Багровый Нимб

В дрожащих пальцах зажат стебелёк тигровой лилии. Юнги смотрит на пятнистый бутон и чувствует, как сердце в груди ускоряет ритм. Что за ребячество? Он не на свидание пришёл, а к задержанному на психологический сеанс. Что подумает Чонгук? Как отреагирует? Помнит ли он, что сегодня его день рождения? Ведёт ли счёт дням? После ссоры с Тэхёном будто утеряна важная часть пазла. Юнги напился в тот день. Вместо подготовки к суду сидел дома в обнимку с бутылкой виски. Вина пожирает с потрохами, накрывает волной цунами, и от чувства этого не скрыться — не помогает даже алкоголь. Душа изранена осколками битого стекла чужих ожиданий, и боль в груди настолько сильная, что физический недуг меркнет на её фоне. Юнги два дня не принимает таблетки, и ему плохо. Допустимо считать отказ от нейролептиков разветвлением селфхарма? Можно ли страданиями тела наказать себя за содеянные злодеяния? Помятый и измождённый, измученный отходняком после медицинских препаратов, Юнги сидит в пустой переговорной и пялится на куплённый по дороге в киоске цветок. Единственное, что его волнует сейчас, это реакция Чонгука. Парня приводят через десять минут. Стоит стальной двери звякнуть, как сердце Мина летит в пятки. Страшно поднять взгляд, страшно стать свидетелем совершённого преступления. Чонгук здоровается первым. Худой донельзя — кожа да кости. Белая футболка висит застиранной тряпкой. На запястьях неизменный аксессуар — пара стальных браслетов, приковывающих к столу. Глаза такие же большие; хоть и лишённые прежнего блеска, они полны тепла и благоговения — бесспорно, парень влюблён. — Ты ведь помнишь, какой сегодня день? — собрав всю волю в кулак, доктор всё же начинает диалог. — Вы именно поэтому принесли лилию? — Заметил, хотя казалось, что не смотрит никуда, кроме мужчины напротив. Юнги пытается улыбнуться и не выглядеть при этом пугающе. — Я выяснил, что тигровая — цветок твоего дня рождения. Не смог не купить, проходя мимо ларька. Парень тянет руку, насколько позволяет длина цепочки. Мин несмелый порыв замечает и спешит аккуратно за стебелёк цветок переложить в чужую ладонь. Пальцы соприкасаются, и Юнги будто до оголённого провода дотрагивается — мурашки табуном проносятся по телу. Кожа Чонгука холодная как лёд. — Спасибо, — бормочет куда-то в бутон, наклонив голову и зарывшись носом в пахучие лепестки. Отросшая чёлка закрывает глаза, и это не позволяет заметить, что Юнги улыбается, переполняемый теплом в районе груди. — Не знаю, позволят ли мне забрать её с собой в камеру. — Не беспокойся. Я улажу этот вопрос. Чонгук поджимает губы, застенчиво приподнимает уголки — на щеках появляются очаровательные ямочки. Нет сомнений, что парень рад встрече, но в то же время ему горько: ведь то, что тебе дорого, так близко, а коснуться нельзя — не твоё. Мин не хочет травить душу, давить на больную мозоль, но лишить Чонгука своего общества сейчас, бросая прямо перед судом, будет подло и куда более жестоко, нежели пытки неразделённо-неозвученными чувствами. Пальцы крепче сжимают хрупкий стебелёк — тот чудом не ломается. Доктор замечает скользнувшее напряжение и верно его расценивает, в тысячный раз ненавидя себя за причиняемую боль. — Я рад, что вы пришли. Я боялся, что не захотите работать со мной после нашего прошлого разговора. — Прямолинейность и открытость Чонгука не перестают поражать. Ему больно, но он ступает по осколкам разбитого сердца. — Твои чувства не стали и никогда не станут проблемой. Я здесь как раз для того, чтобы анализировать их и помогать тебе их принимать. — Очередная ложь. Влюблённость этого парня огромная проблема для Юнги. — Мы стали близки, Чонгук. Мне приятно наше общение, и я ценю его. И дело отнюдь не в моей работе — необходимости беседовать с тобой с целью разобраться. Ты уникальный в своём роде, я не встречал раньше кого-то подобного. Я чувствую, что мы понимаем друга друга, находимся на одной волне. Мне легко с тобой. И да, я жду наших встреч. — Пожалуй, порция сладкой правды полезна Чонгуку. Он тоже в праве знать, что дорог Юнги, правда, по-своему. Парень моргает как-то растерянно, поджимает губы. Отложив цветок на стол, он тянется и касается чужой руки — сердце доктора пропускает удар. — Если ничего не выйдет и будет принято решение о смертном приговоре, последнее, что я хочу видеть, это ваше лицо, Юнги. Мин не ощущает своё сердце вовсе, зато ощущает солоноватую медь во рту: зубы прокусили щёку до крови. Весь бледный, он не осознает, как дрожит его рука в плену чужой — такой холодной, что, кажется, время тоже замёрзло, замерло. Глаза Чонгука большие и печальные. Он смотрит прямо в душу, норовя испить её до дна. — Этого не случится. — Обещайте, Юнги. — Всякие приставки вежливости тают в контексте. — Нет, Чонгук, потому что этого не произойдёт. Я не позволю. — Я прошу вас. Пообещайте, что будете там, когда на меня наденут шлем. Мне важно это знать. Мне нужно быть уверенным. — Чонгук… — звучит мученическим стоном. Юнги впивается зубами в кровоточащее мясо и мотает головой. Ему больно даже думать о таком. Что он будет чувствовать? Найдутся ли силы поднять голову и посмотреть в глаза тому, чьи минуты сочтены? Как наблюдать за последним вздохом того, кого любишь и в чьей смерти виновен? Чонгук подаётся ближе и крепче сжимает дрожащую руку в своей. Ему плевать на камеру, как и Юнги сейчас нет до неё никакого дела. — Пожалуйста. Очень трудно оторвать от нёба сухой распухший язык. — Если ты этого хочешь, я буду там. Я буду с тобой. Но повторюсь, этого не случится — я не допущу. — Хорошо. — Уголки губ приподнимаются, шоколадные глаза блестят благодарностью. — Будем надеяться на лучшее. — Чонгук хочет сохранить улыбку на подольше, но ничего не выходит. Перед тем как убрать руку, он ненавязчиво сжимает мужские пальцы. Несмотря на холодность его кожи, без контакта с ней Юнги ещё холоднее. Слюна тяжелым камнем скатывается по пищеводу. Хочется прокашляться, но вместо этого Юнги лишь слизывает кровь с пораненной щеки. — Мне нужно вновь ввести тебя в транс и поговорить с Тони, — быстро находится с темой для разговора. — Тони? — Тебе о чём-нибудь говорит это имя? — Я смотрел фильмы студии Марвел в подростковые годы. Железный человек, Тони Старк. Мой любимый герой. — Я так и подумал, но нет. Тот Чонгук упомянул гангстерский боевик. Полагаю, речь шла про фильм Лицо со Шрамом. — Тони Монтана? — Юнги выгибает бровь. — Я припоминаю. Смотрел, но не скажу, что остался впечатлён. Не мой жанр. — А вот он — да. Второе Я имеет больше контроля, чем ты. Полагаю, он даже сейчас с нами и слушает. Подобранный всевдоним отличный симбиоз личностей Чон Чонгука. Имя одно, а персональных значений несколько. Это не случайный выбор. — Я не… — Он знает тебя, в то время как ты его не знаешь совершенно. — Я знаю, что он сумасшедший убийца, и этого достаточно. — Нет, Чонгук. Недостаточно. Я был неправ в методах аналитики. Тони в первую очередь не жестокий маньяк, а травмированный подросток. Ты знаешь, почему он появился? Почему произошло расщепление? — Чонгук смотрит молча в ожидании ответа. — Ты создал его. Ты сам. Тони — твой щит. Заслонка в мозгу, позволяющая отгородиться от боли и страданий, от черноты, что втекла в трещину деформированной психики. — Юнги, вы что-то знаете? — Парень выглядит поистине встревоженным. — А ты нет? Я спрашивал тебя про женщину, Ли Сохи. Стоило мне показать её фото, как появился Тони. — И избил вас. — Шоколадные глаза застилает ненависть к самому себе. Они блестят, и эти застывшие слёзы ярости разбивают Мину сердце. — Это в прошлом. Я в порядке. — Тремор рук и дёргающееся веко красноречиво говорят об обратном. Замечает ли Чонгук, как плохо Юнги выглядит? — Я снова принёс её фото. Попробуем? — Я не уверен… — Ты изолирован. — Кивок на прикованные к столу наручники. — Всё будет хорошо. Шанс того, что Тони появится вновь, очень мал. Он умеет контролировать эмоции, умеет их скрывать и подавлять. Импульсивная ярость не проявляется в спланированных методах убийства, когда ты должен подготовиться и отыграть роль. Наш альтер эго расчётлив и хладнокровен. У него есть цель. Месть. — Что? — Убитые… — Юнги стопорится, пробуя неозвученные слова на вкус. Он не собирался сегодня вываливать всю правду на Чонгука. Он не уверен, что готов, что готов сам Чонгук. Возможно, сейчас Мин в который раз облажается, наломав дров, но пути назад уже не найти. — Убитые имели схожесть с человеком, который обидел тебя. Тони всплывал на поверхность каждый раз, когда сталкивался с тем, что знает лишь он. Воронка воспоминаний. Найденные в настоящем триггеры прошлого заставляли вас обоих утопать в ней, творя поистине ужасные вещи. — Что произошло, Юнги? Что со мной произошло? — Тревога Чонгука возрастает, обещая перерасти в панику. Следует ли остановиться? Но что Мин скажет? Разве осталась лазейка без последствий для выстроенных доверительных отношений свернуть разговор? Юнги достаёт распечатанное на альбомном листе фото госпожи Ли. Чонгук буквально выхватывает бумагу из его рук. Растерянно бегает глазами по незнакомому лицу, всматривается, изучает, анализирует, пытается вспомнить, пробиться по ту сторону заслона, чтобы увязнуть в глубинах черноты, но застывшая маской паника говорит о том, что ничего не получается. — Я не знаю, — нервно мотает головой. — Я не помню. Что она сделала? Юнги видит, как дёргается кадык на мальчишечьем горле, как дрожат его руки, сжимающие распечатку, как пульсируют зрачки в шоколадных глазах. Этот приступ зарождающейся истерики отчасти порождён Тони, который прямо сейчас сидит внутри и лицезрит лицо своего мучителя. — Я хочу, чтобы он сам тебе рассказал. — Гук дёргается как от пощёчины. Тень страха накрывает его исхудалое лицо, делая более болезненным. — Давай, Тони. Я знаю, что ты здесь и слушаешь. Нам нужно поговорить. Ты в силах самостоятельно презентоваться, без гипноза. — Юнги… — Доверься мне. Всё будет хорошо. — Мин касается чужой руки, ещё более холодной, чем раньше. Чонгук смотрит недоумевающе, дрожит весь как осиновый листок, но немного успокаивается — как минимум, приводит дыхание в норму. — Ну же, Тони. Пожалуйста, появись. Ты ведь знаешь, что я не враг и хочу только хорошего. Для вас обоих. Голова Чонгука резко и бесконтрольно падает на грудь — будто кукловод ослабил натяжение верёвки. Рука под ладонью Юнги перестаёт дрожать. Долгие секунд пять ничего не происходит, а затем обмякшее на стуле тело вздрагивает, опущенная голова медленно принимает вертикальное положение, и по чёрным, горящим ненавистью глазам, доктор без труда понимает, кто перед ним. — Привет, Тони. Заместо ответного приветствия парень вырывает руку из-под чужой и как можно дальше отклоняется, прижимаясь к спинке стула. — Что ты хочешь? — Правду. Расскажи, что случилось с тобой в две тысячи одиннадцатом. — Ты ведь не для себя просишь. — От хищного прищура карих глаз холодок пробегает по спине. Непривычно видеть Гука таким, непривычно вместо тепла наблюдать ядовитое презрение. — Потому что я знаю, а Чонгук нет. Тони насмешливо хмыкает и поджимает губы. Ноготь указательного пальца правой руки скребёт по металлу столешницы. — А готов ли Чонгук к этой правде? Если бы он был, думаешь, существовал бы я? — Если он не узнает, вам не стать единым целым. — А если я не хочу? Если твой Чонгук этого не хочет? Да и сам ты, док? Что касается мальчишки, то Юнги уверен, что осознание проблемы это первый шаг на пути к её решению. Да, больно, да, травматично, но для преодоления психологических трудностей есть клиники и соответствующие специалисты. Чону необходимо лечение, а начинаться оно должно с правды, с принятия самого себя. А что касается Юнги и его личного отношения, то здесь всё очевидно с первой минуты. Даже если целостный Чонгук и потеряет к Мину всякий интерес, то не многое доктор потеряет: нет у них будущего и не было никогда в перспективе. Эгоистично держать мальчика в неведении ради чувств, которые испытывает одна из его личностей, даже если симпатия эта душу греет и является мотивацией открывать глаза по утрам. — Всё, чего я хочу, это спасти вам с Чонгуком жизнь. — Вам? Как давно ты воспылал ко мне любовью? — Оторвавшись от стула, Тони подаётся вперёд. Чёрные глаза прожигают в докторе дыру. — Ты это он. Усмешка на бледных губах выглядит сюрреалистично. — Думаешь, если резко включишь хорошего полицейского, я перед тобой душу выверну? — Я не полицейский, Тони, я — психиатр. И правду я прошу не для себя, а для Чонгука. Если ты думаешь, что я вытягиваю из тебя признание для отчёта, то могу прямо сейчас выключить камеру. Парень на какие-то мгновения теряется. Быстро зыркнув в угол на мигающий красный огонёк, он тяжело сглатывает. На каждую выброшенную иголку у Юнги в запасе находится щит — это бесит. — Чонгук нас не слышит, — выдаёт спустя минуту оглушающей тишины. — Так сделай так, чтобы да. Я знаю, что ты контролируешь вас обоих. Позволь ему быть в сознании. Тони хочет пригладить длинные волосы, да только прикованные к столу руки до головы не достают. Парень нервно усмехается. — Хорошо. Я это сделаю. Но не потому, что ты попросил, а потому, что пришло время положить всему этому конец. Почти десять лет я храню всё это дерьмо внутри. Он бы сломался, понимаешь? Не появись я в тот вечер и не перетяни спектр болезненной реальности на себя. Каждый раз, когда это происходило, Чонгук засыпал, а Тони вылезал из берлоги и терпел. Стискивал зубы и боролся с подступающими слезами и отвращением. Кажется, что четырнадцать это так много, ты уже взрослый, но ничего подобного — внутреннее непринятие насилия не имеет возрастной границы. От пронзительного взгляда Тони хочется скрыться — ты будто стоишь на раскалённых углях, и огонь от пяток ползёт вверх, обугливая каждый сантиметр плоти. — Она, — пренебрежительно кивает на валяющуюся на столе распечатку, — всегда была мила с Чонгуком, играла роль мамочки, которой у того никогда не было. Выслушивала, давала советы. Зализывала душевные раны. Чонгук проникся. Он не знал, что такое женские тепло и забота, а здесь его буквально окружили любовью, показывая, какой он значимый и драгоценный. Чонгук доверял ей, делился сокровенным, ведь нежностью и добротой она сумела добиться расположения и заслужить уважения. Со сверстниками не складывалось, а мальчику в четырнадцать нужен друг. Близкий человек. Но этот близкий человек, которого ты воспринимаешь как тётю или старшую сестру, не должен лезть к тебе в трусы. — Тони поджимает губы и опускает взгляд. — Осознать и принять реальность Чонгук бы не смог. Картина его мира просто раскололась бы на части, поэтому раскололся он сам. Сложно жить в мире, зная, что никому нельзя доверять, что не существует белого, а будущее предрешено. Маски, притворство, лицемерие. Выгода и польза. Человек это вещь. Им пользуются, где и когда захотят. Чтобы выжить, ты не должен чувствовать, а Чонгук не такой. Даже я не такой. Все эти десять лет я всем сердцем её ненавижу, и если бы подвернулась возможность, я бы убил её снова. Юнги хочет сглотнуть, но сухой распухший язык намертво прилип к нёбу. Всё что он слышит, это как сердце отбивает глухой ритм в собственных висках, с каждым новым ударом принося порцию ноющей головной боли. — Это случилось в мае. Тринадцатое, — продолжает, переведя взгляд на крохотное окошко под потолком. Лицо будто из камня, черты грубые и жёсткие, и только блестящие глаза выдают бурю эмоций внутри. — После вечерней проверки мы пошли тайком от других ребят поесть лапши. Сохи нередко угощала меня, принося с собой что-нибудь на работу. — Меня. Тони перестал описывать себя Чонгуком в третьем лице. — Ничего не предвещало беды. Мы разговаривали, но когда зашли в комнату для персонала, где частенько проводили время, Сохи с порога кинулась обниматься и начала жаловаться. Жених бросил. По крайней мере, она так сказала — спойлер: соврала. Мы сидели на диване в обнимку, и я около часа слушал, как ей больно и плохо, как одиноко и как сильно она боится будущего. Я хотел помочь, мне искренне было её жаль. И когда я спросил, могу ли что-то сделать, она ответила, что да. Ласка — вот что было нужно этой женщине. Мужская ласка. Она поцеловала, а я не знал, что и думать. Сидел истуканом, хлопая глазами. Она взяла мою руку и положила себе на грудь. Расстегнула пуговицу на блузке, вторую, третью. Она спустила лифчик и заставила трогать, а я продолжал сидеть бездыханным бревном, гуттаперчевой куклой, не понимая, что, зачем и почему происходит. То единственное, что я почувствовал, когда она пробралась рукой под резинку моих спортивных штанов, это предательство. Мне будто плюнули в лицо, унизили, опустили. Мои светлые чувства растёрли по асфальту подошвой башмака. Каменная маска даёт трещину, и гримаса муки искажает бледное как мел лицо. Застывшая в уголке правого глаза слеза скатывается по щеке. — Мне было больно. Тело реагировало, а разум противился. Я оцепенел. Не кричал, не буйствовал, не отталкивал её, пытаясь убежать, а просто сидел, сознанием находясь в абсолютном вакууме. Я выстраивал щит. Складывал кирпичик за кирпичиком, пока она удовлетворяла свои потребности. Сохи была первой женщиной, которую я знал так близко, которой доверял, которую полюбил, а ей всего-навсего было нужно моё тело — тело любого подростка, который не против. Закусив губу, Тони опускает взгляд, принимаясь изучать собственные руки. Юнги не торопит. Ему и самому нечего сказать, да он бы и не смог: глотка засыпана песком, ни сглотнуть, ни сделать вдох. — Я не знаю, чем он ей так понравился. Возможно, своей обособленностью — легче втереться в доверие, давя на больные точки. А может, миловидным личиком зацепил. Полгода. Полгода она играла роль. Пока он медленно обнажал душу, она мечтала, чтобы он обнажил своё тело. Каждое слово было выброшено в пустоту, развеяно ветром, что кружит над мусорными баками, подбирая фантики и бумажные пакеты. — Как долго? — Единственное, на что хватает Юнги. — Год, — горькая усмешка кривит обескровленные губы. — Каждый раз, когда мы заходили в эту комнату с коричневым поцарапанным диваном, я превращался в марионетку, которой она руководила. Просто тело. Чонгук засыпал, а Тони выходил на свет, позволяя измываться над собой как заблагорассудится. Я всё чувствовал, давился отвращением и обидой, но ничего не мог сделать. Мальчик с каменным лицом, но бурей эмоций внутри. Идеальная секс-игрушка, с которой можно делать всё и которая не скажет «нет». — Она… Что она… — Нет. Мы не занимались сексом в привычном понимании. Она всячески трогала меня, заставляя трогать её. Лезла с поцелуями, шептала какие-то слащавые гадости, которые в теории должны заводить. Я не помню. Не хочу. В моей голове и без того достаточно образов и вещей, которые бы хотелось вырвать с корнем. Я знаю, какое вино она любила пить, удовлетворённая; знаю, как ненавидела сигаретный дым и постоянно проветривала помещение, зато из раза в раз обливалась дешёвым цветочным парфюмом. Я знаю, каким звуком она стонала, какое выражение сопутствовало её оргазму; знаю, какого цвета было её бельё и как мерзко она улыбалась, стоило моему члену дёрнуться в ответ на её провокации. Я помню каждую черточку её проклятого лица. Я до сих пор вижу его во сне. Уже целую минуту Юнги не может сделать вдох: ему больно — битое стекло впивается в лёгкие. — Прости меня, Чонгук. Самое последнее, что я хотел, это заставлять тебя переживать всё это снова. — И нет, не к тому светлому мальчику он сейчас обращается, а к Тони, что сидит напротив, который тоже Чонгук и у которого есть чувства. Тони никак не комментирует поступившие извинения. — Август две тысячи тринадцатого, за пару недель до моего дня рождения. Она пришла попрощаться. С осени нас, как старшую группу мальчиков, должен был вести другой воспитатель. — Запрокинув голову, парень саркастично усмехается: — Сохи сказала, что я замечательный, ей было классно со мной. Обещала, что продолжим видеться и наши встречи она никогда не забудет. Но это блажь. Красивые слова. Для неё всё это было игрой, физической потребностью. Она нашла себе другое развлечение, полностью позабыв куклу по имени Чон Чонгук. Она сломала меня и выбросила. Продолжила жить как ни в чём ни бывало, наградив использованную игрушку болезнью куда более страшной, чем СПИД. Тони вперился пустым взглядом в стену. Юнги не знает, сколько времени прошло: пять секунд или час. — Я перестал доверять женщинам, я стал их ненавидеть и презирать. После Сохи ни к одной меня не тянуло. Намертво отбило. Иногда, когда Чонгуку хотелось секса, я засыпал, не желая видеть и ощущать. Ощущал я только в моменты мести, когда отыскал сначала Сохи, а потом уже ей подобных. Тишина. Новая порция всеобъемлющей оглушающей тишины, которую можешь вдохнуть и увидеть, почувствовать жжением на кончиках пальцев. Юнги много чего хочет спросить, а с другой стороны все слова теряют свой смысл. Что бы он ни сказал, оно будет пустым и неуместным. Что Мин может сделать, чтобы заглушить чужую боль? Повернуть время вспять он не в силах. Сказать «спасибо» за откровения? За обнажённые кровотощачие раны не благодарят. Ещё раз извиниться? Не нужно казаться лучше, чем ты есть на самом деле, и душить сантиментами. Подробности? Да как можно копаться в грязном белье? Как можно острой иглой ковырять незаживший порез, что кровит и гноится? Бледный как бумага, Юнги впивается в пораненную щеку зубами, позволяет крови наполнить рот. Тошнота подкатывает липкой тёплой волной. — Мне жаль, Чонгук. Искренне жаль, что тебе пришлось всё это перенести. — Мне тоже. — И снова каменная маска, снова все чувства под замком, и лишь влажная дорожка на правой щеке говорит о том, что человек напротив Юнги не бездушное чудовище. — Мы закончили? — Суд через несколько недель. — Тони никак не меняется в лице, будто его это вообще не касается. — Я бы хотел провести проверку на полиграфе. Ты бы смог ответить на несколько вопросов? Если нет, я не смею давить. Но именно твои показания очень помогли бы нам. — Я отвечу, если ты ответишь на мои. — Я слушаю. — Почему ты врёшь? — Прости? — Юнги не узнаёт свой голос. Ему срочно нужен стакан воды. А лучше виски, а ещё — таблетка. — Ты знаешь, о чём я. Мин проходится распушим языком по губам, окрашивая их собственной кровью. — Он слушает? — Тони кивает. — Я отвечу, но только тебе одному. — Не ты ли говорил, что мы одно целое. — В данный момент тому Чонгуку не нужна эта информация. — Я могу соврать. — Можешь. Как и я. — Хорошо. — Подавшись вперёд, парень складывает руки полкой на столе. — Он спит. Я слушаю. — Я вру, потому что вам не нужна эта влюблённость, она ни к чему хорошему не приведёт. Я психиатр, и мой долг достойно выступить в суде, а не потокать симпатиям, даже если они и взаимные. Чонгук небезразличен мне, и именно поэтому он не должен знать, что его чувства находят во мне отклик. Тони слегка наклоняется, оставляя между собой и Юнги сантиметров двадцать. Улыбается уголками губ и выдаёт шёпотом: — Прости, док. Я соврал. Мин сокращает расстояние до минимума, не скупится на ответную улыбку. Обнажённые зубы блестят красной кровью. — Я знал это с самого начала, — таким же шёпотом в ответ. — Но тем не менее..? — Сказал правду. Задержанный нахально улыбается и подаётся ближе. С ракурса камеры может показаться, что вот сейчас случится поцелуй. — Тогда позволь сказать правду и мне. Ты не такой мудак, каким я тебя считал поначалу.