других претендентов отвадил! А я уже ясно понял, что без благожелательной поддержки кого-либо из ретийцев, заложники долго не живут. Нам же с Сэном, имея таких шибко нравственных сородичей, потребуется вся, какая только возможна, посторонняя помощь. Вот только рассчитаться за поддержку можно будет только одним «товаром». Имперцы не верят ни в сакральные, ни в практические знания варваров, денег или каких сокровищ у меня нет, как и карты с пиратским кладом или золотой жилой. Сдавать тайны родственников имперской разведке совесть-Сэн не позволит, да и тайн этих даже на тридцать серебряников не наберется. Облом по всем статьям. Стратегия самостоятельного выживания и наживания благополучия не выстраивается, хоть плачь. Плывем пока по течению и ждем шанса. Предложил Сэну сбежать, когда мы окажемся в империи, натурализоваться, представиться столичным архитектором и зажить тихо в какой-нибудь дальней провинции. Как он вскинулся! Мать на него возложила тяжелую ношу, и он не может допустить, чтобы из-за его побега его родичи пострадали. Отложил уговоры. Во-первых, мы еще на Скалистом и до прибытия в империю еще дожить надо, а то как засадят белонцы стрелой в глаз, и никаких моральных терзаний больше не будет. Во-вторых, со всей очевидностью выяснилось, что выдать себя за образованного урожденного ретийца будет не так и легко. Мало говорить без акцента и ориентироваться в обстановке. Тут такие глубины вылезли! При многих знаниях и способности к языкам по-ретийски писать мы вообще не умели! Вот и осваиваем с Сэном упорно программу младшей школы. Ну может и не школы. А может и не младшей… Но тоже хороша! Читать на местных языках – что на клефтском, что на ретийском, я навострился очень быстро, используя память мальчишки как своеобразный тренажер, в котором тренировался на всех виденных им текстах, еще и информацию о окружающем мире попутно усваивая. А вот с письмом вышел полный х… облом! Клефты – затейники, ха-ха, используют узелковое письмо. Логично, ни бумаги, ни пергамента у них нет. Ну разве только кора некоторых деревьев вроде бересты. Так из нее больше туески, фляжки, кулечки, блюда и другую утварь делали. Иногда, когда сил и воображения доставало – даже выдавливали или рисовали узоры, или сценки из местной жизни для украшения. Могли и надпись сделать, которая в рисованном виде походит на скандинавский орнамент. Там же надо все веревочки прорисовать и сам узел грамотно, в проекции изобразить, что бы было понятно, что это за слово или слог. Одним словом, клефтская письменность была словарно-слоговая, как у китайцев. Большинство узлов означали какой-то предмет, существо, числительное или действие. Этот самый простой вариант могли разобрать почти все, даже дети. Охотник прислал веревочку. Белая скала – добыча – много – помощь – нести. Все всё поняли. Был и более улучшенный вариант записи со склонениями и уточнениями, а еще были узелки означающие слоги, которыми можно было записать редко употребляемые или новые слова, понятия. Такую запись уже опытный чтец разбирать должен. Книг и справочников в нашем понимании у клефтов не было, летописей таким способом не вели. Все исторические знания хранились в устных зарифмованных рассказах и песнях, местные барды их могли сутками воспроизводить, очень точно к еще в молодости заученному оригиналу. Самой большой плетенкой которую я, вернее Сэн видел, были воспоминания о походе на восток за болота, за Предгорьями. Ее сплел один из вернувшихся для своих детей, дожить до разумного возраста которых не надеялся. В повседневной жизни записки использовали очень активно. Вечером ребятня перекидывалась планами на утро, тут же расплетала послания и плела ответы. Матери и Сестры составляли списки дел и работников. Вели учет запасам. Отправляли приказы на заготовку разных материалов артелям добытчиков, распоряжения пастухам и разведчикам, в секреты на путях ведущих на территорию рода. А получатели грозных ремешков отписывались о местных новостях и выполнении приказов. Все всегда имели при себе хоть пару веревочек или ремешков для записки. А ведь при технологиях каменного века нарезать из обработанных шкур тонких и достаточно длинных ремешков не так-то просто. Тут саму добычу из будущей письменной принадлежности еще аккуратно вытряхнуть, умения нужны. Потом шкуру дубить-скоблить, потом резать без ножниц и острого ножа. Ну или шерстяную нитку спрясть. Сначала с полуприрученых коз надо шерсть счесать. Ножниц для стрижки шерсти, напомню, нет. Потом ее промыть, высушить, растеребить, спрясть – нитка золотой получается, а уж связанная или сотканная одежда, вообще бесценными! Часть шерсти вообще-то с шкур идущих на кожи сбривается, но это тоже та еще работенка без острого и гибкого лезвия. Вернемся к нашим баранам, то есть к письменности. Каждый разведчик, большинство охотников, Матери и Сестры носят на поясе вместо кушака или ремня связку кожаных ремешков или веревочек другого любимого ими материала. Для написания посланий, как все понимают. Называется крат. Обычно такой пучок письменных принадлежностей продевают в несколько колец или пряжек, что бы они не провисали и ни рассыпались, но между собой узлами не связывают, что бы можно было за кончик потянуть и пару веревочек достать. Колечки, пряжки, излюбленный материал для посланий у каждого грамотея свой. Они могут и символы рода нести и какие-то намеки на прозвище или заслуги носящего. Вот имперцы и считают краты сакральными символами клефтов, вроде крестиков у христиан или родовой вышивки у славян. Опытные старики рассказывали, что имперцы, даже у пленных отбирая оружие, обувь и ремни, крат обычно оставляют. Правильно, при них же дураков нет, послания составлять или читать. Ну а если очень надо, что написать, так делаем вид, что подношения богам плетем, вон даже из священного крата пару ремешочков выдернули. Кстати послания отправляли не только с посыльными из рук в руки, но и со специально выученными почтовыми птицами, похожими на воронов. Были они долгоживущими и могли с возрастом стать жутко умными. Женщины начинали их тренировать еще пушистыми слётками, и к концу обучения они могли отнести послания примерно по десятку адресов, к годам пяти взрослые птицы знали несколько десятков адресов, а некоторые, по неясному принципу, выбирали любимых адресатов и могли найти такого человека за сотни миль, не получив вообще ни какой привязки к месту, где он находится. Охотники тоже тренировали своих птиц не только на выслеживание и поимку добычи, но и на доставку посланий домой. Удобно было вызвать помощников при очень удачной охоте, сообщить сведения о чужаках или помощи попросить при ранении. Так вот, читать это макраме я научился быстро. Сэн мог разобрать и самое сложное из плетений, так что и словарный запас, и опыт подбора слогов, и дополнительных уточнений - все было. Но вот вязать это художество! Несмотря на память тела пришлось мне мелкую моторику отрабатывать самому, чтобы при нужде первоклашкой с перьевой ручкой не выглядеть. Остальные заложники, глядя на мои первые потуги, сначала ехидничали. Я разозлился, и вместо ученических – мама мыла раму – навязал переводов любимых бардовских песен, подходящих под местную жизнь. Тут уж соотечественники впечатлились, и все мое корявое творчество выпросили, причем не себе, а чтобы в родные кланы отправить. То, как мучительно по первости узелки вязал да развязывал, видимо стало зримым доказательством творческих мук неопытного барда. Представляете картинку в дурке на выезде. У нас бойкот, никто со мной не разговаривает, но подкинуть веревочку с просьбой песенку озвучить и веревочку со словами подарить никто зазорным не считает. Только Пейн опять себе под нос бурчит, что Майзи – сука. Пришлось осваивать местную гитару, помесь лютни с гуслями, чтобы наигрывать мелодии. Кстати клефты мелодию как-то записывают, но вот этого Сэн не умеет, я тоже нотную грамоту ни в каком виде не разумею, так что хорошо, что меня никто о ней не расспрашивает. Аэрвира – гитара местная или может лира, кстати, не клефтский инструмент, а ретийский. Ее незнамо откуда Пейн притащил, воспользовавшись своими дружескими связями среди врагов. Да, да, ушлый пейранец первым понял необходимость дружить с нашими хозяевами, и шустро пошел в народ. Дядька он компанейский, язык знает, знакомцы быстро завелись. Свечку не держал, спит он со всеми вместе или по очереди, а может вообще только языком забалтывает, но факты вещь упрямая, у Пейна есть блат среди интендантов. И нужную вещь достать может, и лакомство, и лекарство. Да и в шатре нашем почти не ночует, хотя устанавливать и собирать честно всегда помогает. А то бы мы с этими щенятами наустанавливали эту палатку-переростка. С ретийской письменностью еще сложнее. Сэн знал в основном разговорный язык, буквы ему показал учитель и подкинул легкие учебные тексты. Убедившись, что мальчишка их чуть не наизусть выучил, дал для тренировок скорости чтения целый томище. Что-то вроде географической энциклопедии с картинками и картами. Сэн его за эти годы изучил от корки до корки, и я теперь к этим знаниям приобщиться могу, как только время свободное найду. Учился Сэн и письму. Сначала палочкой на песке или глине алфавит и цифирь выводил, потом фразы копировал, но для тренировки беглости письма надо было иметь бумагу или пергамент, а также чернила. У учителя эти вещи в дефиците были. Чернила и немного кожи он сам вырабатывал из запасов, которые ему Мать выделяла, а вот бумагу даже делать не пытался. У Старшей Матери видимо был свой интерес в этом деле, выведать, как делать более тонкую и красивую кожу и стойкую краску. Так что тогда все остались довольны. Но все равно, на ученические корябушки выделили один листик грубой кожи, маленькую пиалку чернил, и одну кисточку. Да, да, кисточку! Засыхающие чернила надо было разводить маслом, а если они становились блеклыми тереть запасной брусочек сухих чернил и добавлять в посудинку, тщательно все взбивая. Исписанную кожу полагалось зачищать и использовать по новой. Вот в этой кисточке и чернилах, больше по консистенции масляную краску напоминающих, весь затык и был. Мальчишка, тренируясь привык к палочкам-писалочкам, похожим на античные стилосы. Ими он выдавливал буквы и знаки на мягкой бересте или мокрой глине, мог легко пространственный чертеж на песке набросать, что-либо объясняя. Но у ретийцев совсем другая техника письма, на бумаге или коже они не выдавливали или прочерчивали каждую букву, а рисовали легкими прикосновениями самого кончика специальных кисточек, лишь некоторые элементы буквы прорисовывая жирно, всей кистью. Легкие и тонкие завитки изменяли значение буквы или даже всей фразы. Так что топорно малевать или резать четкими линиями на ретийском не получалось. Для овладения ретийской каллиграфией необходимы были специальные чернила, не жидкость, а краска, что-то среднее между тушью и мастикой, специальные кисточки и хорошая бумага или пергамент и куча времени, и усердия на тренировки. Пока же у нас получалось как в старом анекдоте: "мальчик усилено обалдевал каллиграфией" Так что за столичного ученого архитектора нам себя при всем нашем старании не выдать.