Чужие

На подходе к месту казни вынырнул из безвольного состояния, в которое нас загнал коварный напиток. Кольев не видно. На высоком помосте установлены две п-образные конструкции. Только верхняя перекладина намного длиннее надежно подпертых ножек, с нее на блоках свисают веревки… Виселица что ли? Полдень… Народу вокруг… Оцепление из легионеров… На помосте все заложники. Все девять… Эли с сотоварищами помиловали или казнят в казарме легиона? Там тоже есть место для наказаний... Голосистый мужик долго оглашает наши прегрешения… Отвлекся на беснующуюся внизу толпу. Некстати вспомнилось коммерческие ноу-хау имперских экзекуторов… Нее… это для меня шокирующая новинка, для империи все в рамках ее древних традиций. Во время казни любой обиженный преступником гражданин или просто пожелавший развлечься имеет право заплатить денюжку и поиметь казнимого или как-то унизить. Казне прибыток, народу лишнее развлечение, смертнику минуты жизни. Впрочем, даже если казнимый против, отказаться он не может… на помосте он уже не гражданин, а собственность палача, который обязан хорошо сделать свою работу – воздать преступнику – «чтоб наказание преступлению стало равным». А если при этом можно подзаработать и публику развлечь, кто ж откажется… Вот и смотрю… Решится ли кто на нас свои кровные потратить, прежде, чем нас вздернут. Тут слышу, что глашатай дошел наконец до оглашения наказания… Сто двадцать ударов кнутом для меня. Восемьдесят Яргану. Семьдесят один – Рэю, шестьдесят кажется Кареланду… почему-то чтец читает все тише и тише, гул толпы замолкает… или это у меня слух отказывает? Оглох? Говорят же - онемел со страху… а я вот оглох. Выслушал, что ждет и отключил слух. Хорошо, что в услышанных формулировках приговора не было слов: «и сечь кнутом пока не помрет». Значит не смертная казнь… Выживших простят… Вот только можно ли выжить при восьмидесяти ударах? Читал, что опытные кнутобойцы могли муху со стены сбросить, не повредив крылышек и лапок, а могли и развалить мышцы до костей с одного удара. День солнечный, но осеннее солнышко не может прогнать бьющий тело озноб. То ли ветерок виноват, то ли нервное. Кто-то сзади подошел. Неслышно. Я не слышал. Снял плащ. Дернул руки вверх, стянул голубой балахон. Первый желающий секса на лобном месте? Оглянулся посмотреть. Мой Старший говорит что-то требовательно, а я не слышу. Нарушаю клятву повиновения. Только и остается на свои уши указать… Может поймет? Не понял, злится… Ооо, я-то говорить могу или язык тоже отнялся? Нет, действует пока… Понял меня всемилостивый. Развернул к себе, жестами приказывает руки ему протянуть… Повинуюсь… Вот и пригодились браслетики. Айн ловко соединил их в единое целое, что-то еще покрутил и толкнул меня под перекладину. Свисающую веревку собственноручно за получившуюся колодку закрепил и встряхнув нашу тушку отшагнул в сторону. Два мужика подхватили свободный конец веревки и подвесили нас. Невысоко, кончиками замерзших пальцев до настила достать можно… Мне сверху видно все. Соседнюю перекладину, на которую подвешивают кого-то из заложников. Голышом. Рядом кнутом на пробу щелкает, примеряется совсем на палача не похожий мужик… Ни красного колпака, ни мясницкого фартука, ни зверской рожи… Да это же тот маг, с которым мы обмеры мельницы делали… Сколько дней назад это было? Как же его зовут? Как будто разбуженный неуместным любопытством включился слух. Зловещие щелчки разминаемых кнутов, скрип проворачиваемых блоков, гомон возбужденной толпы… Маг с кнутом… что может быть нелепей. Маг-палач… Провинившихся Младших могут наказывать только их Старшие… Тирий ехидничающий над непростым становлением уз большинства попавших в его руки клефтов… Старший подошел сзади. Нежно огладил кнутом вытянувшееся в струнку тело, шепнул в ухо: - Кричи. Кричи сразу, не упрямься, маленький. Первая жгучая боль. Плетка Тика вспоминается с умилением, у Двайров мне всыпали только двадцать «горяченьких». Как вынести сто двадцать ударов безжалостного кнута? Крейт не играет на публику, удары ложатся один к одному и очень быстро. Я даже вздохнуть в промежутках не успеваю. Как будто в мозгу раздается: «Кричи, упрямец вортов!» и я кричу. Обещал повиноваться по первому слову… Анечка, ты же видишь, я до сих пор клятвы блюду! Очнулся от потока холодной воды… Шеи коснулся Тирий, кивнул одобрительно и отошел к соседнему освежеванному телу, поцокал огорченно и приказал снимать… Мне уже было не до праздных наблюдений, кнут рвал тело… Очень жалел, что в сознание пришел… Приказано кричать… Я кричу, пока окончательно не срываю голос. *** Очнулся в кровати. Уткнувшись носом в подушку. Нэээ… На роскошном ложе господина и повелителя. Вон занавески знакомые. Тепло, мягко, спина болит, но будто вдалеке, где-то за стенкой. Голову смог повернуть еле-еле, такая слабость. Тирий в креслице сидит, пальцами поигрывает, доктор Зло. - Очнулся? Как себя чувствуешь? Да как юный пенсионер! Хоть сейчас на сексодром… Ой! Уже… там. Только Старшенького не хватает. - Саэнред. Ты меня слышишь? - Да, мудрейший… - Как себя чувствуешь? - Не знаю, мудрейший… - Что последнее помнишь? Массовую порку помню… Кровь потоками. Айн свою ладонь протягивает: «Лижи Саэнред! Ты клялся повиноваться…» А рядом под кнутом перестает кричать Рей, юный мститель и дурачок. Совсем мальчишка. Не думал, что можно хорошо себя чувствовать после ста двадцати ударов кнутом. Если на лобном месте от болевого шока не загнешься, то от сепсиса скопытишься... Магия, бл… блин! Старший, приказывающий вылизывать с ладони какую-то гадость. И лизал, хотя казалось уже все – ухожу. Уже и кричать не мог. Рядом умирали родичи, а я лизал чудодейственное лекарство, и боль отступила, и пришла темнота. - Не помню, кого из нас под кнуты отправили? Кто из легионеров приговорен? - Все. Все кто участвовал в неповиновении. Осуждены и наказаны. Все. Даже Ирна. Как она метелкой отбивалась! Конечно, виновна. Хорошо не колья… Или плохо? Никогда не интересовался, что болезненней. Тирий меня спас, как обещал. Младшее зеркало не убьют. А вот другие клефты… всё… Лучше бы я тоже умер, но вивисектор хренов не даст... и нельзя… Нельзя? Нельзя! А то все клефты всё… - Сэни! – склоняется к нам Старший. – Все будет хорошо. Так бы и вцепился в горло. Нельзя! Улыбаемся и кланяемся. Улыбаемся, улыбаемся, улыбаемся, раз кланяться не можем. Не можешь улыбаться Сэни? Тогда не мешай! Залезь в мою память… После восьмого в Польшу всем классом ездили… турпоездка, да были такие… Найди там посещение Освенцима… Жутко, правда? Что такое двадцать пять жизней на фоне такого? Фашисты тоже империю строили. Только для настоящих человеков. Недочеловеков не жалко… Родичи умерли быстро… кажется… А нам нельзя. Улыбаемся и машем, улыбаемся и машем... - Улыбаемся и машем… - Что?! – Крейт садится в изголовье, затягивает нашу тушку на себя, заглядывает в глаза. - О, черт! – Откуда силы взялись, из объятий палача вырваться и откатится подальше? Черт! Черт!! Черт!!! Больно-то как! Уууу, прикуси язык дурилка и не дергайся! Противно, не противно, и руки вылижешь, и жопу покорно подставишь. Дебаты с самим собой называть ли озабоченного гея, получающего от секса с врагом нации неземное удовольствие несчастным влюбленным или блядью обыкновенной, трусливо «чуйствами» прикрывающейся, решен однозначно. Блядь обыкновенная, бесчувственная. Прошла любовь, завяли помидоры, а ненавидеть Старшенького нельзя… Предупреждали же, что почуять отношение сможет, с-с-сцука! - Саэнред! – Глядит тревожно. Точно чует, фашист ретийского розлива. Уууу, морда имперская! – Тирий! Ёжик узы рвет! Вот же вортов уникум!! - Не хватит у него силы самостоятельно связь разорвать. Все на восстановление уходит. Сейчас снотворным напою и держи его. Напоишь, учитель. Конечно напоишь… И снотворным, и успокоительным, и возбуждающим, если импотентом от бурных переживаний стану. Никуда я от вас не денусь. Подлечишь и можно дальше эксплуатировать… Робот Сэни, выполнит любой приказ. По первому требованию. Матери новых заложников пришлют. Хорошо бы незнакомых… но разумных… Не выдержу я, часто на казни смотреть… - Ну хоть тела Матерям верните, - бормочу покорно принимая кружку. – Мать Анна же в городе. Вряд ли меня послушают. Раньше слушать отказывались, с чего бы теперь… Безразлично, на чужбине или на родной земле тела упокоятся, по какому обряду. Раз есть Высшие силы, они разберутся, что с душами мучеников делать. - Сэни, - Тирий сжимает наши ладони, заглядывает в глаза. – Никто из клефтов не умер! В этот раз никто не умрет, я же обещал тебе! От нежданного облегчения глаза сами закрываются, ядреное у лекаря снотворное. Проваливаюсь в ласковую и безопасную тьму, расцвеченную цветными волнами. Ауры? Магические потоки? Реликтовое излучение? Не хочу ни о чем думать… Уже смирился с безнадежностью… безразличием… Возращение надежды приносит такую боль, что безжалостные поцелуи кнута забываются как что-то малосущественное.