***
Три звонка от Тэхёна: наверняка с ним связался Намджун и пожаловался на беспрецидентное хамство. Но что Юнги может сказать в своё оправдание? Верно, ничего, поэтому и трубку не берёт. Но после смс со словами «когда нужны деньги на полиграфолога?» понимает, что он конченный идиот с параноидальными мыслями. Даже если адвокат Ким и играет за чужую команду (а разубедить себя в этом Мин никак не может), он не ребёнок, чтобы ныть нанимателю о непристойном поведении его друга. Это непрофессионально, неэтично, а Намджун как раз-таки выглядит мастером своего дела, даже если его главная задача — усадить Палача за решётку. Юнги устал от этой навязчивой мысли, она буквально съедает его, отравляет, делает беспомощным в отчаянных попытках защитить Чонгука. В одно мгновение верный соратник стал чуть ли не главным предателем. Менять адвоката? Невозможно, слишком поздно, но как работать с тем, кому ты не доверяешь? А что если Намджун всё же переступил черту и наябедничал, но попросил не упоминать об этом? Что ответил Тэхён? Поддержал ли беседу? Упомянул ли, что его друг действительно шизик и такие затмения в его мозгу нормальны? Рассказал ли, что Юнги ранее уже лечился в психиатрической больнице? Нет, не мог. Хотя по-тихому выбросить таблетки смог. Если Намджун всё-таки играет честно, нужно самому ему обо всём рассказать — про сомнительное прошлое, вылившееся в толстую папку компромата. Нужно опередить, пока этого не сделал Тэхён. Но что если Намджун уже знает правду от Сокджина? Боже! Юнги так запутался! Для дела действительно нужен независимый полиграфолог, но где его взять? Юнги никогда раньше не крутился в криминальной психологии и не имеет связей. Пойти в интернет и вбить запрос в Невер? Глупо. Подобными вопросами должен заниматься адвокат, а на него Юнги сейчас не может положиться. Сержант Кан? Попросить о помощи его? Парень неоднократно проявлял сострадание и шёл на уступки, рискуя карьерой. Но почему? Какая выгода? А что если подозревать нужно именно сержанта? Незаметная пешка, подосланная Сокджином, чтобы втереться в доверие и выведать подробности ведения защиты. Нет, это теряет смысл, если рассматривать содружество следователя с адвокатом Кимом. Намджун умолчал о назначении прокурора, а Кан выдал эту информацию — оба не могут быть причастны к сговору. Но могут ли оба быть чисты? Сегодня дождливо. Дворники активно юлозят по лобовому стеклу, но видимость всё равно нулевая. Горящие фары в сером сумраке непогоды размываются в багровые пятна. Звуки капель по крыше гипнотическим образом успокаивают, пока ожидаешь на светофоре начала движения. Юнги курит в закрытой машине. Пялит в номерной знак впереди стоящей Хонды и стучит пальцами по обивке руля. Прошла неделя с момента, как он тайком навещал Чонгука. Сегодня они увидятся вновь. Холодный душ, бритьё, чистая выглаженная рубашка голубого цвета. Кофе на голодный желудок и горста таблеток, которые буквально вчера выписал себе сам и пополнил запасы на полках. Психиатра без лишних вопросов сопровождают в переговорную комнату, а это мужчина считает добрым знаком — Чонгук больше не капризничает и от сеансов не отказывается. Внутренний трепет никуда не исчезает. Каждый раз перед встречей с мальчишкой Юнги на мандраже, и дело отнюдь не в испытываемой романтической симпатии: каждый лишний час — это редкая возможность выявить крупицы информации, способные дать ответы и продвинуть расследование, а значит — помочь спасти жизнь. На этот раз не остаётся места для неоправданного риска: Чона пристёгивают наручниками к переговорному столу. Юноша не противится, смотрит решительно и с готовностью протягивает руки. — Привет, — начинает Мин, стоит конвоирам удалиться. Задержанный кивает. Сегодня они к друг другу куда ближе, чем обычно — сидят за одним столом. Чон преисполнен вины, даже если уже прошло какое-то время, даже если следов избиения на лице Юнги почти не осталось. — Вам лучше? — интересуется, не отрывая изучающего тревожного взгляда. Такой крохотный сейчас. Сжавшийся воробушек с огромными тёмными глазами. Хочется стиснуть в объятиях и не отпускать. — Да, Гуки. Я в полном порядке. Я рад, что ты всё тщательно взвесил и принял верное решение. Мы с тобой на финишной прямой, осталось совсем чуть-чуть. — Не скажу, что это меня радует. — Горькая улыбка рвёт Юнги душу. — Бояться нормально. — Я не боюсь смерти, Юнги-щи. Уже нет. Пожалуй, именно её я и заслуживаю. За то, что сделал с теми женщинами, за то, что сотворил с вами. Существуя днями напролёт в запертой клетке, не остаётся ничего, кроме способности думать. Это пытка, Юнги-щи. Не спрятаться от собственных мыслей, не убежать, они съедают тебя. Разве можно быть нормальным, когда ты знаешь, что внутри сидит чудовище, которое и есть ты сам? — Именно поэтому ты хотел покончить с собой? Чонгук вздрагивает. Губы приоткрываются, но в комнате по-прежнему торжествует молчание, разбавляемое трещанием флюоресцентных потолочных светильников. Юноша опускает взгляд и сжимает руки в кулаки. — Нет. Истинная причина — вы. Я убитых не знал, чтобы сопереживать им в должной мере, но я знаю вас, и за всю ту боль, что я вам причинил, я себя ненавижу. — Чон поднимает голову и устремляет взгляд на камеру под потолком. — Не уверен, должен ли говорить подобное, но молчать я больше не в силах. С того дня, как вы попали в больницу, я многое переосмыслил. Принял и осознал то, чего боялся, от чего пытался убежать. Это ведь неправильно, Юнги-щи: чтобы мужчина в мужчину, чтобы пациент в терапевта, а убийца в своего спасителя. А я вот взял и влюбился, и вы имеете право это знать. Нет… Нет-нет-нет! Юнги чувствует, что похолодел. Капля пота медленно стекает по виску, прикрытому волосами. Сердце, скованное страхом, замерло. — Это нормально, Чонгук. — Да, именно это и должен сказать хороший психиатр. Не заставлять пациента сомневаться, не обвинять его и не ответно сыпать признаниями. Чонгук действительно имеет право влюбиться, а вот Юнги — нет, и свою симпатию доктор обязан скрыть во что бы то ни стало. — Нормально? — хмыкает парень непонимающе. — Ты пережил страшную трагедию, перевернувшую жизнь с ног на голову. Несколько месяцев ты находишься под стражей, в полном одиночестве в мало пригодных для благоприятного существования условиях. Тебе плохо. Влюблённость придаёт сил держаться, ведь это — светлое чувство. Я единственный, с кем ты можешь поговорить по душам, единственный, кто стремится тебе помочь. Совершенно нормально, что ко мне у тебя появилась симпатия. Когнитивный перенос именно так и работает. Чон покусывает губу. Смотрит загнанным зверьком. — Если вам хочется так думать, спорить не стану. — Отчего же? Я открыт к дискуссиям, — беспристрастно пожимает плечами, когда кишки готовы закрутиться в нервный узел. — Дело не в условиях моего существования. Познакомились бы мы при других обстоятельствах, всё бы повторилось. Дело в вас, Юнги-щи: в вас невозможно не влюбиться. Я никогда не встречал людей, готовых жертвовать собой ради других. Вы чуткий, отзывчивый, понимающий, заботливый. Вы отдаёте всего себя, чтобы сделать меня чуточку счастливее, хотя сами глубоко несчастны. — Парень подаётся ближе и склоняет голову к плечу. — У вас печальные глаза, бездонные колодца вязкой темноты. Каждый раз я в них тону. Ваше прошлое оставило на вас метки, и к этим шрамам я хочу прикоснуться. У нас слишком много общего, и именно поэтому меня к вам так тянет. Боже! Юнги хотел провести сеанс гипноза, просто сеанс гипноза, поговорить с Тони. Уж лучше бы тот вновь появился и ударил, это не так больно, как слова Чонгука о любви. — Вырежете вы это или нет, мне всё равно. Главное, что вы знаете, а будут ли мои чувства достоянием общественности — уже ваше решение. — Чон опускает взгляд на сжатые кулаки. Плечи мелко подрагивают. Дыхание тяжелое, прерывистое. Боится. Что влюблённость его высмеют, боится, но молчать больше не может. Не надеется на взаимность, ибо её попросту не может быть, но презрения в глазах напротив всё равно не вынесет. — Тебя поэтому удручает факт, что до суда осталось не так много времени? Ты не хочешь прекращать видеться со мной? В ответ несмело кивают. Юнги делает глубокий вдох. Сейчас легче, потому что на него не смотрят. Хочется закричать, ударить что-нибудь — желательно себя. — Чонгук, — звучит слишком нежно, и Юнги боится, что одним лишь обращением сдаёт себя с потрохами, — твои чувства нормальны. Я благодарен за честность, ведь в наших отношениях не должно быть секретов, если мы хотим добиться результата. Я уважаю твои чувства. Да, я не могу их принять, но это не значит, что я стану хуже относиться к тебе. Ты дорог мне, я в ответе за тебя, и я горжусь твоей смелостью. Хочется коснуться его руки. Сжать пальцы в ладони. Но нельзя. Юнги не должен давать ложные надежды, не должен провоцировать. — Можно вопрос? — Конечно. Чон поднимает взгляд. — Я вам симпатичен? — Да, ты приятный молодой человек. Мне комфортно общаться с тобой. — Не в этом смысле. — Боюсь, я не совсем понимаю. — Всё он понимает, но в страхе пытается сбежать. — Если бы мы встретились при других обстоятельствах, если бы вы не стали моим терапевтом, вы бы дали мне шанс узнать вас поближе? Да, да и снова да. Тысячу раз да. — Не думаю, что у нас бы что-то могло получиться. Карие глаза наливаются хрустальным блеском подступивших слёз. — Спасибо за честный ответ. — Уголки губ дёргаются в кривоватой улыбке, нервной, горькой, а у Юнги вот-вот сердце разорвётся, выпрыгнет из груди и окровавленным шматком мяса упадет к ногам того, кому пришлось сделать больно. Сейчас бы ущипнуть себя и проснуться. Оказать в том мире, где Чонгук счастлив и улыбается, где Юнги является причиной его улыбки. Почему жизнь так несправедлива? Почему нужно заставлять любимых людей страдать? Чонгук не заслуживает этой лжи, не заслуживает в очередной раз быть отвергнутым, но поступить иначе — только затянуть верёвку на его шее. Давать надежду — жестоко. Уж лучше думать, что звёзды не сошлись и дело вкуса, чем винить обстоятельства в невозможности быть вместе. Юнги нужен Чонгуку не как парень, а как психиатр, способный доказательной базой отвоевать право на жизнь. Ни о каком гипнозе сегодня не может идти и речи. Оба растеряны, оба сосредоточены на собственных мыслях. О чём говорить? Чем заполнить не только тишину допросной, но и пустоту в груди? Юнги не должен выглядеть уязвлённым, не должен показать, что ему тоже больно. Жалкие попытки расспросить про будни в заключении приводят к вялому, сухому диалогу: Чона перевели в старую камеру, кормят как обычно, подъём-отбой по расписанию, рукоприкладства со стороны охраны нет — никто не провоцирует. На днях заходил Намджун. Мину он, понятное дело, с новостями не отзванивался. А зачем, если доктор ему не союзник? — Какие у вас с ним отношения? Гук пожимает плечами. — Он задаёт вопросы — я отвечаю. Наши встречи не длятся больше двадцати минут. Господин Ким захаживает редко, но всегда по делу. Позавчера он заскочил с хорошими новостями: в суде на стороне защиты будет выступать известный психиатр из Сан-Франциско, на протяжении многих лет практикующий диссоциативное расстройство, но вы наверняка это и так знаете. Юнги не знал. Неужели именно в этом была причина приподнятого настроения Намджуна? Он ведь не договорил: Юнги устроил истерику, кидаясь обвинениями. Блять. Расспрашивать Чонгука непрофессионально, да и неуместно после всего произошедшего. Да что же сегодня за день такой? Юнги просто хотел поговорить с Палачом, а ещё лучше, чтобы тот вписал ему по первое число, отправляя в вечный нокаут. Последние минуты тянутся мучительно медленно. Смотреть на Чонгука тяжело. Парень заламывает пальцы, ёрзает, избегает зрительного контакта — ему тоже плохо, хочется побыстрее уйти. Стук в дверь как звонок с последнего урока в конце мая. Покидая переговорную, Чон не оглядывается, как было прежде, даже не бросает сухого «до свидания». Оставлять «стальную» комнату Мин не спешит: после каждого сеанса он изымает флэш-накопитель из заднего корпуса камеры. Один раз забрать запись не получилось — конфиденциальная встреча стала достоянием СМИ. В коридоре Юнги встречается с сержантом, тот грабит кофейный автомат. — Прошло не очень? — Доктор вопросительно выгибает бровь, требуя пояснить. — Да просто на вас лица нет. — Его на мне нет уже несколько месяцев, с момента, как я впервые сюда пришёл. Молодой офицер в неловкости закусывает губу, будто перешёл черту и ляпнул чего лишнего. Он растерянно предлагает угоститься кофе, но напитки Юнги сейчас мало интересуют. — Почему ты помогаешь? — вот то, что его поистине волнует. — Какая тебе выгода? Твой босс хочет поджарить Чонгука и сплясать на его пепле под вспышки камер. На удивление, тяжелый взгляд доктора Кан выдерживает, даже за стаканчик с кофе не прячется, а просто пожимает плечами. — Разве я должен быть того же мнения, что и господин Ким? — Считаешь Чонгука невиновным? — Он убивал, отрицать этого нельзя, как и исправить тоже. Но парень болен, а я не понаслышке знаю, на что способны люди с психическими отклонениями. Знаю, в какой ад превращается их жизнь. Моей матери диагностировали острую форма ОКР: она не могла поесть, пока не пересчитает все завитки на обоях, не могла лечь спать, пока не прочтёт минимум сорок страниц любой книги. В какой-то момент она стала часами пропадать в ванной: тёрла и тёрла себя губкой — кожа истончалась, трескалась, кровоточила, а она будто и не замечала боли. — Сержант опускает взгляд и поджимает губы. Бумажный стаканчик едва заметно мнётся в его пальцах, выплёскивая пару капель кофе на обнажённую кисть. — Они не контролируют себя, доктор Мин. Если бы стоял выбор, они бы предпочли многого не делать. — Что сейчас с твоей мамой? — Она умерла. В какой-то из дней решила, что не сможет сходить в туалет, пока не отрежет себе руку. Никого дома не было. Она истекла кровью. — Мне жаль. — Да, мне тоже.***
Дождь не стих: крупными каплями барабанит по чёрному навесу зонта. Хочется курить, и Юнги тянется в карман брюк за пачкой сигарет, но находит там карту памяти. Маленький прямоугольник обжигает подушечки пальцев. Хочется улыбнуться, да только слёзы комом застревают в горле. Это ведь не галлюцинация? Не бред, вызванный таблетками? Чонгук влюблён, он признался, и в руках Юнги сейчас непосредственное доказательство. Влюблён взаимно, но так чертовски неправильно. Не для Юнги, а для жестоких судей общества. Чонгука не поймут, высмеют, унизят, чувства очернят, а в душу плюнут. Это слишком личное, только между ними двумя. Никто не должен знать. Зажав между большими и указательными пальцами накопитель, Мин с треском ломает его на две части, а после бросает в мусорный бак на парковке.