Багровый Нимб

В какие-то минуты Юнги осознаёт, что Тэхён оказывается прав, и эти самые минуты доктор всей душой ненавидит. Не стоило пить два дня подряд, особенно когда у тебя на носу очередной визит в СИЗО. Голова трещит по швам, а сотканный из слепящих неонов мир смазывается перед слезящимися опухшими глазами. Шкода плетётся со скоростью улитки, но Юнги откровенно плевать на сигналки спешащих консервных банок. Пусть целует зад его малышки! В пустом желудке булькают пол литра холодного американо, под языком — таблетка психотропного анальгетика, стимулирующего работу центральной нервной системы. Так недалеко и до заядлого нарика. Тормозни Мина ГАИ, на работу он точно сегодня не явится, зато пополнит членский состав местного КПЗ. В последнее время слишком много всего навалилось, и эти часы в компании лучшего (и единственного) друга и бутылки рома для Юнги как необходимость. Не сказать, что проблемы себя исчерпали и с плеч свалился груз, но стало легче. Тэхён всегда находит правильные слова и вдыхает каплю надежды, даже если кажется, что шатающаяся табуретка под ногами вот-вот перевернётся. Юнги стыдно за свою несдержанность, стыдно, что снова сорвался. Стыдно и в глубине души по-детски страшно. Разум ребёнка беззащитен перед ужасами подсознательного; человек тоже беззащитен перед чернотой внутри себя. Окунувшись в грязные воды безумия, уже не отмоешься — гниение собственного рассудка заскорузлой коркой врастёт в кожу. После третей бутылки Тэхён порывался наведаться к Сокджину. Надо, мол, растолковать этой свинье, кто есть кто, чтоб знал своё место. Юнги посмеялся. Особенно громко он гоготал, когда друг репетировал сцену визита. Шутки-шутками, но, зная Тэ, легко принять его пьяные слова за чистую монету. Ким может. И не такое может. Интересно, если бы отец Мина знал про отбитую безрассудность своего кумира, он бы перестал питать к нему неземное благоговение? Юнги полагает, что нет, ведь каким бы опрометчивым ни был Тэхён, у него все ещё свой бизнес, апартаменты в центре столицы и многонулевой счёт в банке. Очередное бибиканье заставляет доктора выругаться. Опустив стекло, он высовывает средний палец позади ползущему Субару, а после хихикает. Совсем умом тронулся. Самообладание и зрелость лет помахали ручкой. Наверное, таблеточка начала действовать, а может — эффект похмелья. Тэхён прав, и появляться в сомнительной трезвости на работе идея плохая, но по причине собственной халатности переносить сеанс нельзя, Юнги изгрызёт совесть, если он из-за ноющей головы и кошачьего дерьма во рту забьёт за встречу с Чонгуком. Да, риск есть, да, сам виноват, но и сам понесёт ответственность за допущенный косяк. Если Сокджин захочет, он найдёт любой повод докопаться. Парковка вновь переполнена. Юнги плюёт на правила и ставит Шкоду на служебные отметки. К чёрту правила! Он тоже работает здесь, любой офицер из штата это подтвердит, заприметив его помятую рожу. Звонят из клиники. Мин сбрасывает. В последние дни не до рядовых приёмов по записи. Всматриваясь в зеркало заднего вида, Юнги поправляет наспех высушенные полотенцем волосы. За стёклами прямоугольных очков два опухших красных глаза с лопнувшими капиллярами. Впалые щёки чуть округлились, контур лица малость поплыл. Стоило приложить лёд, ой как стоило, а ещё стоило послушаться друга и вчера днём отправиться домой спать. С Сокджином судьба, на радость, не сводит: до переговорной психиатра сопровождает младший сержант Кан, помощник следователя. Малец лишних высказываний себе не позволяет, но взгляд на отёкшей физиономии доктора всё же задерживает. Планшет на месте, камера тоже пишет. До боли стиснув распухшие веки, Юнги делает парочку глубоких вдохов-выдохов. Подташнивает самую малость — возможная побочка таблеток, на которую мужчина согласен, лишь бы дрель не жужжала в черепной коробке. Чонгука заводят через минут пять-семь. Ссутуленные плечи, поникшая голова. Совсем исхудал, стал ещё тоньше, чем несколько дней назад. Закоптелая футболка уже болтается как на вешалке. Бледный, лохматый, глаза припухшие, под ними — иссиня-серые круги. Не высыпается. Не доедает. — Здравствуйте, доктор Мин, — приветствует, едва заметно улыбаясь уголками губ. Маленький беззащитный воробышек, запертый в клетке. Сердце Юнги сжимается. — Вы выглядите уставшим. Всё в порядке? — Этот ребёнок, закованный в наручники и отлёживающий костлявые бока на жёстких койках, ещё умудряется поинтересоваться, в порядке ли забухавший мозгоправ? Стыдно. Резко делается стыдно за свой двухдневный загул и помятый вид, в котором Мину хватило наглости перед парнем появиться. — Со мной всё хорошо. — Голос сиплый и хриплый, нужно прокашляться — вина застряла в горле. — А вот ты, Чонгук? Не расскажешь, что происходит? — А что я могу рассказать? — Юноша усмехается, горько так, что Юнги даже на языке чувствует вяжущее послевкусие. — Существование в камере нельзя назвать курортом. — Здесь есть душевые? — Да, каждый день после семи вечера меня отводят туда и позволяют ополоснуться под присмотром надзирателя. — У тебя ведь нет сменной одежды? Чонгук робко кивает. — Я пробовал пару раз стирать вещи, пока моюсь, но в камере они плохо сохнут. — Там холодно? — Я сам по себе вечно мёрзну, оттого сложно судить. — Постельное бельё? Одеяло, подушка? — Парень утвердительно кивает. — Как часто их меняют? — Последний раз был около двух недель назад. Психиатр прикусывает язык. Блестящая пара круглых глаз заинтересованно следит на ним. — Ты ведь почти ничего не ешь, я прав? — У меня действительно нет аппетита, но я понимаю, что нужны силы, поэтому стараюсь прикончить всё, что приносят. — Чон опускает взгляд на колени. Тонкие пальцы играются с краем потёртой мятой футболки. Тяжелый вдох. Шея вжимается в плечи. — Если приносят, — добавляет едва слышно, будто стыдится внезапного порыва честности, который легко можно принять за нытье или жалобу. Юнги слышит, как скрипят его зубы. Стистуные челюсти сейчас раскрошатся от давления. — Как часто тебя кормят? — Если повезёт, то мне принесут наполненную тарелку два раза, а если нет — только стакан воды. Пальцы до белых пятен сжимают рёбра планшета. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Иссиня-чёрная туча ярости проливным дождём заливает рассудок. Нельзя терять голову, нельзя давать волю чувствам. До крови прикусив кончик языка, Юнги понижает градус кипящего гнева. — Они больше не бьют тебя? Чонгук вздрагивает как от пощёчины. — Я не думаю, что вам следует задавать все эти вопросы. — Бледные как снег щёки слегка розовеют. В глазах страх, стыд и растерянность. — А я не думаю, что они имеют право обращаться с тобой, как с животным. Парень поднимает голову. Удивлённый и отчасти благодарный взгляд сосредотачивается на лице психиатра. Юнги не смеет даже моргнуть, комок слюны застревает в горле. Мужчина смотрит в ответ, смотрит и будто заново видит. Чонгук очень красивый. Даже нездоровый тон кожи и впалые щёки не мешают ему быть очаровательным. Длинные ресницы густыми тенями расчерчивают щёки; глаза большие, просто оромные, и такие блестящие. Кукольной формы губы чуть приоткрыты: бледно-розовые, шелушащиеся, искусанные. Пальцами Чон впивается в собственные бёдра. Под стальными браслетами просвечивают едва заметные синяки, которые нарушают деланное спокойствие Мина и заставляют зубы вновь сжаться до скрипа. — Не стоит. Правда. Я в порядке. — Очередное вымученное притворство с целью казаться сильнее. Сжимая пальцами джинсу, Чонгук бессознательно поёрзывает на стуле: волнуется. Юнги хочется погладить его по спине, взять за руку или в конце концов просто обнять, но доктор обязан соблюдать субординацию. — Если тебе некомфортно, я больше не буду задавать вопросы. Юнги отстукивает пару слов в планшете. Текст умышленно набирается со скоростью улитки — нужно собраться с мыслями. Парень напротив молчаливо ожидает продолжения диалога, время от времени позвякивая цепями наручников, и звук этот в густой тишине переговорной как скрежет гвоздя по металлу. — Я бы хотел поговорить о твоём детстве, про жизнь до интерната. — Хотите узнать, какого это — расти без матери? — Доктор кивает. — Наверное, точно на этот вопрос ответят те, кому есть с чем сравнить. Я видел Чжиюн только на фотографиях. С годами её лицо, запечатлённое на них, стёрлось из моей памяти. Не знаю, какой бы могла быть моя жизнь, сложись обстоятельства иначе, оттого не берусь критиковать то, что имел. Меня не тяготило чувство неполноценности, если вы об этом. Про себя Юнги не может не отметить мудрость прозвучавшего высказывания. — Какие у тебя были отношения с отцом? — Если я обозначу их как «соседские», это прозвучит глупо? — Встречаясь с понимающим взглядом психиатра, Чон пожимает плечами. — Мы просто сожительствовали под одной крышей. Отца ничто не интересовало, кроме бутылки. Я был предоставлен сам себе, поэтому рано обучился всяким житейским нюансам, которые пригодились в интернате. Но я не могу его судить — я не терял любимую женщину. — Ты считаешь отца слабым человеком, который не справился с трудностями? — Я считаю, что на его долю выпало куда больше, чем он мог вынести. Юнги слишком долго смотрит в эти бездонные карие глаза, совсем забывая о необходимости конспектировать. Профессиональное критическое мышление готово высвободить ложь из цепей сладкой складной речи, но Чонгук честен, и своей открытостью доктора обескураживает и делает безоружным. — Ты удивительный. — Позже Юнги обрадуется, что камера не пишет звук, но сейчас он не думает о таких мелочах — не думает, что ляпнул пронёсшуюся мысль вслух. — Что? — Парень хмурится, сводя брови на переносице. Наверняка послышалось. — Почему? — Потому что за долгие годы практики я ещё не сталкивался с человеком, кто прошёл через огонь, воду и медные трубы, но не затаил обиду и злость. Я вижу твою искренность, но не могу поверить, что подобное возможно. Чонгук непонимающе хлопает ресницами. — О чём вы? — От пациента к пациенту я продираюсь через густые заросли боли и гнева. Заблудившись в темноте собственной души, люди неосознанно мучают себя, ранят, истязают до полузабытья, но продолжают отчаянно петлять, не обращая внимания на острые шипы, что измазаны ядом и раз за разом раздирают кожу. Иногда в этом терновнике чувств я и сам теряюсь, потому что не могу совладать с зовом чего-то неукротимого внутри. И в такие минуты мне страшно. Но я понимаю, что бояться естественно, иметь тень — естественно тоже. — Нервный комок запечатывает глотку, и Юнги необходимо его протолкать, да только под пристальным взглядом Чонгука, слушающего затаив дыхание, сделать это непросто. — Я бы возненавидел твоего отца. Я бы презирал его. Смерть матери не оправдание увиливать от ответственности перед ни в чём не повинным ребёнком, которого не спрашивали, хотел ли он появляться на свет. Не отводя заинтересованного взгляда, задержанный проходится языком по нижней губе и едва заметно поводит плечами. Сцепленные в замок руки покоятся на сведённых коленях. — Я с детства научен, что нельзя рубить с плеча. Каким бы скверным ни казался поступок на первый взгляд, всегда есть причина, и, в большинстве случаев, она обоснованная. Я взял за основу правило вставать на чужое место. И даже если чего-то по итогу я понять не в состоянии, не значит, что оно не имеет смысла. — И кто же был твоим учителем? — Бабушка. — Губы Чона трогает светлая улыбка. — Её одолел инфаркт, когда мне только исполнилось девять. Прошло столько лет, а я до сих пор помню наши разговоры, помню её тёплые руки и высокий смех. Она готовила потрясающие пирожки со свининой, научила и меня. Почти всё, что я знаю и умею, — её заслуга. — Это ведь мать твоего отца? — Юноша кивает. — Как она относилась к пристрастию сына к алкоголю? — Она не имела влияния. Помню ссоры, крики, битую посуду и разгромленную мебель. Ещё маленький, мало что понимая, я выбегал и как мог пытался остановить творящийся беспорядок. Бабушка мгновенно отступала, желая сохранить моё ментальное здоровье. Мы запирались в комнате, она гладила меня по голове и что-то монотонно читала, отвлечённая мыслями. Суть текста я никогда не понимал, мне просто был приятен её голос: он убаюкивал, внушал чувство защищённости. — Отец пытался причинить тебе физический вред? — Во-первых, он не из тех, кто осмелился бы поднять руку. Перевернуть стул или швырнуть пепельницу в стену на пьяную голову — вот предел его разгорячённой злостью смелости. А во-вторых, — парень замолкает, собираясь с мыслями. Ничего не выражающим взглядом он сверлит стальную стену справа от себя, — я старался не попадаться ему на глаза, не испытывал судьбу. Полагаю, вы знаете, как определить, когда кто-то не в духе. Воздух будто наэлектризован вокруг. В такие периоды любой контакт может обернуться конфликтом, поэтому человек соблюдает дистанцию. Так вот отец был «не в духе» всегда. — Ты боялся возможных вспышек его гнева? Чонгук мотает головой. Непослушные прядки подпрыгивают у висков. — Как я уже сказал: папа не агрессор. Напиваясь, он превращался в беспомощный овощ, не вызывающий ничего, кроме жалости. Упиваясь собственным горем, этот человек опустил руки, потерял ко всему интерес — лишь бесконечные поиски утешения на дне бутылки, никак не увенчивающиеся успехом. После смерти бабушки запои участились. Подолгу отец не возвращался домой, а в один день вместо него заявился полицейский, чтобы сообщить, что я остался сиротой. И, отвечая на ваш вопрос, скажу: не из-за страха натолкнуться на агрессию я избегал контакта, а по причине дискомфорта, которое формировало общество отца. Несмотря на родство, мы чужие люди, и неловкость между нами действительно страшила меня. Однажды он спросил, как дела в школе, а я растерялся, насупился, пробормотал что-то неразборчивое и убежал. Юнги вновь забывает про необходимость делать заметки. Отдавшись всецело рассказу пациента, он не замечает, как очки сползают на кончик носа. Головная боль, мучающая даже после анальгетиков, чудесным образом притупилась. — Я понимаю, — говорит Мин спустя минуту молчания, на удивление, не кажущегося неловким. — По отношению к своему отцу я чувствую то же самое. Я сбрасываю звонки, игнорирую сообщения, придумываю причины не наведываться в гости, потому что не хочу лишний раз испытывать дискомфорт от общения, никому не доставляющего удовольствия. Я знаю, что увижу в его глазах и какие интонацию уловлю в голосе. У нас разные взгляды на жизнь, разные стандарты и ценности. Папа не принимает реальность, в которой его сын именно я, и от постоянных попыток меня изменить я порядком устал. Чонгук закусывает губу. Пальцы левой руки теребят цепочку наручников. — Я искренне сожалею, что вам приходится проходить через это. Юнги теряется в огромных карих глазах, блестящих искренним сочувствием, не может проглотить вязкий комок слюны. Ладони потеют, а сердце учащает ритм. Как загипнотизированный, мужчина теряет счёт времени, и в сознание его приводит выскользнувший из пальцев планшет, с громким звоном приземляющийся на металлическую столешницу. Доктор прокашливается и поправляет очки. Щёки Чона едва заметно алеют. — Прости… Я… — Я засмотрелся на тебя. — Я задумался. — Всё в порядке, — заверяет парень и поправляет край скомканной футболки, рассматривая заломы на посеревшей ткани чрезмерно озадаченно. Бросив быстрый взгляд на планшет, Мин понимает, что за последние двадцать минут не записал ни слова. Чонгука вскоре уводит конвой. Посидев в допросной ещё некоторое время, собираясь с мыслями и делая пометки в заметках, Юнги направляется прямиком к начальству. Ину, та самая медлительная секретарша, сообщает, что Сокджина нет на месте, и с души будто камень падает, но уходить просто так психиатр не планирует, поэтому, воспользовавшись удачей, заглядывает в соседний кабинет. Капитан Ли — тучный мужчина лет пятидесяти. Широкая улыбка обезоруживает Юнги сразу с порога. — Вы ведь работаете над делом Палача? — интересуется офицер после дежурного обмена приветствиями. — Верно. Я намеревался заглянуть к мистеру Киму, но, к огромному несчастью, его уже нет на работе. — А что вы хотели? — Забрать отчёты криминального психолога, который работал с задержанным до моего появления. Господин Ким обещал сегодня вручить мне копии. — Врать Юнги всегда умел искусно. — У вас есть минутка? Я бы мог сам зайти в электронный архив и распечатать эти бумаги. — Разумеется. Буду признателен за помощь. — Присядьте. — Мужчина кивает в сторону ряда стульев у стены. Мин послушно приземляется. — Грязное дельце. Вроде простое как дважды два, но сам его вести я бы не согласился. От прессы покоя нет ни днём ни ночью. — Полагаете, всё настолько очевидно? — Не полагаю, а знаю. И если бы этот мальчишка не обхитрил полиграф, дело бы уже лежало в суде. Отлично. В следственном отделе каждый настроен против Чонгука. — Хотите сказать, что только из-за противоречивых показаний детектора и потребовалось психиатрическое заключение о вменяемости? — А вам разве не сказали? — хмыкает капитан Ли, несколько раз щёлкая кнопкой мыши. — Вообще Сокджин долго возился с этим вопросом, надеялся, что можно сгладить углы и без сторонних специалистов, но если не обследовать обвиняемого сейчас, судья сам назначит независимого эксперта в процессе слушания. — Значит, психиатра всё равно бы пригласили для заключения, но уже на основании судебного предписания? Капитан кивает, не переставая что-то печатать. Вскоре начинает гудеть старенький принтер. Юнги постукивает пальцем по колену, пожёвывая щёку изнутри. Так и думал. Сокджин умышленно выбрал его, умышленно выискал того, на кого можно давить, кем можно управлять. Специалист, назначенный через суд, неприкосновенен, его нельзя заставить сфальсифицировать диагноз или обозначить его отсутствие. Честная независимая проверка. Ким подстраховался — подшил кармашки, чтобы купюры не выпали. Сколько же ему, чёрт возьми, пообещали за поджаренный зад Палача? — Готово! — Офицер передаёт Юнги распечатки. — Могу ещё чем-то помочь? — Да, есть ещё кое-что. Чонгуку же назначили государственного защитника? — А как же! Жалко этого парня. Никому не пожелаешь такое провальное дело вести. — Не подскажете контакты? Капитан Ли недоверчиво хмурится, но вопросов не задаёт. Минуты две он неотрывно пялится в монитор, а после делает пометки в блокноте. Вырванный лист передаёт психиатру. Юнги пробегается глазами по корявому почерку. — Как часто этот господин Пё здесь бывает, не знаете? — Один раз его лишь видел, когда Потрошителя нашего задержали. Но осуждать не могу: кому захочется видеться с этой заразой, а ещё и пытаться его отбелить? Вам тоже сочувствую, голубчик. К счастью, смертная казнь пока существует. Всё воздастся. Листок бумаги мнётся в сжатом кулаке. Юнги смотрит на упитанную физиономию капитана и ловит себя на мысли, что безумно хочется в неё плюнуть. Тупая самодовольная свинья. Вот кого надо посадить на стул, чтобы излишки сала подпалились. — Спасибо за помощь, мистер Ли. — Вымученная улыбка до боли растягивает губы. Слова — сгустки слизи в горле. Мина сейчас стошнит. Перед глазами пляшут пятна света. — Заходите почаще, буду рад видеть. — Непременно. В коридоре доктор не выдерживает и тормозит, прислоняясь к стене. Вдох-выдох. Вдох-выдох. В груди будто птица мечется, все органы заворачиваются в тугой узел, обещая вывернуть кофе и желчь из желудка. Сердце скачет как сумасшедшее. По виску стекает пот. Нужна таблетка, а лучше сразу две.