Сухость, разрывающая рот, разбудила вместе с головной болью. А ужас того, что я ощутила, стер эту боль махом. Я лежала на животе, спрятавши от пролившегося утреннего света лицо в мерно вздымавшийся бок Снейпа. К липкому бедру пристала и тянет кожу простынь. Мерлин!
Рывком усевшись, я выгнулась и посмотрела себе между ног.
– Что Вы там пытаетесь найти?
Большое тело, вытянувшееся рядом, не шевелится. Снейп развлекался, продолжая лежать с ней.
– Ты все еще в том же статусе. – он помолчал, катая паузу во рту. – В формальном смысле. Поскольку приобрела сегодня ночью впечатления, которые есть не у всякой замужней женщины.
Что. Ночью. Было? Я не помню ничего. Вижу на полу свою рубашку, тянусь к ней, подхватываю с пола, быстро одеваюсь. Хочу уйти, но спохватываюсь: лучше его спросить.
– Я могу пойти к себе, мне надо умыться?
– Да.
Голову под душ. Бедная моя голова! Опять начинает неимоверно трещать, я поливаю виски горячей водой, чищу зубы, вытираюсь. Состояние отвратное. Мутит, знобит и тоскливо, так тоскливо. Спускаюсь вниз. Мой взгляд падает на батарею бутылок и желудок сжимается до яростного комка, выталкивающего наружу даже мысль о еде.
Снейп неумолим:
– Чай с молоком. Яйцо всмятку – ешьте.
Как-то проталкиваю это в себя. Вроде бы даже не стремится обратно. Он, насухо вытирая рот салфеткой, наблюдает, как я ковыряю скорлупу второго яйца. Затем встает и кивает мне:
– Пойдёмте, у меня есть средство от похмелья. Оно Вам поможет.
Мы движемся по коридору в кабинет. С его-то кругом общения и родным факультетом у него просто не может не быть зелья, облегчающего такое положение. Входим – он, ведомый остатками галантности, пропускает. Взгляд падает на ту бутылку с огневиски. Желудок опять бунтует.
И вдруг Снейп выворачивает моё предплечье за спину и всем весом руки опускает низом живота на широкий подлокотник дивана. Упираюсь грудью и лицом в сиденье, полусогнутые ноги на полу. Рубашка за рукой задралась на середину спины, почти до лопаток.
– Перестаньте!
Несколько рваных звуков, и я понимаю, что Снейп высвобождает ремень из шлиц. Еще мгновение –– и полоса ременной кожи падает на мои ягодицы, их словно окатывает кипятком. И еще раз! И еще! Снейп порет неторопливо, с оттяжкой, и рука у него тяжелая – теперь не понаслышке, – в школе он и пальцем её не тронул.
– Вы были необычайно открыты новым знаниям, мисс Грейнджер: с охотой впустили целых два пальца, а ведь помнится, что ещё три дня назад я едва мог втолкнуть в Вас один. Я бы хотел знать, что Вы чувствовали, когда сначала лизали их, а потом так сильно кончали при их содействии? – перемежая методичными ударами, отчетливо ожигает её словами Снейп. – Потом захотела спать, знобилась. А как прижалась. Доверчивая как прежде, Грейнджер. – ремень останавливается. Ладонь поощрительным похлопыванием опускается на поясницу, пожимает кожу меж двух ямок. Всё, что ниже, покрыто бело-розовыми полосами внахлест.
Мне больно, страшно, стыдно и я очень хочу, чтобы бы все это закончилось. Наконец, Снейп сообщает, что я могу встать.
– Похмелье отпустило? – вяло интересуется он, распахивая дверь в лабораторию, – Идите сюда. Сделаете что я прошу, сидеть без дела, сами знаете, нелегко.
Нужна ли тебе такая жизнь, Гермиона?
– Я ненавижу, ненавижу Вас! Вы отвратительный, мерзкий, – я кричу, задыхаясь от злости, от того, что пытаюсь найти самые невыносимые слова, чтобы ударить, ударить по нему. Сейчас я готова к любому круциатусу, если это будет следствием той боли, которую я смогу причинить ему, – Вы ничтожество, подлец!
Он даже не удивляется. Наоборот, на лице мелькает на секунду улыбка. Он вздыхает и тем самым лекторским голосом, как когда-то про вервольфа, мерно произносит:
– Грейнджер, если бы Вы знали, сколько и как мне говорили нечто подобное, Вы бы даже не начинали. Ваши слова на меня не подействуют, Грейнджер. Поясню на будущее, если Вам в голову вдруг взбредет повторять этот дивертисмент, чтобы не было иллюзий, что он будет удачным. Во-первых, не путайте меня с Поттером, – фамилию Гарри он процедил с удовольствием сплевывающего горькую слюну, – я не полагаюсь на мнение обо мне окружающих. Во-вторых, в соревновании тех, кто пытался назвать меня самыми… хм… чувствительными для моего уха словами, Вы в явных аутсайдерах. Твой словарный запас слишком книжный, девочка. Что там еще в твоем патетическом словаре? «Гений зла, родившийся уродом?».
И он еще раз улыбнулся. Меня потрясло, что улыбка не была злой. Она была чуть ли не сочувствующей. Снейп повёл ладонью: – Ну же, быстрее.
Я завороженно иду за ним, в голове тяжело мерцают обрывочные слова из разных мыслей: о том, что было со мной ночью, о том, зачем я здесь, о мальчишках, о невыносимом унижении, здесь, сейчас.
Первое, что делает Снейп, это подходит к полке с бытовыми зельями и выбирает действительно то, что её освежит.
– Выпейте, прежде чем начнем. Мне не нужна здесь безвольная овца: в лаборатории и доме. Я хочу видеть решительную девушку, которая мне знакома. – произносит он, отсчитывая взглядом падающие в стеклянную мензурку густые капли, шепчет «агуаменти» и подает.
А сам листает с паучьей быстротой и вкрадчивостью толстый справочник на столешнице, и он послушно открывается на нужной странице. Укрепляющий раствор.
– Элементарщина, сегодня нужная больше всего. Необходимая в том числе Вашим знакомцам, взятым в плен. Скажем прямо, в промышленных масштабах. Я возлагал некоторую надежду на класс зельеварения. Но похоже, что моя лаборатория была разрушена и разграблена ещё до битвы. – в голосе сдерживаемая болезненная злость. – Профессор МакГонагалл позаботилась о том, чтобы я ничего не смог забрать. Шибче, Грейнджер, я рассчитываю на Вас. Я готовлю ингредиенты, это будет быстрее. Вы смешиваете и аккуратно варите. Четыре подходящих котла мы найдём. Уследите?
Он бросает взгляд на молчащую Грейнджер, будто сомневается в её состоянии. Но девушка кивает. Северус находит три котла достаточно легко, помещает на каменную столешницу, а затем упрямо рыщет и рыщет в нижнем шкафу, сев на колени, пытаясь найти последний. Выставляет одну за другой высокие колбы с крышками, доверху наполненные сухим материалом. Его лаборатория прекрасна – смесь обители безумного ученого и колдуна в одном флаконе. Масса ингредиентов, масса готовых зелий, котлы разных калибров и качества. Книги, книги, книги. И старый почерканный справочник с неоднократно перешитым переплетом – уж в таких вещах она разбиралась.
Какие тяжелые котлы. Если таким котлом ударить с размаху по голове, он потеряет сознание. Но, кажется, его не заботит собственная уязвимая поза. С настырностью бобра Снейп роет шкаф, приобретая вид до тоски школьный. Где его палочка?
– Нашёл. – возможность упущена. Поднимается, ставит пыльный котёл и произносит очищающее заклинание. – Он старый и слегка надтреснул, бережно с ним. – рука неосознанно проходится по пузатому боку лаской. – Будут какие-то сомнения – лучше спросите. Мы же не хотим никого отравить.
Наигадчайше, с пониманием глядит на Гермиону. Он же специально упомянул, что зелье предназначается всем, чтобы она и не подумала его портить. Снейп помогает поставить большие емкости на огонь, наполняет водой на четверть и отходит, закатывая рукава рубашки. Берёт острое лезвие на рукояти и подвигает к себе большую тарелку подсохших фиолетовых листьев.
Меня пробивает, как от удара хлыстом. Так вот почему я за все годы Хогвартса не видела, как он работает! Слизнорт всегда что-то варил в классе, параллельно с нами. А Снейп только ходил, заложив руки за спину, и наклонялся то над одним, то над другим котлом, вдыхая пар. Забранный рукав обнажает метку. Она распласталась на его предплечье, как сытая гремучая змея на камне под солнцем. Я заставляю себя оторвать от нее глаза и с прояснившимися мыслями пытаюсь оценить, что же я смогу сделать, чтобы покончить с этим. Любым способом. Нужно не привлекать его внимание, и я режу стебли мелко и точно, сосредоточенно стучу ножом по гранитной доске, собираю измельченное крошево.
Они работают слаженно, спокойно, изредка переговариваясь. Северус берет перо и терзает нужную строку, вписывая что-то в историю правок. Идеально, думает он: невольно отмечает, как точны её движения, как пальцы сжимают ступку или медную ложку, следят за температурой напряженные глаза. Работа однообразна и проста, поэтому он допускает лирические отвлечения.
– Ваш приятель из Уизли жив. Если ему хватит мозгов, таковым и останется. – заводит он разговор не по делу, боковым зрением следя за девчонкой. – Минерва жива, хотя и ранена. Я не хочу её смерти. Но она алчет моей. Когда школа откроется снова, нужно будет как-то решить это противоречие.
Рон жив. Но, вероятно, в положении, схожим с моим. Минерва тоже в плену. Зачем он мне это говорит? Шантажирует меня ими – это очевидно. Пытается закинуть крючок. Вот только чего он этим добивается, понять не могу. Значит, не спрашиваю, не уточняю, не интересуюсь. Если спросит, почему – сказать, что никак на их судьбу повлиять сейчас не могу и слышать о ужасном положении близких людей для меня сейчас очень трудно. Пусть считает, что я черствая эгоистка, плевать.
Снейп попросил передать склянку с раствором – дотянулась до полки, взяла, принесла и поставила прямо перед ним.
– Благодарю.
– Не за что.
Итак, вот это моя жизнь – то, какая она есть, то, какой она будет. Но, правда, в комфортных, а то и роскошных условиях, тут не поспоришь. Это тебе не подвалы Мэнора, пока по крайней мере: своя комната, уютная постель, мраморная ванная, свежий персик по первому требованию. А если прямо оценить то, чем стала моя жизнь? Я рабыня, удовлетворяющая циничные прихоти страшного человека. Его же лабораторный домовик, безмолвно вкалывающая на благо Тёмного Лорда. И, если заслужу, выслужусь, завоюю высокое доверие – нечто, похожее на инкубатор. И это – до тех пор, пока не надоем, пока не убьют. Ты этого хотела? Ты из-за этого продала часть себя, наступив на своё достоинство, выторговав себе своим унижением эти позорные часы жизни? Вспомни, о чем ты мечтала. О большой любви, о добром и умном мужчине, о том, как у вас будет семья, да много о чем – от самого глобального до ерундовых счастливых мелочей, которые будут только вашими общими мелочами. О своей захватывающей работе, ещё не оформившейся в конкретное желание – то ли научные исследования; то ли правозащитная деятельность. Но внутри точно знала, что буду работать ярко, интересно, что не стану серой мышью, погрязшей в унылых действиях.
А теперь?
Снейп изображает внимание к моему мнению. Дешевая наживка. Отвечаю, копируя его вопрос. И будет с него. Его затея поиграть в хорошего и плохого полицейского в одном лице так очевидна. В лаборатории хороший, чтобы я ударно и качественно работала. В своей спальне – тот, кто воплощает свои желания, экспериментируя на мне. Неужели он думает, что я так примитивно куплюсь? Я вспомнила его ярость, когда накинула на себя полотенце, приказ выцеловать его руку. Мерзость! Я же, выходит, целовала его метку! Какая же мразь. Обрывки ночи, слава Мерлину, всплывали только фрагментами: вот он тащит меня из столовой, держа за шею и волосы, толкая вперед, заставляя почти бежать, вот – толкает на кровать. Дальше – ничего. И, право, это счастье. Не представляю даже, что он со мной делал. Мразь. Он явно мотает меня на психологических качелях хорошего и плохого отношения. Роняет что-то про покупку более удобной одежды. Мразь, неужели ты думаешь, что тряпками меня купишь? Сказать ему что ли, что тратиться не надо, достаточно наволочки?
– Достаточно для первого этапа? – сам себя спрашивает Снейп, подходит и всматривается в оттенок и вязкость, почёсывая зудящие от райграса пальцы левой руки. – Надо дать получше остыть. Пойдёмте подышим, иначе раненых придется мазать моими…
Мужчина чихает в локоть, стремительно развернувшись от котлов.
Идея пронзает мозг мгновенно. Он сейчас сам сделает то, что так ей необходимо. Грейнджер была готова поставить на кон миллион галеонов, если бы они у нее были, что это справочник на столешнице, – его самая большая драгоценность в мире, после палочки. Когда-то, на пятом курсе, когда они делали настойку растопырника и всем курсом спотыкались на типовом рецепте, Снейп вскользь заметил, что у каждого приличного, – Гермиона даже помнила, как он это слово произнес, тоном давая понять, что таковых в этом классе нет, – приличного зельевара есть свой справочник, и пометки в нем значат больше, чем стандартный текст. В голове тут же выскочила сцена, последовавшая за этими словами. Хопкинс схватил свой справочник и тут же начал в нем черкать пером. «Качество зельевара определяет качество пометок, Хопкинс», – Снейп выговаривал каждое слово мерно, явно наслаждаясь тем, как остановилось и задрожало перо в руке Уэйна. Значит, не только драгоценность, но и его гордость.
Это был нужный момент: один из четырех котлов ещё мирно подкипал слева от справочника. Смесь в нем была маслянистой — то, что нужно. Грейнджер быстро взяла его перчатку из драконьей кожи и сунула в неё руку. Оставалось наклонить чугун и залить книгу. Очевидно, часть варева попадет и на нее. Ничего. Не страшно. Останется потерпеть секунд десять. Или сколько там пройдет до того, как он кинет в нее аваду. Гермиона вздохнула и потянула круглый котел вбок, закрыв глаза.
Боли не последовало. Вернее, боль последовала — в копчике. Крик, а потом как будто колокольный звон. Не её крик. Она распахнула веки. Зельевар стоял, скрючившись, и держал свою правую руку левой. Котел валялся возле него, печально поблескивая начищенным бочком. На ободке остался ошметок кожи.
– Дура! Дура, дура! — выл он задушенным голосом, повторяя одно и то же. Как он успел? Плотная жидкость, уже едва теплая, подошла к Гермионе вплотную. Грейнджер в первую секунду машинально прижимает руку ко рту, а потом каменеет: план провалился? Судорожно смотрит вверх. Справочник настолько пролит, что от книги течет вниз, со столешницы, но Снейп этого еще не видит. Мгновенно Гермиона осознает, что есть второй шанс. Да, это тоже будет болезненно, но, наверно, даже более гарантированно.
– Это я! – выкрикивает она, тыча по направлению к справочнику пальцем, – я нарочно!
Ну же, вцепляется она в лицо Снейпа взглядом, это же было тебе назло, давай, кидай в меня непростительное! Мужчина, у которого на руке до сустава запястья не осталось почти живого места, выпрямляется. Грейнджер смотрит на руку круглыми глазами: она местами серого цвета, как отваренное мясо.
– Какая идиотка! Убирайся! Что ты сделала?!
У него лицо, легко заменившее бы маску Пожирателя, такое жуткое, бледное и мертвое. Потом он кривится – девчонка сделала это специально, ну конечно. Представлять, что было бы с ней, опрокинь она этот котел на себя, он не хотел. Переводит взгляд на руку. Надо с этим что-то делать.
– Хозяин, хозяин! – незванный домовик появляется сам, трепеща от волнения и даже держится за дверной косяк, будто может лишиться чувств.
– Не кричи. У меня голова болит от воплей.
Особенно от собственных. Юки бросается к шкафу, но тот заперт чарами, отталкивающими её на шаг назад. Снейп подходит сам, чтобы взять противоожоговое и что-то заживляющее. Это не капля упавшего кипятка. Это раскаленный котел, который он перехватил, зажав рукой за край, нырнув пальцами в жижу. Укрепляющий раствор придется доваривать, трех котлов – он бросает взгляд на нетронутые – не хватит. А потом взгляд смещается, Снейп замечает справочник и раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но ничего не говорит. Подходит, как к любимому зверьку, которого превратила в мясо проезжающая машина. Чернила, смешавшись с зельем, поплыли. Его заметки. Это хуже, чем рука. Он пытается неловко стряхнуть левой ладонью масло, берет первые попавшиеся под руку полотенца, бережно трет.
– Уйдите, пожалуйста. Уйдите. – говорит он обеим, не оборачиваясь.
Юки хватает поднявшуюся Грейнджер за руку и торопливо выводит, подталкивая перед собой.
– Что же молодая мисс так неловко, не надо было молодой мисс идти туда, там опасно, плохо пахнет, даже Юки туда лишний раз не ходит! – и, словно спохватившись, что не имеет права разговаривать так с волшебницей, бодро добавляет: – Молодой мисс нечего волноваться, от ожога хозяин не умрёт, с хозяином и не такое было, так что волноваться не нужно.
От ожога не умрет. Северус ждёт, пока они выйдут, достаёт палочку – резная рукоятка делает больно, – накладывает заглушающие чары и сползает вместе с книгой на сухой участок пола. Он вытирает нос поминутно рукавом, потому что из него течет, из глаз течет, когда он расклеивает страницы. Испорчено. Испорчено. Больше половины можно просто выбросить. Горько и уродливо, заикаясь, плачет, потому что разучился делать это. Собирает тряпками зелье, промаслившее даже пол, оттирает столешницу — физическая боль помогает прийти в себя, поэтому, закусив рот, он сатанеет, трет, трет все вокруг, чтобы привести лабораторию в порядок. Потом, расшив книгу и отрезав больший кусок справочника, кладет на столешницу поплывшие страницы, в надежде, что, когда они высохнут, он сможет что-то различить. А реально лишь не может выкинуть, заведомо зная, что сушка ничем не поможет. Потом льет на распаханную руку зелья, пристально глядя на то, что возле ногтей кожа облезла до мяса. Грейнджер удалось сделать ему больно.
Он не выходит до самого вечера, умывается там же, израсходовав в лаборатории последнее чистое полотенце. Домовик приходит к двери дважды, скребется, чтобы узнать распоряжения на предмет ужина, но зайти не может.
Вечером Снейп вылезает из своей пещеры сам. Пахнет едой, в доме тихо. Он идет за Грейнджер и открывает дверь. Та лежит на кровати, скрючившись в защитной позе.
– Разве можно себя так вести, милая?
***
Я за это время передумала и перебрала множество вариантов, и, когда дверь открылась, морально ожидала увидеть дементора. А это был Снейп. И по тому, что он сказал, стало понятно, что он далеко не физически уничтожит, а сделает нечто, заставляющее страдать от жгучего унижения, чтобы я вновь и вновь чувствовала себя никем.
– Я специально. – прорезался хрипло мой упрямый голос.
– Тихо, тихо. – его бинтованная ладонь поймала рот, Снейп присел рядом и долго посмотрел в лицо. – Конечно нет.
Черные глаза жгли как паяльная лампа, но странно успокаивали. Пока Гермиона не сообразила (быстро соображает), что он пытается сделать, и не опустила взгляд, насколько только могла, изучая его: рукава рубашки замызганы маслом, весь вид как у уборщика, эти волосы.
– Считаешь, мне пора помыться, Грейнджер? Я тоже так думаю.
Снейп скидывает с неё рубашку и чуть ли не волочит в ванную, вспыхивает освещение. Открыв душевую, он кивает, мол, внутрь, жестом пропуская её. И, загнав в стеклянный куб, начинает снимать одежду с себя. Он почти не стоит ровно, все время покачивается в нетерпеливом неудобстве – как будто немного танцует. Его брюки, рубашка, белье, смятые одним комком, броском отправляются в сторону.
Даже в полувставшем состоянии его член на фоне сухощавых, пробитых венами бёдер крупный, приоткрытая головка перепачкана смазкой. Плечо и ключицу пересекают два затянувшихся рубцами пореза от чьего-то заклятия. Снейп делает шаг в душевую, вырастая перед ней. И девушку настигает паника. Гермиона вжимается в стену душевой.
– Ну же, посмотри на него ещё, куда девалась твоя смелость. Не стесняйся, тебе надо познакомиться с ним поближе, ты же будешь иметь с ним дело постоянно.
Она кидает взгляд вниз.
И тут же поднимает. Отстранившись, наклонив голову на бок, Снейп смотрит на неё. Потом протягивает руку мимо (она невольно дергается) к ручке душа и включает воду – душ брызгает расслабляюще горячей водой, унося её последнюю собранность. Грейнджер садится на корточки и отворачивается, лишь бы он не трогал её. Он удовлетворен этим жестом капитуляции.
Северус с наслаждением подставил лицо под воду, затем повернул гарнитур снова, чтобы он поливал стену, и вдруг поморщился. Чуть повернулся и расставил ноги, не обращая внимания на сжавшуюся в углу девчонку. И стал с удовольствием мочиться: светлая сильная струя била возле сливного отверстия, смешиваясь с водой. Брызги попадали на поджатые ножки Грейнджер, ступни которой оказались такими трогательно розовыми. Не без удовольствия Снейп подумал, что невольно пометил её. От удивления, что бывший профессор не стесняется её до такой степени, Гермиона смотрела, не отрываясь, но когда заметила ответный взгляд, стала красной. Лицо Cнейпа не выражало ничего. Оно было словно вырублено из каменной породы.
– Оближи головку. – закончив, он сделал полшага к ней и мазнул по щечке. Исследовательский интерес в его взгляде не поменялся: будто прикидывал, как предстоит распустить вдоль флоббер-червя.
Грейнджер сжалась ещё сильнее. Легиллименция была ему не нужна: на полудетском лице все читалось слишком ясно. Согласиться? Унижение от самого действа, да ещё и сразу после того, как от помочился – нет, это не для Гриффиндора. Обмыть самой член, перед тем, как выполнить приказ? О, это спасет от мгновенного насилия, но сразу поставит все точки над «и»: она будет отныне делать все, что он хочет. Отказаться? Через долю секунды, как только он поймёт, что она воспротивилась, на нее обрушится боль. Наверно, круцио. А потом он все равно сделает, что хочет. Гермиона заметалась. Она не понимала, где тут правильный ход. Точнее, внутренне собиралась, чтобы признать, что правильного хода для нее тут нет.
И она поступила рационально.
– Можно я сначала Вас обмою?
Снейп на секунду готов был признать, что девчонка не так уж глупа.
– Собери. Языком. – процедил он, путая пальцы свободной руки в её волосах. Её явно ждал урок гораздо менее приятный, чем любое из зельеварений за её жизнь.
– Смотри на меня, моя умница. – узкие губы сжались в линию, он провел снизу вверх по члену, нагнетая кровь. В этом не было нужды – у него голова кружилась от желания выебать глупую заучку. Член, увитый венами, пах густо мускусом здорового пушного зверя, и немного солью. И был большим, прилично большим. Грубые мальчишеские шутки про злого Снейпа, у которого большое только самомнение, потеряли смысл. Как он влезет в её нетронутую щелку было более насущным, пугающим вопросом.
Грейнджер подставляет ладошки под бьющую воду и на коленях продвигается к нему. Воду из этих ладошек, ну, не больше трех-четырех столовых ложек, она выливает на головку: эффект скорее психологический для нее. И, расширив глаза от ужаса, прикасается мягкими губами. И тут же давится спазмом. Ей очевидно противно до рвоты.
– Тише. – он перехватывает её под подбородок и как следует, но неглубоко, надевает ртом. Член становится еще жестче от нежных касаний, но его кожа гладкая, удивительно гладкая.
– Хорошая девочка. Возьми чуть глубже, не бойся. – Снейп быстро дышит, теряя этот свой вечный непроницаемый вид. Она никогда не видела его таким, никто не видел: шея проступает жилами, он давлением пальцев приоткрывает ей рот и аккуратно толкается не в горло, а за щеку, внимательно глядя на неё. Дает ей в рот с озверелой нежностью, хоть и держит за затылок, и когда Гермиона рефлекторно начинает подчиняться, пусть и сквозь выступающие слезы, он втягивает воздух через стиснутые зубы. Шелковистые волосы, такие нежные, так хорошо держать в руке, направляя её податливый рот. Она стоит перед ним тонкая, испуганная. Минут пять Грейнджер честно старается, но у неё всё никак не получается. Только слезы капают, да сопли текут.
– Я так и думал, бестолковая. – подвизгнула; сопит и плачет сразу. – Болтливая, беспардонная девчонка. Полижи хотя бы, вот так. Достойное применение твоему языку? — Снейп говорит быстро, шипя, похвала и ругань смешиваются в один гремучий тон. Но по волосам он проводит нежно, поощряя. Её мокрый кончик языка мягко касается под головкой, будто кошечка там лакает.
– Достаточно. Покажи язык. — мужчина чуть отстраняется, разглядывая заплаканное лицо: от глаз дорожки бегут к ушам; он грубо двигает кожу на члене пальцами и довольно скоро кончает, покрывая подбородок, язык, губы пятнами семени. На его придирчивый вкус, теперь умница Грейнджер выглядит идеально: такой сладкий обиженный растрепыш.
Слова. Как они могут быть злы. Как камни. Только хуже. От камня можно увернуться. От слова – никогда. Как странно видеть его таким. Я не представляла, что этим голосом можно произносить такие слова. Как она потом будет его видеть, после всего этого? Сердце колотится, будто сейчас лопнет.
– Можно я выйду?
Единственное мое желание сейчас – убежать.
– Мисс Грейнджер, – Снейп оскалил зубы, нижний край был неровным, что придавало даже улыбке злость, будто он не мог определиться, что испытывает. – Вы так сладко плачете. Поплачьте здесь.
Я хватаю воздух, потому что боль от унижения такой силы, будто меня ударили в солнечное сплетение, и начинаю рыдать, захлебываясь в собственных слезах. Только прячу свое лицо в ладони, и плачу, трясясь.
– Пожалуйста, отпустите меня, пожалуйста. Я не хотела Вас ошпарить!
Её губы дрожат, она даже не пытается вытереться.
– Не надо сопротивляться. Неужели ещё не ясно?
Снейп поворачивает к ней воду и своей рукой сгоняет с лица и шеи воду.
– Зачем Вам это? – она смотрит на него снизу, сидя на своих голенях, голая и совершенно несчастная. – Зачем Вам я?
Он оглядывает свой вымокший бинт. Затем девчонку.
– Поговорим завтра. Я хочу провести спокойный вечер.
А Гермиона хочет возразить, потребовать ответа. Потом кивает. Опершись на поданную руку, она поднимается: алые коленочки, затекшие до неустойчивых движений ноги.
Они моются, не прикасаясь больше друг к другу.
***
Открываю глаза, когда солнце уже явно высоко: яркий свет за незашторенными окнами, быстрые тени от бликующих на солнце молодых глянцевых листьев мощных старых дубов пятнами ляпаются на пол. Вздыхаю. Ужас, вчера сдавивший меня до изнеможения, отступил. Еще раз обвожу взглядом комнату: гриффиндорские цвета в ясном свете утра выглядят задорно и радостно. Мне надо постараться удержать ясность сегодняшнего утреннего состояния ума и души. Оборачиваюсь полотенцем.
В ванной брошенные вчера в угол вещи Снейпа смотрят на меня своим черно-белым комком как какая-то застывшая в темном углу нечисть. Зову Юки:
– Доброе утро, Юки!
Домовиха расцветает и радостно приветствует в ответ.
– Забери те вещи, пожалуйста.
Щелчок пальцами домовика – и одежда исчезает.
– Я сейчас оденусь и спущусь вниз. Давай выпьем утренний чай вместе, хорошо?
Я совершенно не хочу сидеть в столовой одна и мне хочется поговорить с кем-то хорошим. Даже если бы Снейп был дома, очевидно, что в конкурсе «кто в этом доме хороший» он не в фаворе.
– Давай сядем здесь, на подоконнике, и выпьем чаю.
Глаза Юки стали еще больше, сережки затряслись в ушах, и она, крутя головой, откровенно соображала, что ответить на предложение. Ей несомненно хотелось попить со мной чаю, но, видимо, подобное предложение она получала впервые в жизни. И ей очень хотелось им воспользоваться. Еще одно мгновение, и она исчезла. А потом появилась вновь, с подносом, по сравнению с которым поднос, приготовленный тогда для Снейпа, был жалкой нищей подачкой. Пальчиковые бутерброды, птифуры, эклеры и песочные корзиночки, вяленые фрукты, фаршированные ореховой пастой, шоколадные трюфели, фруктовая тарелка, взбитые сливки, круассаны. А в центре этого подноса – чайник, молочник и две чашки. Две!
Поднос был установлен Юки на подставке-ножках, которые она притащила вместе с подносом, мы подвинули его к подоконнику, уселись, облокотившись спинами напротив друг друга, и я разлила чай. Подала чашку Юки и взяла вторую себе. У Юки, принявшей чашку, было такое торжественное выражение лица, что мне захотелось сдвинуть наши чашки как в церемонном тосте перед началом званного обеда. Юки отхлебнула чай, зажмурила глаза и, переполняемая эмоциями, заверещала:
– Какое счастье для мастера, что молодая мисс согласилась приехать к нему! Молодая мисс должна знать, что хозяин ждал мисс – он говорил Юки о мисс дважды. Юки знала от эльфов Хогвартса, что у молодой мисс очень доброе сердце, но Юки сейчас видит, что оно самое доброе.
Юки вздохнула:
– Мастер такой одинокий, мастер всегда один. Когда мастеру плохо, никто ему не может помочь, кроме Юки. Вот, когда он вернулся покалеченный в прошлом году, его же Юки выхаживала. Мастер потом Юки сережки подарил. – Юки с нежностью прикоснулась к ним.
Она, в отличие от школьных эльфов, похоже вообще не испугалась этого подарка: ей и в голову не пришло, что Снейп мог освободить её.
