На положенном месте

      Спустя уже час с небольшим запыхавшийся домовик возник в гостиной. Юки презрительно кивнула на дверь, ведущую в кабинет. Йоппо заковылял в указанном направлении и низко поклонился странной грязнокровой хозяйке.       – Хозяйка, – домовик хоть и был старым, но кое в чем понимал, – Йоппо готов.       – Йоппо пришел! – позвала Гермиона в сторону лаборатории. Снейп на ходу снял с себя фартук и развязал стянутые в хвост волосы.       – Уже? Родственники справились быстрее ожидаемого.       Поместье встретило их миролюбивой прохладой наполненного ароматами сада. Эльф аппарировал сюда, чтобы сам себя проверить – Йоппо не доверял своему чутью уже лет пять. Мало ли, он не почувствовал чар: тогда объяснить присутствие ночных гостей в саду, а не в доме, Принцам будет проще. На первый взгляд все было нормально.       – Хозяева хотят в холл? Или гостиную?       – Оставь нас в холле и забери в библиотеке, когда я позову.       Домовик подчинился и исчез, чтобы проверить, заметил ли кто его отсутствие. Личное разочарование и успех предприятия ждали его в обнимку – никто из коллег не хватился развалины, только шикнули, когда он сослепу зашаркал в темной каморке домовиков.       Северус и Гермиона медленно шли коридорами, выхватывая тусклым люмосом старое убранство, какие-то статуэтки и картины.       – Мама. – неожиданно выпалил Снейп и встал как вкопанный. Он и сам не сразу узнал собственную мать. Как спасся этот общий семейный портрет, не было до конца понятно. Вероятно, помогло то, что дед и бабка, изображённые на картине, получились хорошо. Исполненным в классическом стиле «кресло и трое», им некуда было деваться от дочери – даже холст не отрежешь. До того, как картина заорёт, Северус сделал быстрый жест палочкой, окружив завопивших старших своеобразным пузырем.       Грейнджер разглядывала Эйлин Принц внимательно, будто живую.       – Вы очень на неё похожи.       – Пойдём. – пробормотал Северус вместо ответа. – Хочу показать тебе главное.       Они нырнули в боковой коридор – так в прошлый визит вёл его дядя. Снейп приоткрыл тяжёлые двери ровно настолько, чтобы скользнуть внутрь и протянуть Гермионе руку.       – Какие книги!       – Не убирай палочку, если что, накинешь дезиллюминационные чары. Бери, что хочется, кроме потенциально опасной магии.       Он пошел вдоль стеллажей, чтобы достать подмеченную в прошлый раз книгу. Гермиона брела следом, оглядывая пока не книги, а саму библиотеку – строгую, степенную комнату, всем своим видом призывающую к тишине и порядку в ней.       – Я разрываюсь, – шепчет ему Грейнджер, отчего таинственность происходящего усиливается, – мне хочется сейчас осмотреть всю, бегая от книги к книге, но умом я понимаю, что правильнее смотреть каждый шкаф последовательно.       – Мы здесь не последний раз, – хищно отвечает, высунувшись из-за стеллажа, который методично осматривал, Снейп.       – Тогда я тоже буду смотреть конкретный шкаф. Но не с начала, а вот этот. – Гермиона показывает на шкаф, примыкающий к центральному шкафу по правой стене.        – Хочется всё-таки внести хаос, да, Грейнджер? – интонация была так знакома, что Грейнджер могла продолжить за него и в его холодно-злой манере сделать выводы о своем якобы выдающемся уме. Она улыбнулась этой мысли, и Северус, обезоруженный этой белозубой улыбкой, обессилевше выдохнул только это: – Хотя бы запомни, какой именно шкаф.       – Хорошо. – она идёт, повинуясь тому, что сам Снейп называет чутьём и так старается развить в ней. И ловит себя на мысли, что атмосфера в библиотеке неуловимо напоминает ей их поиски цветков папоротника: тоже ночь, тишина, таинственность и концентрация магии. И что-то ещё, как тогда в лесу.       Гермиона медленно открывает дверцы шкафа и начинает смотреть с нижней полки. Кожаные переплеты, переплеты с металлическими вставками, переплеты с тисненым золотом и даже украшенные перламутром. Но сами книги не интересны, – это или устаревшая литература, уже не имеющая ценности, или то, что она видела у Снейпа. Грейнджер с тоской просматривает уже шестую полку – скоро кончится осмотр этого шкафа, а ничего интересного нет, – но видит толстую, невероятно толстую книгу в простом переплете грубой кожи без названия. Открывает. Это рукопись. «История семьи Принц».       О, это берём! Прежде всего, это будет очень любопытно прочитать, ну и потом – она помнит их разговор о его умении летать как о фамильном – может быть, что-то интересное она найдёт в этой рукописи. Ее находка как допинг – и Гермиона начинает искать с приливом новых сил. Но снова тянутся ряды книг, которые не стоит забирать с их устоявшихся мест. Да, видно, что их очень давно никто не трогал: некоторые, тесно стоящие, слиплись между собой. Но она вытаскивает и вытаскивает их одну за другой, раскрывает, смотрит. Наконец, последняя полка. Ничего. Этот шкаф дал ей только одну книгу. Подвело ли её чутьё?       Снейп приходит с другой стороны с двумя тонкими томами в руках.       – Что за тяга к энциклопедиям? – поддевает он пальцем обложку огромной книги, которую обнимает Гермиона.       – Дома покажу. – уворачивается Грейнджер и палочкой уменьшает большой том.       – Нравится здесь? – внимательный взгляд считывает в свете палочки ее мимику.       – Очень пыльно. Но масштабно. Как небольшие залы Хогвартса, в которых никто не бывает. Мне нравится.       Северус меланхолично укладывает книги стопкой и идёт к следующему шкафу. Гермиона идёт за ним.       – Это будет нашим. – веско изрекает Снейп, и, заметив, что она следует близко к нему, развернувшись, прижимает девчонку к библиотечному простенку и прихватывает за собранные волосы.       – Когда у тебя будет поместье и сын, никто не осмелится вести себя с нами неподобающе. И сына мне ты произведёшь на свет уже в этом поместье. Я обещаю.       Северус, наклонившийся к ней, говорил зло: не по отношению к Грейнджер, а охваченный своим поспевшим планом. Нос заострился, на шее в рваном свете палочки выцвели сине-зелёным вены. Грейнджер почувствовала, как у неё сжимается всё тело, как перед высокой горкой в Диснейленде во Франции. От Снейпа не искрила магия – она набегала тяжёлой смурной волной. И всё же то, что она чувствовала, не было в полной мере страхом. Скорее, это была смесь предвкушения и боязливости. Как перед зельеварением, к которому она хорошо подготовилась. Поэтому Гермиона протянула несмелую ладонь и обвела контур его нижней челюсти. Все равно что погладить разъярённую змею, не убаюканную дудочкой, потешалось подсознание, пока она ещё раз прикасалась к щеке, тёмной от наметившейся пока под кожей щетины.       И ей захотелось в этот тяжёлый водоворот.       Грейнджер успела только ласково заглянуть в чёрные глаза, прежде чем Снейп перехватил ее запястье и скрутил руку за спину, разворачивая. Сердце екнуло. Сейчас выебет её как девку. От частого-частого рефрена этой мысли её предусмотрительно надетые хлопковые трусики рисковали вымокнуть. Он не делал ей больно, пока она не сопротивлялась. Грейнджер свободной рукой оперлась о полку, чтобы не потерять равновесие.       – Нокс. – сказал Снейп, укладывая со стуком древко палочки справа от ее руки.       – Северус! – пискнула прижатая Гермиона, ощущая, как быстро он задирает её юбку.       – Наклонись.       На поясницу всей плоскостью нажала ладонь. Грейнджер схватилась за край полки пальцами, ощущая, как у неё между ног прерывисто и томно пульсирует. Снейп рылся пальцами в ткани, приспуская её трусы.       – Я за тобой периодически присматривал в библиотеке. – в темноте густой голос продирал до кости. – Когда ты рылась в запрещённой для учеников секции, рискуя, что одна из мерзких книжек перекусит твои тонкие пальчики, мне хотелось тебя выпороть, несмотря на устранение Дамблдором физических наказаний. Или осквернить. Утром ты, с саднящей дырочкой, не помнила бы ничего, кроме выученного урока – не лезть, куда не следует.       Снейп убрал ее сплетённые в косу кудри на одно плечо и взялся за второе, несколькими рывками заталкивая в неё, только начавшую намокать, член. Гермиона коротко акнула и расставила пошире ноги, цапая полку пальцами – это напоминало то, как он делал это в самом начале, и, к её стыду, воспоминания о том, что казалось возмутительным, сейчас возбуждали.       – Я бы тогда каждый день ходила в запретную секцию, пока регулярный обливиэйт не повредил бы мне мозги. – зашептала она, едва удерживая навалившегося на неё твёрдой тяжестью Северуса. – Постаралась бы разобраться…       – Это в твоём духе. – Снейп хозяйничал с ней, приподнимая под ягодицы и раздвигая ещё шире, под себя, чтобы полностью погружаться в тесное и, судя по степени влажности, одобряющее подобное отношение влагальце, и, когда он это делал, толкался в самое рыльце её матки, Грейнджер поскуливала. Великолепная самка.       В её голове смешивались сладострастные картинки несуществовавшего прошлого и смутного будущего, которое внушал ей Снейп, так остро, что сравнить по силе животного притяжения это можно только с тем, что она испытывала к нему тогда, в траве под деревом. Даже грубые слова о порке огревают её сейчас острым желанием испытать это. Гермиона, поводя бедрами, выходит из повиновения и взбрыкивает, выворачиваясь. Это работает – раскрытая ладонь Снейпа немедленным сильным шлепком заставляет кожу ягодицы зазудеть от тупой боли. Она хнычет, когда чувствует новый шлепок, и снова подставляется. Он – подчеркнуто медленно – погружается вновь и приглаживает её по животу.       – Ну-ну, козочка. Стой спокойно, не брыкайся.       А затем тянет её на себя за бедра, отклоняется и сипло повторяет куда-то вверх трижды:       – Я принимаю этот дом как хозяин.       Грейнджер чувствует магию, бегущую покалывающими волнами по их общему сейчас телу в такт его словам. Это приятно так, что она даже чуть присаживается, сводя коленки.       – Еби меня. – едва слышно говорит его разумная обычно девочка и сжимает до окостеневших пальцев полку, когда он делает резкий толчок в неё и назад, выворачивая плотные раскрасневшиеся губки. Что ни говори, быть хозяином приятно, думает он, охватывая крепче Грейнджер под живот ладонью, чтобы двигаться одинаково, не рвано, а гладко и сильно, слушая ее шумное дыхание. Почти не вынимая, он сильно толкается в неё. Гермиона поворачивает голову, бесконечно хороша: распахнутый немой рот, поведённые поволокой глаза, впившиеся пальцы. Они с ней заслужили это скромное поместье.       – Ты здесь наведёшь порядок. Выбросишь всю банальщину и составишь домашний каталог, да?       Она удивленно стонет – Снейп притягивает её ближе, заставляет отпустить полку. Плотно поджимая бёдрами её задок, он несколькими выбивающими дух толчками, такими, что Грейнджер поднимается на носочки, оканчивает их забег. Гермиона, мотая зажатой головой, судорожно бьется в руках – он ощущает, как из нее обильно течет. Струйки бегут вдоль всего члена, щекочут. Она иссякает, и, кажется, готова рухнуть, спущенные трусики путают её непослушные ноги.       Поместье спокойно и ласково, как бывает только свой дом. Осталось выгнать из него крыс.       Северус опускается вместе с девчонкой на колени. Грейнджер трется виском о его плечо, закрыв глаза.       – Не отпускайте меня. – бормочет она.       Северус молча гладит её лоб.       – Вы очень похожи на маму. – продолжает Гермиона. – Интересно, мне удастся поговорить с портретом? Я же магглорожденная.       – Мой отец был магглом. Ты все время как будто об этом забываешь.       – Когда Вы произнесли слова о том, что принимаете поместье, – говорит она ему, найдя его руки и сжав своими, – я чувствовала ток магии. А момент, знаете, у магглов Древнего Рима было нечто похожее. Там покупатель, приобретший землю, приходил на неё вместе, – тут Грейнджер понимает, что должна произнести «с женой», потому что именно так было написано в книге, но тогда получится двусмысленность, неприятная ей самой, как будто она тяжеловесно намекает, и она быстро поправляется, – …с выбранной им женщиной и имитировал, ну, близость на этой земле. Тогда покупка считалась совершённой.       – С женой. Покупатель приходил с женой. Тогда, по-видимому, не было такого явного разделения на волшебников и магглов. Магглы скопировали только внешнюю, видимую им часть. Но ты поняла суть правильно.       – Вы этим заблокировали магию в отношении своего дома для Вашего дяди?       Снейп задумался.       – Не знаю. Если это так, тем лучше.       – Хозяин, хозяин. – внезапно перед ними возник Йоппо, подсвечивая себя еле видимым огоньком, и подслеповато уставился на трусы Гермионы, все ещё находившиеся на щиколотках. – Мисс Марджери встала и идёт вниз по лестнице на этот этаж! Она иногда ест ночью в буфетной.       Северус быстро поднялся, не стесняясь домовика, как не стесняются мебели, и стал застегивать брюки. Затем взял стопку книг и поднял за руку Грейнджер.       – До скорой встречи, Йоппо.       Они оказались дома. Гермиону поразило то, что трусы, которые она так и не успела натянуть, все-таки не утеряны, а остаются на щиколотках.       – Знаете, у Вас высокий класс аппарации. Мне Джордж рассказывал, что он несколько раз наблюдал за Вами в ситуациях, когда другие просто не смогли бы сдвинуться с места, а я сейчас вижу другую сторону Вашей мастерской аппарации.       – Приятно слышать. Но с трусами все же разберись. Я бы на твоём месте их снял.       Снейп поднимает вверх руки и потягивается, искоса наблюдая за ней. Грейнджер-Грейнджер, зачем Вы так соблазнительны – славный характер девочки, которая может всё сама, но приучилась передавать вожжи. Гермиона, потеряв трусы, подошла и села на постель. Её цветочный нектар с утра стоял тут: она налила себе хорошие полстакана и осушила в три жадных глотка.       – Родится шмель. – Снейп берет вытянутый флакон и в десятый раз пробегает взглядом состав. – Как считаешь, как дела у Гойла и Уизли?       – Я надеюсь, он её не бьет. В детстве он бил девочек, особо не раздумывая.       – Особо не раздумывать ему свойственно. – Северус разделся и улегся на кровать. Часы показывали хорошо за полночь. – Если её не убьют вскоре, со временем Джиневра станет ещё одной чистокровной, обеспокоенной приемами женщиной вроде Нарциссы. Это не плохо. Я бы сказал, это лучший выход для неё, выросшей в сарае. Напиши ей что-нибудь приятное. Тебе не стоит терять людей, которые относятся к тебе искренне хорошо. Мало ли что.       Его голос становится шершавым и медленным.       – Я не хотел бы, чтобы тебе угрожало что-то в случае, если меня что-то уничтожит. Знаешь, ты должна в таком случае держаться того, что я понудил тебя. Это разумно по отношению к волшебникам обеих сторон.       Гермиона садится к нему ближе, глаза у неё большие.       – Не возражай. Если ты из-за гриффиндорской чуши о «чести» сдашь свою голову и голову моего сына, мой призрак будет порочить тебя как прежде на зельеварении, только вечно.       Грейнджер молчит, а потом наклоняется, устраиваясь, и прячет нос в его шею.       – Возможно осенью Темный Лорд будет во Франции. Прямого обсуждения не было, но все говорят.       Гермиона сжимается, делаясь маленькой и незаметной.       Он заставляет её видеть ясно даже сквозь боль. Так надо, милая. Это не порез, это прививка. Снейп поворачивает её голову и приподнимается сам – её усталая после насыщенного дня голова даже не сопротивляется внушению, он легко оказывается внутри.       – Сейчас просто спи. – размеренным колоколом раздаются внутри три слова. Грейнджер беззвучно вздыхает, удерживая веки.       – Закрывай глаза. Спи. Спи. – Северус едва успевает подхватить рукой её внезапно согласившуюся голову.       

***

      В течение следующей недели они предприняли ещё две вылазки в поместье Принцев, но с более деловым подходом. Массу книг они отсортировали как макулатуру, договорившись всё устаревшее и не имеющее ценности к хранению относить в большой ближний шкаф. Остальное даже рубрицировали.       Йоппо обнаглел настолько, что в последний визит принес им маленький поднос с чаем, чудом не уронив его, когда запнулся о порожек библиотеки. Грейнджер растаяла как пломбир и только вовремя брошенные в неё чары немоты от Северуса, блюдшего их статус инкогнито, помешали ей восторгаться во весь голос. Старенький эльф смущался даже пантомиме.       Снейп машинально вытер ушки их чашек, памятуя о струпьях на домовике, и протянул одну чашечку Гермионе, взглядом высказывающей ему всё, что она думает. Чай она, всё-таки, с удовольствием взяла, и одной рукой стала листать составленный ими каталог. Несмотря на кучу неприглядной литературы, редкие жемчужины и просто хорошие книги, которые им пригодятся, делали поиск сродни поиску в пыльной антикварной лавке.       Потом они распрощались с эльфом.       Первое, что сделал Снейп дома – так это не стал торопиться. Он обошел молчащую Грейнджер с видимым удовольствием.       – Мечтал это сделать с первого урока. – Гермиона заломила руки и исподлобья уставилась на него. – Что? Считаешь, это осложнило бы отношения между нами?       Он зашел в лабораторию, порылся в зельях и возвратился, удерживая в пальцах желтоватый пузырек зелья болтливости.       – Открой клювик.       Грейнджер сделала шаг назад и демонстративно сжала губы.       – Перестань паясничать.       Снейп закатил глаза. Не хватало ещё отлавливать девчонку по кабинету. Не хватало. Отлавливать. Он поставил флакон на столик с виски и прыгнул в сторону Гермионы, чтобы ухватить её запястье. Девчонка увернулась, растягивая немую улыбку – теперь их разделял диван.       – Быстро иди сюда.       Снейп никогда не был чемпионом по квиддичу, чтобы ловить девчонок. Но кое-что он умел. Они навернули вокруг дивана, поскрипывающего при случайных касаниях, полных три оборота.       – Я выпорю тебя, и очень сильно, но прежде дам зелье, потому что хочу слышать, как ты закричишь. – зашипел Снейп, закрывая движением руки дверь в кабинет, чтобы их игра не вышла за пределы поля. Грейнджер вот уже намылилась, кидая краткие взгляды со своей позиции.       – Никуда ты не пойдёшь. – расслабленно пообещал Северус.       После чего сделал немедленную попытку поймать, и поймал бы – за хлестнувшие по руке кудри, но не хотел сделать ей больно. Гермиона быстро дышала, опершись ладонями о подлокотник. Северус вдруг сел на диван и махнул рукой, вытирая с верхней губы испарину. Сквозь подтянувшиеся на бедрах брюки проглядывала небольшая эрекция. Он взял пузырек в руки, подумав, что не проверил, как долго это зелье стоит в шкафу.       В черный гладкий затылок ударились мягкие трусы, оскользнули по волосам и уютно устроились между шеей и плечом. Снейп обернулся с изумленным лицом – и Грейнджер победно улыбалась.       – Зелье ещё годное. – медленно сообщил он. – К твоему счастью. Потому что черемицы у меня нет.       Грейнджер легко перекатилась через диванную спинку. Она посмотрела в глаза совсем близко, нащупывая параллельно пальцами язычок ширинки и затем просовывая ладонь внутрь.       – О, Грейнджер…       Гермиона нырнула ему под руку и, высвободив член, взяла в рот, заставив Северуса охнуть. Он позволил восхитительным губешкам сделать несколько долгих кивков.       – Так дело не пойдёт. – ладонь легла ей на волосы и оттащила за затылок от тела. – Я хочу твою бесстыжую, маленькую пизду. – грубо выдохнул Снейп.       Его пальцы ловко свинтили крышку и сунули горлышко бутылочки ко рту, едва не стукнув им по зубам.       – Пей.       Грейнджер сделала глоток и обрела свой голос, хотя и немного забавнее обычного.       – Это было бесчестно! – выругала она его этим забавным голоском.       Снейп качнул головой, перебросил Грейнджер через подлокотник дивана и вынул ремень. Удар, настигший её помягчавшие за три месяца ягодицы, был довольно чувствительным – его девочка взвизгнула и подалась вперед, демонстрируя зажатые бедрами губки. Другие удары были мягче, дольше, слаще – пока свист рассеченного воздуха и её монотонное «а» не стали перемежаться совсем ровно. Гермиона щедро текла, и под конец порки демонстрировала ему это, расставив ноги. Она превратилась в настоящую женщину. Такую, какой у него никогда не было.       Ей было очень, очень хорошо под ним, и она, следуя рефлексам, сильно прижимала его тело. Снейп вспомнил все известные ему по подростковому чтению древние мифы о соединении смерти и секса и зубах, обнаруживающихся внутри женщины, когда Гермиона зажала его тесно и сладко – тянущие, неторопливые движения ее влагалища призывали его закончить снова в неё. Пожалуй, о физической смерти речи не шло, но вот остов его души сворачивался туго и нехотя. Как хвост потревоженного лобстера, которого касались цепкие коготки.       По виску потек пот, Снейп вздрогнул, пожимая мягкую пику её грудки. Стоило ему взглянуть Грейнджер в лицо – и по бёдрам и промеж них забило напряженнием. Северус кончал долго, ярко, впав в не вполне ясное состояние. Ноготки вжались под его лопатки сильнее. Когда он с трудом открыл глаза, дыша над ней, как после бега, Гермиона качнула бедром, и, когда он погладил ее по щеке и виску, слабо улыбнулась. Снейп не знал существа более смертоносного. Он вытер локтем испарину с лица. Грейнджер повела руками снизу вверх, от лопаток, по шее, к затылку. Хорошо бы она оторвала ему сейчас эту голову, подумал Снейп, к которому неумолимо возвращалась способность мыслить. Милосердная девочка не отрывала. Только иногда приоткрывала глаза, проверить, что он делает. Он разглядывал каждый дюйм ее лица, будто ему, профессору, не доставало слов.       Грейнджер поднимает на него глаза и раздумывает, сказать или нет.       – А если это будет девочка или сквиб? Или девочка и сквиб одновременно?       – Я уже отвечал. – Снейп втягивает ноздри. – Даже если это будет шмель.       – Понимаете, – она задумалась немного, но потом продолжила, – я верю тому, что Вы говорите сейчас искренне, но Вы же сами говорите, что в Вашем мире всё нестабильно, всё может измениться в любой момент. У меня нет никакого материнского инстинкта, но ведь этот ребенок не виноват в том, что родится у меня и только поэтому будет считаться плохим?       – Для меня он будет хорошим. А Темный Лорд заранее услышал о том, что мой ребенок будет ему полезен. Он прекрасно понимает и то, какой строгий это ошейник на мою шею.       – А другие дети? Его же будут дразнить и он будет одинок, ведь так! Ах, зачем это Вам...       Она поморщилась в бессильной досаде. Было видно, что Грейнджер переживала за это незнакомое ей существо с теми же эмоциями, с какими она волновалась об эльфах.       – Не будут. – отрезал Снейп. – Это зависит от воспитания, а не от происхождения. Никто не посмеет его задирать.              

***

      Марджери ошибалась, когда считала свою тётку одержимой идеей проникнуть в высшее общество через посредство Снейпа. Да, быть светской дамой было сильным желанием Аурелии, еще с министерских времён, когда из-за незначительности положения и должности её регулярно обходили приглашениями на официальные мероприятия, включения в международные делегации и приёмы, которые каждый министр магии устраивал под Рождество для нерядовых сотрудников Министерства.       Её главным желанием было выдать Марджери замуж. Чтобы это был надёжный и благополучный для неё брак. Аурелия болезненно любила эту девочку. Как дочь. Своих детей у неё так и не было.       Аурелия, еще до того, как даже познакомилась с Эрнстом, мечтала о четверых детях: двух мальчиках, и пусть они родятся первыми, погодках, а потом, лет через пять-шесть, двух девочках, близнецах. Со светлыми, пушистыми локонами и ямочками на щечках. Чего только не намечтаешь, когда тебе пятнадцать лет…       Когда Аурелия выходила замуж за Эрнста, она была счастлива: предвкушала, как начинает сбываться её мечта. Увы. Первые три года она просто ожидала, и ещё немного недоумевала. Потом стала ездить к колдомедикам и, в страшной тайне от всех, даже посещала маггловских врачей. Не помогало ничего: не волшебные снадобья, ни маггловские пилюли и капельницы. Через какое-то время она иссякла, и место мечты в её сердце заняла острая ненависть к каждой женщине, имевшей своих детей. Беременных она вообще могла видеть с трудом.       Но однажды, навещая родных в Ирландии, живших недалеко от круга Бромбега, она увидела через стекло гостиной бледную девочку, вяло играющую чуть позади от других детей на лужайке за домом. Малышке на вид было лет восемь, и она не была миленькой. А, учитывая, что другие дети не играли с ней, личного обаяния у неё тоже не было. Аурелия спросила про неё. Оказалось, что это единственная дочка четы из самой захудалой части её собственного рода – Стоунберри.       – Марджери, – позвала девочку хозяйка дома, чтобы познакомить её с Аурелией поближе, справедливо полагая, что внимание столичной гостьи (а Аурелия для своих ирландских родственников значилась важной птицей со столичными связями и министерским постом) во всяком случае будет полезно.       Для Аурелии самой было удивительным то, что она с удовольствием протянула бледной некрасивой девочке свою ладонь и спросила, как ту зовут, сколько ей лет и что она любит.       Простые ответы Марджери умилили Аурелию и сдавили ей сердце. Она страстно, со всем пылом своего холерического темперамента, захотела вытащить эту девочку из захолустного ирландского угла, дать ей самое лучшее образование. Захотела ли она вернуться к своей вытравленной мечте? Аурелия себя об этом не спрашивала.       За дело она взялась энергично. Поговорила с хозяйкой дома, с родителями Марджери. Аурелия умела увещевать, да тут особых усилий и не требовалось: девочка только выглядела восьмилетней, а на деле ей было уже десять и близился срок поступления в школу. Аурелия, яростно ругая Дамблдора с его замашками, твердила о Шармбатоне и обещала оплатить его. Но выставила условие, что девочка должна какое-то время пожить с ней. Родители согласились.       Марджери, через две недели попав в дом Принцев, застыла на пороге своей комнаты, обводя её неверящим взглядом. А Аурелия не отрываясь, смотрела на ее личико.       В комнате было сделано всё для маленькой девочки: моментально после соглашения с родителями Марджери, вернувшись в Принц-холл, Аурелия бросила кипучую энергию на создание счастливого мирка девочки. Она ожидала восторгов, ахов, того, что девочка кинется ей на шею. Увы, Марджери была из другого теста: замкнутая, меланхоличная, она лишь прошептала слова благодарности, но к тетке даже не подошла.       Аурелия укорять малышку в своём сердце не стала: что поделаешь, иной темперамент. И сама стала вести себя с ней сдержано, взыскательно и строго. Так, как и надлежало тому быть в чистокровной семье.       Такой же ошибкой Марджери была её фраза о том, что в Шармбатоне стало сильным влиянием вейл и поэтому её перевели в Испанию. Марджери не врала, ей так преподнесла перевод в Испанию Аурелия. В действительности же влияние вейл в Шармбатоне не переставало, оно там было всегда, и Аурелия выбрала эту школу, чтобы Марджери привили в ней манеры чаровницы. Увы. Да еще и перед предпоследним классом на каникулах Марджери рассказала Аурелии, что все время стала находиться одна, девочки сбились в компании без неё, ходят на свидания, делятся секретами. Аурелия поняла, что Марджери надо срочно вызволять, чтобы сохранить её самооценку. И перевела девочку в Испанию, где, по расчетам Аурелии, смуглые носатые студентки не могли составить конкуренцию её воспитаннице. И это оказалось ошибкой. Самой популярной ученицей школы была Мануэла Сантос: девочка c опущенными уголками глаз и оливковой кожей. Она была страшненькой, но как же её все любили!       Марджери окончила школу без подруг и без тех знакомств, которые связывают потом надолго.       Вскоре после школы умерли её родители, внезапно и неожиданно – и Марджери осталась сиротой. Аурелия помнила, как пришла в её комнату, притянула сидящую на кушетке девушку к себе, прижала голову к плечу и страстно заговорила, что та может называть её своей матерью, что она готова и всегда относилась к ней так.       Марджери молчала. А спустя какое-то время, тихо отстраняясь, произнесла:       – Спасибо, тётя. Я очень это ценю. Но мне сложно это сделать. Может быть, как-нибудь потом.       Болью Аурелии стала еще и та неразбериха, что творилась в последние годы в магическом сообществе: никаких выходов в свет, конечно, и быть не могло. Марджери сидела в их поместье, изредка наезжала к родственникам в Ирландию. С таким кругом общения приличную партию не составишь. Шли годы, ей уже исполнилось двадцать восемь, а к ней не то, что ни разу никто не посватался, ни разу не было в жизни Марджери того, что без натяжки можно было бы назвать свиданием. С содроганием Аурелия думала, что единственной реальной перспективой становился брак с одним из кузенов с Оркнейских островов.       Нет! Она растила Марджери не для этого. Захолустье, бедность, мелкие дрязги соседей и сплетни о них же. А, самое главное, она тогда уедет от неё далеко. И, когда у Марджери родятся дети, они станут расти на таком расстоянии от Аурелии, что та неизбежно для них станет чужой. Этого Аурелия допустить не могла. Она, оправдывая Марджери и смягчая свою досаду, объясняла её холодность не только рыбьим темпераментом, но и тем, что они впервые увиделись, когда Марджери было десять. А вот детей Марджери она сразу возьмет на руки, и будет пестовать их, и играть с ними, растить. И, конечно, станет для них самым-самым близким человеком. А родители пусть развлекаются, пока они еще молоды.       Снейп возник как нельзя вовремя. Для Аурелии не было выбора: он должен стать мужем её Марджери. И отцом её внуков. То, что он обрюхатил грязнокровку, только бодрило: значит, он не бесплоден. А это половина успеха. Конечно, дети могут пойти лицом в него, но она была готова любить и таких, страшненьких.       А еще Аурелия очень хотела, чтобы была пышная свадьба. С именитыми гостями, с чинной рассадкой по столам, в их родовом поместье. Она бы была на ней посаженной матерью. И Марджери, во время торжества смогла бы привыкнуть к тому, как Аурелию все вокруг называют: «посаженная мать невесты». И, может быть, тоже бы смогла произнести это сама. Мать. Мама.       Если бы Аурелия узнала, что думает о своём замужестве Марджери, она бы не поверила. Марджери не лукавила, когда говорила, что ей нравится брак тети Аурелии и дяди Эрнста.       Потому что это был бездетный брак.       Марджери не хотела детей. Не от Снейпа. Вообще. Именно поэтому ей так понравился Крауч, а еще больше, конечно, нравился Дастинус «Змеюк». Замужество было для Марджери разом получением полной самостоятельности и выходом в другую жизнь. Ей хотелось … она даже не могла сказать чего. Какого-то невозможного, неземного мира, полного концертов, закрытых репетиций, куда её приглашают, обсуждения чего-то нового, что еще не видела публика, в узких компаниях, каких-то непонятных ей сейчас, но необходимых в том интересном будущем вещей, кипучих событий. Марджери не чувствовала в себе никакого таланта, но её манила богемная жизнь. Замужество должно было подарить ей это. Ни дети, ни уж тем более, Снейп, в её понятие брака не помещались.              

***

      Госпожа Гойл происходила из дома Крэббов. А Крэббы известны тем, что на их фамильном гербе сияет девиз «Мы всё сметём и всех раздавим». Несмотря на то, что вот уже четверть века она носила другую фамилию, правило её родного дома были для неё не пустым звуком. Милдред не одобряла того, как Уильям спустил девчонке её выходку. Понятно, что, если бы не она, Грегори явился бы на завтрак, да и весь день потом прошел бы по-другому. Вместо этого последовал скандал сына с отцом из-за кабинета и монограммы и Уильям даже, выхватив палочку, стеганул Грегори легеньким круциатусом, для острастки.       Милдред, узнав об этом потом, взъярилась: рыжая девка натравила Грегори на отца, а сама выскочила сухой из воды! Милдред пыталась поговорить с супругом, но тому сначала было некогда: он собирался в Мэнор. А когда муж вернулся и Милдред пошла к нему, тот запустил круциатусом и в неё, а потом велел убираться из кабинета и не высовываться со своими бредовыми мыслишками. В спину ей Уильям проорал, что снижает её ежедневное содержание до одного галлеона.       Милдред отлежалась на кровати пару дней, с полотенцем, пропитанным ледяным отваром болиголова: это было их старинное домашнее средство от последствий круциатуса. И даже в таком недомогании она не могла не думать о девке: Милдред понимала, что осталась с рыжей сучкой один на один. До свадьбы она лелеяла надежду, что брачная ночь разрешит проблему сама: девка окажется порченой и они на законном основании старинного, но не отменённого статута Латрэллуса Адэра, когда жену, уличённую в первую брачную ночь в нарушении священных законов брака, cмогут запереть в подвал на хлеб и воду до конца её дней. Милдред, втайне от мужа, консультировалась у юристов Гринготтса накануне свадьбы, и они подтвердили возможность совершения этих действий. Она уже даже представляла себе накануне свадьбы, как расстроенный Грегори приволочёт растрёпанную шлюху к ним в столовую и выкрикнет, что она оказалась-таки подстилкой Поттера! И тогда Милдред спокойно и весомо скажет отцу и сыну, как им выбраться из этой позорной ситуации. Она предвкушала свой триумф.       Но девка оказалась невинной. И смешала все карты. Да еще и стала настраивать Грегори против матери и отца. Девку надо было смести с их пути и раздавить. И на третий день она уже знала, как.       Как за каждую чистокровную женщину, за Милдред дали приданое. Отличное, надо сказать, приданое. Но этих денег Милдред в руках никогда не держала: все финансы тут же перешли в руки к Уильяму. Но её научила мать перед самым замужеством: накануне брака она открыла на имя Милдред счёт в Гринготтс, и велела ей, потихоньку отщипывая от хозяйственных денег, складывать себе капитал. Конечно, это были суммы, не сравнимые с её приданным, но мать объяснила, что рано или поздно в её жизни случится момент, когда ей понадобятся свои собственные деньги. Потом, кстати, Милдред поняла, что так делали почти все чистокровные, урывая галлеоны кто как мог и складывая их в глубокой тайне от мужей в бездонные подвалы гоблинов. Разве что Беллатриса явно не пользовались этим: она захватила не только Лестрейнджа, но и его финансы сразу же после замужества и вертела мужем и его деньгами как хотела. Милдред эта мысль доводила до белого каления: они все рисковали своими шкурами за каждый галлеон, а эта разнузданная Блэк, мнившая себя исключительной красавицей, так сыпала деньгами, что явно её сейфы в Гринготтсе были переполнены. Когда её сунули в Азкабан, Милдред наслаждалась этой мыслью несколько месяцев подряд. У самой Милдред сейчас было накоплено девять тысяч четыреста восемнадцать галлеонов. Было бы накоплено и больше: в действительности Милдред собрала за двадцать пять лет брака одиннадцать тысяч триста восемьдесят три галлеона, но проклятые гоблины драли немилосердные проценты, как они называли «за молчание». Естественно, все платили, никто не хотел объясняться с мужьями, откуда у них эти деньги. Ну, ничего, этого должно было хватить.       Милдред оделась понеприметнее, хотя справедливо считала, что её вообще-то узнает всякий и везде: ведь она жена такого известного мужа. Но тут уж ничего не поделаешь. И аппарировала в Лютный, наугад. Конкретных точек она не знала, но предполагала, что все роятся именно там. И не ошиблась. Перехватив где-то на тёмном углу мающуюся в ожидании клиента потрёпанную ведьмочку, она велела сказать ей, где тут самый шикарный притон. Судя по испуганному взгляду шлюшки, махнувшей рукой вниз по переулку, Милдред поняла, что её узнали, ну да ничего. В действительности она ошиблась. Девушка не поняла, кто с ней говорил, её испугал солидный и недобрый вид волшебницы, и она было решила, что та её сейчас будет бить. Обошлось, думала она, следя за спускающейся по крутому наклону переулка спиной госпожи Гойл.       Милдред увидела этот бордель в самой низине. Да, из-за глухого места, почти полной темноты вокруг, он, вероятно был еще и самым приватным. Она постучала в дверь. Открыл эльф, Милдред сказала, что она к хозяину и эльф, извиваясь в поклонах на каждом шагу, повёл её странным путём внутрь дома. Странным, потому что узкие переходы сменялись извилистыми коридорами, пересекаясь друг с другом в причудливом порядке, плыли то вверх, то влекли вниз и всякому становилось ясно, что без поводыря отсюда не уйти.       – Ну, скоро? – нетерпеливо бросила она.       – Скоро, скоро, госпожа. Минуту терпения. Хозяин уже ждёт Вас.       Действительно, через десяток шагов они оказались перед дверью, окаймленной с двух сторон тяжелыми бархатными портьерами. Эльф отогнул одну из них и раскрыл дверь. Милдред шагнула внутрь, дверь за ней со щелчком закрылась. Гоблин встал ей навстречу. Это её удивило на мгновение, а потом она сообразила, что тем, чем занимаются в Лютном, вряд ли станут заниматься дельные волшебники, а вот гоблины и нетопыри – пожалуй.       Гоблин сиял радушием, но глаза его были напряжены.       – Госпожа желает что-либо спросить? – вопрос он задал изысканно-вежливо. Гоблин привык к таким визитам разгневанных жен, рыщущих за мужьями по притонам и выливающим свой беспомощный гнев на него.       – Да, – уверенно кивнула Милдред, садясь в кресло. – Мне нужна шлюха, самая лучшая. Для сына. Из тех, что сумеет околдовать. Приезжать должна к нам, я скажу куда и когда. Но я должна сначала с ней поговорить. И язык у неё должен быть за зубами накрепко. Такая есть?       Гоблин расслабленно откинулся в кресле.       – Подыщем.              

***

             После Лютного Милдред решила развеяться: просто пройтись по Косому, заглянуть в лавки с косметикой, да, может, даже что-то и купить – на свои собственные деньги. Пусть Уильям утрётся, считая, что она сберегает каждый день по галлеону.       И вот сюрприз! Прямо в центре Косого, там, где только приличные магазины, она увидела рыжую Молли, свою новоиспеченную родственницу. Хорошо, что со спины. Милдред скривила губы. Интересно, что делала эта оборванка в самой дорогой части Косого?       А Молли занималась почти тем же, чем Милдред. Только на свой манер.       Накануне она усадила рядом с собой Рона и разлила им чай.       – Ронни, – начала она непривычно ласково даже для самой себя, – а у тебя были романы с девочками?       Рон вытаращил глаза.       – Зачем это тебе?       Молли подсунула Рону заранее приготовленную глубокую миску с кентскими цыганскими тартами, – они были способны парализовать его волю не хуже империо, и, дождавшись, когда он шумно прожуёт парочку, продолжила:       – Ты понимаешь, весь последний год ты же был вне школы, а скоро возвращаться. Ты же там будешь совсем один, без Джинни. Да еще и Снейп там директор.       – Может, ну её, школу? – быстро спросил Рон.       Молли поджала губы.       – Рон, у нас нет денег, чтобы ты мог чем-то заниматься, не доучившись.       – Мам, ну С.О.В.-то я уже сдал, вон, у Джорджа точно такой же уровень, и ничего.       – Рональд Уизли! – как только ей начинали перчить, Молли моментально срывалась с доверительного тона. Но она быстра взяла себя в руки. – У тебя нет его таланта. Ты готов быть только помощником в его магазине? Всю жизнь?       – Ну, а что?       – А что? Ты вырастешь, у тебя появятся другие цели, в конце-концов – у тебя появится семья, а как ты сможешь ее содержать на галлеоны помощника в магазине?!       Молли подумала, что еще и Джордж должен согласиться, чтобы Рон работал в его магазине постоянно, но решила пока не говорить этого младшему сыну.       – Словом, мы с отцом твёрдо решили, что ты поедешь в этом году в Хогвартс и доучишься. Да, это будет испытание. Но во имя будущего, Рональд Уизли, ты сделаешь это! – и Молли посмотрела на него так, что он вынужден был кивнуть.       – Учти, Снейп тебя будет преследовать, он будет искать повод. Я считаю, и отец со мной согласен, что никаких дружб с мальчиками тебе заводить не стоит. Снейп тут же перевернёт это как заговор и, того и гляди, упечёт тебя в подвалы Мэнора, а то и почище.       Рональд уставился на мать.       – Так какого Мерлина мне тащиться в эту школу? Да еще ты сама говоришь, что Снейп будет на меня охотиться. Что ж ему меня преподносить на тарелочке? Нет.       – Рональд, а ты думаешь за тобой хоть где-то не будут шпионить? – мать не отступала.       – Да он же и Ж.А.Б.А. мне завалит, подтасует результаты, и всё – год коту под хвост. – Рон выдвигал самый весомый, с его точки зрения, аргумент.       – Да нет, ему не позволят, – поморщилась мать, хотя то, что Снейп вмешается в результаты экзамена и занизит их Рону, она считала очень достоверным. Но выхода не было и подкреплять уверенность Рона своим согласием она не хотела. – В конце концов, экзамены в этом году будет принимать комиссия из Министерства, об этом писали, его личная неприязнь не может решить всё.       Рон вздохнул. Школа становилась неминуемой.       – Тогда зачем ты всё это мне говоришь?       – Рон, тебе надо дружить с девочками! Вот с кем ты общался раньше.       Рон поморщился.       – С Браун немного. Но она надоедливая, ужас. Да, еще она полукровка, вряд ли она будет в этом году в школе. Хотя, может, каким-то полукровкам разрешат доучиться, я так пока и не понял.       – Ну, хорошо. Эта Браун пусть нет. А кто тебе нравился? – и Молли пытливо уставилась на него.       Рон молчал.       – Ты подумай, – решила подтолкнуть его Молли, – а мы можем устроить здесь вечеринку перед твоим отъездом в Хогвартс. Места тут много, пригласить никого не стыдно. Если хочешь, мы с отцом даже можем уйти на вечер.       Поури за стенкой вяло зафиксировал, что сведения о несанкционированной вечеринке необходимо доложить господину Малфою как управляющему имуществом госпожи Лестрейндж.       – Я подумаю, – сказал Рон.       И Молли, вдохновившись его вялым ответом, на следующий день еще и сама решила поучаствовать в приглашениях на вечеринку.       Она отправилась в Косой, в самый старый книжный магазин, чтобы понаблюдать за хорошенькими девушками и, будто бы случайно разговорившись, невзначай рассказать о встрече школьников у них дома и пригласить на вечеринку. Но несколько миленьких девушек, с которыми она говорила (сначала перекинувшись несколькими словами о погоде и новых учебниках), испуганно говорили, что им срочно пора уходить, как только она называла имя сына, и Молли была вынуждена свернуть это предприятие. Именно в этот момент, уже раздраженную неудачей, её и увидела Милдред.              ***       А Поури, пользуясь тем, что дом на Гриммо затих, аппарировал в Мэнор. Рассказал господину Люциусу Малфою о вечеринке и замолчал. Ждал указаний, но не предвкушал, не ловил взглядом его взор. Стоял почти безразличный. Впрочем, Люциус не заметил: это пусть Барти разбирается в тонкостях мимики домовиков, раз у него должность такая. Люциус думал другими масштабами и о другом.       Вечеринка школьников на Гриммо. Чем это грозило особняку? Дом старый, но, конечно, устоит. Вряд ли разрушения будут непоправимыми. Но Люциуса беленила сама мысль о том, что Уизли, обжившись, распоряжались домом как собственным. Он прикидывал, не наложить ли с помощью Беллы на дверь заклятье, отшвыривающее от входа всех, кроме самих Уизли и уже даже предвкушал, каков эффект будет, когда приглашённые один за другим начнут отскакивать от двери, как град от кровли, но вовремя остановил воображение. Всё-таки главное – дело. Для дела он готов пожертвовать многим, как жертвует и сейчас: Люциус думал так, будто эти мысли, слово за словом, читал сам Лорд. Пусть Уизли встречают гостей на Гриммо. Он будет больше о них знать.       – Так, – махнул он домовику, – не препятствуй им, даже помогай, если попросят. Обязан всё услышать: кто будет, с кем, что будут делать и говорить. И подслушивание за стенкой меня не устроит. Мне нужно, чтобы ты видел, что там происходит. Ясно?       – Поури всё понял и выполнит распоряжение блистательного хозяина Люциуса! – Поури автоматически повторил затверженную за столько годов фразу.       – И еще. Передай Перси, что с завтрашнего дня он работает в транспортном отделе Министерства, будет референтом начальника отдела. Скажешь, что я договорился и он станет получать восемьдесят галлеонов в неделю. Благодарственное письмо может не писать, выразит свою признательность при встрече. Ну, а сам потом доложишь, как он эти слова встретил. Все понятно?       Поури склонился в поклоне, кончики ушей согнулись, столкнувшись с полом.       Люциус дождался, пока эльф, помедлив, разогнется, и движением пальцев выставил его из комнаты.       А сам продолжал думать, но, конечно, не о Гриммо. Уизли того не стоили. Он думал о сыне.       Еще какое-то время назад Люциус был вполне уверен, что сможет помочь Драко, какой бы путь тот не выбрал. Впрочем, путь мог быть только один: Драко должен был блистать в свете, занимая сам себя и давая восхищаться собой. Он, конечно, должен был со временем войти в самые почётные попечительские советы. Но работы, должности у Драко быть не могло – Малфои не зарабатывали деньги своим трудом. Малфои тратили свои капиталы. Из поколения в поколение.       Статус Пожирателя Смерти как никакой другой подходил для сына: это были влияние, власть, избранность. Но только для тех, кто входил ближний круг. Рядовые Пожиратели Смерти уже давно были лишь рабочими лошадками, пушечным мясом. Это они бегали сейчас по лесам, разыскивая Чарли Уизли, караулили общественные точки аппарации, ходили в рейды за несогласными. Работа была тяжелой, грязной и очень часто – смертельно опасной. У Драко была метка и Люциусу пока удавалось избегать того, чтобы сына посылали в дежурные наряды. Но этот путь не мог быть бесконечным, а личное положение Драко не давало ему возможность занять постоянное место за столом ближнего круга. Люциус делал все, чтобы Лорд привык к лицу сына за столом. Пользуясь случаем, он сажал Драко рядом с собой за этот стол на вечеринках, надеясь, что Лорд привыкнет к нему. Он хвалил Драко Лорду прямо и косвенно, но не мог не замечать, что его собственные слова мало значили для Лорда.        Правда, Белла при случае тоже всегда отзывалась о племяннике в превосходной степени и страховала его перед Тёмным Лордом: Люциусу не надо было об этом её просить и это Малфой ценил.       Но это всё были ненадежные средства. Обращал ли на них внимание Волдеморт или нет, Люциус до конца не знал. Да и если обращал, к каким мыслям приводили эти намёки самого Тёмного Лорда, тоже было покрыто мраком. Лорд безоговорочно ценил только тех, кто был полезен ему. Ровно до того момента, пока они были полезны. Это Люциус знал: стоило вспомнить Хвоста.       После того, как он выполнил свою роль, Лорд, издеваясь то ли над ним, то ли испытывая нервы Снейпа, отдал ему Хвоста в фактическое услужение, чуть не в статусе домовика. Северус, зная роль Петтигрю в гибели Эванс, отыгрывался на нём по-черному: Хвост скулил это каждому, выбираясь на редкие собрания ПСов, когда его звали. Всё бесполезно. А во время штурма Хогвартса Хвост попал под оглушающее заклинание такой силы, что до сих пор с открытым ртом лежит в беспамятстве в Мунго, а Повелитель о нём даже не вспоминает.       Статус самого Люциуса при Лорде был сейчас невнятен. Поэтому Малфой должен был создать условия для того, чтобы Драко сам смог выделиться, чтобы он занял место среди избранных ПСов. В толпе это было сделать труднее. Но одному – вполне. Нужно было какое-то особое задание, сложное, но не опасное, а, главное, очень важное для Лорда, чтобы Лорд отметил Драко.       Таким заданием могла стать Франция. Кинув Снейпу несколькими днями раньше фразу про сына, Люциус внимательно следил за его реакцией. Северус в своей манере заметил, что Драко преуспеет. В переводе на их язык (так повелось со времен школы Драко) это означало, что при наличии хотя бы мало-мальского результата Северус поддержит Драко. Это было хорошо. Поддержка Северуса была не лишней. Люциус заранее говорил еще и с Гойлом, потому что у того также были дальние французские корни, и он боялся, что Уильям перехватит инициативу, проталкивая своего сынка. Поэтому Люциус плел сложные фразы, в которых смешивал энтузиазм к выполнению любого задания, данного Лордом, с переживаниями о сыне, поскольку во Франции известны заклинания, к которым англичане не знают противодействия. Манёвр удался: Гойл отнёсся к идее французского вояжа равнодушно, с видимым пренебрежением заявив Люциусу, что сын у него один и он бы предпочёл, чтобы в разведку на материк отправляли бы из тех, у кого есть несколько наследников. Или хотя бы внебрачных ублюдков, процедил он, глядя через плечо Малфоя на приближающегося Снейпа. Люциус кивнул, сказав, что его понимает, но сам готов отправить Драко.       А сейчас Люциус направлялся к Беллатрисе, чтобы просить её содействия. Им надо было тактично предложить Лорду кандидатуру Драко.       Одновременно Люциус направил с десяток сов своим парижским министерским знакомым, льстя, обещая, намекая, он просил содействия для своего сына. Гринготтс получил от него распоряжение связаться с французским банком и открыть Драко неограниченный кредит: то, что не смогли бы сделать слова, должны были осуществить деньги. Драко должен был предстать перед Тёмным Лордом одним из самых полезных для него волшебников. Люциус был внутренне согласен с тем, чтобы Лорд ценил Драко больше, чем его самого. Малфой любил сына.              ***       Нимму ещё раз попрыгал, энергично притаптывая ступнями землю. Для верности даже поводил по утрамбованной почве лапками. Надо было замести следы.       Хранить галлеоны было попросту негде: как у всех чистокровных, домовики Гойлов жили в паре каморок, куда набивались на ночь все слуги поместья. Спали как придется, часто на головах друг у друга. Чуть лучше было тем, кто происходил из клана главного домовика дома Гойлов, Ажжэ. Те спали в один ряд, прямо около двери и ещё у клана был сундук, куда они прятали под замок свои пожитки. Остальным приходилось туго.       Проблема отсутствия сундука до последних дней не тревожила Нимму: ему попросту нечего было в нём хранить. К власти он тоже был не расположен, потому что расчётливо понимал, что большая власть у домовика приводит к быстрой потере ушей: на всех собраниях домовиков главные домовики всех домов выделялись самыми потрепанными ушами, а то и вовсе кочерыжками их остатков. Но с тех пор, как Рупо сделал объявление от имени господина Крауча, его жизнь поменяла ценностные ориентиры.       Действительно, думал Нимму, отдуваясь от натуги из-за веса тяжеленной чугунной скамейки, которую даже с помощью магии водрузить на прежнее место было делом не простым, ну какие у него раньше были желания? Как умный домовик он их соизмерял со своими возможностями, а таковых у него не было. Поэтому высшим шиком ещё месяц назад он считал шанс тихонько спрятаться, под предлогом садовых работ, в дальнем углу парка и полежать просто так на травке. А, если повезет, то и пожевать цветы наперстянки и тогда жизнь становилась совсем веселее и легче. Но богатство меняет жизнь эльфа, думал Нимму, это правда. Домовик оглядел площадку со скамейкой. Все было в первозданном виде. Капитал должен приносить дивиденды: моральные и материальные. Нимму даже остановился и погладил сам себя лапкой по голове: гениальная идея, кому бы ещё из домовиков такая пришла в голову?       Похвалив себя и насладившись этой похвалой, он порысил по дорожке к дворцу. Да, продолжал размышлять Нимму, значит, власть ему не интересна, пусть Ажжэ рискует дальше своими огрызками. Свобода? Пффф! Что ему это даст, кроме потери финансового источника? Нет, деньги должны идти к деньгам, и работать на деньги! Нимму снова остановился и погладил себя по голове ещё раз. С такими хозяевами, как Гойлы, вроде бы, особо не развернешься: молчаливые, в обычные дни они мало разговаривали друг с другом, и гостей у них почти не было, разве что иногда появлялись Крэббы. А те молчали даже больше, чем его хозяева. Но вот новоиспеченная жена молодого хозяина могла сколотить Нимму капитал, поэтому Нимму делал на неё большие коммерческие расчёты. Уходить от такого золотого дна было глупо. Нимму ещё раз прикинул. Да, все правильно. Это лучшее, что может быть: открыть банк для домовиков и кредитовать их под проценты. Ему не нужно пафоса «Гринготтса», всех этих зданий в Косом, драконов, нанятых волшебников. Сплошная мишура и трата капитала. А деньги любят тишину. Какой же Нимму умный! И домовик погладил себя по голове в третий раз. Тихий, теневой банк, для своих. Нимму был готов вступить в жесткую конкурентную борьбу с гоблинами за свою часть рынка. Ажже он купит и отдельная каморка, а также выторгованные легкие работы по поместью в нужных ему местах будут у него в лапках. Он готов созидать свою империю! Но не хватало чего-то ещё. Нимму перебрал в голове составляющие его жизненного успеха. Да, как он мог забыть! Ему была нужна спутница. Красивая, роскошная, с состоянием - голодранка ему не нужна, он не собирался осчастливить чернавку. И, конечно, с безупречной репутацией: в Нимму есть самоуважение, он не будет разбрасываться на растиражировавших себя штучек. Да, это задача посложнее, чем сколотить состояние. Хотя… Нимму крякнул от удовольствия и со значением прищурился.        Такую кандидатку он знал.       

***

      Вернувшись из Мэнора, Поури немного подождал: всё было тихо, никто его не звал. Да, собственно, из постояльцев его редко кто окликал. Им он был не нужен. В Мэноре Поури уже отчитался. Это значило, что у него были свободные часы.       И Поури засобирался на свидание. Точнее, он собрался сделать предложение руки и сердца. Еще раз пересчитал галлеоны. Расправил наволочку. Помыл себе уши. И, сурово вздохнув, взялся за горлышко шампанского. Аппарировал он сразу из своей клетухи. Все, пути назад не было.       Юки встретила его независимо, но на бутылку стрельнула взглядом. Поури предложил тут же открыть шампанское: он жёг мосты. Юки хмыкнула.       – Поури, наверно, никогда не пил шампанское. Его пьют холодным. Можно использовать чары, но вкус напитка сохраняется лишь при медленном естественном охлаждении. Давай, положу на нужную полку.       Поури заробел спрашивать Юки, как часто она пьёт шампанское. Было понятно, что не первый раз. Шикарная домовиха, с тоской думал Поури, понимая надвигающуюся катастрофу его предприятия.       Он шаркнул ножкой, не зная, что же тогда делать. Предложил помощь по дому. Но, как и в первый раз, у Юки не оказалось для него дел.       – Пусть Поури посидит пока у Юки. Подождет. Юки занята.       И она исчезла, поселив в сердце Поури печаль. Чай, как в прошлый раз, она ему не предложила. Это был плохой знак.       Поури устроился на вязанную подушечку на стуле. Было мягко. От такого удовольствия, несмотря на всю сложность его жизни, Поури даже повёл ушами. Мягкость сиденья немного вселяла в него надежду: в жизни все переменчиво. Да, подбодрил себя Поури, еще в апреле, когда цвели тюльпаны, у него было только тридцать пять кнатов, не было любви всей его жизни, идеал хозяина казался незыблемым, а главной целью было заменить Оро на должности управляющего Мэнором домовика. Но вот сейчас светит августовское солнце, а в жизни Поури поменялось всё!       Поразмышляв об этом и вздохнув, он вернулся к повторению в уме своих слов: не следовало запинаться в таком важном предложении.       Когда Юки появилась в своей комнатке, Поури мгновенно вскочил, вытянулся и отрапортовал:       – Поури просит великолепную Юки замуж, Поури будет хорошим мужем!       Юки смерила его с ног до головы. Поури похолодел. Юки прищурила глаза. И снова её взгляд медленно пополз по Поури. С головы до ног. Поури схватил такое оцепенение, какого он не испытывал, видя Темного Лорда. Что им было сделано не так?       – Поури полагает, что способен подпоить Юки и заставить Юки предать своего хозяина? – к обличающему прищуру Юки добавила гневное постукивание лапкой. Пока по столу, но лапка явно была нацелена на голову Поури.       – Поури замуж, Поури честно, хозяин Юки самый лучший, Поури никогда! – довольно бестолково, но очень аргументированно изложил Поури свою позицию по заданному вопросу.       Юки смягчилась.       – Так, значит? А что же, Поури не понимает, что предлагает Юки?       Поури ошалело затряс головой.       Юки царственным жестом указала Поури на стул. Он опустился. Встала напротив него и начала:       – Каждому домовику известно, что, когда домовики женятся, домовиха переходит в дом домовика. Именно поэтому домовики женятся внутри своих домов. Еще может отпустить хозяин. Но кто отпустит своего домовика просто так? Юки такие случаи не известны.       Поури вытаращил глаза так, что у него пропали уши.       – А, так Поури не знал?       Поури помотал головой. Юки кивнула.       – Пусть Поури ответит Юки: Поури представляет, что Юки оставит своего хозяина и хозяйку? И… - тут Юки пресекла сама себе, решив, что сведения о прибавлении в благородном семействе Принцев-Снейпов все-таки еще не являются официальными. А слухи про свой дом она не распространяет. Только проверенная информация, прошедшая одобрение мастера.       Нашлась Юки быстро:       – И комнату, и своё положение? Кем Юки будет в Мэноре, Поури знает?       Поури вздохнул. Поури знал. Рядовой домовик, без привилегий, в наволочке, как у него. Без комнаты и чая. Да, это была катастрофа.       – Да домовики Мэнора в мгновение растащат все наволочки Юки и у Юки останется три-четыре, не больше, – домовик продолжала перечислять ужасы своего предполагаемого переселения.       Наконец, Юки умолкла и смерила взглядом приунывшего Поури. Она решила его подбодрить. Но сначала кое-что выяснить:       – Поури собирается отказаться от женитьбы? – задала коварная Юки не менее коварный вопрос.       – Поури не сдаётся, – насупился домовик.       Юки хмыкнула.       – Пусть Поури тащит шампанское, оно в комнате слева отсюда, а Юки пока достанет чашки.       Бокалов в хозяйстве Юки не было за их ненадобностью. Надо будет попросить в приданое у хозяйки, прикинула Юки.       Когда хлопнула пробка откупоренного шампанского, Поури вздрогнул. Юки посмотрела на него снисходительно и уселась на стул. Шампанское было разлито по чашкам, Юки отхлебнула, зажмурилась, и помахивая ножкой, сообщила:       – Поури может подумать, как оказаться в доме Прнцев-Снейпов. Юки поможет, если будет нужно. Юки всегда готова дать хороший совет.       И она еще пригубила из чашки. Как восхитителен был этот напиток!       – А пока мы можем считать это нашей по…       В домовиковую входную дверь затарабанили. Юки спрыгнула со стула и потопала к двери. Поури – за ней.       На пороге стоял потрёпанный домовик.       – Нимму, дом Гойлов, – сообщил он скрипучим голосом. Смерил взглядом обоих.       – Нимму поговорить надо, - сообщил нежданный визитер Юки. – Наедине.       – О чём? – Юки не собиралась давать карт-бланш странному гостю.       – Юки пора замуж. Нимму готов жениться на Юки.       Юки презрительно хмыкнула:       – Это всё?       – Капитал есть. – скосил глаза на тощего оборванца и все-таки добавил. – Солидный.       Поури стиснул кулаки и нагнул голову, готовый идти на таран соперника.       Юки опередила.       – Юки пока не рассматривает такие предложения.       Поури взмыл в небеса и рухнул в бездну одновременно. Что способно сделать коротенькое «пока»… Юки это отлично знала. Она великолепно владела словом, это признавали все домовики.       А вот деловая хватка Нимму сбоя не дала. Он скривился.       – Так Юки никто и не спрашивает. Нимму информирует. Нимму попросит хозяина Юки и Юки станет женой Нимму.       Развернулся. И пошел, огибая дом, к центральному входу, где на террасе сидел Снейп.